Текст книги "Последнее волшебство"

11

Так, через десять дней пути, с остановками в торговых селениях, мы добрались до города Дунпелдира – столицы короля Лота. Был на исходе непогожий пасмурный день, шел дождь. Нам повезло найти подходящее пристанище в таверне, сразу как въезжаешь в южные ворота.

Город оказался небольшой – всего лишь кучка домов и лавок, тесно сгрудившихся у подножия отвесной скалы, на которой высился королевский замок. В стародавние времена на вершине скалы умещался и весь укрепленный город, но теперь дома выросли под горой вплоть до берега реки и под стенами замка, где склоны более отлоги. Река (тоже Тайн) здесь изгибается, опоясывая подножие замковой горы, а потом широкими извивами несет свои воды по ровной низине к песчаным отмелям устья. По низким берегам жмутся людские жилища, сохнут вытащенные на галечник лодки. Через реку перекинуты два моста: один бревенчатый, на мощных каменных опорах, по которому ведет дорога к главным воротам замка; другой узкий, дощатый, к нему от замка спускается крутая боковая тропа. Мощеных дорог в этих краях не прокладывали, дома вырастали как попало, без оглядки на красоту и того менее – на удобства. И городишко образовался дрянной: домики из необожженного кирпича под дерновыми крышами, улочки узкие, в непогоду превращаются в бурлящие потоки гнилой воды. Река, повыше и пониже города такая чистая и прекрасная, здесь забита отбросами и заросла водорослями. А от подножия отвесной скалы до речного берега раскинулась рыночная площадь, и здесь наутро Бельтан разложит на продажу свои товары.

Мне же, я понимал, надо было безотлагательно выполнить одно важное дело. Если подслеповатый Бельтан, как это ни смешно звучит, должен послужить моими «глазами» в замке, значит, ни меня, ни Ульфина не должны видеть в его обществе. А поскольку он нуждается в услужении, необходимо как можно скорее найти ему помощника на место утонувшего мальчика. Сам Бельтан за время нашего путешествия не предпринял для этого никаких усилий, но был благодарен, когда я предложил ему свою помощь.

Не доезжая городских ворот, я заметил по пути каменоломню, небольшую, но действующую. Туда я и отправился рано поутру, закутавшись с головы до ног в старый бурый плащ, и разыскал надсмотрщика, здоровенного простодушного детину, который расхаживал среди жалких, полуобрушенных забоев и еще более жалких, полуголых рабов с видом лорда, прогуливающегося на свежем воздухе по своему загородному имению.

Он надменно оглядел меня.

– Крепкие рабы нынче дороги, любезный, – сказал он, а сам, я видел, прикидывал при этом мне цену и пришел к выводу, что много с меня не возьмешь. – Да и нет у меня лишнего. На таких работах, как у нас здесь, собирается всякое отребье – узники, преступники, воры. Чтобы вышел хороший домашний раб или, скажем, работник в поле или чтобы владел каким ремеслом – также тут не найдется. Ну а сила, она нынче в цене. Ты бы лучше повременил до ярмарки. На ярмарку всякий народ сходится – нанимаются на работу в одиночку и семьями, за хлеб и похлебку продают в рабство себя и своих отпрысков. Хотя, тоже сказать, чтобы по дешевке купить, тебе придется ждать зимних холодов.

– Нет, я не хочу ждать. Я заплачу хорошую цену. Я путешествую, и мне нужен мужчина или мальчик. Можно и необученного, умел бы содержать себя в чистоте и быть преданным хозяину. Ну и чтобы хватало сил путешествовать даже зимою, когда дороги совсем плохи.

Я говорил и видел, как вырастаю в его глазах.

– Ты путешествуешь? – переспросил он меня уважительнее. – Кто же ты такой?

Я решил не объяснять, что ищу слугу не для себя.

– Лекарь, – ответил я.

Мой ответ возымел на него, как обычно, немедленное действие. Он сразу же принялся перечислять мне свои немощи и недуги, которых у него за пятьдесят лет прожитой жизни, уж конечно, скопилось изрядное количество.

