Текст книги "Неоконченный портрет"

На гардеробе под стеклянным колпаком хранился большой венок из белых искусственных цветов – как дань ее безвременно ушедшему первому мужу. Справа от кровати на стене висела фотография, сделанная на панихиде по ее второму мужу. На противоположной стене висела фотография симпатичного мраморного склепа на могиле ее третьего мужа.

Перины и подушки были из гусиного пуха, а окна никогда не открывались.

Ночной воздух, говорила бабушка, – это смерть. Конечно, любой воздух вреден для здоровья, но ночной – особенно. Только в самые знойные летние дни бабушка позволяла себе ненадолго выйти в сад. Если она куда и выезжала, то лишь изредка за покупками в Сэлдридж. Закрытый экипаж доставлял ее на станцию, там она садилась в поезд, в Лондоне на вокзале королевы Виктории снова пересаживалась в экипаж. В таких случаях бабушка куталась в пальто, а шею надежно прятала под пуховым боа.

Бабушка никогда не ходила в гости, но гостей принимала. В качестве угощения подавался пирог, к чаю – плюшки, ватрушки, печенье и прочая выпечка и, конечно, разнообразные бабушкины наливки. Сначала бабушка обращалась к джентльменам: «Вы обязательно должны попробовать мой вишневый бренди – все мужчины его любят». Затем и дамам предлагалось выпить «капельку – только чтобы согреться». Таким образом соблюдался этикет, согласно которому женщине в обществе пристало демонстрировать отвращение к алкоголю. Если гости приходили днем, то присказка менялась: «Выпейте, милочка. Немного алкоголя перед обедом способствует пищеварению».

Если пожилой гость не имел пока вязаного жилета, бабушка, показывая тот жилет, что был на данный момент в производстве, с веселым лукавством замечала: «Я бы и вам подарила такой, если бы была уверена, что ваша супруга не против». – «Подарите, подарите! Я буду очень рада!» – вскрикивала обычно «супруга». «Но я не хочу служить яблоком раздора», – кокетливо предостерегала бабушка. И пожилой джентльмен говорил что-нибудь галантное о ношении жилета, связанного «вашими прелестными ручками».

После того как все расходились, щеки бабушки розовели ярче обычного и она как будто даже становилась выше ростом. Бабушка обожала принимать гостей.

3

– Бабушка, можно я посижу с тобой?

– Зачем? Почему бы тебе не пойти к Женни?

Селия с минуту помедлила, прежде чем ответить. Наконец она очень серьезно произнесла:

– В детской сегодня не все так мирно, как хотелось бы.

Рассмеявшись, бабушка сказала:

– Ну что же, посиди.

У Селии редко, но все же случались размолвки с Женни, и тогда девочка чувствовала себя глубоко несчастной и одинокой. Сегодня, когда после обеда начали играть в куклы, ничто не предвещало неприятностей, но потом – как гром среди ясного неба – произошла ссора.

Они обсуждали расстановку мебели в кукольном домике, и Селия, споря с Женни, воскликнула:

– Mais, ma pauvre fille![18]18
  Бедная моя девочка! (Фр.)


[Закрыть]

Этого оказалось достаточно, чтобы Женни залилась слезами и разразилась потоком французских причитаний.

Да, конечно, Селия права, она самая настоящая pauvre fille, и ее родители бедны. Но они честные и уважаемые люди, а с ее отцом здоровается за руку сам господин мэр города По.

– Да разве я… – опешила Селия.

Женни не дала ей говорить.

Разумеется, la petite мисс, такая богатая, у которой столько красивых дорогих платьев, родители которой путешествуют, считает, что она, Женни, ничем не лучше уличной нищенки.

– Да я же не говорю… – снова попыталась прервать ее несказанно удивленная Селия, и снова безуспешно.

Но даже les pauvres filles[19]19
  Бедные девочки (фр.).


[Закрыть] имеют гордость! Она, Женни, имеет, и она оскорблена. Она оскорблена до глубины души.

– Но я же люблю тебя, Женни! – с отчаянием воскликнула Селия.

Женни не хотела слушать. Она вытащила шитье и, оставаясь глухой к мольбам и уговорам Селии, принялась обметывать воротник халата, предназначенного для Madame. Селия не могла знать, что за обедом Мэри и Кейт изводили Женни намеками на бедность ее родителей, которые забирают у дочери все ее жалованье.

