Текст книги "Женские убеждения"

А потом, когда Кори начинал отвечать совсем уж односложно, Грир принималась рассказывать о себе, о своей жизни – вот и сейчас она прибегла к той же уловке, как будто в их отношениях все было совершенно нормально.

– Фейт прочитала специальную проповедь в Церкви Всех Душ. Ну знаешь, унитарианская церковь в Аппер-Ист-Сайд, – рассказывала она. – Про сексизм в быту. Она в состоянии говорить о чем угодно и перед любой аудиторией. Была репортер из «Нью-Йорк таймс» – напишет большую статью. Фейт сказала, сейчас для такого материала самое подходящее время. «Фем-фаталь», все эти новые сайты и Опус по-прежнему на виду, а теперь появились еще и мы, «Локи». «Площадка, где женщины могут объединяться и обсуждать животрепещущие вопросы» – так она выразилась. Не знаю, соответствует ли это действительности, но нам теперь придется сделать, чтобы соответствовало.

– Угу.

– И все?

– Я не знаю, чего ты от меня ждешь, Грир.

– У тебя голос странный: все в порядке?

– Устал.

– Я, представь себе, тоже. Очень устала. Много работы, – продолжала она. – Первая конференция прошла, теперь все сначала – готовим вторую. Слушай, – добавила она, помолчав, – есть одна новость. – Не услышав ответа, она добавила: – Говорить или нет?

– Говори, конечно, – ответил он, а про себя подумал: «А стоит ли говорить?» Он понял: что сама мысль, что придется слушать, отнимает последние силы. Слова еще не прозвучали, а он уже обессилел.

– Помнишь, мы готовим мультимедийный проект?

– Нет.

– Про безопасную школьную среду для девочек во всем мире.

– Ну.

Ничего он не помнил, но тут ему вдруг представились девочки в чадрах, сари, килтах и обносках – помахивают папочками, едут на тряских хрупких велосипедах, шагают по знойным проселкам к низкому зданию школы вдалеке. Картинка оказалась такой отчетливой, что Кори даже подивился: наверное, это выкрутасы припозднившихся нейронов, которые все еще испытывали на себе воздействие наркоты.

– Нам понадобится нанять консультанта, – сказала Грир. – Я знаю, что ты в этом разбираешься, так что, если хочешь, расскажу подробнее. – Оба помолчали, он – осмысляя, а она – давая ему время осмыслить. Он ничего не ответил, тогда она тихо произнесла: – И что думаешь?

– Нет. Спасибо, но – не буду.

– Точно? Ты очень быстро ответил.

– Прости. Я просто не смогу таким заниматься.

– Но почему? Кори, ты почти два месяца просидел дома. Не пора ли строить жизнь заново? Хоть потихоньку. Что в этом плохого? Маме ты этим не навредишь.

– Это моя жизнь.

– Согласна. Ее временный вариант.

– Я не провожу разграничений, – ответил Кори натянуто. – Разумеется, временный. Да и нет ничего постоянного. Грир, у меня брат погиб, отец сбежал, мать не в себе. Вот такие обстоятельства. Уж поверь, мир как-нибудь обойдется без моих профессиональных услуг.

– Откуда ты знаешь?

– Полно людей, которые способны заменить меня в «Армитейдж» и делать мою работу не хуже, а может и гораздо, гораздо лучше. Этот тип в костюмчике при галстуке, там, в Азии, – это был ненастоящий я. Легко взять глупого выпускника и сказать ему: «Давай, будешь консультантом» – и я уверен, в этом есть положительные стороны. Но рано или поздно этому выпускнику придется разобраться, как устроен мир, что в нем есть помимо его работы. Помимо корпоративной этики. Разобраться, как живут люди. Не все в этом мире сладко.

– Этим ты и занимаешься, сидя день и ночь в материнском доме, все время, свободное от готовки и долгих часов в комнате Альби? Разбираешься, как устроен мир и что в нем несладко?