– Ну что ж, – сказал я ему, когда он кончил. – Полагаю, что смогу тебе помочь, но пусть уж это будет взаимно. Если у тебя найдется работник, которого ты уступишь мне, – только смотри, много не запрашивай, ведь у тебя тут одно отребье, – то, пожалуй, и я тебе услужу. Но вот еще что: сам понимаешь, в моем деле важно соблюдать тайну, так что болтливого я не возьму, мне нужен молчун.

Разбойник задумался, вытаращив глаза, но потом шлепнул себя по ляжкам и расхохотался, словно услышал бог весть какую веселую шутку. Обернувши голову, он заорал во всю глотку:

– Эй, Кассо! А ну, топай сюда! Да поживее ты, чучело! Тут счастье тебе привалило, слышь, новый хозяин по твою душу и новая жизнь с приключениями!

Из забоя под огромной каменной плитой, которая нависала над каменотесами и грозила, на мой взгляд, с минуты на минуту обвалиться, выбрался долговязый юноша. Он медленно распрямил спину, огляделся и, отбросив кирку, зашагал в нашу сторону.

– Вот этого могу тебе уступить, господин лекарь, – кивнул на него веселый надсмотрщик. – Он как раз будет по тебе.

И снова разразился радостным хохотом. Юноша подошел и встал перед нами, свесив руки и глядя в землю. С виду лет восемнадцати-девятнадцати, он казался достаточно крепким – иначе разве он выдюжил бы целых полгода такой жизни? – но тупым до безмозглости.

– Кассо! – окликнул я его. Он поднял голову, и я понял, что это не тупость, а крайняя усталость. Когда живешь без надежды и радости, какой прок тратить силы на то, чтобы думать?

А надсмотрщик снова засмеялся.

– Его спрашивать бесполезно. Что хочешь узнать, задавай вопросы мне или смотри сам. – Он схватил и поднял кверху руку юноши. – Видал? Силен как мул, грудь как мехи, руки-ноги богатырские. А уж молчун – в самый раз по тебе. Молчун наш Кассо, каких мало. Потому как он немой.

А тот давал себя осмотреть, покорный и вправду как мул, но при последних словах надсмотрщика снова глянул на миг мне в глаза. И я понял, что ошибался. В этом взгляде была мысль, а с нею и надежда; но надежда тут же угасла.

– Но не глух, насколько я вижу. Что за причина его немоты, тебе неизвестно?

– Причина – его собственный глупый язык, так можно сказать. – Он было опять рассмеялся, но, встретив мой взгляд, только откашлялся. – Твое искусство тут не поможет, господин лекарь, потому как язык у него вырван. Как уж там по правде было дело, я толком не знаю, знаю только, что он состоял в услужении в Бремениуме и, похоже, чересчур часто рот разевал, ну и доразевался. Лорд Агвизель не из тех, кто станет терпеть дерзость… Теперь-то он урок усвоил. После починки мостов я поставил его тут на тяжелые работы, и хлопот он мне не причинял. Сдается, он был домашним слугой, и ты как раз получишь отличного молодого… Эй, вы там!

Во все время разговора он то и дело поглядывал на рабов, разбивавших камень. А теперь вдруг сорвался с места и с криками и бранью бросился к тем, кто, воспользовавшись его невниманием, попытался умерить свое усердие.

Я внимательно посмотрел на Кассо. Когда надсмотрщик произнес слово «дерзость», по лицу его пробежала тень и голова качнулась в непроизвольном отрицании.

– Ты служил в доме Агвизеля? – спросил я его. Кивок.

– Понятно.

Я и в самом деле, кажется, понимал, что произошло. Агвизель пользовался дурной славой, он был шакалом при волке Лоте и жил в своем логове на горе, на развалинах старой римской крепости, где творились дела, о которых порядочному человеку не пристало даже догадываться. До меня доходили слухи, что он держал для услужения немых и ослепленных рабов.

– Я не ошибаюсь, полагая, что ты был свидетелем того, о чем нельзя было, чтобы узнали люди?

Опять кивок. На этот раз Кассо не отвел взгляд. С ним давно уже, наверное, никто даже не пытался разговаривать.

– Так я и думал. Я и сам кое-что слышал о делах милорда Агвизеля. Ты не умеешь ни читать, ни писать, Кассо?

