Текст книги "Неоконченный портрет"

Сын Грантов Джим был приятный веснушчатый мальчик с абсолютно круглыми голубыми глазами, отчего с его лица не сходило удивленное выражение. Джим был неизменно весел и улыбчив. Он боготворил свою мать. К Сирилу Джим относился с большим почтением, потому что Сирил был на два года старше и учился в частной школе. Оба мальчика высокомерно не замечали Селию, считая ее недостойной внимания малявкой.

Гранты уехали три недели спустя. Накануне их отъезда Селия случайно подслушала, как мистер Грант говорил маме:

– Я был поражен тем, как плохо выглядит Джон. Но он утверждает, что здесь стал чувствовать себя гораздо лучше.

Потом Селия спросила:

– Мама, папа заболел?

– Нет-нет, – ответила мама, – сейчас он здоров. Просто дома было сыро, и он немного простудился.

Селии показалось, что мама говорит без большой уверенности, но она все равно успокоилась. Селия не помнила, чтобы папа когда-нибудь болел. Правда, он иногда кашлял, но это из-за того, что много курил. Селия знала это наверняка – папа сам ей объяснял.

5

В начале мая они переехали в Арго у подножия Пиренеев, а затем в Сен-Пале – город, расположенный высоко в горах.

Когда они жили в Арго, Селия влюбилась. Предметом ее страсти был мальчик-лифтер Огюст. Именно он, а не другой мальчик – его напарник Анри, который иногда участвовал в их проказах. (Барбара и Беатриса тоже приехали в Арго.) Восемнадцатилетний Огюст был высокий, темноволосый и очень серьезный. Пассажиры лифта, которых он развозил по этажам, совсем его не интересовали. У Селии не хватало смелости заговорить с ним. Никто, даже Женни, не знал о ее любви. По ночам, лежа в постели, Селия представляла себе различные волнующие сцены. Например: она спасает жизнь Огюста, схватив за повод и остановив на скаку его взбесившегося коня. Или: после кораблекрушения только они вдвоем с Огюстом остаются в живых. Огюст ранен. Они плывут к берегу, Огюст теряет силы, и она поддерживает над водой его голову, чтобы он не утонул. Он, естественно, не тонет, и они добираются до суши. Иногда Огюст спасал Селию во время пожара, но это было менее интересно. Кульминацию Селия воображала себе так: Огюст со слезами на глазах произносит: «Мадемуазель, я обязан вам жизнью. Как я могу отблагодарить вас?»

Это была короткая, но пламенная страсть. Через месяц они уехали в Сен-Пале, и там Селия влюбилась в Дженет Петерсон.

Дженет было пятнадцать лет. Она была миловидной шатенкой с добрыми голубыми глазами. Дженет не блистала красотой, но зато любила детей, и ей не приедалось играть с ними.

Селия мечтала вырасти и стать похожей на Дженет. Однажды она тоже наденет полосатую блузку с воротничком и галстучком и заплетет в косу такую же черную ленту. У нее, как у Дженет, будет эта загадочная вещь – «фигура»; у Дженет под полосатой блузкой была очень заметная фигура. Селия, которую Сирил дразнил «дохлым цыпленком», страстно желала пополнеть. В один распрекрасный день у нее тоже начнет оттопыриваться блузка на груди, и все остальное будет как надо.

– Мама, когда у меня появится грудь? – спросила однажды Селия.

– А тебе очень хочется?

– О да!

– Ну, когда тебе исполнится четырнадцать или пятнадцать – как Дженет.

– Ты купишь мне тогда полосатую блузку?

– Может быть. Не знаю. На мой взгляд, они не красят девушек.

Селия посмотрела на маму с упреком:

– А мне кажется, что они премилые. Ну, мамочка, пожалуйста, обещай, что купишь.

– Хорошо, обещаю, если тебе они к тому времени не разонравятся.

Ну конечно нет!

И Селия отправилась разыскивать своего кумира. К ее разочарованию, Дженет прогуливалась в компании своей французской подруги Ивонн Барбье. Селия испытала жалящий укол ревности. Она ненавидела Ивонн Барбье. Эта Ивонн была очень красива, элегантна и необычайно развита – в свои пятнадцать лет она выглядела на все двадцать. Обняв Дженет за талию, она что-то рассказывала ей по-французски.

– Беги играй, детка, – ласково сказала Дженет, заметив Селию. – Мы с Ивонн сейчас заняты.

