Текст книги "Темные архивы. Загадочная история книг, обернутых в человеческую кожу"

4. Кожевенное ремесло

Мои исследовательские поездки, как правило, напоминают первые 20 минут фильма ужасов: одинокая женщина, наивно погружающаяся с головой в какую-то тайну, которую не должна расследовать, движима смутным любопытством и презрением к здравому смыслу. На этот раз я ехала на арендованной машине по Фабрик-стрит, по старым железнодорожным путям, заросшим прекрасной зеленью Нью-Йоркской долины Гудзона в полном цвету. Эти предметы все еще оставались для меня непонятной загадкой, и я решила, что поездка будет как раз кстати.

Джон Стоктон Хью отметил в одной из своих книг, что он дубил кожу Мэри Линч в ночном горшке – одна из немногих подсказок, которые я нашла о том, как на самом деле выделывали этот материал в то время. Но у меня не было ни малейшего представления о том, что еще врач должен был сделать, чтобы превратить пациентку в книгу. Те немногие переплетчики, которые писали в профессиональных журналах о дублении человеческой кожи, сообщали, что этот процесс похож на выделку кожи животного. Они предполагали, что их современники поймут, что это значит. Но найти пошаговую инструкцию о том, как дубили этот материал в XIX веке, – и понять различия в процессе выделки кожи человека и животного – оказалось непросто. Такого рода знания обычно передавались от опытного ремесленника к ученику и редко записывались.

Я обнаружила, что почти никто в мире до сих пор не использует исторические растительные методы дубления кожи, которые врач или нанятый им кожевник использовали бы на человеческой коже. После промышленной революции большинство ремесленников перешли на использование раствора хрома, который резко сокращает время процесса дубления. Антроподермическая библиопегия, как мне казалось, охватывала период времени, когда профессия переходила к новым, более масштабным промышленным методам, но у некоторых людей все еще были рабочие знания о старых способах обработки материала для этой странной цели.

Сегодня единственное место в США, где дубят кожу с использованием старых методов, называется «Пергамена» в честь древнегреческого города Пергама (в современной Турции), где разработали пергамент из шкур животных как замену папируса для письма.

Впервые я услышала о «Пергамене», когда беседовала с мастером по изготовлению кожаных аксессуаров, который держит там мастерскую. Он сказал, что все присутствующие должны были носить высокие резиновые сапоги, и как раз в тот момент, когда парень подумал, что это уже перебор, инструктор открыл вращающийся барабан и оттуда хлынула волна воды. Он клялся, что видел настоящие козлиные яички, плавающие у его ног. «Это может показаться странным, – сказала я, – но думаю, что должна сама увидеть эти козлиные яички». Поэтому во время рабочей поездки в Нью-Йорк я взяла напрокат машину и поехала одна в лес.

Робко просунув голову в открытую дверь кожевенного завода «Пергамена», я посмотрела налево и увидела груду телячьих шкур, мех которых был покрыт солью и облеплен мухами. Как бывший веган с многолетним стажем, я очень нервничала по поводу предстоящего визита. Особенно меня беспокоил запах кожевенного завода: как я читала, это было страшнейшее зловоние, которое только можно было себе представить. Меня удивило, что эти шкуры пахли почти как мокрая собака. «Не так уж и плохо», – подумала я, но, повернув голову направо, почувствовала самую отвратительную вонь, какую мне когда-либо приходилось ощущать.

Врач Джон Стоктон Хью рассказал в одной из своих книг, что он хранил в специальных растворах кожу своей умершей пациентки.

С тех пор я тщетно пыталась кратко описать этот запах. Один мой друг-писатель однажды посоветовал мне попробовать лампредотто, бутерброд с четырехкамерным желудком коровы, во время медового месяца во Флоренции. Мой муж Этан отважно заказал сэндвич, а я выбрала кое-что покруче. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы мой муж не доел какое-то блюдо, но, откусив два кусочка, он отказался от лампредотто. Я попробовала его, и меня чуть не вырвало после первого же укуса. После этого еще несколько часов не получалось избавиться от ужасного привкуса во рту.