– Да, – ответил он. – Именно этим.

– А мне казалось, мы собирались разбираться в устройстве мира вместе.

– Безусловно, – ответил он. – И так еще будет. Мы обязательно этим займемся вместе, – добавил он поспешно.

Разговор завершился взаимным неудовольствием, Кори, сделав над собой усилие, встал, покормил маму, потом покормил Тиха. Посадил черепашку на ковер Альби, та наконец открыла глаза и дважды моргнула – точно пациент, лежащий в коме, который пытается сообщить миру: я все еще жив.

Как оно так получается – эта мысль постоянно крутилась у Кори в голове – что человек, умерев, исчезает совсем? Обыщи хоть весь белый свет – не отыщешь. Тело перестало функционировать, его положили на каталку и увезли – это одно; дух человека растаял в воздухе – это другое. Материальный и несомненный дух, столь же сильный и столь же неуловимый, как газ. Кори открыл тетрадку брата на чистой странице и начал писать:

ДАТА: 23 МАЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

УСЛОВИЯ: НЕВЫНОСИМАЯ ПЕЧАЛЬ, ОТЯГОЩЕННАЯ ИДИОТСКОЙ ПОРЦИЕЙ ГЕРОИНА (ГЕРОИН ВЗБОЛТАТЬ, НЕ СМЕШИВАТЬ. ТО ЕСТЬ ВДОХНУТЬ, НЕ ВВОДИТЬ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ КОЗЕЛ, КОТОРОМУ СЕБЯ НЕ ЖАЛКО, НЕСМОТРЯ НА НЕИЗБЫВНУЮ НЕПРЕХОДЯЩУЮ ПЕЧАЛЬ).

НАБЛЮДЕНИЯ: АЛЬБИ НИГДЕ НЕ ОБНАРУЖЕНО. НИГДЕ. НИ ЗДЕСЬ, НИГДЕ. ТЕБЯ ЖЕ ЗДЕСЬ НЕТ, ДА, БРАТИШКА? ТЕБЯ, В СТАРОМ РЕЙНДЖЕРСКОМ СВИТЕРКЕ? ТЕБЯ НЕТ. ЭТО НЕ КАКАЯ-ТО ЗЛАЯ ШУТКА, ХОТЯ ОЧЕНЬ НА ТО ПОХОЖЕ.

ВРЕМЯ, ПОТРАЧЕННОЕ ЗА СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ НА ОБДУМЫВАНИЕ ЭТОГО: 45 МИНУТ.

ПРОЦЕНТ, НА КОТОРЫЙ НЕВЫНОСИМАЯ ПЕЧАЛЬ УМЕНЬШИЛАСЬ ЗА СЧЕТ НЕПОСРЕДСТВЕННЫХ МЫСЛЕЙ ОБ АЛЬБИ: 0,00000.

Кори записывал в тетрадку свои наблюдения пять дней подряд, но скоро понял, что ничего от этого не меняется, ни следа улучшения, так что к субботе он оставил тетрадку на столе, сел на кровать и включил игровую приставку. Любимые видеоигры Альби лежали в коробке из-под обуви рядом с кроватью, он начал перебирать диски.

Если невозможно быть рядом с Альби, можно хотя бы почувствовать, каково быть Альби. Кори уселся, скрестив ноги, на маленькую кровать и стал играть в игры, в которые раньше играл его брат. Он перепробовал «Пип-пип», «Мы растем», «Малыши потерялись» и все остальные; по большей части игры были крикливые, клоунские, ты в них быстро втягивался, как бы улетал из этого мира и оказывался в другом, освещенном совсем иным светом. Некоторые переносили в мистические невнятные миры – например, «Каликс», игра для взрослых, которая Альби очень нравилась.