Селия грустно побрела прочь. О, как она ненавидела эту гадкую Ивонн!

Увы, две недели спустя Дженет с родителями уехала из Сен-Пале. Ее образ быстро стерся в памяти Селии, но она по-прежнему предвкушала наступление дня, когда у нее появится «фигура».

Селии нравилось в Сен-Пале. Прежде всего, вокруг здесь были настоящие горы, хотя и не такие, какие она представляла себе раньше. Потом она до конца жизни не могла восхищаться горным пейзажем – каждый раз у нее было чувство, что ее обманули. Главной достопримечательностью и развлечением в Сен-Пале считались «воды». С утра совершалось довольно утомительное восхождение к источнику, где мама и папа стаканами пили вонючую жидкость. После этого шли покупать леденцы – крученые палочки разнообразных цветов и запахов. Обычно Селия выбирала ананасную палочку. Маме нравилась зеленая анисовая. Папа, что удивительно, леденцов не ел. С тех пор как они приехали в Сен-Пале, папа выглядел бодрым и счастливым.

– Это место мне подходит, Мириам, – говорил он. – Здесь я стал другим человеком.

– Мы пробудем в Сен-Пале сколько возможно, – отвечала мама.

Мириам тоже выглядела лучше и больше смеялась. Тревожная складка меж бровей разгладилась. Поручив Селию заботам Женни, Мириам могла теперь посвятить себя мужу.

С утренней прогулки Селия и Женни возвращались по лесным извилистым тропинкам. На особенно крутых участках пути им, к восторгу Селии и неудовольствию Женни, приходилось съезжать по склону с разрушительными последствиями для панталон.

После обеда Женни садилась за шитье. Селия шла в парк поиграть с другими детьми. Девочка по имени Мэри Хейз казалась маме самой подходящей подругой для дочери.

– Какой прелестный ребенок, – говорила мама, – так хорошо воспитана. Тебе следует подружиться с Мэри, Селия.

Увы, «прелестный ребенок» Мэри Хейз была невыносимо скучна. Селия играла с ней только тогда, когда ничего другого не оставалось. Любимой подругой Селии была маленькая американка Маргарет Пристман. Маргарет жила в одном из западных штатов и говорила с уморительным акцентом. Она научила Селию новым играм. За Маргарет присматривала няня – забавная старушка в огромной черной шляпе, хлопающей полями на ветру. Няня то и дело повторяла:

– Чтоб ты у Фанни как шелковая была, понятно?

Фанни приходила на помощь, когда девочкам случалось поспорить. Однажды она застала обеих чуть ли не в слезах, что-то горячо доказывающих друг другу.

– Ну-ка быстро рассказали Фанни, в чем дело, – скомандовала она.

– Я рассказывала Селии историю, а она говорит, что я все вру.

– Какую историю?

– Про одну бедную девочку, которая жила одна в лесу, потому что доктор забыл принести ее маме в своем черном саквояже.

– Нет-нет, – перебила Селия. – Маргарет говорит, что детей находит в лесу доктор и приносит маме. А я говорю, что их приносит ночью ангел и кладет в колыбель.

– Нет, доктор.

– Нет, ангел.

– Нет.

Фанни подняла свою большую руку:

– Слушайте меня.

Прекратив спор, они выжидающе уставились на Фанни. Ее маленькие черные умные глазки поблескивали.

– Нечего тут спорить. В Америке детей приносит доктор, а в Англии – ангел. Вот и все.

Как, оказывается, просто! Селия и Маргарет улыбнулись друг другу и забыли про недавнюю ссору.

– Чтоб вы у Фанни как шелковые были, – пробормотала няня, снова принимаясь за вязание.

– Ну тогда я доскажу мою историю, да, Селия? – спросила Маргарет.

– Конечно. А потом я расскажу тебе сказку про фею, которая жила в персиковой косточке.

6

Ужинали в Сен-Пале рано – в половине седьмого, и Селии дозволялось не ложиться спать сразу после ужина. Обычно все оставались сидеть за маленькими круглыми столиками на веранде. Один или два раза в неделю приходил фокусник.

Селия обожала фокусника. Ей нравилось его имя. Папа сказал, что его зовут иллюзионист. Селия, смакуя, медленно, по слогам повторяла про себя это слово.