Он покачал головой.

– Благодари судьбу. Если бы умел, то сейчас тебя уже не было бы на свете.

Надсмотрщик поддал жару своим каменотесам и возвращался туда, где стояли мы.

Я быстро прикинул. Что юноша не способен говорить – невелика потеря для Бельтана, который сам разговаривает за двоих. Я, правда, рассчитывал, что новый раб будет «глазами» своего хозяина в Дунпелдире. Но теперь я подумал, что в этом нет нужды: обо всех событиях в королевском замке Бельтан поведает мне без чьей-либо помощи. Зрение у него слабое, зато слух прекрасный, он будет пересказывать, что услышит от людей, а как выглядит замок внутри – велика ли важность? Когда мы соберемся в обратную дорогу, золотых дел мастер, конечно, сможет, если понадобится, подыскать себе другого слугу. Теперь же нельзя терять времени, а за этого пария можно ручаться, что он лишнего не скажет, даже если бы и хотел, и будет, надо полагать, предан хотя бы из благодарности.

– Ну? – спросил надсмотрщик. Я ответил:

– У того, кто служит в Бремениуме и остался жив, уж конечно, хватит сил для службы у меня. Я его беру.

– Вот это дело!

И он пустился так громогласно хвалить мое решение и превозносить многоразличные достоинства Кассо, что я подумал, уж не сам ли он владелец этих рабов. Но, скорее всего, он просто предвкушал возможность пополнить свой карман, а хозяевам доложить о смерти очередного раба. Когда же зашла речь о цене, я отослал Кассо за скудными пожитками, приказав дожидаться меня у поворота дороги. Я считал неправильным, если человек твой пленник или достался тебе за деньги, еще и унижать его достоинство. Даже конь или пес лучше делают свое дело, когда гордятся собой.

Кассо ушел, а я снова обратился к надсмотрщику:

– Мы условились, как ты помнишь, что в счет платы за этого раба я дам тебе кое-какие целебные снадобья. Так вот, ты найдешь меня в таверне у южных ворот. Приходи нынче же вечером или пришли кого-нибудь, пусть спросит мастера Эмриса, а я успею приготовить лекарства, и они будут тебя ждать. Остальную же цену…

В конце концов мы поладили, и я вернулся в таверну, сопровождаемый новым рабом.

У Кассо лицо вытянулось, когда он узнал, что будет служить не мне, а Бельтану; но еще до наступления ночи от тепла, сытной пищи и веселого общества он распрямился, развернулся, как растение, выросшее в темноте и вдруг очутившееся среди солнца и воды. Бельтан не находил слов, чтобы выразить свою благодарность, и, не откладывая, принялся разъяснять и расхваливать перед новым слугой свое ремесло. Кажется, Кассо нарочно не мог бы сыскать себе места, где его немота была бы столь малой помехой. Мне даже подумалось, что Бельтану положительно нравится иметь бессловесного слугу. Ниниан тоже почти не говорил, но он и не слушал. А Кассо впитывал слова мастера, перебирая загрубелыми пальцами тонкие изделия, и ум его прямо на глазах пробуждался от безнадежного и бессильного оцепенения.

Таверна была слишком мала, а мы не могли показать, что у нас есть средства на отдельное помещение; но в дальнем конце общей залы имелся альков, в нем стоял стол и две лежанки, и там мы расположились достаточно уединенно. Никто не обращал на нас внимания, а мы слушали, что рассказывают захожие гости. Определенно мы ничего не узнали, а вот слухов было хоть отбавляй – например, что Артур дал и выиграл два сражения и саксы приняли его условия; что Верховный король находится в Линнуисе, где и пробудет еще некоторое время, и что Лота ждут домой со дня на день.

На самом-то деле он прибыл только через четыре дня.