Пока Бенедита спала или бродила по дому, что-то шепча или упорно себя ощупывая, Кори играл. «Давай-давай!» – негромко подгонял он машинку, мчавшуюся по ленте Мебиуса в мультике; его завораживали цвета, музыка, а потом, когда это надоедало, он, для успокоения, часик играл в «Каликс».

Он еще раз понюхал героин с Сабом, но вскоре после этого второго раза осознал по мучительному отклику своего организма – на восстановление ушло много дней, даже больше, чем в первый раз – что надо завязывать, если он попробует еще, обязательно подсядет, заработает привычку. Вместо этого он подсел на видеоигры и тетрадки Альби, ушел в этот компактный покинутый мирок.

Грир еще раз приехала в Макопи до того, как «Локи» провел в Кембридже большую конференцию. Хотя расстояние от Нью-Йорка до Макопи было немногим больше расстояния между Райландом и Принстоном, виделись они теперь реже, причем Грир приезжала к нему, а не наоборот. Ее приезды сбивали установившийся ритм домашней жизни. Маму появления Грир, похоже, нервировали – возможно, ей было стыдно представать в неприглядном виде перед чужим человеком. Она уходила к себе в комнату и ничего не ела.

И хотя Грир постоянно уговаривала его приехать в Нью-Йорк, а он давал честное слово, что приедет, ему не хотелось оставлять маму на все выходные, даже с одной из тетушек, ведь те не знали, как именно за ней нужно ухаживать. Словом, Грир приехала, но из этого не вышло ничего особо хорошего. В эти выходные «Локи» совместно с кем-то еще проводил мини-конференцию о юридических аспектах сексуальности в Школе государственного управления имени Кеннеди в Гарварде. Грир за день до того приехала в Макопи на арендованной машине, зашла к Кори, огляделась. В доме у Пинто опять царили чистота и порядок – Кори научился их поддерживать – но Грир никак на это не отреагировала, что его несколько задело.

Мама дремала в кресле, из кастрюли на плите слышалось тихое потрескивание скорлупы, доносился отчетливый запах вареных яиц. Все было в полном порядке, однако Грир негромко спросила:

– Кори, что происходит?

Вид у нее был такой, будто она сейчас заплачет – его это слегка обидело. Что у него в доме такого ужасного, что человека бросает в слезы? Что она видит? Он так старается следить за матерью во всех отношениях, а тут приезжает Грир и как бы заставляет увидеть все это в зеркале, а ведь он ее не просил этого делать. Как он может не заботиться о матери? Как может вернуться в Манилу к работе консультанта, когда подробные консультации нужны именно здесь, человеку в домашнем халате из ткани в ананасах, смятенному, неадекватному, больному?

Как ему вернуть себе интерес к «отношениям» с Грир? Отношения – это роскошь, которой не могут позволить себе люди, оказавшиеся в безвыходной ситуации.

Грир почему-то ничего этого не понимала, и это ему казалось странным, ведь она понимала его безоговорочно с тех самых пор, как они подростками лежали рядом в ее комнате наверху, впервые открыв друг перед другом свои тела – так открывают памятники, срывая с них ткань по ходу публичной церемонии. Он показал ей себя всего, свой кривоватый пенис, свое сердце, отяжелевшее от томления, а потом, безусловно, и любовь, которую долго копил. Пальцы на ногах, похожие на пальцы на руках. Желание рано или поздно стать полезным членом общества, распространять деньги по земному шару, потому что он вырос в доме, где не было больших денег, а на лекциях по экономике узнал, что все на земле связано в одну сложную систему. А Грир показала ему все, что было у нее: маленькое теплое тело, свое негромкое «я» – которое вот сейчас замещается другим, менее сдержанным. Она уже не так скованна – Фейт Фрэнк помогла ей победить робость, а вот он в свое время не сумел.

При этом у него было отчетливое ощущение: она перестала его понимать, и это было непривычно, потому что много лет их взаимопонимание казалось чем-то само собой разумеющимся.