Это самое близкое описание природы запаха, исходящего из чана отработанных вод[18]18
  Отработанная вода – загрязненная вода, получающаяся в ходе производства.


[Закрыть] на том кожевенном заводе в июле. Это было не просто зловоние – мне казалось, что мне в рот засунули сырые органы животных и вытащили через нос.

В этот момент Джесси Мейер спустился по лестнице и поздоровался со мной. «Я не знал, что мне придется делать эту часть сегодня, – сказал он, указывая на массивные металлические барабаны. – Я бы надел сапоги». Я посмотрела на свои изношенные кеды. Я осторожно шагнула вслед за ним, но вскоре поняла, что не смогу избежать скользкой слизи на полу, напоминавшей горную росу с плавающими в ней кусками жира. Он бросил в барабан несколько шкур и повел меня наверх, в сухое место, к отцу и брату.

В древнегреческом городе Пергаме делали пергамент из шкур животных, чтобы заменить папирус для письма.

«Пергамена», когда-то называвшаяся Richard E. Meyer & Sons, является семейным бизнесом с невероятно долгой историей – еще до приезда в Америку в 1830 году Мейеры дубили кожу в Германии с 1550 года. В Филадельфии и Нью-Джерси, примерно в то же время, когда там жили Лейди, Линч и Хью, эта семья продолжала свое дело. На протяжении десятилетий они в основном поставляли кожу для обуви для боулинга и деталей для роялей Steinway. Когда дело начало разваливаться, семья подумала, что их компания может обанкротиться. На рубеже XXI века небольшие американские кожевенные заводы оказались в безвыходном положении. Они не смогут идти в ногу с экологическими нормами, если перейдут на сильно загрязняющий окружающую среду метод хромового дубления. Их изделия не смогут конкурировать с продукцией хромовых кожевенных заводов, если владельцы будут придерживаться более экологически устойчивого, но медленного процесса растительного дубления. В то время как масштабные новые хромовые кожевенные заводы могли обрабатывать 6500 шкур в день, небольшая компания Мейеров производила около 40 шкур в неделю. Затем старший сын, Джесси, вернулся из художественной школы в 1995 году и начал экспериментировать с изготовлением пергамента. Они постепенно начали поставлять пергамент и кожу высокого класса для специальных целей, в том числе для книг и рукописей. «Пергамена» нашла новую клиентскую базу.

Сегодня Джесси Мейер проводит мастер-классы, в которых принимают участие хранители редких книг и рукописей, пытающиеся сохранить объекты, а также историки, старающиеся собрать воедино механику важных ремесел, в основе которых лежали процессы, знания о которых сегодня утрачены. «У вас есть книга в пергаментном переплете или молитвенник с тонкими пергаментными страницами, которые бесценны», – сказал Мейер. Исследователи не могут играть с такими бесценными древностями, как эти, но могут экспериментировать с новыми материалами, сделанными с использованием старых методов, – редкая возможность, которую предоставляет «Пергамена». «Вы можете выяснить, каковы ограничения этого материала, сколько он может выдержать, какую температуру, растяжение, откуда берутся все эти метки».

Мейер также помогал в ранних исследованиях биокодикологии, например предоставляя экспертные знания и пергаменты для анализа при разработке неинвазивного метода стирания ДНК с помощью ластика. Этот способ был применен к ультратонкому «маточному пергаменту» XIII века – якобы сделанному из кожи коровьих эмбрионов – и исключил некоторые другие слухи о происхождении кожи из кролика или белки.