Фокусник был высоким мужчиной с длинной черной бородой. Самым потрясающим из его фокусов был трюк, когда он вдруг начинал вытягивать у себя изо рта метры и метры разноцветных ленточек. В конце представления фокусник объявлял лотерею. Он пускал в «зрительный зал» большое деревянное блюдо, куда следовало положить взнос. Затем он оглашал выигрышные номера и раздавал призы: бумажный веер, маленький фонарик, горшочек с бумажными цветами. Дети всегда выигрывали. Селии мучительно хотелось получить бумажный веер, но она так его и не выиграла. Зато дважды ей доставался фонарик.

Однажды папа спросил:

– Хочешь поехать на вершину вон той горы? – Он указал на гору за гостиницей.

– Я? На вершину?

– Ну да. Верхом на муле.

– А кто это – мул?

Папа объяснил, что мул – это осел и лошадь вместе. Селию необычайно взволновало предстоящее приключение.

– Ты уверен, что это безопасно, Джон? – сомневалась мама.

Папа был совершенно уверен.

Решили, что поедут папа, Сирил и Селия.

– Что – и плаксу берем? – возмутился Сирил.

Участие Селии задевало его мужскую гордость. Это серьезная экспедиция, женщины и дети должны оставаться дома.

Рано утром Селия была уже готова и наблюдала с балкона, как ведут мулов. Они появились из-за угла и неспешно приближались – крупные животные, скорее лошади, чем ослы. Селия, радостно-возбужденная, помчалась вниз. Маленький смуглый человек в берете разговаривал с папой. Он говорил, что с petite demoiselle[13]13
  Маленькая барышня (фр.).


[Закрыть] ничего плохого не случится, он сам будет за ней присматривать. Это был их проводник. Папа и Сирил сели на своих мулов. Проводник, подхватив Селию, тоже усадил ее в седло. Как высоко, подумала она. Но так здорово!

Тронулись в путь. Мама с балкона махала им рукой. Селию, которая чувствовала себя совершенно взрослой, распирало от гордости. Рядом бежал проводник, тараторя по-французски. Из-за сильного испанского акцента Селия не понимала, что он говорил.

Поездка проходила замечательно. Путешественники поднимались по зигзагообразным горным тропинкам, которые становились все круче и круче. Потом они ехали вдоль отвесной скалы над пропастью. Мул Анисид, на котором сидела Селия, почему-то норовил пройти по самому краю. «Какое странное имя для лошади», – думала Селия.

В полдень они достигли вершины и увидели маленький домик, а перед ним – стол. Не успело все общество устроиться за столом, как из домика вышла женщина и подала им обед. Все было очень вкусным: омлет, жареная форель, сыр и хлеб. В домике, кроме женщины, жил еще огромный лохматый пес, с которым Селия немного поиграла.

– C’est presque un Anglais, – сказала женщина, – il s’appelle Milor[14]14
  Он почти англичанин… его зовут Милор (фр.).


[Закрыть].

Добродушный Милор позволял Селии делать с собой все, что ей хотелось.

Наконец папа, взглянув на часы, объявил, что пора трогаться в обратный путь. Подошел улыбающийся проводник: у него было что-то в руке.

– Посмотрите, что я поймал, – сказал он.

Двумя пальцами он держал прекрасную большую бабочку.

– C’est pour Mademoiselle[15]15
  Это для мадемуазель (фр.).


[Закрыть].

И не успела Селия понять, что сейчас произойдет, он извлек откуда-то булавку и ловко пришпилил бабочку к тулье ее соломенной шляпы.

– Voilà que Mademoiselle est chic![16]16
  Ну до чего хороша! (Фр.)


[Закрыть] – сказал он, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой.

Путешественники сели на мулов, и спуск начался.

Селия была несчастна. Она чувствовала, как бьются о ее шляпу крылья. Наколотая на булавку бабочка жила! Это было ужасно. Крупные слезы скатывались по щекам Селии.

Наконец папа заметил:

– Что случилось, крошка?

Селия замотала головой. Всхлипы стали громче.

– Что у тебя болит? Ты устала? Голова болит?

В ответ на все расспросы Селия только яростно мотала головой.

– Она боится лошади, – сказал Сирил.

– Не боюсь.

– Тогда чего ты ревешь?

– La petite demoiselle est fatiguée[17]17
  Маленькая барышня устала (фр.).


[Закрыть], – предположил гид.