– В каком смысле – что происходит? – спросил он.

– У нас была общая жизнь, – ответила она. – В смысле, мы не жили вместе, но мы обо всем друг другу рассказывали и все переживали вдвоем. Слушай, да почему я вообще должна об этом говорить? Ты же сам все понимаешь. Ты просто от меня отгородился.

Он лишь посмотрел на нее.

– Это обоюдный процесс, Грир.

– Ты хочешь сказать, я тоже от тебя отдалилась? Я тебе постоянно звоню, шлю сообщения. Хочу обо всем знать.

– Да, ты очень ответственно исполняешь свои обязанности.

– Кори, чего ты хочешь? Чтобы я к тебе сюда переехала? Наверное, так и нужно, – выпалила она. – Наверное, это единственный способ показать тебе, что я чувствую на самом деле.

– Нет, – ответил он. – Такое не делают по обязанности.

– Ты больше не обращаешься ко мне за утешением. Ты вообще ни за чем ко мне не обращаешься. Даже чтобы отвлечься. Каждый из нас живет своей жизнью. И тебя это устраивает! Я знаю: тебе тяжело, у тебя вся жизнь поломалась. Но когда я предлагаю приехать в Нью-Йорк ко мне в гости, побыть со мной – чтобы поговорить, остаться наедине, ты отвечаешь, что не можешь.

– Правда. Я действительно не могу.

– Кори, у меня теперь есть квартира. Есть большие ложки. Только тебя там нет, – он не ответил, поэтому она продолжила, сделав ситуацию еще мучительнее: – Я понимаю, что мама твоя нуждается в заботе и в защите, кто же спорит, и ты должен ей их обеспечивать. Но я же знаю: есть люди, которые готовы брать это на себя, по крайней мере, время от времени. Твоя жизнь не сводится только к этому. Я уже сто лет не слышала, чтобы ты говорил о чем-то еще. Внешний мир тебя совершенно не интересует.

– Ты хочешь сказать – твой мир, – ответил он, что было подловато, и он об этом знал.

Тем не менее, это было правдой. Ее мир превратился для него в абстракцию; она прочно вросла в этот мир, укоренилась. Нет, он не предполагает, что она сюда переедет. Не должна она бросать работу у Фейт Фрэнк в «Локи», чтобы переезжать к нему. Хотя на секунду у него мелькнула мысль, что поступи она именно так, они наконец стали бы жить вместе. Жили бы у Грир в спальне – ее родители не стали бы препятствовать. Или жили бы здесь – мама бы постепенно пришла в себя, да он и сам бы тоже, у него появилась бы хоть какая-то жизнь. Но Грир не может этого сделать, а он никогда не станет ее просить, потому что ей слишком многим придется ради этого пожертвовать. У них такой сейчас жизненный этап – нужно добавлять себе веса, не отнимать. А у него все покатилось вспять, и он не знает, как остановить этот откат – непрекращающийся, ускоряющийся.

– Ну, допустим, мой мир, – сказала она. – Но это и твой мир. Твой прежний мир.

– Его больше нет.

– Его можно частично восстановить, – настаивала она. – Понемногу. Ты этого заслуживаешь. Ты – живой человек, ты имеешь право на нормальную жизнь. Ну чего бы тебе не приехать в Нью-Йорк на выходные? Ты даже ни разу не видел моей квартиры в Бруклине. Я знаю, это звучит заносчиво, мне самой противно. Прости, если так, но я ведь уже все продумала. Купим тайской еды в кафешке, куда я обычно хожу. Посидим у меня на постели. Погуляем в Проспект-Парк. Ты же говорил, что можешь на одну ночь оставить маму с тетей Марией. На одну ночь. Обещаешь приехать – а потом все отменяешь.

– Это непросто организовать.