Растерянная и недоумевающая Селия спустилась в столовую.

– Чем же ты хочешь заняться? – спросила бабушка, глядя на внучку поверх очков и роняя на пол большой клубок шерсти. Селия подобрала его.

– Расскажи, как ты была маленькой и что говорила, когда приходила после ужина в гостиную.

– Мы все, дети, спускались вниз, стучались, и отец нам говорил: «Войдите». Мы входили и закрывали дверь. Осторожно – запомни, детка. Леди никогда не хлопает дверью. А в дни моей юности леди вообще не прикасались к дверям, потому что это портит руки. На столе стоял графин с имбирным элем, и каждый из нас получал по бокалу эля.

– А потом, потом вы говорили… – подсказала Селия, которая знала эту историю наизусть.

– Да, потом мы по очереди говорили: «Мое почтение вам, батюшка и матушка».

– А они?

– А наши отец и мать отвечали: «Наша любовь вам, дети».

– О-о! – в восторге простонала Селия. Она, неизвестно почему, всегда с упоением выслушивала рассказ об этом эпизоде бабушкиного детства. – Теперь расскажи, как вы с дядей Томом пели в церкви псалмы.

Не переставая вышивать, бабушка повторила и эту популярную историю.

– В церкви была такая большая доска, где писали номера псалмов, которые следует петь во время службы. И регент смотрел туда и говорил нам, какой псалом начинать. У него был сильный красивый голос. И вот он говорит: «Споем во славу Господа псалом номер…» – и тут замечает, что доска перевернута, и опять говорит: «Споем во славу Господа псалом номер…» А потом и в третий раз: «Споем во славу Господа псалом… э-э, Билл, чтоб тебя, быстро поставь доску как надо».

Бабушка была талантливой актрисой. Она неподражаемо умела передавать выговор и манеры кокни.

– А вы с дядей Томом засмеялись, – подсказала Селия.

– Да, мы засмеялись, и наш отец увидел – и все. Когда мы пришли домой, нас с Томом отправили спать без обеда и без ужина. А это было в Михайлов день, и на обед у нас был жареный гусь с яблоками.

– И вас оставили без гуся.

– Да, нам ничего не дали.

Селия на несколько минут глубоко задумалась, в который раз поражаясь жестокости наказания. Потом, вздохнув, попросила:

– Бабушка, давай я буду цыпленком.

– Ну ты же большая девочка, Селия.

– Нет, бабушка. Я буду цыпленком.

Бабушка отложила в сторону вышивание и очки.

Комедия начиналась в магазине мистера Уайтли. Бабушка являлась в магазин и требовала, чтобы владелец собственноручно выбрал для нее самого лучшего цыпленка для торжественного обеда. Бабушка играла и за себя, и за мистера Уайтли. Цыпленка выбирали, заворачивали (Селию в газету), приносили домой, начиняли фаршем (довольно хлопотное дело), связывали крылышки и ножки, насаживали на вертел (здесь «цыпленок» верещал от восторга), жарили в печи, подавали на стол, и тут наступала кульминация: «Сара, Сара! А цыпленок-то живой!»

Бабушка была несравненным товарищем по играм. Играть с ней было интересно потому, что игре она отдавалась целиком, по-детски, и получала от нее огромное наслаждение. Кроме того, бабушка была добра – добрее мамы. Если Селия часто и подолгу приставала к ней с просьбой, бабушка в конце концов сдавалась. И тогда она могла позволить Селии даже те вещи, которые «вредны для детей».

4

Селия получила два письма – от мамы и от папы. Оба письма были написаны четкими печатными буквами.

«Здравствуй, мой маленький котенок, – писал папа. – Как ты там живешь? По-прежнему мучаешь Женни опасными прогулками? Как твои танцы? Представь себе, здесь у людей почти черные лица. Бабушка написала мне, что вы с ней собираетесь пойти в театр пантомимы. Я надеюсь, что ты хорошо себя ведешь и помогаешь во всем бабушке, которая так тебя любит. Дай Голди за меня конопляное семечко. Целую, папа».