Все это время я сидел в таверне, составляя письма Игрейне и Артуру, а вечерами бродил по городу и окрестностям, знакомясь с улицами и проселками. Город был невелик, на незнакомого человека глазели как на диковину, и я, чтобы не привлекать взглядов, выходил на прогулку, когда смеркалось и горожане сидели за ужином. По тем же соображениям я никого не оповещал о том, что я лекарь, людям хватало выше головы и Бельтана, в мою сторону просто не смотрели. Я думаю, меня принимали за бедного писца. Ульфин часами толкался у городских ворот, собирая слухи и дожидаясь вестей о прибытии Лота. А простодушный, ничего не подозревающий Бельтан занимался своим делом. Он установил неподалеку от таверны на рыночной площади плавильную печку и начал обучать Кассо паяльным и починочным работам. Этим он вызвал интерес, а вслед за интересом пришли заказы, и скоро у золотых дел мастера отбою не стало от покупателей.

И это на третий день привело к последствиям, на которые мы рассчитывали. Служанка королевы Линд, проходя рыночной площадью, заметила Бельтана, подошла и напомнила ему о себе. А Бельтан отослал ее домой с поклоном ее госпоже и с новой пряжкой на пояске и за эту щедрость был вознагражден. Назавтра за ним прислали из замка, и он, ликуя, отправился туда в сопровождении нагруженного Кассо.

Даже не будь Кассо немым, от него бы я все равно ничего не узнал. Едва они вошли через задние ворота, как Кассо задержали и оставили дожидаться в будке привратника. Золотых дел мастера придворные слуги препроводили к королеве одного.

Вернулся он в таверну в сумерки, распираемый избытком впечатлений. Он хотя и любил прихвастнуть знакомством с великими людьми, но на самом деле впервые побывал в королевском замке, и Моргауза была первой королевой, которая пожелала надеть его украшения. Допущенный в Йорке пред королевины очи, он с тех пор всегда отзывался о ней восторженно, но теперь восторг перерос в настоящее поклонение: ее розово-золотистая краса даже на него вблизи оказала свое магическое действие. За ужином возбужденный Бельтан рассказывал нам во всех подробностях, как все происходило, не допуская и мысли, что мне это может быть неинтересно. Он повторил нам с Кассо (Ульфин по-прежнему отсутствовал) слово в слово все, что было сказано во время его посещения королевы, и как она была хороша, и как хвалила его работу, какую выказала щедрость, купив три украшения и приняв в дар четвертое, и даже какими духами от нее пахло. Он постарался описать и роскошь ее туалета, и богатое убранство зала, в котором она его принимала, но здесь нам пришлось довольствоваться лишь самыми общими впечатлениями – пронизанная пестрым светом благоухающая дымка, прохладное сияние дня, падающее из окон на переливчато-янтарную парчу и на розовое золото волос, шуршание шелка и горячее потрескивание поленьев в очаге, с утра растопленном ввиду пасмурной погоды. И музыка – девичий голосок, напевающий колыбельную песню.

– Значит, и дитя тоже было там?

– А как же. Спало в высокой колыбели вблизи очага. Я ясно видел против пламени. И тут же девушка, что качала колыбель и пела. А сверху свисал шелковый кисейный полог и в нем колокольчик, он отсвечивал огнем и позвякивал при каждом колыхании. Настоящая королевская колыбель. Восхитительно! Вот когда я подосадовал на мои старые глаза.

– А дитя ты тоже видел?

Оказалось, что дитяти он не видел. Оно проснулось и заплакало тихонько, но нянюшка его успокоила, не беря на руки. Королева как раз примеряла ожерелье, она, не оглядываясь, взяла, зеркальце из рук девушки и повелела той спеть младенцу песенку.

– Прелестный голосок, – рассказывал Бельтан, – но песенка до того печальная. Я бы и певицу не признал, не обратись она ко мне давеча на рынке сама и не назовись по имени. Исхудала и осунулась, как мышка, и голосок тоже тоненький, словно тоской исходит. А зовут ее Линд, говорил я тебе? Странное имя для девушки, ведь верно? Кажется, оно означает «змея»?

– Да. А имя младенца ты не слышал?

– Они называли его Мордред.

Тут Бельтан попытался было снова вернуться к описанию королевской колыбели и прелестной нянюшки, которая ее раскачивала и напевала, но я вернул его к тому, что интересовало меня.

– А не говорилось ли чего о предстоящем возвращении короля Лота?