Селия заливалась слезами. Все смотрели на нее, допытывались, в чем дело. Но как она могла признаться? Это значило обидеть проводника. А он хотел как лучше, ловил бабочку специально для нее, был очень горд тем, что додумался приколоть бабочку к шляпе. Как она могла вслух сказать, что ей вовсе не нравится его идея? И как это они не могут сами догадаться? От налетевшего ветерка бабочка сильнее забилась о шляпу. Селия зарыдала еще безутешнее.

– Поехали быстрее, – сказал встревоженный папа. – Мама была права. Зря мы не оставили ее дома.

Селия проплакала всю дорогу. Ее горе было безмерным. У гостиницы папа снял ее с седла и на руках отнес к маме.

– Ты была права, Мириам. Такие поездки не для маленьких детей. Я не знаю, почему она плачет. Наверное, у нее что-то болит или она устала.

– Нет, – промычала Селия, не переставая всхлипывать.

– Она боялась спускаться вниз, – сказал Сирил.

– Не боялась.

– А чего же ты плачешь?

Селия безмолвно уставилась на маму. Она не могла сказать. Причина ее страданий навсегда останется тайной для всех. Как же ей хотелось рассказать! Но, словно заколдованная, она молчала. Если бы только мама знала! Мама бы поняла. Но и маме невозможно было признаться, потому что все стояли вокруг, смотрели на нее и ждали, что она скажет. А Селия не сводила страдальческого, умоляющего взгляда с мамы. И – о чудо! – мама догадалась.

– Может быть, ей не нравится эта бабочка на шляпе? Кто ее туда приколол?

Какое облегчение – чудесное, невероятное, мучительное облегчение!

– Ерунда… – начал папа, но Селия не дала ему говорить. Слова вырывались из ее горла, как потоки воды из затора.

– Гадость! Гадость! – рыдала Селия. – Она бьется. Она живая. Ей больно.

– Какого черта ты раньше молчала? – взорвался Сирил.

– Наверное, не хотела обижать гида, – ответила за нее мама.

– О, мама! – выдохнула Селия.

Все ее облегчение, благодарность и любовь к маме были заключены в этом вздохе.

Мама поняла.

III. Бабушка

1

Следующую зиму папа и мама проводили в Египте. На этот раз Селию брать с собой не стали, а отправили их с Женни к бабушке.

Бабушка жила в Уимблдоне, и Селия очень любила бывать у нее. У бабушки все было не так, как дома. Прежде всего, садом там назывался квадратный газон величиной с носовой платок, обсаженный розовыми кустами. От бабушки Селия знала название каждого сорта, растущего в саду. Красой и гордостью сада был огромный старый ясень, от которого во все стороны тянулись проволоки, страхующие его на случай падения. Селия считала ясень настоящим чудом света, так как он был самым старым и большим деревом из всех, виденных ею. Потом, в бабушкином туалете лежало старомодное резное сиденье красного дерева. Удалившись в туалет после завтрака, Селия представляла себя королевой на троне. За закрытой дверью она величаво кланялась, подавала воображаемым придворным руку для поцелуя и разыгрывала другие сцены дворцового этикета, оставаясь в туалете как можно дольше. Еще у бабушки был чулан у двери, ведущей в сад. Каждое утро, бряцая ключами, старушка отпирала чулан. Заслышав это бренчание, Селия неизменно оказывалась рядом. Бабушка доставала сахар, масло или горшочек варенья. Затем она вступала в продолжительные переговоры со старой кухаркой Сарой. Внешне Сара ничем не напоминала Раунси: это была маленькая костлявая старушка, с лицом, похожим на печеное яблоко. Пятьдесят лет она прислуживала бабушке и все пятьдесят лет изо дня в день обсуждала с ней одно и то же: куда подевался последний фунт чаю, нельзя ли уменьшить расход сахара и все в таком духе. Каждое утро бабушка неуклонно исполняла ритуал бережливой домовладелицы – ведь слуги такие транжиры, и за ними нужен глаз да глаз. Произведя внушение кухарке, бабушка как бы в первый раз замечала Селию и притворно удивлялась:

– Господи! А что здесь делает эта маленькая девочка? Может быть, она чего-нибудь хочет?

– Хочу, хочу, бабушка!