«Здравствуй, моя драгоценная крошка, – писала мама. – Я очень по тебе соскучилась, но я знаю, что тебе хорошо у бабушки и что вы с ней очень дружно живете. Здесь цветут чудесные цветы и каждый день светит солнце. Будь умницей и напиши от меня Раунси, а бабушка подпишет конверт. Напиши ей, пожалуйста, чтобы на Рождество она срезала розы и послала их бабушке. И еще пусть нальет большое блюдце молока для Томми. Целую мою малышку крепко-крепко. Мама».

Милые, милые письма. Какой-то странный комок встал в горле. Мамины розы – на клумбе под изгородью. Как мама устраивала их в чаше со мхом и говорила: «Посмотри, как красиво они раскрылись». Мамин голос…

Томми, их большой белый кот. Вечно жующая Раунси.

Дом, как хочется домой. И чтобы дома была мама. О, мама, мама…

– А что это ты плачешь? Разве у нас засуха? – спросила бабушка, поднимавшаяся в свою комнату.

Это была любимая бабушкина шутка. Селия ее ненавидела. От этой шутки слезы у нее потекли ручьем. Селия не хотела видеть бабушку и вообще не хотела больше у нее жить. Сейчас от бабушки ей стало совсем тошно.

Протиснувшись в щель между бабушкой и перилами, Селия побрела вниз на кухню. Сара пекла хлеб. Подняв глаза от теста, она спросила:

– Получили письмо от вашей мамы, мисс Селия?

Селия кивнула. Слезы опять закапали. О, как пусто и одиноко!

Сара продолжала месить тесто.

– Она скоро приедет. Она приедет, когда пожелтеют листья на деревьях.

Сара начала раскатывать тесто, не переставая бубнить нечто утешительное. Глухой голос успокаивал. Слезы капали уже реже. Отрезав небольшой кусок теста, Сара сказала:

– Можете слепить свой хлеб, мисс, а я испеку его вместе с моим.

Селия перестала плакать.

– Плетенки и домики?

– Плетенки и домики.

Селия принялась за работу. Чтобы получилась плетенка, нужно было сделать три длинные колбаски, переплести их и хорошо защепить концы. Домик лепился из двух шаров: большого и маленького. Положив маленький шар сверху, Селия со злорадным наслаждением вгоняла в тесто большой палец, делая круглую дыру, – и домик был готов.

У нее вышло пять плетенок и шесть домиков.

– Плохо дитю без матери, – мычала Сара себе под нос.

В ее глазах стояли слезы.

Когда четырнадцать лет спустя Сара умерла, то обнаружилось, что ее высокомерная и разряженная племянница, которая иногда приезжала навестить тетку, ей вовсе не племянница, а родная дочь – «плод грешной любви», как говорили во времена Сариной молодости. Хозяйка, знавшая Сару более шестидесяти лет, никогда ни о чем не догадывалась. Единственное, что она могла вспомнить, так это то, что Сара однажды задержалась на две недели из отпуска по причине болезни и вернулась необычно похудевшей. Сколько мук пришлось вынести Саре – страх разоблачения, пытка затягиванием корсета, отчаяние, тоска по ребенку – и все это было тайной, пока смерть не сорвала с нее покровы.

IV. Смерть

1

Селия ехала домой! Как же она была счастлива!

Дорога казалась бесконечной. Селия взяла с собой интересную книжку, но от волнения не могла читать.

– Ну что, малышка, – сказал папа, шутливо толкая ее в бок, – ты рада, что скоро будешь дома? – Папа выглядел огромным и черным – он был гораздо больше того папы, которого Селия запомнила. А мама, наоборот, казалась маленькой. Как чудно все изменилось, думала Селия.

– Да, папочка, очень рада, – ответила она тоном примерной девочки. Это зудящее, нездоровое нетерпение не позволяло ей выразить свою радость.

У папы был немного разочарованный вид. Кузина Селии Лотти, которая ехала к ним погостить, удивилась:

– До чего сдержанный ребенок!

– Да, дети быстро забывают. – В голосе папы звучала обида.

Только мама, как всегда, все поняла:

– Ничего она не забыла. Просто она слишком волнуется.

Мама слегка сжала плечо Селии и улыбнулась, словно у них был какой-то свой секрет.

Пухлая жизнерадостная Лотти сказала:

– У Селии совсем нет чувства юмора, правда?