«Хотя использование подлинного пергамента нельзя сбрасывать со счетов, – писала Сара Фиддимент в статье «Труды Национальной академии наук» (Proceedings of the National Academy of Sciences) за 2015 год, – результаты показывают, что его доступность не была определяющим фактором в средневековом производстве пергамента. Вместо этого наши выводы, по-видимому, подчеркивают зависимость от узкоспециализированной техники ремесла, а не от поставок конкретного сырья. Более вероятным объяснением производства тонкого пергамента является использование относительно молодых животных и применение специфических методов выделки, которые позволили довести кожу до желаемой толщины». Фиддимент далее предположила, что эти новые научные исследования старых книг могли бы дать археологам ценное представление об исторической экономике животноводства. Искусные ремесленники, такие как Джесси Мейер, помогают ученым заполнить пробелы в исторических знаниях о повседневных ремеслах.

Мы с ним сидели на скамейке в комнате, от пола до потолка заставленной рулонами кремовой кожи всех мыслимых цветов. Там мы собрали воедино те немногочисленные свидетельства, которые я получила из записей Хью, чтобы понять, как он и ему подобные могли превратить труп на секционном столе в книгу в кожаном переплете. Мейер – самый настоящий гик[19]19
  Гик – человек, чрезвычайно увлеченный чем-либо, фанат.


[Закрыть], который постоянно обсуждал какие-то исторические детали с остальными учеными. И я с удовольствием ковырялась в его мозгах. Хью писал, что «кожу Линч дубил в pot de chambre – ночном горшке – некий Дж. С. Х». Если он использовал мочу, чтобы сохранить материал перед дублением, то мог добавить соль, чтобы предотвратить гниение. Естественная кислота и соль в моче действовали бы как жидкость для бальзамирования, что, по словам Мейера, было обычной тактикой в ту эпоху, чтобы кожу не поразили бактерии, грибки и плесень, пока она не будет должным образом выделана.

Тонкий пергамент на книгах получался благодаря использованию кожи молодых животных.

Если бы Хью или кто-то, кого он нанял, использовал традиционные методы дубления того времени, то вымыл бы кожу и, возможно, добавил известь (гидроксид кальция), чтобы удалить волосы и другие частицы, все еще оставшиеся на поверхности. Аммиак, образующийся, когда моча со временем дает осадок (иногда исторически известный щелочной раствор), может также производить аналогичный эффект. В те дни процесс обеззоливания мог занять до недели. С одной стороны, вероятно, на бедрах Линч было не так много волос, как у коровы, но с другой – человеческие фолликулы глубже, чем у большинства животных, чью кожу используют при дублении. Это объясняет, почему на четырех книгах Хью, которые сейчас хранятся в Колледже врачей Филадельфии, выделяются фолликулы (хотя они не всегда видны на антроподермических книгах). Затем заготовитель мог использовать скобель[20]20
  Скобель – старинное орудие плотников в виде прямого или изогнутого ножа с рукоятями на концах, предназначенное для сдирания коры с бревен и их первичного обстругивания.


[Закрыть] или какое-либо другое тупое лезвие, чтобы еще сильнее отскрести кожу, возможно повторяя процесс обеззоливания и соскабливания несколько раз, пока не достигнет желаемого вида.

Следующий шаг, называемый мягчением, включал применение пищеварительных ферментов, чтобы удалить жир и кровь и сделать кожу более рыхлой, а ее площадь – больше. Сейчас эти ферменты выпускаются в виде порошка, но тогда для этой работы можно было использовать любое гниющее вещество – обычно навоз животных. После еще одного мягчения наконец-то можно дубить материал. Некоторые другие предполагаемые антроподермические книги содержат заметки о том, что они были дублены в сумахе[21]21
  Сумах – пряность из молотых ягод одного из видов одноименного растения. Обладает красновато-бордовым цветом и кислым вкусом.


[Закрыть]. Другие растения с высоким содержанием дубильных веществ, например дуб, каштан и мимоза, также широко использовались в производстве того, что теперь называется кожей, дубленной растительными методами. Мейер сказал, что вращающиеся барабаны в его кожевенном заводе используются для более быстрого завершения всех этих шагов, поскольку движение помогает танинам стать полноценной шкурой. Исторически сложилось так, что каждый шаг этого процесса мог занять недели или месяцы обработки в ямах на свежем воздухе – еще дольше, если кожа также была окрашена.