– Ну что же, давай посмотрим, что у нас есть. – И бабушка начинала неторопливо рыться в глубинах чулана, а немного погодя извлекала оттуда пакетик чернослива, палочку дягиля или горшочек айвового джема. Для «маленькой девочки» в чулане всегда что-нибудь находилось.

Бабушка была очень приятная пожилая дама. Ее розовое лицо обрамляли два бублика седых завитых волос. Большой полный рот свидетельствовал о доброте и жизнелюбии. Величественную фигуру с обширной грудью и необъятными бедрами облачали одежды из бархата или парчи. Пышные понизу юбки на талии стягивались насколько это было возможно.

– Фигура у меня всегда была великолепная, – говорила бабушка Селии. – Из всех нас самое красивое лицо было у моей сестры Фанни, но фигуры у нее – никакой. Худая, как доска. Когда мы были вместе, ни один мужчина на нее не смотрел. Запомни, детка: мужчинам нужна фигура, а не лицо.

В бабушкином сознании мужчины занимали главное место. Она воспитывалась в те времена, когда мужчина был центром вселенной, а женщина существовала только для того, чтобы восхищаться этим божественным созданием и прислуживать ему.

– Красивее мужчину, чем мой батюшка, трудно было отыскать. Рост – шесть футов. Мы, дети, ужасно его боялись. Он был очень строг.

– Расскажи мне про свою маму, бабушка.

– Ах, бедняжка. Она умерла, когда ей было всего тридцать девять лет. Десять человек детей, и все хотят есть. После рождения ребенка, когда она лежала в постели…

– Это зачем, бабушка?

– Так надо, детка. Так вот, она всякий раз месяц лежала, и это был ее единственный отдых. Завтрак ей приносили в постель. Но и в это время мы, дети, вечно надоедали ей: «Мамочка, можно попробовать твой бутерброд?», «Мамочка, дай мне верхушку от твоего яйца». Короче, нашей бедной матери доставались крошки после того, как мы все по разочку пробовали ее завтрак. Она была сама доброта. Мне – самой старшей – было четырнадцать, когда она умерла. Наш бедный отец страшно горевал. Они так любили друг друга. Через полгода он последовал за ней в могилу.

Селия понимающе закивала. Рассказ бабушки соответствовал ее представлениям о том, как все должно быть. В любой детской книжке описывалась сцена смерти: умирал обычно ребенок – абсолютно святой и ангелоподобный.

– Отчего он умер?

– От чахотки.

– А твоя мама?

– От изнурения, детка. – Бабушка немного помолчала. – Всегда укутывай горло, когда ветер дует с востока. Это все из-за восточного ветра – он убивает. Бедняжка мисс Сэнки пила здесь со мной чай всего месяц назад. Она пошла в эти ужасные плавательные ванны, а когда выходила, подул восточный ветер. А у нее на шее не было боа. И вот пожалуйста – через неделю ее не стало.

Все бабушкины рассказы кончались одинаково. Будучи человеком жизнерадостным, она странным образом любила потолковать о неизлечимых болезнях, внезапных смертях и мистических недомоганиях. Селия так к этому привыкла, что иногда в середине повествования, не дожидаясь конца, уверенно вставляла:

– Ну и потом он умер, да, бабушка?

– Конечно, умер, бедняжка, – всегда подтверждала бабушка.

Еще бабушка пичкала Селию загадочными предостережениями:

– Если на улице незнакомый человек предлагает тебе конфету, не вздумай ее взять. А когда вырастешь, никогда не садись в поезде с незнакомым одиноким мужчиной.

Последнее предостережение озадачило Селию. Она была застенчива. Если же нельзя садиться с одиноким мужчиной, то следует его спросить, женат ли он, ведь с виду не поймешь. При одной мысли о том, что придется задавать такие интимные вопросы совершенно незнакомому человеку, ей стало неловко.

Селия не слышала, как знакомая бабушки, присутствовавшая при разговоре, заметила:

– А не рано ей забивать голову такими вещами?

– Нисколько, – сухо ответила бабушка. – Молодежь должна знать, что случается в жизни. И чем раньше, тем лучше. А еще, моя дорогая, есть вещи, о которых и вы навряд ли знаете. Мне говорил муж – мой первый муж. – Всего у бабушки было три мужа – благодаря ее прекрасной фигуре и умению прислуживать представителям божественного мужского пола. Всех она уже похоронила. О первом долго плакала. Со смертью второго быстро смирилась. А когда умер третий – всего лишь соблюла этикет. – Так вот, он говорил, что женщинам необходимо об этом знать.