– Совсем, – подтвердила мама, – она вся в меня. По крайней мере, так говорит наш юморист Джон.

– Мама, скоро уже? – захныкала Селия.

– Что скоро, детка?

– Море.

– Теперь уже минут через пять.

– Наверное, тебе бы понравилось жить у самого моря и играть на пляже, – предположила Лотти.

Селия промолчала. Как ей объяснить, что море – это знак приближения к дому?

В купе на несколько секунд стало темно, потому что поезд нырнул в туннель. А потом было море – синее, залитое солнцем, оно волновалось слева от поезда. Они долго ехали вдоль моря, то и дело ныряя в тоннели. Море так ярко сияло, что смотреть на него можно было только сильно прищурившись. Наконец поезд устремился в глубь суши. Скоро, скоро они будут дома!

2

Селия и забыла, какое дома все большое. После тесноты бабушкиного жилища в Уимблдоне дом показался ей огромным и пустым – в нем почти не было мебели.

Пробежавшись по комнатам, Селия поспешила в сад. Она мчалась по дорожке и вдруг увидела бук. Странно, что раньше она никогда о нем не вспоминала, хотя этот бук был очень важной частью дома. За буком притаилась маленькая зеленая беседка – ее Селия уже переросла и совсем забыла. Теперь скорее в лес – может, там еще есть колокольчики. Нет, они, наверное, уже отцвели. Вот дерево с низкими ветками, где так славно воображать себя королевой в изгнании. Ах, Мраморный Мальчик!

Мраморный Мальчик стоял в беседке, и к нему вели три полуразрушенные ступени. На голове он держал каменную корзину, куда нужно было опустить приношение и загадать желание.

Для того чтобы Мраморный Мальчик исполнил желание, требовалось соблюсти ритуал. Выйдя из дому, Селия пересекала лужайку, которая была вовсе не лужайка, а бурлящая река, верхом на бегемоте. Когда лужайка кончалась, она слезала с бегемота, привязывала его к изгороди, срывала приношение – розу – и шествовала в лес. Там она клала приношение в корзину и загадывала желание. Загадав желание, нельзя было поворачиваться спиной к Мраморному Мальчику, и поэтому Селия пятилась по тропинке до поворота, пока истукан не скрывался из виду. Больше одного желания в неделю Мраморный Мальчик не исполнял. У Селии всегда было единственное желание – то самое, подсказанное няней. У Мраморного Мальчика, куриного глаза, пегой лошади Селия просила только одного – быть хорошей, чтобы попасть в рай. Няня говорила, что просить вещи или деньги – это грех. Бог посылает тебе всего столько, сколько нужно. И раз Он проявлял щедрость (через маму, папу и бабушку), Селии лишь оставалось повторять свою единственную просьбу.

И сейчас она подумала: «Я должна, должна сделать ему приношение». Вернувшись к дому, Селия исполнила весь ритуал с начала до конца. Два полузавядших одуванчика лежали в корзине, желание было произнесено, но, увы, не прежнее. Селия утратила набожность, поддерживаемую в ней прежде няней. Теперь она сказала:

– Хочу всегда быть счастливой, – и пошла проведать огород.

В огороде был Рамбольт – садовник, очень сердитый и угрюмый.

– Здравствуй, Рамбольт, я приехала.

– Да уж вижу, мисс. Ну-ка не топчите мне салат. Вы, надеюсь, не за этим приехали?

Селия отошла.

– А крыжовник есть, Рамбольт?

– Уже закончился. В этом году его мало было. Малина осталась – несколько ягодок…

– О! – Селия вприпрыжку побежала туда, где росла малина.

– Эй! Только не съедайте все! – закричал Рамбольт ей вслед. – Я хочу собрать большое блюдо малины для десерта.

Вломившись в малиновые заросли, Селия с жадным сопением принялась срывать и запихивать в рот сочные ароматные ягоды – их было полно, а не несколько, как говорил Рамбольт. Наевшись до отвала, она вылезла из малинника и отправилась проверить нишу в стене, где раньше любила прятаться. Заветное место у стены так заросло травой и кустарником, что свое тайное убежище Селия нашла с большим трудом. Потом девочка пошла на кухню. Там ее встретила Раунси. Милая, добрая Раунси, как знакомо она улыбается и прищелкивает языком. Она, конечно, что-то жует и, кажется, стала еще толще.