– Я понимаю, но у меня такое ощущение, что наши отношения – это для тебя такой тяжкий груз, который ты тащишь по обязанности. Это даже более мучительная обязанность, чем забота о матери. Чтобы тащить, необходимо желание. Заставить тебя я не могу. В отношениях всегда так. Условия задает тот, кто меньше заинтересован.

– Выходит, я меньше заинтересован.

– Ну, так получается. – Он не ответил, просто сидел, осмысляя. – Кори, – не сдавалась Грир, – ты имеешь полное право интересоваться жизнью. Вот только сам ты, похоже, так не считаешь. Долго ты еще собираешься пребывать в состоянии полной отрешенности от мира? Сколько еще месяцев?

– Четырнадцать.

– Что?

– Я цифру взял с потолка. Просто пытаюсь показать, что сами по себе такие рассуждения – полная чушь. Как я могу обозначить срок, Грир? Я нужен здесь.

– А в других местах не нужен?

– В других местах есть кем меня заменить.

– У тебя был жизненный план, совершенно разумный. Позаниматься консалтингом, накопить денег, создать то приложение. Был интерес.

– Мне пришлось приспособиться к новым условиям, – сказал он. – И мне начинает казаться, что ты как раз не умеешь приспосабливаться.

– Я тебя прошу, давай пойдем куда-нибудь, поговорим, – взмолилась Грир.

Они на часик оставили его мать одну, отправились в «Пай-лэнд» – в то самое кафе, где когда-то, до начала их романа, когда они с трудом выносили друг друга, он играл в «Мисс Пакман», а Грир украдкой за ним подглядывала. Он видел ее боковым зрением, старался играть лучше, сосредоточеннее, дольше – будто бы ради нее, его школьной соперницы.

Теперь, воскресным летним днем, они оба, уже взрослые, вошли в то же заведение – там было пусто: видимо, зарабатывало кафе в основном доставкой. У него даже имелось собственное телефонное приложение.

– Проходите, пожалуйста, – пригласила их кассирша.

– Кристин, привет! – поздоровалась Грир.

Это была Кристин Веллс: она жила на их же улице, много лет они вместе ездили на школьном автобусе. Кристин – из самой слабой группы по чтению, из «Коал». Теперь на ней был красный фирменный халат, и она совершенно невозмутимо пробила им пиццу и напитки.

– Ты дома живешь? – поинтересовалась Грир.

– Ага. Мне нормально. – Кристин смерила их обоих взглядом, потом обратилась к Кори: – А ты ведь тоже, да? Я тебя видела.

Как будто пыталась ему сообщить: ничем ты не лучше меня, хотя вы, головастые, когда-то думали наоборот.

– Да, – ответил он.

Он теперь был ничем не лучше и не хуже Кристин Веллс. Тут Кори заметил, что игровой автомат убрали. Теперь у всех есть игрушки дома, никто не играет на людях. В последние годы, с самого начала длительного процесса ухода в себя, Кори понял суть этого ощущения – ему и сейчас хотелось вернуться домой и погрузиться в очередную видеоигру Альби.

Они с Грир сели, она аккуратно держала свой кусок, с которого капало, над тарелкой, поясняя:

– Мне нельзя пачкаться. Совсем мало одежды с собой взяла.

– Грир, – сказал он. – Посмотри на меня. – Глаза ее испуганно переметнулись с тарелки на его лицо. – Я не знаю, как сложатся наши жизни. – Кори импровизировал. – Потому что кто мог подумать, что с Альби случится вот такое?

– Никто, – отозвалась она совсем тихо.

– Но оно случилось – оно случилось, а потом вот это, другое, случилось с моей мамой, а теперь другое происходит и со мной.

– Что именно?

– Я теряю твое расположение. – В голосе звучало мучительное напряжение. – У меня в жизни все теперь иначе.

– Я знаю.

– Во многих смыслах иначе.

– А в каких еще?

– Трудно сказать. Я делаю вещи, совсем мне не свойственные. Например, нюхал героин, – признался он.