Тут бабушка перешла на шепот.

То, что Селии удалось расслышать, показалось ей скучным, и она пошла в сад.

2

Женни страдала. Она соскучилась по дому и родным. Она жаловалась Селии, что слуги-англичане ее обижают:

– Кухарка Сара – хорошая женщина, хотя и называет меня паписткой. А вот Мэри и Кейт смеются надо мной, потому что я не трачу деньги на одежду, а посылаю их домой Maman.

Бабушка попыталась приободрить Женни:

– Ты делаешь все правильно, а их не слушай. Все эти наряды не добудут для девушки приличного жениха. А если ты будешь посылать деньги домой, со временем получишь солидное приданое. Ты хорошая девушка, потому что одеваешься просто и аккуратно.

Но Женни все равно расстраивалась, когда Мэри или Кейт дразнили ее. Что поделать, англичане не любят иностранцев. К тому же Женни была католичкой, а католики, как известно, поклоняются блуднице в пурпуре.

Бабушка по простоте душевной не могла скрыть, что кое в чем согласна со своими слугами.

– Правильно, девочка моя, что ты держишься своей веры. Но сама я не одобряю Римской церкви. Большинство из католиков, которых я знала, оказались обманщиками. Я им не доверяю. Вот если бы ваши священники женились – тогда другое дело. А все эти католические монастыри! Сколько прекрасных девушек было заключено в монастырях и пропало бесследно! Что с ними, интересно, сталось? Вот бы расспросить ваших святых отцов. Они-то уж наверняка знают.

К счастью, Женни еще недостаточно владела английским, чтобы понимать такие сложные высказывания, сделанные в таком быстром темпе.

Madame очень добра, сказала Женни, и она постарается не обращать внимания на то, что говорят другие девушки.

Вызвав к себе обидчиц Женни, бабушка устроила им нагоняй за то, что они третируют бедную иностранку. Мэри и Кейт очень удивились. Они принялись уверять хозяйку, что ни словом не оскорбили Женни, которая сама горазда выдумывать всякую чепуху. Бабушка, предвкушавшая удовольствие от вида раскаявшихся грешниц, осталась ни с чем. Впрочем, ей удалось получить некоторую сатисфакцию. Мэри попросила разрешения завести велосипед, в чем бабушка с негодованием ей отказала:

– Удивляюсь я тебе, Мэри. Да я ни за что в жизни не позволю ни одной из моих горничных покупать это изобретение дьявола!

Мэри, насупившись, пробормотала, что ее кузине в Ричмонде разрешили.

– Не хочу больше ничего об этом слышать! – перебила ее хозяйка. – И потом, для женщин это опасно. Многие женщины, ездившие на этих штуках, не могли потом иметь детей.

Мэри и Кейт удалились, разобиженные. Следовало бы, конечно, уволиться, да место слишком хорошее: кормят отлично и работа нетяжелая. Хозяйка, хоть и бывает сущей мегерой, но по-своему добра. Когда дома случается что-нибудь и срочно нужны деньги, она никогда не отказывает. А на Рождество щедрее, чем она, и не найдешь. Что же до сварливой кухарки Сары с ее противным языком – пусть себе болтает. Это можно вытерпеть ради ее стряпни.

Подобно всем детям, Селия любила ходить на кухню. Сара была гораздо менее добродушной, чем Раунси. Селия отнесла это на счет ее старости. Если бы кто-нибудь сказал Селии, что Саре уже сто пятьдесят лет, она бы не удивилась. По мнению Селии, Сара была самым древним человеком на свете.

По необъяснимой причине Сара от некоторых вещей могла взбеситься на ровном месте. Например, однажды Селия пришла на кухню и спросила Сару, что она готовит.

– Суп из гусиных потрохов, мисс Селия.

– Что такое потроха, Сара?

Кухарка поджала губы:

– Юные леди не задают таких вопросов, мисс.

– Ну что это такое? – Селия была заинтригована.

– Хватит, мисс Селия.

– Са-ра! – Селия затанцевала вокруг кухарки. – Что такое потроха? Потроха, потроха, потроха!

Разъяренная кухарка замахнулась на нее горячей сковородой, и Селия выскочила из кухни. Но через секунду снова, просунув голову в дверь, закуковала:

– Сара, что такое потроха? По-тро-ха! – а потом, захлопнув дверь, попыталась добиться ответа через кухонное окно.