– Боже, как вы выросли, мисс Селия!

– Что ты ешь, Раунси?

– Я пеку пирожные к чаю.

– Дай мне одно.

– Нет, мисс Селия, вы испортите себе аппетит и не будете ужинать, – для порядка ворчит Раунси, передвигая свое необъятное тело к плите, и открывает заслонку. – Они почти готовы, мисс. Осторожно! Горячие!

До чего же приятно вернуться домой! До чего приятно снова побродить в прохладной полутьме коридоров! Селия стояла на лестничной площадке перед узким окном и любовалась зеленым сиянием букового дерева, хорошо видного сверху.

Выйдя из своей спальни, мама чуть не столкнулась с Селией, которая завороженно глядела в окно, прижав обе руки к животу.

– Что с тобой, детка? Почему ты держишься за живот?

– Это из-за бука, мама. Он так прекрасен!

– У тебя точно живот не болит?

– Болит немножко. Но не больно, а… приятно.

– Значит, ты рада вернуться домой?

– О, мама!

3

– Рамбольт что-то ходит мрачный, как туча, – сказал однажды за завтраком папа.

– О, как мне надоел этот человек! – воскликнула мама. – Зачем только он у нас живет?

– Но, дорогая, он же первоклассный садовник – самый лучший из всех, что у нас были. Помнишь, какие персики он вырастил в прошлом году?

– Знаю-знаю. Но все равно мне он не нравится.

Селия не помнила, чтобы мама когда-либо говорила таким резким тоном. Мамины руки, нервно сцепленные, лежали на столе. Папа смотрел на нее огорченно-осуждающе, как смотрят на капризного ребенка.

– Я ведь уступил тебе в прошлый раз, не правда ли? – мягко сказал он. – Я отказал ему, невзирая на его отличные рекомендации. И вместо него взял этого лентяя Спинакера.

– Он какой-то сумасшедший, – защищалась мама, – зачем он за нас цепляется? Мне кажется подозрительным, что, когда мы жили в По, а дом сдавали мистеру Роджерсу, Спинакер уволился, а этот ужасный Рамбольт опять пришел наниматься, и мистер Роджерс его взял.

– Это все твои фантазии, Мириам. Он, конечно, не весельчак, но человек честный.

Мириам поежилась, как от холода:

– Ну не знаю. Здесь что-то не так.

В комнату вошла горничная:

– Сэр, миссис Рамбольт хотела бы поговорить с вами. Она в парадном.

– Что ей нужно? Ах, ладно. Я лучше выйду к ней.

Папа швырнул на стол салфетку и вышел из комнаты. Селия не сводила глаз с мамы: она выглядела испуганной.

Вернувшись, папа сказал:

– Старая песня: Рамбольт не ночевал дома. Догадываюсь, что они просто поскандалили и он ушел. Вы сегодня не видели Рамбольта? – обратился он к горничной, которая все еще была в комнате.

– Нет, сэр. Но я могу спросить миссис Раун-суэлл.

Ничего не ответив, папа снова вышел. Когда через пять минут он вернулся, вид у него был ужасный. Мириам вскрикнула, Селия испугалась. Казалось, он постарел лет на пятнадцать и ему было трудно дышать.

В одно мгновение Мириам очутилась рядом.

– Джон, Джон, что с тобой? Скорее сядь. Скажи мне, что случилось?

Джон как-то странно посинел. Задыхаясь, он сипло выговорил:

– Висел… в конюшне… Я снял его, но… Он… сегодня ночью…

– Тише, Джон, успокойся. Тебе вредно волноваться. – Мама подскочила к буфету, плеснула в бокал бренди. – Я же знала, я знала, что что-то здесь нечисто, – причитала она.

Опустившись на колени подле мужа, Мириам вливала в него бренди. Ее взгляд остановился на Селии:

– Беги наверх, детка. Беги к Женни. Ничего не бойся. Папа не очень хорошо себя чувствует. – Понизив голос до шепота, она сказала мужу: – Ей ни к чему знать. Она может испугаться на всю жизнь.

Селия, озадаченная и растерянная, пошла наверх. На лестнице разговаривали Сюзанна и Дорис.