Бельтан, увлеченный художник, даже не заметил, к чему я клоню. Короля ждут домой со дня на день, ответил он мне радостно. Королева взволнована, совсем как юная дева. Ни о чем другом не говорит. Понравится ли ее господину новое ожерелье? Ярче ли блестят ее глаза при серьгах? Право, половиной из того, что он наторговал, заключил Бельтан, он обязан ожидаемому приезду короля.

– И совсем незаметно было, чтобы она боялась?

– Боялась? – недоумевающе переспросил он. – Это еще почему? Она была весела и взволнованна. «Вот погодите, – говорила она придворным дамам, как всякая молодая мать, чей муж возвращается с войны, – скоро мой господин увидит, какого замечательного сына я ему родила и до чего похож на отца! Как волчонок на волка». И ну смеяться, ну хохотать. Это она так пошутила, мастер Эмрис. Лота в здешних краях почитают героем, и прозвище у него – Волк, такой здесь на севере народ живет дикий. Вот она и пошутила. А с чего бы ей бояться?

– Просто я вспомнил слухи, о которых ты мне раньше рассказывал. Ты говорил, что в Йорке люди шептались кое о чем, и здесь на базаре среди простого люда тоже ходят толки.

– А-а, ты об этом. Ну, мало ли что люди болтают. Это все злобные наговоры, мастер Эмрис. Сам знаешь, всегда начинают шептаться, если случаются преждевременные роды, а уж в королевском доме тем более, потому как тут больше, как бы это сказать, поставлено на карту.

– Значит, все же младенец родился прежде времени?

– Да, я слышал, что так. Никто не думал, не гадал. Король отправил на север к королеве своих лекарей, а они опоздали – пока прибыли, дело было уж кончено. Ей помогали в родах женщины, но все, милостью божией, обошлось благополучно. Помнишь, люди говорили, что дитя родилось хилое? Так оно и есть, я слышал по голоску, когда оно заплакало. Да только оно выправляется и растет. Так сказала девушка Линд, когда провожала меня до ворот. Я у нее спрашиваю, а правда ли, что мальчик так необыкновенно походит на короля Лота? Она посмотрела на меня так, что, мол, вот теперь все злые языки замолчат. Но ответила только: «Да, так походит, что уж дальше некуда».

Бельтан наклонился над столом и, довольный, закивал головой.

– Так что все это враки, мастер Эмрис. Достаточно поговорить с ней самой. Чтобы такое прелестное создание и обмануло мужа? Да она вся светилась, словно невеста, в ожидании супруга. И смеялась своим мелодичным смехом, как звон серебряного колокольчика над королевской колыбелью.

Можешь не сомневаться, все это враки. Пустили слух, надо полагать, в Йорке, там было кому маяться завистью… Ну, да ты меня понимаешь. И притом еще дитя – вылитый отец. Они там все время твердили:

«Король Лот приедет, посмотрит – и увидит самого себя, словно в зеркале, вот как ты, госпожа, смотришься в зеркало и видишь свое отражение. Ну вылитый король, младенчик ты наш!..» Знаешь это женское сюсюканье, мастер Эмрис. «Вылитый венценосный папенька!»

Так он болтал без устали, а Кассо, занятый наведением блеска на какие-то медные бляшки, улыбался, прислушиваясь; и я тоже помалкивал, лишь изредка вставлял слово-другое, а на самом деле думал свои думы.

Походит, стало быть, на отца? Темные волосы, темные глаза – это может относиться и к Лоту, и к Артуру. Возможно ли, что рок все же был к Артуру милосерден? Что она зачала от Лота, а потом соблазнила Артура, надеясь привязать его к себе?

Если бы так! Но я отбросил эту возможность. Тогда, в Лугуваллиуме, когда я ощутил грозное дыхание беды, сила моя еще оставалась при мне. Но и без этого сегодня ясно, что следует остерегаться коварства Моргаузы. Я ради того и прибыл на север, чтобы держать ее под наблюдением, и теперь рассказ Бельтана мог подсказать мне, чего именно я должен опасаться.

Тут возвратился Ульфин и остановился за порогом, стряхивая с плаща мелкие дождевые капли. Он нашарил меня глазами в таверне и сделал мне еле заметный знак. Я встал и, извинившись перед Бельтаном, подошел к порогу.

