Текст книги "Джастин Кейс"

42

Джастин никогда не ездил с Агнес на машине. Он втиснулся на заднее сиденье ее допотопного «рено» вместе с Бобом, который тут же развалился в привычной томной позе, положив голову на колени хозяина, прижав спину к старой потертой обивке и вытянув все четыре лапы.

Джастин зажал уши, чтобы не слышать рева машины, вовсю гнавшей по шоссе. Он был рад, что не видит дороги; Агнес водила не слишком хорошо и не особо аккуратно.

Хотя долговязому Питеру было самое место на переднем сиденье, он пытался настоять на том, чтобы рядом с Агнес сел Джастин. Джастин согласился бы, если бы это не выглядело так по-детски. Теперь ему оставалось лишь смотреть, как они беспечно болтают, а все слова поглощает шум мотора.

Что он вообще тут делает? Он не мог вспомнить, что вообще нашел в Агнес, этой жестокосердной коварной гарпии, которая соблазняет и бросает невинных юношей. Боб поднял на него глаза, Джастин злобно глянул в ответ.

Через час с бодрой подачи Питера он открыл корзину для пикников и раздал чипсы, бутерброды и бананы, несмотря на протесты Агнес.

– Это так уныло по-английски – есть в машине. – Она вздохнула. – Я захватила пледы и горячий кофе, чтобы посидеть на пляже.

На секунду Джастину представился морозный пляж, как они втроем без всякого стеснения греются, прижавшись друг к другу, – и тут же пожалел об испорченном пикнике.

До побережья было не больше двух часов езды, но умение Агнес пользоваться картой в сочетании с ее водительскими навыками растянули путешествие на все три. Агнес и Питер пребывали в радостном возбуждении, а Джастин только дулся. Чем больше он дулся, тем глупее себя чувствовал, но обратного пути не было.

Они съехали с шоссе. В зимнем солнце хватило тепла, чтобы позолотить заросли камышей. Прижав лицо к заднему стеклу, Джастин увидел несколько ярко-медных лошадей, наполовину скрытых изгородью. Одна из них подняла морду и посмотрела им вслед, а потом вскинула голову навстречу влажному соленому ветру.

Низкорослый кустарник сменился солончаками с редкими ворсянками и перистыми травами. Огромная голубая цапля расправила свои крылья и тяжело, словно птеродактиль, поднялась в воздух. Свистевший в открытом окне холодный ветер пах морем. По болотистой равнине расхаживали белые цапли, а в воздухе порхали и ныряли крачки.

Наконец Агнес свернула на грязную дорогу со знаком «Частная территория», и они затряслись вдоль берега мимо строгого эдвардианского дома, окруженного, несмотря на декабрь, зелеными газонами. Дорога кончалась песчаной круглой площадкой с вывеской «парковка запрещена». Агнес остановилась, вылезла из машины, натянула свой ярко-зеленый дождевик и раскинула на ветру руки:

– Какой вид!

Она указала на поросшую кустами дюну, и Джастин увидел верхушку большого паруса, который непонятным образом скользил, казалось, прямо по песку. Он открыл дверцу Бобу. Тот аккуратно ступил на землю, постоял секунду настороженно с полузакрытыми глазами и вдруг сорвался, как ракета, и понесся через дюну на пляж.

Ледяной соленый воздух и теплое солнце подняли настроение и Джастину, его тоже охватил восторг. Он почти забыл свою обиду, и ему нестерпимо захотелось броситься вслед за Бобом на пляж.

– Давай! – крикнул он Питеру, и они побежали.

Агнес бежала последней, на удивление проворно, учитывая каблуки, и на вершину дюны они взобрались одновременно. Загадка парусника объяснялась наличием узкого глубокого канала, а дальше на мелководье стояли кроншнепы, запуская длинные клювы в мутную воду в поисках обеда. Боб пробежал еще метров сто по пляжу, резко затормозил и, судя по всему, принялся отрабатывать прыжки, зависая в воздухе и вытянув лапы, как липицианский жеребец. После этого на глазах у Джастина пес извалялся в водорослях, стряхнул с себя городские запахи, постоял немного, дрожа на солнце, а потом снова стал носиться по дюнам.

Джастин повалился на высокую бледную траву, втянул руки в теплые рукава пальто и закрыл глаза, а Питер пошел к воде.

– Раз пикника не будет, я пойду прогуляюсь, – сказала Агнес, показав на юг, где грязный берег переходил в сверкающий галечный пляж. – Если вдруг мы потеряемся, встретимся здесь же на закате.