– Говорят, он увлекся другой женщиной, а его жена пронюхала. Вот как. В тихом омуте черти водятся.

– Ты его видела? Правда, что у него вывалился язык?

– Нет, хозяин сказал, что никто не должен туда ходить. Интересно, можно ли как-нибудь достать кусок веревки? Я слышала, что веревка от висельника приносит счастье.

– Ох, какой все-таки кошмар!

– А что случилось? – громко спросила Селия.

– Садовник повесился в конюшне, – с явным удовольствием объяснила Сюзанна.

– Ух ты! – выдохнула пораженная Селия. – А зачем тебе его веревка?

– Если у тебя есть кусок веревки, на которой повесился человек, ты будешь всю жизнь счастлива.

– Да, это правда, – подтвердила Дорис.

– Ух ты! – опять удивилась Селия.

Она восприняла смерть Рамбольта как заурядное бытовое происшествие. Она не любила его, когда он был жив, да и он не очень-то был с нею мил.

Вечером, когда мама пришла к ней подоткнуть одеяло, Селия попросила:

– Мама, ты дашь мне кусок веревки, на которой повесился Рамбольт?

– Кто сказал тебе про Рамбольта? – рассердилась мама. – Я же запретила тебе говорить.

Селия вытаращила глаза, в который раз за сегодняшний день слыша удивительные вещи.

– Сюзанна сказала. А еще она сказала, что веревка от висельника приносит счастье.

Мама вдруг улыбнулась – и не смогла сдержать смеха.

– Почему ты смеешься, мама?

– Потому что я так давно была девятилетней девочкой, что забыла, как это.

Перед сном Селия вспомнила один загадочный эпизод. Однажды Сюзанна, купаясь в море, чуть не утонула. Другие слуги со смехом говорили:

– Тебе суждено быть повешенной, милочка.

Утопленники и висельники – какая-то есть между ними связь…

«Я бы лучше утонула», – думала Селия, засыпая.

«Милая бабушка, – писала Селия на следующий день, – большое спасибо за книгу сказок. Она мне очень понравилась. Голди здоров и шлет привет. Передай, пожалуйста, от меня привет Саре, Мэри, Кейт и Бедняжке мисс Беннет. У нас в саду расцвел исландский мак. Садовник повесился вчера в конюшне. Папа лежит в постели, но мама говорит, что ему лучше. Мы с Раунси будем печь мои плетенки и домики. Целую тебя крепко. Селия».

4

Отец Селии умер, когда ей было десять лет. Это случилось в доме его матери в Уимблдоне. Перед смертью он несколько месяцев не вставал с постели и при нем постоянно находились две сиделки. Селия привыкла теперь видеть папу больным. Мама всегда говорила о том, что они будут делать, когда он выздоровеет.

Селии и в голову не приходило, что папа может умереть. Она поднималась по лестнице, когда дверь комнаты больного отворилась и вышла мама. Такую маму Селия видела впервые.

Впоследствии ей на ум пришло сравнение с листком, гонимым ветром. Мамины руки были воздеты к небу, она что-то неразборчиво бормотала. Не видя Селии, она распахнула дверь своей комнаты и исчезла внутри. Сиделка вышла вслед за мамой на лестницу, где, открыв от изумления рот, стояла Селия.

– Что это с мамой?

– Тише, детка. Твой отец на небе.

– Папа умер и улетел на небо?

– Да. Будь умницей, ты должна стать утешением маме.

Сиделка скрылась в комнате Мириам.

Селию словно оглушили. Враз онемев и оглохнув, она побрела в сад. Как же это? Папа… умер?

Мир ее счастья пошатнулся.

Папа… Но вокруг ничего не изменилось. Она вздрогнула. Это было похоже на кошмар со Стрелком – все в порядке, а потом вдруг появлялся он. Ее взгляд скользил по саду – дорожки, бук – все как прежде, но что-то не то. Все меняется, все может случиться.

Неужели папа теперь на небе? И счастлив?

О, папа…

Селия заплакала и пошла обратно к дому.

Жалюзи были опущены. В столовой сидела бабушка и писала письма. Иногда слеза пробегала по ее щеке, и она вытирала ее носовым платком.