Мейер взял несколько образцов готовой, но неокрашенной кожи, изготовленной методом растительного дубления, чтобы показать мне тонкие вариации, производимые различными танинами. Большинство из них придают только оттенок коричневого, а иногда и розового. Я видела антроподермические книги, окрашенные во многие из тех же цветов, что и тома в кожаных переплетах из кожи животных той эпохи. Он понюхал одну из них. «Очень приятный запах, сладкий и древесный, – сказал он, держа ее у меня перед носом. – Это всегда напоминает мне аромат печеных бобов». (Я немного скептически относилась к обонянию Мейера, учитывая, что он работал на кожевенном заводе каждый день, но мужчина был прав. Печеные бобы были гораздо лучше, чем лампредотто.)

Библиотекарь из Колледжа врачей Филадельфии Бет Ландер предположила, что, возможно, Хью использовал только мочу для дубления кожи, как люди сегодня смешивают мочу и воду для сохранения рыбьих шкур.

Некоторые современные художники Аляски экспериментировали с рыбьей дубленой кожей в попытке сделать копию сумки и пальто своих предков, потому что передаваемые из поколения в поколение знания о традиционных ремеслах были утрачены.

Мейер сказал, что процесс «дубления» рыбы на самом деле вовсе не дубление, а другой способ сохранения. «Рыбий и другие жиры могут поддерживать эластичность кожи, и масляное дубление применялось веками. Масла добавляются в кожу, которая медленно ферментируется, создавая альдегидные соединения, которые являются консервантами, – сказал Мейер. – Однако этот процесс отличается от собственно дубления, обычно используемого при изготовлении кожи, в которую переплетали книги, в котором применяются растительные дубильные вещества». Хотя некоторые используют слово «дубление», чтобы описать этот процесс, технически рыбья шкура все еще сырая, как пергамент, и химической реакции, которая превращает ее в кожу (и, следовательно, навсегда защищает от гниения, влаги и тепла), не происходит. Это различие является причиной того, что пергаментные страницы или обложки расширяются и деформируются при высокой влажности или сжимаются и становятся хрупкими в слишком сухой среде. А кожаные книги гораздо более приспособлены к стоянию на полках, хотя поддержание стабильной среды лучше всего подходит для длительного сохранения предметов обоих типов.

После того как я показала ему несколько фотографий книг Хью, он подтвердил, что их явно дубили с помощью более традиционных растительных ферментов, как и другие переплеты того времени. «Не думаю, что они были сделаны только с помощью мочи, – сказал Мейер. – Я никогда не слышал, чтобы этот метод подготовки был связан с производством кожи или книг, а период времени, место и способ украшения указывают на использование традиционных методов дубления того времени. Использование мочи для подготовки кожи в ночном горшке может иметь смысл, но этого недостаточно».

Пергаментные обложки расширяются и деформируются при высокой влажности или, наоборот, сжимаются, в то время как кожаные книги более приспособлены к стоянию на полках.

Казалось вероятным, что то, что Хью называл дублением, на самом деле было лишь первым шагом процесса консервации мочой и вскоре после этого он отправил кожу кожевнику, чтобы закончить работу, или, возможно, сделал все сам. Учитывая склонность врача делать заметки в своих книгах о датах создания и процессах, применяемых для их изготовления, думаю, что если бы он сам дубил кожу, то упомянул бы, например, какое растение использовал в качестве танина. Хотя в истории есть знаменитые переплетчики книг – некоторые даже подписывали свои работы, – имена кожевников не часто записывались. Я подозреваю, что большинство врачей, которые создавали антроподермические книги, делали только первый шаг, временно сохраняя кожу – вероятно, в моче, легко доступной в больницах, где они работали, – прежде чем отправить их профессионалу, который завершал работу. В результате полученную высушенную и прочную кожу, скорее всего, Хью и хранил десятилетиями – а вовсе не влажный материал.