Джастин кивнул, не открывая глаз; его разморило от зимнего солнца, и делать ничего не хотелось.

Чик-чик-чик.

Он не стал обращать внимания.

Вернулся Питер, промочивший кроссовки и низ штанов в соленой воде. Он хотел было сказать Джастину, что Агнес показалась ему очень милой и дружелюбной, но вспомнив, какое у друга настроение, передумал.

– Пройдемся? – спросил он вместо этого и повернул на узкую тропинку, тянувшуюся через дюны.

Джастин медленно встал и лениво поплелся следом.

Они прошли по берегу до того места, где дюны уходили в море. По тропе идти было легче, чем по гальке, но здесь их сбивал с ног налетавший с моря ветер, который вздымал песок с дюн, проносился над заводями и ерошил траву. Джастин засунул руки в карманы и натянул вязаную шапку на уши. Он взглянул на Питера: голова высоко поднята, шапки нет, полы пальто развеваются на ветру. Джастин покачал головой:

– Тебе не холодно?

– Не, у меня кровь горячая. Я люблю, когда мозги продувает холодным воздухом, забыл, что ли? Заставляет думать как следует, чтобы не замерзнуть.

– Ты чокнутый.

Питер, опьяненный морским воздухом, рассмеялся.

Джастин спустился по тропе к скалистому берегу. Здесь ветер дул слабее. Он остановился у каменистой заводи и присел, чтобы получше ее рассмотреть. Воду пронизывали косые лучи солнца, и поверхность ее была почти гладкой, если не считать легкой ряби там, где пробегал ветер. Он коснулся воды. Теплая.

Джастин лег и почти вплотную приблизил лицо к поверхности. Он представил, как плавает там среди водорослей. От его выдоха прошла рябь, и он задержал дыхание, чтобы дать воде разгладиться. Прикрыв глаза, он мысленно опускался все глубже и глубже, плавно скользя в окружении неожиданно теплых течений в своем безопасном укромном мирке. На дне медленно открывались и закрывались темно-красные анемоны, как чьи-то нежные и манящие губы. Он подплыл ближе и заглянул в глубину цветка, погладив бархатистую красную плоть его горла. У основания полипа ползла улитка, оставляя за собой слабый след на песке. Теперь он заметил колонию крабов, которые болтались на цыпочках туда-сюда в такт легкому покачиванию волн в заводи. А вот его окружила стайка любопытных мальков, тыкавшихся в него своими невесомыми телами.

Солнце зашло за облако, и Джастину вдруг стало холодно. Он поднялся, оставив маленькую экосистему, и пошел по следам Питера вдоль пляжа. Он видел, как друг шагает далеко впереди вдоль кромки воды. Агнес нигде не было. Хотя изогнутая линия побережья хорошо просматривалась вдаль, он нигде ее не находил. Может, ее заглотила коварная трясина сверкающих камушков.

Джастин остановился посмотреть, как стая бакланов охотится с наполовину погруженного в море валуна, а когда двинулся дальше, Питер тоже исчез. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они с Бобом неожиданно наткнулись на Питера. Он приютился в укромной ложбине меж двух дюн. Боб плюхнулся на песок, положив голову на передние лапы, и сонными глазами смотрел, как Питер листает потрепанную книжицу по геологии.

– Привет, – сказал Питер, подвинувшись, чтобы Джастин сел. – Я тут читаю про балтийский янтарь. Оказывается, им все побережье усыпано. Тут пишут, что его собирали здесь много веков, но я весь день искал и ничего не нашел. Странная книжка, вот послушай. – Он отыскал нужную страницу: – «Балтийский янтарь возрастом в пятьдесят миллионов лет – огненный, теплый и неугасимый, как любовь». Удивительно романтично, скажи? Только не знаю, как его отличить от обычных желтых камней.

Он высыпал Джастину на ладонь пригоршню желтоватой гальки.

– Посмотри на свет. Янтарь должен быть полупрозрачным.

Джастин поднимал камушки один за другим на свет. Самые обычные камни.

– Жаль, что мы ничего не оставили на пикник. Умираю с голода.

– Я тоже. Пойду еще поищу янтарь. Пока рано возвращаться.

Он поднялся на ноги и ушел, а Джастин с Бобом остались в тесной ложбинке. Солнце опустилось уже низко, но их маленькое укрытие располагалось идеально для того, чтобы поймать остатки слабых лучей. Джастин лег на песчаный откос и принялся мечтать о янтаре. Скоро станет холодно. Боб уже пристроился к нему поближе, чтобы было теплее.