– Есть новости, – шепнул мне Ульфин. – Только что прискакал в город королевин гонец. Я сам его видел. Конь в мыле, загнан чуть не насмерть. Я говорил тебе, что подружился с одним из привратников? Так вот, он говорит, что король Лот уже близко. Он продвигается быстро и будет дома нынче в ночь или к утру.

– Спасибо, – поблагодарил я его. – Ты весь день провел под открытым небом, ступай теперь переоденься и поешь. В рассказе Бельтана кое-что подсказывает мне, что надо сторожить у задних ворот замка. Когда поешь, приходи, я буду там. Я постараюсь отыскать укрытие, чтобы нам не вымокнуть и остаться незамеченными.

Мы вернулись к столу, и я спросил у Бельтана:

– Ты не отпустишь ли со мной Кассо на полчаса?

– Разумеется! Но позже он мне понадобится. Мне ведено завтра снова быть в замке и возвратить распорядителю двора вот эту пряжку. Чтобы ее починить, мне потребуется помощь Кассо.

– Я его не задержу. Кассо!

Раб был уже на ногах.

Ульфин спросил с легкой тенью недоверчивости:

– А ты точно знаешь, что теперь надо делать?

– Догадываюсь, – ответил я. – Моя сила, как я тебе говорил, мне здесь не в помощь.

Я произнес это тихо, в шуме таверны Бельтан не мог меня услышать. А вот Кассо услышал и быстро перевел взгляд с меня на Ульфина и обратно. Я улыбнулся ему.

– Не беспокойся, Кассо. У нас с Ульфином тут есть дела, которые никак не затрагивают тебя и твоего хозяина. А теперь идем со мной.

– Я мог бы сам с тобой пойти, – торопливо предложил Ульфин.

– Нет. Делай, как я сказал, сначала поешь. Наша стража может оказаться долгой. Кассо…

И мы пошли по лабиринту грязных улиц. Дождь лил теперь ровно и сильно и разливался топкими, зловонными лужами. В домах если где и мерцал свет, то лишь слабый, дымный отблеск очага, да и тот просачивался сквозь шкуры или мешковину, которыми были затянуты все окна по случаю плохой погоды. Скоро наши глаза привыкли к темноте, и мы могли успешно перебираться, не замочившись, через черные потоки. Но вот над головой у нас замаячил черный склон замковой горы. Вверху, над задними воротами, среди тьмы горел фонарь.

Кассо, шедший за мной по пятам, тронул меня за локоть и указал на узкий проулок, больше похожий сейчас на канаву для стока воды. В прошлый раз я шел другим путем. Снизу, сквозь плеск дождя, доносился шум реки.

– Этот проулок ведет напрямую к пешеходному мостику? – спросил я у Кассо.

Он старательно закивал.

Мы стали осторожно спускаться по скользким булыжникам. Река ревела все громче. Я уже видел пену под водосбросом и большое мельничное колесо. Дальше в отсветах от белой пены угадывался мостик.

Вокруг не было ни души. Мельница не работала. Мельник, возможно, жил в верхнем помещении, но держал свои ворота на запоре, и света в окнах тоже не было заметно. По-над берегом среди мокрых трав, мимо запертой мельницы шла топкая дорожка к мосту.

Я даже подосадовал на Кассо за то, что он выбрал этот спуск. Верно, сообразил, что надо подойти к мосту тайно; хотя, право, в такую непогоду и на главной улице никого не встретишь. Но мысли мои были прерваны звуком человеческих голосов и светом качающегося фонаря – я едва успел укрыться в воротах мельницы.

Мимо нас тем же путем, что и мы, спускались трое. Они спешили, переговаривались вполголоса и передавали из рук в руки бутылку. Замковые слуги, надо полагать, возвращаются восвояси из таверны. У моста они остановились, оглянулись через плечо. Облик их и замашки были заговорщицкие. Один что-то сказал, послышался смех, тут же пресекшийся. Потом они двинулись дальше, но я уже успел разглядеть их в свете фонаря: они были вооружены и трезвы.

Кассо стоял рядом со мною, вжавшись в темную нишу ворот. Трое прошли мимо, не посмотрев в нашу сторону, и, гулко топоча по мокрому мосту, перешли на другой берег.