Теперь, когда у меня были представления о том, как подготавливается такая кожа, я была более чем ошеломлена той отстраненностью, которая была присуща Хью. Как он чувствовал себя отстраненным от пациентов в больнице Блокли, как мало он, должно быть, думал о Линч как о человеке, чтобы суметь сделать из нее переплет для любимых книг. Даже если он отдавал замоченную кожу для дубления кому-то другому, это было чрезвычайно ужасным.

Тем не менее после нескольких часов общения с Джесси Мейером на кожевенном заводе я обнаружила, что мне стало намного комфортнее находиться в одном помещении со всеми мертвыми частями животных. Я даже не осознавала, как так получилось. Как ответственный журналист, я почувствовала необходимость проверить историю с плавающими козлиными яичками. Мейер посмеялся над этим вопросом и подтвердил, что да, это довольно распространенное явление. Он сказал мне, что все их шкуры сделаны из кожи животных, убитых для изготовления продуктов питания, и что мясники перерезают им глотки, пока они еще живы, чтобы убедиться, что сердце выкачает из организма как можно больше крови. Скопившаяся в теле кровь может повлиять на шкуру. Он начал изображать, как снимают шкуры, подчеркивая важность сделать это, когда животное только что умерло, прежде чем наступит трупное окоченение. Часто половые органы остаются со шкурой, когда ее отправляют на кожевенный завод. А еще Джесси рассказал о том, что наткнулся на какие-то странствующие яички или пенис, «который кажется большим, толстым куском ригатони[22]22
  Ригатони – вид макаронных изделий.


[Закрыть]». Я не могла удержаться от смеха, представив эту отвратительную картину. «Это то, что у меня в стальном барабане внизу. Я восстанавливаю влагу в этих телячьих шкурах, а теперь мне нужно пойти вымыть их и начать очищать, – сказал Мейер, смотря на часы. – Вы можете побыть здесь и посмотреть, но мне нужно надеть сапоги и позаботиться об этом».

Есть предположение, что врачи для создания антроподермических книг хранили кожу в моче, прежде чем отправлять специалистам.

Я попрощалась, вытерла кеды о траву снаружи и запрыгнула обратно в машину, радуясь, что снова могу дышать полной грудью. Но запах преследовал меня. Я проехала несколько кварталов до кофейни и поняла, что липкие подошвы были пропитаны этим жирным Mountain Dew и вонью, которая сопровождала меня. Никогда не смогу объяснить арендодателю, как я запятнала автомобиль этой зловонной слизью. Я сняла обувь, вышла из машины и бросила кеды прямо в мусорное ведро. К счастью, у меня была запасная пара сандалий.

Во время долгой дороги в Филадельфию мои мысли о докторе Хью смешивались с глубокой признательностью к ремеслу и людям, которые занимались изготовлением книг ручной работы, увядающему кустарному производству и незаменимым знаниям, исчезающим вместе со всем этим. Я также подумала о ригатони и козлиных яичках и задалась вопросом: где во мне была та девушка, которая 12 лет была веганом по этическим соображениям и которая сейчас занималась всем этим на кожевенном заводе? Если я могла так быстро и легко утратить чувствительность к животной крови, почему меня так удивляло, что врач, ежедневно видящий ужасы во время вскрытия трупов в XIX веке, мог потерять человечность?

Когда звуки в радиорекламе сменились знакомыми голосами с филадельфийским акцентом, слушая который я выросла, мне в голову пришел вопрос, не начнут ли люди в Колледже врачей Филадельфии уставать от моих визитов. На этот раз я хотела вернуться к творчеству женщины-писательницы, умершей более 400 лет назад, книгу которой Хью предпочел переплести в кожу Мэри Линч.