Спустя несколько минут он увидел, что Агнес с Питером вместе идут в его сторону. Иногда Агнес останавливалась, чтобы поднять ракушку или сделать снимок Питера, и на Джастина накатила волна ревности.

«Так вот к чему эта поездочка, – подумал он. – Хотела лишний раз напомнить мне, что ей кто угодно подойдет».

Он перевернулся, вдавил лицо в землю, моргнул и почувствовал, как ресницы коснулись песка. Слегка приподняв голову, он увидел, как Питер и Агнес присели на корточки у кромки воды и смеются. Они не смотрели в его сторону и через некоторое время пропали из вида. Он мог бы продолжить за ними подглядывать, но подавил это желание.

Боб вздрогнул и вопросительно посмотрел на Джастина.

– Ладно, – вздохнул он, не желая уходить из своего укромного угла. – Пойдем обратно.

Он шел медленно и поднимал каждый попадавшийся на пути желтый камень. Большинство упорно не хотели светиться на солнце; лишь несколько показались прозрачными, но они были тяжелыми и холодными. Один за другим он зашвырнул их в море. Ему нравился глухой бульк, с которым они разрывали поверхность воды.

«Это, наверное, такая же сказка, как про поющих русалок», – подумал он.

Подходя к концу пляжа, Джастин приблизился к морю, где галька поблескивала в последних низких лучах солнца. И тут, без всякого предупреждения, пляж вдруг преобразился и засветился россыпью горящих камней. Где еще секунду назад ничего не было, они вспыхнули на фоне матовой гальки, как маленькие факелы.

Дрожащими руками Джастин поднял один из камушков и посмотрел на свет. Тут же стало видно его многослойную сердцевину. Он сжал в кулаке древнюю каплю смолы, обкатанную морем и зажженную солнцем, кожей ощутил ее легкость и тепло. Охваченный возбуждением, он поднимал камни один за другим, пока не набрал двенадцать горящих пламенных капель. В каждой раскрывался особый внутренний пейзаж золотых оттенков, от бледно-желтого до красновато-мраморного.

А потом солнце ушло, и они исчезли.

Он исступленно обыскивал берег, но тщетно. Солнце село за горизонт, и весь пляж погрузился в тень. Джастин стоял неподвижно и смотрел, как сияние в небе бледнеет, забирая с собой последние проблески тепла.

Рядом возник Боб, и он протянул камушки псу, который тщательно их обнюхал и равнодушно отвернулся.

Джастин стоял, бережно сжимая в ладони теплые кусочки янтаря. Затем повернулся и пошел назад к Агнес через меркнущий свет.

43

По дороге домой они заехали поужинать в паб с темными лакированными потолочными балками и сверкающими игровыми автоматами. Они нашли свободный столик и заказали за стойкой сосиски с пюре и пудинг. Газовый камин в маленьком зале давал достаточно тепла, чтобы вогнать их в сонное оцепенение. Никому не хотелось говорить, поэтому они ели молча.

– Нашел ты свой янтарь? – спросил Джастин, набив рот пудингом из тарелки Агнес.

Питер сунул руку в карман.

– Видимо, придется за ним вернуться. Я нашел что-то похожее, но, думаю, это просто желтый кварц.

Джастин взял у Питера маленький желтоватый камешек. Сквозь него как будто было видно, но он был холодный и тяжелый. Безжизненный. Он пожал плечами и вернул находку.

Домой ехали в молчании. Боб положил голову ему на колени, и, если бы не гул шоссе и леденящий ветер, задувавший ему за шиворот из щели в окне, Джастин заснул бы. Вместо этого он уставился в темноту, смотрел на двойные точки света, мчавшиеся навстречу, и думал о янтаре.

Тепло, думал он. Блеск. Прозрачность. Еще по времени все совпало. И еще Питер подсказал ему, что искать.

Смола возрастом пятьдесят миллионов лет.

Пять минут света.

Солнце на нужной высоте.

Случайность.

Стечение обстоятельств, то есть совпадение.

Которое привело к откровению.

Он мог бы вечно ходить по этому пляжу и никогда не найти свои сокровища. Может быть, где-то там пряталось его прошлое и будущее, вырезанное на единственном камушке, на Розеттском камне[13]13
  Розеттский камень – каменная плита с надписями на трех языках, найденная археологами в Египте близ города Розетта. Именно благодаря этому камню впервые удалось расшифровать древнеегипетские иероглифы.