Но бегучий свет их фонаря на миг осветил для меня и еще кое-что. Рядом с мельничными на углу были еще одни ворота, и они стояли распахнутые. На заросшем травой дворе лежали сложенные чурбаки и ободья, и я понял, что здесь работает колесных дел мастер. Ночью мастерская пустовала, но в глубине под навесом еще тлели непрогоревшие угли. Спрятавшись в темной мастерской, я смогу слышать и видеть всякого, кто приблизится к мосту.

Кассо первым добежал до теплого укрытия и схватил охапку прутьев, чтобы положить на горячую золу.

– Больше одного не клади. Вот так, молодец, – сказал я. – Теперь ступай назад и приведи сюда Ульфина, а после этого можешь вернуться в таверну, обсушиться, обогреться и больше о нас не думать.

Он закивал, заулыбался, как видно желая мне показать, что моя тайна, какова бы она ни была, умрет у него в груди. Бог знает, что он предполагал: свиданье, может быть, или же шпионство. Если уж на то пошло, я и сам знал не многим более, чем он.

– Кассо, ты хотел бы научиться читать и писать?

Никакого ответа. Улыбка сошла с его лица. В свете разгорающегося язычка огня я увидел, что он замер, расширив глаза, не веря самому себе, словно заплутавший, отчаявшийся в спасении путник, которому вдруг показали дорогу. Потом один раз, резко, кивнул.

– Я позабочусь о твоем обучении. А теперь ступай, и спасибо. Доброй ночи.

Он помчался со всех ног вверх по зловонному переулку, словно не ночью, а средь бела дня. Я увидел, как он подпрыгивает и пританцовывает на бегу, как молодой барашек, выпущенный на пастбище погожим утром. А я вернулся в мастерскую под навесом, обойдя яму с дегтем и большой молот, прислоненный к штабелю колесных спиц. У очага я приметил скамеечку, на которой днем сидел подмастерье, раздувавший мехи, и уселся ждать и сушить у огня свой мокрый плащ.

Снаружи, под ровный шорох дождя, грохотала вода, скатываясь по желобу в запруде и обрушиваясь на ступицы мельничного колеса. Пробежали два голодных бездомных пса, огрызаясь друг на друга из-за каких-то отбросов. У колесника в мастерской пахло свежей древесиной, высыхающей смолой, обкуренным вязом. И в теплой темноте, не заглушенные шумами близкой воды, отчетливо потрескивали маленькие язычки моего огня. Время шло.

Однажды я уже сидел так у огня в одиночестве, устремленный мыслью к родильным покоям. И тогда бог открыл мне судьбу новорожденного младенца. То была ночь звезд и ветра, дующего над чистым морем, и великой королевской звезды, воссиявшей на небосводе. Я был тогда молод и полон веры в себя и в моего бога, который меня вел. Теперь же я ни в чем не был уверен, кроме того, что злу, задуманному Моргаузой, смогу противостоять не больше, чем сухой сучок может задержать пенную струю, бегущую по водосбросу плотины.

Однако знание – это тоже оружие. Сюда меня привела обыкновенная человеческая догадка, теперь посмотрим, правильно ли я разгадал замыслы этой рыжекудрой ведьмы. И притом, пусть бог меня и оставил, все равно на моей стороне сила, какой может располагать редко кто из смертных: к моему слову прислушивается король.

А вот и Ульфин, он пришел разделить со мной одиночество ночной стражи, как некогда в Тинтагеле. Мой слух не уловил ни звука, покуда вдруг его тень не заслонила мне небо.

– Сюда, – позвал я, и он ощупью пробрался к моему огню.

– Никаких новостей, милорд?

– Пока нет.

– А чего ты ожидаешь?

– Я не вполне уверен, но мне кажется, что кто-то, посланный от королевы, должен здесь сегодня ночью проехать.

Я почувствовал, что он повернул голову и в темноте посмотрел на меня.

– В связи с ожидаемым приездом короля Лота?

– Да. Что-нибудь слышно о нем?

– Только то, что я уже тебе говорил. Предполагают, что он будет гнать во весь опор. И должен прибыть совсем скоро.