Повисла страшная пауза, заполненная стремительной сменой выражений, каких он никогда раньше не видел у Грир на лице. После этого она произнесла:

– Ты шутишь, да?

– Я тебе вот что скажу: сейчас такой момент, когда твой показной шок не сильно нам обоим поможет.

– Ладно, прости меня. Хочешь, чтобы я притворялась?

– Притворяться полезно. Притворяться, собственно, очень кстати. Я, по сути, пытаюсь сказать следующее: я сейчас нахожусь в состоянии, которое совсем не похоже ни на одно из состояний, в которых я находился раньше. Ты мне можешь сказать: слушай, мне кажется, ты должен принять предложение поработать моим консультантом при подготовке этого важного мероприятия в Сан-Франциско, но это будет означать, что ты совершенно не понимаешь, что со мной происходит. Что творится у меня в душе с тех самых пор.

– Кори, я ведь тоже любила Альби. Я все время о нем думаю – и тоже терзаюсь. – Голос ее звенел, делался резче. – Все представляю, как мы с ним сидим и читаем «Энциклопедию Брауна». Представляю его – и мне так больно, что я не знаю, что делать.

– Я понимаю, но я не это пытаюсь сказать. Я позволил себе стать консультантом-стажером на некоторое время, ведь мы так договорились, но сейчас с этим покончено, было бы покончено в любом случае, вместо этого я здесь. А ты – ты там, работаешь на хорошем месте, работаешь на человека, который для тебя пример во всем. Пишешь прочувствованные, осмысленные речи, у тебя прекрасно получается. Вот и занимайся этим, Грир. Доведи дело до конца.

– А ты что собираешься делать? – спросила она после паузы, голос был натянутым, незнакомым.

– Ну, наверное, тем же и буду заниматься. Жить здесь, ухаживать за мамой, убирать дом этой профессорше – и еще один, который раньше убирала мама, пасти черепаху, делать, что должен.

– Кори, ты сам себя послушай. У тебя даже голос чужой.

Ей это не по силам – эти проявления другого человека. Это нестерпимо, но сказать правду вслух она не может. Никогда она не скажет: «Все, Кори, хватит», вместо этого будет предпринимать новые попытки, будто речь идет о каком-то непосильно сложном школьном задании. Ему тут же вспомнился тот аппарат, демонстрирующий конденсацию, на школьной выставке научных достижений, все эти кубики льда, трубки, надувные шарики, заполненные водой – перед ним стоит мама и говорит на ломаном английском. Он не хотел становиться достижением Грир, докучным прибором, стоившим ей огромного труда. Раньше ведь она делала то же самое без всяких усилий.

Кристин, которая стояла за стойкой и все это слушала, засунула бледную пиццу целиком в печь – ее нужно было отправить заказчику – а потом резко выбросила деревянную лопатку вперед, этакая напористая подача в неведомом виде спорта. Дождь барабанил о стеклянную стену, хмурое небо нависло над городом, в котором Кори прожил так долго – и думал, что больше жить не будет никогда.

– Я не могу больше об этом, – произнесла Грир. – Подброшу тебя домой, попрощаюсь с родителями, а потом мне нужно ехать в Бостон. Фейт ждет нас в Кембридже, в баре отеля «Чарльз» на мозговой штурм, а завтра у нас мероприятие.

– Тогда тебе точно пора. Дождь пошел.

Они оба честно посмотрели на дождь, который делался все сильнее. Он представил себе ее за рулем миниатюрной красной прокатной машинки – губы сжаты, «дворники» попискивают, впереди – Бостон, дорогой отель, права женщин, внятное будущее, а еще там ждет Фейт Фрэнк: человек, способный утешить и успокоить, чего он теперь больше делать не умеет.

Каждый оставил Кристин на столе чаевые, не уступив этого права другому. В результате сумма получилась непомерно большой, это можно было принять и за оскорбление, и за великодушие, смотря как поглядеть.