[Закрыть] с ключом ко всему его существованию. Может быть, где-то еще покоятся ответы на все вопросы и ждут, когда их обнаружат.

Джастин перебирал в памяти все события своей жизни, они то соединялись вместе, то рассеивались как пыль. Каждое мгновение, миллион раз в секунду во всем мире что-нибудь происходит или не происходит.

Какие события можно назвать совпадением?

И сколько совпадений можно назвать заговором?

– Джастин? – тихо позвала Агнес, ища его взгляд в зеркальце заднего вида. – Мы почти приехали. Питер спит. Ты чего забился в угол?

Он не говорил Агнес про Боба, так что ничего не ответил, а только насупил брови в темноте. Он вытянул затекшие ноги ровно настолько, чтобы не потревожить пса.

– Я рада, что ты поехал, – сказала она вкрадчивым голосом, хотя машина продолжала реветь. – Я знала, что тебе там понравится.

Он кивнул, но внутри у него все стало холодное и жесткое, как кварц.

«Конечно, знала, что понравится. Ты столько про меня знаешь, гораздо больше, чем я сам. Ты знаешь, что реально, а что нет. Что полезно, а что нет. Что надолго, а что на одну ночь. Столько всего про меня знаешь».

Агнес остановилась у дома Питера, и он тут же проснулся, оглушенный отсутствием шума. Все трое вывалились из машины и неловко стояли в растерянности перед калиткой.

– Спокойной ночи, – сказала Агнес и поцеловала Питера в щеку. Но Джастин отшатнулся, испугавшись запаха ее волос и касания ее кожи. Мальчики зашагали по дорожке, с трудом передвигая затекшие ноги.

– Джастин! – крикнула Агнес ему в спину, и он обернулся. – Джастин, пожалуйста, не сердись на меня.

Она догнала его, взяла за руку и притянула к себе. Он не отстранился, и какое-то слишком долгое мгновение они так и стояли, будто не могли двинуться из этого положения ни вперед, ни назад. Наконец Джастин высвободился, вытащил кусочек янтаря из кармана и вложил ей в ладонь, сжав ее пальцы.

– Держи, – сказал он. – Это янтарь.

«Теплый и неугасимый, как любовь», – подумал он, и сердце у него сжалось.

Она не успела ничего ответить, а он уже исчез в доме. Прежде чем завести мотор, Агнес некоторое время сидела на переднем сиденье своей маленькой машины, держа в руке янтарь.

Джастин и Питер разделись по разным концам комнаты и, не говоря ни слова, выключили свет. Было еще рано, но после долгой прогулки на соленом воздухе они чувствовали себя выветренными и уставшими.

Питер заснул сразу же и увидел во сне усыпанный яркими камнями пляж.

Джастин вернулся в тепло своей уютной каменистой заводи и, невесомый, купался в зимнем солнце до рассвета.

44

В день открытия выставки Агнес из Лондона поездом приехал Айван с компанией своих друзей из мира моды. Он предупредил их, что ничего особенного ожидать не стоит: всего лишь скромная фотовыставка в Лутоне, ха-ха. Едва ли она потрясет их до глубины души. Но Агнес его подруга. А дружба все-таки кое-что да значит.

Прибыв на лутонский вокзал, лондонцы сбились в плотную кучу, как стадо гогочущих гусей, и нервно шипели на обескураживающее зрелище.

– Боже мой, – сказал Айван, подняв брови. – Так вот ты какой, Канзас.

Одна из стилисток схватила его за руку и слегка пошатнулась на шпильках:

– Это называется окраина, дорогой.

– Нет разве какой-то там государственной программы реновации?

– Нет, конечно. Им тут и так нравится.

– Невероятно.

Женщина пожала плечами. Не прекращая клясться и божиться, что они больше ни за что не покинут свою ненаглядную столицу, они наняли небольшую флотилию такси и отправились в галерею.

Агнес встречала их в коротком шерстяном сарафане небесно-голубого цвета, пронизанном маленькими дырочками. Каждая дырочка была подшита с изнанки красным фетром и обметана черной хирургической нитью. На голове у нее была фетровая шляпа, увешанная стеклянными и металлическими брелочками. Когда она двигалась, раздавался мелодичный перезвон, как от дверных колокольчиков. По спине до пола спускался узкий полураспущенный шарф, украшенный на каждом конце перчатками. Приятели Айвана недовольно сморщили носы при виде ее наряда и начали осматриваться.