5. Тайны мудрых женщин

Осенью 1601 года Луиза Буржуа Бурсье была у постели королевы Франции Марии Медичи, помогая дофину Людовику XIII появиться на свет. Пока монархиня тужилась, толпа из 200 человек заполнила ее комнату и все соседние. Взбешенная вторжением к роженице, но стараясь сохранить самообладание, Бурсье сказала королю, что он должен прогнать зевак, на что тот ответил: «Тише, тише, повитуха, не сердись, этот ребенок принадлежит всем, все должны радоваться».

Несмотря на суматошную сцену, Бурсье сохранила профессионализм и успешно приняла роды. Она следовала советам, которые давала акушеркам при обучении: «Прежде всего я советую вам, что бы ни случилось, никогда не впадать в растерянность, ибо нет ничего более неприятного, чем наблюдать за такими семьями, – у них все вверх дном». Ее подход состоял в том, чтобы как можно меньше вмешиваться в процесс родов, избегать чрезмерных обследований и никогда не нарушать плодную оболочку. Ребенок родится, когда он и мать будут готовы. Мысля именно так, Бурсье должна была принять еще пятерых детей королевской четы.

Благодаря блестящей работе на французскую королевскую семью повитуха и ее акушерские навыки пользовались большим спросом во всем парижском аристократическом и буржуазном обществе, и у нее было собственное дело – принимать роды в богатых семьях. Жена ассистента легендарного хирурга Амбруаза Паре, она изучала анатомию и поощряла других акушерок делать то же самое, предупреждая: «Если [акушерка] не знает этого, она может попытаться удалить матку вместо плаценты».

Бурсье умела читать по-латыни и в 1609 году опубликовала самое раннее акушерское пособие, написанное женщиной, под названием «Различные наблюдения за бесплодием, потерей плодовитости, фертильностью, родами и заболеваниями женщин» (Observations diverses sur la stérilité, perte de fruict, fécondité, accouchements et maladies des femmes). Впоследствии книга была переведена на латынь, немецкий, голландский и английский языки. По-французски акушерка называется sage-femme, что буквально переводится как «мудрая женщина». Бурсье построила свою репутацию на основе этого понимания, но также обращалась к врачу или хирургу, когда это было необходимо.

В верхней части титульного листа пособия «Наблюдения» помещена гравюра, изображающая сияющую королевскую чету с ребенком. Слева от заглавия – мать с младенцем на руках, справа – повитуха с ведром и травами. Эти фигуры окружены латинскими фразами Timor Dei и Gratia Dei – «Страх божий» и «Благодать божья». У зрителя создается впечатление благодарности и безмятежности.

Конкурирующая работа хирурга Жака Гийома, озаглавленная «Счастливые роды у женщин» (De l'heureux accouchement des femmes), появилась на следующий год. В издании 1621 года, переименованном в «О беременности и родах у женщин» (De la grossesse et accouchement des femmes), была титульная страница, на которой изображены два херувима, держащие множество ужасающих металлических зажимов и щипцов вроде тех, которыми пользуются хирурги при родах. Сын Жака Гийома Шарль написал записку читателю, в которой утверждал, что sages-femmes могли бы учиться, используя и книгу его отца, и если бы они не были так тщеславны в своей профессии, то «признали бы в ней ряд недостатков в отношении мастерства принятия родов и лечения рожениц».

Акушерка и повитуха королевской семьи, Луиза Бурсье, была первой женщиной, опубликовавшей акушерское пособие в XVII веке. Впоследствии книга была переведена на несколько языков.