Сара, с потемневшим от обиды лицом, упорно не отвечала, что-то бормоча себе под нос.

В конце концов Селии надоело и она пошла к бабушке.

Бабушка сидела в столовой. Это была запоминающаяся комната, которую Селия могла бы в точности описать и двадцать лет спустя: тяжелые бархатные шторы с золотыми шнурами на окнах, темные бордово-золотые обои, общая атмосфера угрюмости, разбавленная легким ароматом яблок. Там был широкий викторианский обеденный стол, покрытый чопорно белой скатертью, массивный буфет красного дерева, маленький чайный столик со стопкой газет у камина, тяжелые бронзовые статуэтки на каминной полке. («За эту вещь твой дедушка отдал семьдесят фунтов на Парижской выставке».) В углу помещался блестящий красный кожаный диван, на котором Селия иногда пыталась «отдыхать». Диван был такой скользкий, что она неизменно съезжала на пол. По правую руку от него стояли две этажерки, набитые всякими безделушками. Напротив – еще этажерка, с книгами, и кресло-качалка, отделанное красным бархатом. Однажды Селия, сильно раскачавшись, перевернулась вместе с креслом и получила такой удар по голове, что у нее на затылке вскочила шишка величиной с яйцо. Еще в этой комнате вдоль одной стены выстроился ряд стульев с кожаными сиденьями и, наконец, стоял стул с высокой спинкой, похожий на кожаный трон, на котором восседала бабушка.

Бабушка всегда была чем-нибудь занята. Например, она писала письма. Будучи крайне бережливой, она никогда не тратила целый лист почтовой бумаги на одно письмо – только половину, испещряя ее без остатка своей малоразборчивой клинописью. Еще она вышивала тамбуром шали – чудесные шали в пурпурных, голубых и лиловых тонах, которые обычно предназначались для родственников ее слуг. Знакомые младенцы получали от бабушки вязаный чепчик или какой-нибудь другой пушисто-шерстяной предмет туалета. Еще бабушка занималась плетением. За чаем под всеми блюдцами и чашками можно было видеть собственноручно ею изготовленные салфетки. Кроме того, бабушка вязала и вышивала жилеты для своих знакомых пожилых джентльменов, что было ее самым любимым делом. Хотя бабушке уже исполнился восемьдесят один год, она по сию пору посматривала на мужчин. Некоторые «мужчины» в придачу к жилету получали вязаные шерстяные носки, чтобы ночью не мерзли ноги.

Под руководством бабушки Селия мастерила набор подставок под предметы умывания – вот мама удивится, когда приедет! Для этого брались круглые образцы полотенечной ткани разных размеров и обметывались по срезу. Затем можно было приступать к вышивке. Селия вышивала свой набор в бледно-голубых тонах, и результаты восторгали ее, равно как и бабушку. После ужина бабушка и внучка любили поиграть в бирюльки и в криббидж. Разложив карты на викторианском столе, обе с серьезными лицами повторяли, как заклинание: «Два в кармане, шесть в башмаке, десять в петлице, король в сундуке».

– Знаешь, почему криббидж – такая хорошая игра?

– Почему, бабушка?

– Потому что она учит считать.

Бабушка твердо знала, что все на свете существует, чтобы приносить пользу. Она не допускала и мысли, что некоторые вещи можно делать просто ради удовольствия. Есть, например, нужно, потому что это полезно для здоровья. Питая слабость к маринованным вишням, бабушка ела их чуть ли не каждый день, так как «они хороши для почек». Сыр, который она тоже любила, «переваривает пищу». Выпивать за обедом бокал вина полагалось, потому что «прописал доктор».

– Неужели тебе не нравится вино, бабушка? – с сомнением спрашивала Селия.

– Нет, детка, – делая первый глоток, бабушка корчила кислую гримасу, – но оно укрепляет здоровье. – И с наслаждением приканчивала бокал.

Единственным исключением был кофе. Кофе бабушка выпивала по нескольку чашек зараз, не приписывая ему никаких лечебных свойств.

Позади столовой находилась комната, где сидела Бедняжка мисс Беннет, швея. О мисс Беннет иначе как «бедняжка» не говорили.

– Бедняжка мисс Беннет, – вздыхала бабушка, – святая женщина. Наверное, ей и голодать приходилось. Давать ей работу – богоугодное дело.