Агнес отобрала лучшие снимки Джастина и сделала из них двухметровые постеры. Всего было двенадцать портретов Джастина, четыре серии по три фотографии. На каждой стене галереи было по три постера. Гигантские фигуры нависали над пустым белым пространством. Дальнюю стену, словно алтарь, занимал триптих из трех снимков. Все части триптиха были сняты во время катастрофы в аэропорту: расплавленное стекло, искореженные тела, горящий металл, корчи мук, оторванные конечности – и Джастин, всюду Джастин. Джастин с отрешенной улыбкой смотрит на ужасное зрелище. Джастин смущенный, Джастин сердитый, Джастин растерянный. В каждую фотографию попадали пол, окна и потолок терминала. Это придавало композициям ощущение грандиозного пространства, отчего на ум приходила живопись Раннего Возрождения.

По всему залу были расставлены безликие тряпичные манекены в одежде, сделанной Агнес, – они были похожи на рукодельных кукол из белого муслина. На каждой войлочные перчатки ярких веселых цветов с оборванными концами, как будто им отрезали пальцы. У льняных рубашек оторваны рукава; серые холщовые сумки подбиты подкладкой из красного шелка, которая пробивалась сквозь небольшие разрезы и длинными клочьями свисала наружу. Свитеры и футболки изрешечены, а дырки аккуратно обметаны по краям хирургической нитью и изнутри залатаны красной тканью.

Очень красиво. И до дрожи жутко.

Джастин пришел в галерею из торгового центра, куда он заходил купить брату подарок. Он уже готов был отказаться от поисков, но сегодня собрался с духом, взял центр приступом и нашел именно то, что искал. Когда он попросил в магазине завернуть подарок, его направили в очередь к стенду с рождественской упаковкой, где он полчаса прождал с дюжиной других раздосадованных покупателей.

Когда наконец подошла его очередь, служащая взглянула на его подарок и потребовала двойную плату.

– Превышает положенный размер, – сказала она недовольно. – И форма неправильная. И в пакет не влезет к тому же.

«В следующем году, – подумал Джастин, протягивая четыре фунта, – я куплю парню коробку кубиков и облегчу вам работу».

Только выйдя из магазина, Джастин понял, что ему теперь весь вечер таскаться с этим свертком. С такой штуковиной, больше метра в длину, обернутой в бумагу с оленями и повязанной пышной серебристо-зеленой лентой, изображать крутого и безразличного, как он хотел, будет непросто.

С Питером и Доротеей он встретился у входа в галерею. Питер аккуратно загородил собой стеклянные двери с афишей, и Агнес Би тотчас же с улыбкой протиснулась через толпу, чтобы встретить их. Она поцеловала Питера, но Джастин отступил на шаг, а Доротея напустила на себя нецелуемый вид. Все четверо чувствовали себя неловко. Никто не осмеливался взглянуть на стены за спиной Агнес, и оставалось только смотреть друг на друга.

Агнес покосилась на сверток Джастина.

– Не волнуйся, – сказал он устало. – Это моему брату.

«Не подумай, не какая-нибудь жалкая попытка тебя вернуть».

– Положить его, я так понимаю, некуда. – Взгляд Джастина заскользил по галерее в поисках гардероба и по пути неизбежно столкнулся с двенадцатью громадными постерами, на которых возвышались его собственные изображения.

Он медленно перевел взгляд, чтобы посмотреть ей в глаза, по дороге избавившись от всякого выражения. А потом еще медленнее он оглядел ее саму с головы до ног: распущенный шарф с маленькими ручками, пришитыми к каждому концу; красные дырочки, стянутые хирургической нитью; изящные осколки стекла, позвякивающие на ее шляпе. Он охватил взглядом весь образ Агнес: наряд в стиле «жертва катастрофы эпохи постмодерна», а кругом портреты ее мрачного несчастного отвергнутого любовника, ее брошенного проблемного юного девственника, который вдобавок явился сюда собственной персоной, и как нарочно в руках у него (для большего драматического или скорее комического эффекта) огромная плюшевая игрушка в безвкусной обертке.

Иначе говоря, портреты его самого.

Агнес отобрала их с особой тщательностью, показав его то грустным, то смущенным, то отрешенным. Она изобразила его таким уязвимым, таким беспомощным. У него был безнадежно жалкий вид.