Как утверждает историк Бриджит Шеридан, эти две книги много говорят о меняющемся характере профессионального ухода за беременными в то время и о борьбе между мужчинами и женщинами-практиками за то, кто лучше всего мог бы служить утробам Франции. Были ли это традиционные акушерки, которые имели практический опыт и соблюдали приличия родильного зала, считая его только женским местом, но не получили необходимой медицинской подготовки по юридическим причинам, будучи женщинами? Или это были хирурги, которые достигли мастерства в использовании новых щипцов и которые были представителями мужской профессии, но не считались настоящими врачами и не знали, как справляться с родами без хирургического вмешательства? Или это были врачи, которые только начинала создавать новую специальность в медицине, связанную с женским здоровьем, несмотря на социальную стигматизацию, окружающую медиков-мужчин, исследующих интимные места представительниц прекрасного пола? Последствия оказались намного масштабнее, чем просто финансовые обстоятельства. Они также изменили курс медицинской помощи – определили, кто считается частью подающей надежды профессии, а кого отодвинут в сторону как простого народного целителя.

Между рождением дофина в 1601-м и 1627 годом многое изменилось. После убийства короля Генриха IV, в то время как Людовик XIII был ребенком, Мария Медичи царствовала как королева-регент. Когда мальчик достиг подросткового возраста, он изгнал мать из королевства и убил многих ее итальянских советников. Тем временем Людовик XIII стал первым абсолютным монархом Франции и приветствовал возвращение из ссылки Марии Медичи. Именно в эти сложные времени 64-летняя Луиза Бурсье была повитухой принцессы Марии де Бурбон-Монпансье, невестки Людовика. Через несколько дней она умерла.

Мария Медичи приказала провести вскрытие принцессы, а врачи и хирурги (но не акушерки) сказали, что ее смерть была вызвана небольшой частью плаценты, оставшейся в утробе. В те дни данные о вскрытиях редко публиковались, но в этом случае медики распространяли свой одностраничный отчет при дворе и публично по всему Парижу. Бурсье чувствовала, что вина за смерть принцессы лежит на ней, поэтому решилась на беспрецедентный поступок, опубликовав собственное возражение. Она сказала, что у принцессы обнаружилась гангрена от предыдущей инфекции, которую ее медики должны были диагностировать (современные историки считают, что у нее был, скорее всего, острый перитонит[23]23
  Перитонит – это воспаление брюшины, которое может привести к нарушению разных функций организма, а также вызвать смерть.


[Закрыть]) и что врачи и хирурги, присутствовавшие при родах, включая придворного хирурга Шарля Гийома, видели, что плацента была неповрежденной.

«Основываясь на вашем отчете, – писала Бурсье, – вы обнаруживаете, что совершенно ничего не понимаете в плаценте и матке женщины, ни до, ни после родов. Не больше, чем мастер Гален [безупречный римский магистр медицины более тысячи лет назад], который никогда не был женат и редко помогал женщинам при родах… оказалось, что он никогда не изучал ни чрева беременной, ни ее плаценты». Дальше она советовала врачам обратиться к древнегреческому врачу Гиппократу, которого Бурсье считала достаточно умным, чтобы полагаться на опыт sages-femmes и «знать секреты женских болезней».

Некоторые врачи считали акушерок ведьмами.

Для женщины – не говоря уже об акушерке – сделать такой шаг значило нанести сильнейшее оскорбление придворным врачам и хирургам, которые немедленно выступили с протестом. Хотя письмо было анонимным, историки приписывают его Шарлю Гийому, который решил ответить: «Вам лучше было бы провести остаток жизни в молчании, нежели утверждать… что о великой принцессе заботились не так хорошо, как следовало бы… подумайте об этих вещах… И следуйте своему долгу – не пытайтесь больше делать замечания врачам».

Хирурги и врачи погубили репутацию самой знаменитой акушерки Франции, и она удалилась от двора, а после спокойно начала работать над своей последней книгой «Собрание секретов». Вместо родов женщина сосредоточилась на общем описании народных средств, которые показали свою эффективность в течение ее долгой карьеры[24]24
  Я была особенно заинтригована ее preservatif infaillible pour la rage, который я сначала прочитала как «непогрешимое профилактическое средство против ярости», думая, что это средство было бы полезно при дворе, пока не поняла, что в этом случае «ярость» переводится как «бешенство». Средство состоит из мяты, абсента и ряда других травяных отваров, собранных непосредственно перед полнолунием в июне, что действительно немного похоже на успокаивающий чай. – Прим. авт.