Если в доме появлялись какие-либо особенные деликатесы, львиную долю всегда получала Бедняжка мисс Беннет.

Бедняжка мисс Беннет была маленькой женщиной с растрепанной копной седых волос, которые образовывали на ее голове нечто вроде вороньего гнезда. Убогой она, скорее всего, не была, но вид имела чрезвычайно убогий. Говорила она тихо, пришептывала и сюсюкала, называя бабушку «мадам». К шитью мисс Беннет была абсолютно не способна. Платья, которые она шила для Селии, оказывались при примерке настолько велики, что рукава свешивались до колен, а талия приходилась на бедра.

Разговаривать с Бедняжкой мисс Беннет нужно было очень деликатно, дабы ненароком не оскорбить ее. Оскорбить ее мог любой пустяк, и тогда она с пылающими щеками сидела в своей комнате, яростно орудуя иглой.

Бедняжке мисс Беннет не повезло в жизни. Ее отец, как она неустанно повторяла, был очень знатного происхождения.

– С моей стороны нескромно об этом рассказывать, но я надеюсь, мадам, это останется между нами. Мой отец происходил из знатной семьи – так говорила моя мать. Я – вся в него. Вы, возможно, замечали, что мои уши и руки имеют необычайно благородную форму. Именно по ушам и рукам можно определить происхождение человека. Если бы мой отец узнал, как его бедной дочери приходится зарабатывать на жизнь, его сразил бы удар. К вам, мадам, я не имею претензий, но чего мне только не доводилось сносить от других людей! Они обращались со мной – вы только подумайте – как с прислугой! Надеюсь, вы понимаете, мадам.

И бабушка строго следила за тем, чтобы у нее в доме Бедняжка мисс Беннет находила должное обращение. Еду ей всегда подавали на подносе. Слугами она помыкала, за что те ее тихо ненавидели.

Однажды Селия подслушала, как Сара тихо бормочет:

– Было бы от чего нос задирать. Подумаешь, побочный ребенок неизвестного отца.

– Что такое «побочный ребенок», Сара? – немедленно заинтересовалась Селия.

Сара стала красной как рак.

– Юные леди не произносят таких слов, мисс Селия.

– Это тот, что с потрохами, что ли?

Стоявшая рядом Кейт от смеха согнулась пополам. Сара, метнув на горничную свирепый взгляд, приказала ей помалкивать.

По соседству с комнатой Бедняжки мисс Беннет находилась всегда прохладная, сумрачная и безлюдная гостиная. Ее использовали, только когда бабушка устраивала приемы. Гостиная была набита обтянутыми бархатом стульями и парчовыми диванчиками. Массивные стеклянные горки ломились от фарфора. В углу стоял кабинетный рояль фирмы «Плейель» с глуховатым, но приятным звуком. Окна гостиной выходили на оранжерею. Достопримечательностью комнаты считалась каминная решетка и щипцы, до зеркального блеска начищаемые старой Сарой, так что Селия рассматривала в них свое отражение.

На втором этаже была детская – длинная комната с низким потолком и окнами в сад. Выше детской – антресоли, где жили Мэри и Кейт, еще выше – три лучшие спальни и узкая, как щель, каморка Сары. Селия в душе была уверена, что лучшие спальни – самые потрясающие комнаты в доме. В каждой из них имелось по огромному гарнитуру: один серый в яблоках, два других красного дерева. Спальня бабушки располагалась над гостиной. Там стояла широкая бабушкина кровать с балдахином на четырех столбиках, гардероб красного дерева, занимавший целую стену, симпатичный резной умывальник, туалетный столик и в дополнение к гардеробу огромный комод. Все ящики были до отказа набиты вещами, и все вещи в ящиках аккуратно сложены. Иногда бабушка, выдвинув какой-нибудь ящик, не могла его задвинуть обратно, и тогда ей приходилось звать на помощь горничную. Спальня надежно запиралась изнутри: на засов, цепочку и два крюка (помимо английского замка). В двери, кроме того, имелся глазок. Только убедившись, что дверь абсолютно недоступна для внешней агрессии, бабушка ложилась. С собой в постель она брала трещотку, с которой несут службу ночные сторожа, и полицейский свисток – чтобы поднять тревогу, в случае если грабители попытаются штурмовать ее крепость.