Обреченная юность, как же. Когда он размышлял о том, что обречен, он и не представлял себе, что развязка наступит здесь, в ярко освещенной комнате, битком набитой людьми. Боже мой, подумал он. Сколько еще несчастий он сможет пережить?

– Что скажете? – слишком уж радостно прощебетала Агнес.

Джастин стоял неподвижно. Он ничего не говорил. Боб всматривался в лицо Агнес. Доротея не дышала, а Питер отвернулся, чтобы не видеть, как боль сочится и собирается в лужу у ног его друга.

– Слушай, Джастин, – начала было она, но тут ее кто-то окликнул, и она убежала, не скрывая облегчения.

– Хочешь, уйдем? – прошептала Доротея.

Джастин по-прежнему молчал.

– Что ж, – сказал Питер, как истинный стойкий англичанин под обстрелом. – Раз уж мы тут, можем и посмотреть.

Когда они вошли в зал, Джастин краем глаза заметил платье, расшитое крошечными красными точками. Кровь, с ужасом подумалось ему. Оно залито кровью. Он вздрогнул, отвернулся и увидел льняную рубашку с зияющей дырой вместо рукава.

Джастин застыл на месте. По толпе прошел шепоток. Стоило кому-то заметить, что мальчик с фотографий в том же самом пальто стоит посреди комнаты, как его присутствие привлекло всеобщее внимание.

– А он симпатичный, – прошептал кто-то. – Только, похоже, не в себе.

«Напротив, – подумала Агнес, – он именно что в себе».

К ней подошел Питер:

– Надо было его предупредить.

Она скрестила на груди руки:

– И каким же образом?

Питер промолчал.

– Я его правда очень люблю, знаешь. – Она помолчала и оглядела комнату. – Просто не в том смысле, в каком он хотел бы. – В ее голосе послышалась жалобная нотка.

«Так вот как, – подумал Питер. – Джастин жаждет любви, а Агнес жаждет искупления вины».

Пусть и жестокие, фотографии Джастина были прекрасны. Агнес уловила трепетную растерянность, таившуюся под тонкой прозрачной кожей его друга. Снимки просвечивали его, как рентген, снимали слои плоти, обнажая душу настолько незащищенную, что она могла бы открыться только любви и доверию.

Он смотрел не в камеру – он смотрел на Агнес.

Питеру стало неловко, как будто он подглядел что-то личное, и он отошел.

Сцены крушения самолета, как ни странно, было рассматривать легче, так как то был очевидный и неоспоримый ужас. Такой вуайеризм казался приличнее. Можно было подумать, какой кошмар, как несправедливо, как больно, как трагично. И как выразительно, как храбро запечатлено. Спору нет, противопоставив трагедию и жертву, Агнес удалось показать что-то неожиданно трогательное.

Питер оглядел полную народу комнату в поисках знакомых лиц и увидел, что к нему через толпу пробирается Джастин.

У триптиха собрались люди, но Джастин, еще не видя всю работу целиком, уже восстановил недостающие кусочки по памяти. Медленно, но неизбежно продвигаясь все ближе к работе, охваченный то ли страхом, то ли негодованием, он уже знал, что увидит.

Эти фотографии. Она не имела права…

Что? Снимать? Печатать их? Выставлять?

Да.

Он огляделся в поисках Агнес. Продравшись к ней, он с силой схватил ее за руку и оттащил от кучки приспешников.

– О чем ты вообще думала, Агнес? Это чудовищно. – Глаза его горели. – Ты чудовище. Что ты наделала? Выставила меня как какого-то уродца. И даже меня не спросила.

Кровь в нем кипела от ярости. Он мог бы сейчас убить ее, себя и всех в этой комнате.

– Извини, Джастин. Надо было тебя предупредить, – попыталась оправдаться Агнес. – Просто мне хотелось что-то создать. Понимаешь?

– Создать? Из чего? Из трупов? Из меня?

Она посмотрела туда же, куда и он: на пиджак у нее за спиной, разрезанный на куски, а потом грубо сшитый коричневой бечевкой.

Джастин взял себя в руки.

– Мне пора, я не собирался задерживаться.

Кто-то позвал Агнес, и она отвернулась, а Джастин медленно поплелся к выходу. Будто в замедленном падении, у него было полно времени, чтобы прочувствовать, как волна за волной накатывают гнев и отвращение.

– Джастин… – позвала Агнес, не особо настойчиво. Она не прибавила «подожди».

Он открыл дверь, и галерея выплюнула его на улицу.