[Закрыть]. Бурсье опубликовала последнюю книгу в 1635-м и умерла в следующем году.

Даже в это время, еще до зарождения клинической медицины, у врачей во Франции были как экономические, так и социальные мотивы для того, чтобы отделять себя от обычных народных целителей без ученой степени. Особенно легкой мишенью были акушерки. Мало кто имел медицинское образование или поддержку, какая была у Луизы Бурсье. Вместо того чтобы носить звание sages-femmes – как именовались повитухи, – они часто называли себя vielles (старухами), намек на пожилых проституток и мадам в провинциях, которые использовали знания женской анатомии, чтобы помогать при родах. Некоторые врачи, такие как Андре дю Брейль из Парижского университета, даже писали, что большинство акушерок были ведьмами.

Между тем усиление ремесленных гильдий и правительственной бюрократии в ранней современной Франции вытесняло женщин из экономики. Когда во время Великой французской революции упразднили гильдии и установилась клиническая медицина, практикующих женщин вытеснили окончательно, и врачи взяли на себя роль акушерок и позиционировали себя в обществе как джентльменов. К тому времени как «Собрание секретов» Бурсье попало в книжную коллекцию Джона Стоктона Хью, его положение как западного врача-мужчины, практикующего акушерство, было типичным, а женщины-повитухи, такие как Бурсье, были исключением.

Последствия этого сдвига мы можем наблюдать и сегодня. Практикующие врачи женского пола воспринимаются как менее компетентные и уверенные в себе, чем их коллеги-мужчины, даже когда демонстрируют то же самое невербальное поведение. Когда пол больного и медика совпадает, то наблюдается большая удовлетворенность с обеих сторон. Но когда он разный, возникают проблемы, особенно когда мужчина является пациентом, а женщина – врачом. Такая сильная динамика может усугубить латентные сексистские установки у больных мужского пола, которые начинают считать врачей-женщин некомпетентными и менее заслуживающими доверия, что делает их несклонными следовать медицинским советам медиков. Здесь мужской взгляд сталкивается с клиническим. Гендерные предубеждения умаляют способности женщин-врачей и влияют на соблюдение пациентами их предписаний. Они испытывают сексистское отношение со стороны не только своих подопечных, но и коллег.

Когда пол больного и медика совпадает, то наблюдается большая удовлетворенность с обеих сторон. Но когда он разный, возникают проблемы, особенно когда мужчина является пациентом, а женщина – врачом.

Из почти 6000 женщин-врачей, опрошенных в 2017 году, 77,9 процента сообщили о гендерной дискриминации на рабочем месте, причем многие люди несправедливо обращались с ними из-за реакции на их собственную беременность. Я не могу не задаться вопросом, что бы Луиза Бурсье сказала обо всем этом.

Что такого было в последней книге Бурсье – написанной после того, как акушерку заклеймили, изгнали из дворца и она стала заниматься травяными снадобьями, – что заставило Джона Стоктона Хью почувствовать, что она была лучшей кандидаткой для того, чтобы именно ее переплести в человеческую кожу? Почему он считает себя вправе использовать тело пациентки таким образом? Имеет ли значение, что книга, которую он переплетал в кожу Линч, была не новаторской работой, принесшей Бурсье славу, а той, которую она написала в уединении после позора, положившего конец ее карьере?

Во время Великой французской революции практикующих женщин вытеснили и врачи взяли на себя роль акушерок.

Хотя очень заманчиво размышлять о мотивах Хью, я хотела избежать этого, чтобы не начать думать о книгах в переплете из человеческой кожи, как Пол Нидем из библиотеки Принстонского университета. Эта мысль вернула меня в то время, когда я навещала его.