– Я тоже так думаю. Во всяком случае, Моргаузе надо действовать наверняка.

– О чем ты, милорд?

– О сыне Верховного короля.

Ульфин помолчал. Потом спросил:

– Ты думаешь, они захотят его тайно вывезти, чтобы Лот, поверив слухам, не вздумал его убить? Но в таком случае…

– Да? Что в таком случае?

– Ничего, милорд. Мне просто подумалось… Ты полагаешь, его вывезут этим путем?

– Нет. Я полагаю, что его уже вывезли.

– Уже? И ты видел куда?

– До того, как я здесь расположился. Я убежден, что дитя в замке – это не Артурово дитя. Его подменили.

В темноте Ульфин шумно выдохнул воздух.

– Из страха перед Лотом?

– Разумеется. Подумай сам, Ульфин. Что бы там Моргауза ни наплела Лоту, он не мог не знать слухов, которые пошли сразу, как стало известно, что она в тягости. Она попыталась его убедить, что ребенок – его, но рожден прежде времени; и возможно, что убедила. Но неужто же он допустит даже малейший риск того, что в королевской колыбели все-таки лежит сын другого, тем более сын Артура, и чужое дитя вырастет наследником Лотиана? Убедила она его или нет, все равно велика опасность, что он убьет мальчика в случае обмана. И Моргауза это понимает.

– Ты полагаешь, до него дошли разговоры, что это сын Верховного короля?

– Это было неизбежно. Артур не прятался в ту ночь, когда был у Моргаузы. И она тоже не делала из этого тайны, наоборот. Позже, когда я угрозами вынудил ее отказаться от ее намерений, она, может быть, и уговорила или застращала своих женщин, чтобы они хранили тайну; но стража видела его, и к утру об этом знал весь Лугуваллиум. Что же остается Лоту? Он бы так и так не потерпел у себя чужого ребенка, Артуров же может быть опасен.

Ульфин опять помолчал.

– Мне приходит на память ночь в Тинтагеле. Не та, когда мы проводили в замок короля Утера, а вторая, когда королева Игрейна передала тебе Артура, чтобы спрятать от Утеровых глаз.

– Да.

– Милорд, ты намерен взять и этого младенца, дабы спасти его от Лотова гнева?

Его голос, тихий до шепота, тем не менее зазвенел от напряжения. Но я не слушал: где-то далеко в ночи сквозь шум плотины я различил стук копыт, это был даже не звук, а легкое колебание земли у нас под ногами. Затем это биение стихло, и снова зазвучал шум падающей воды.

– Что ты сказал?

– Я спросил, милорд, твердо ли тебе все известно про этого младенца?

– Мне известно только то же, что и тебе. Посуди сам. Она лгала о сроке родин, так чтобы можно было объявить роды преждевременными. Хорошо, это могло быть всего лишь заботой о приличиях, так часто делается. Но ты посмотри, как проделала это она. Подстроила, чтобы не было никого из врачей, потому, видите ли, что роды произошли неожиданно, и притом так быстро, что ни одного свидетеля не успели пригласить в родильные покои, как обычно при родах в королевском доме. Присутствовали только ее женщины, а они преданы ей телом и душой.

– Да, но зачем все это, милорд? Что она благодаря этому получила?

– Только одно: младенца, которого можно будет показать Лоту, чтобы он его убил, если пожелает, между тем как ее ребенок, ребенок Артура, останется невредим.

Ульфин беззвучно охнул.

– Тогда выходит, что…

– Вот именно. Она, наверно, загодя сговорилась с какой-нибудь женщиной, чье время подходило тогда же. С какой-нибудь беднячкой, которая возьмет деньги и будет держать язык за зубами и только обрадуется случаю стать приемной матерью королевскому дитяти. Что ей наговорила Моргауза, об этом мы можем только догадываться, бедная женщина едва ли подозревает, что ее собственное дитя находится в опасности. И подменыш в замке лежит сейчас, качается в королевской колыбели, а Артуров сын, страшное оружие Моргаузы, спрятан где-то в другом месте. Неподалеку, как можно думать. Ее ведь должны оповещать о том, как он поживает.