– Ну что, моя бедная крошка? – сказала она, увидев Селию. – Не надо горевать. Это Божья воля.

– Почему жалюзи опущены? – спросила Селия. Ей не нравилось, что дом стал чужим и темным, как будто он тоже изменился.

– В знак уважения, – сказала бабушка.

Порывшись в кармане, она достала черносмородинную пастилку – любимое лакомство Селии.

Селия взяла, поблагодарила бабушку, но есть пастилку не стала, чувствуя, что сейчас не время. Она сидела с пастилкой в кулаке и смотрела на бабушку. Бабушка продолжала писать бесконечные письма – письма на бумаге с траурной черной каймой.

5

Два дня мама была очень больна. Накрахмаленная чопорная сиделка шептала на ухо бабушке:

– Нервное напряжение… не может поверить… нервный шок… нужен полный покой.

Селии сказали, что она может пойти повидать маму.

В комнате царил полумрак. Мама лежала на боку, ее темные волосы с проседью разметались по подушке, взгляд – горящий, безумный – был устремлен на что-то позади Селии.

– Вот ваша дорогая девочка, – произнесла сиделка тоном классной наставницы.

Мама улыбнулась Селии, не видя ее, так, словно ее вообще не было в комнате.

Сиделка и бабушка проинструктировали Селию заранее.

– Мамочка, милая, папа теперь на небе, ему там хорошо. Если бы ты знала, как он там счастлив, ты бы не хотела, чтобы он вернулся. – Селия говорила, как ее научили.

Мама неожиданно рассмеялась:

– О, Джон, как я хочу, чтобы ты ко мне вернулся! Если бы только бы мог услышать!

Мириам приподнялась на локте, ее лицо было одновременно диким и прекрасным.

Сиделка поскорее выставила девочку из комнаты. Селия слышала, как она говорит маме:

– Запомните, дорогая: вы должны жить ради своих детей.

И мама отвечала странным чужим голосом:

– Да, я знаю. Я должна жить ради моих детей. Не нужно мне это все время повторять.

Селия спустилась в гостиную. В гостиной на стене висели две разукрашенные гравюры. Одна называлась «Несчастная мать», а другая – «Счастливый отец». О второй Селия особо не задумывалась: изображенный там женоподобный мужчина совсем не напоминал ее отца – ни счастливого, ни какого-либо еще. Но женщина на первой гравюре – обезумевшая от горя мать, с растрепанными волосами, прижимающая к себе детей – была вылитая мама. Да, несчастная мать, со странным удовлетворением подумала Селия, одобрительно кивнув головой.

6

Время шло быстро. В один из дней после смерти папы Селия с бабушкой поехали покупать траурную одежду, и это показалось Селии довольно увлекательным делом.

Селии понравилось носить траур. Траур! Она носила траур, чувствуя себя взрослой важной особой. На улице она воображала диалоги между прохожими, смотревшими на нее: «Видите ту девочку всю в черном? Она недавно потеряла отца». – «Ах, бедняжка! Как это печально». И Селия принимала скорбный вид и низко опускала голову. Ей было немного стыдно за то, что она рисуется, но так хотелось почувствовать себя романтической и загадочной фигурой.

Приехал Сирил. Хотя он сильно возмужал и говорил басом, но иногда его голос неожиданно выделывал те особенные фокусы, от которых краснеют взрослеющие мальчики. Сирил был грубоватый и неуклюжий. Если у него на глаза навертывались слезы и кому-либо случалось их увидеть, он страшно сердился. Однажды Сирил застал Селию перед зеркалом – она вертелась и прихорашивалась в своем новом наряде.

– Ну да, конечно, новое платье. Это все, о чем девицы вроде тебя могут думать, – презрительно бросил он.

Селия расплакалась, чувствуя себя несправедливо оскорбленной.

Сирил сторонился мамы, ему легче было с бабушкой. Для бабушки он играл роль мужчины, главы семьи, и она поощряла его в этом. С ним она советовалась по поводу писем и всего остального.

Селии не разрешили поехать на похороны, бабушка тоже осталась дома. Поехали Сирил и мама. В день похорон она впервые сошла вниз. В своей вдовьей шляпке и незнакомой траурной одежде мама показалась Селии очень маленькой, милой и – беззащитной. У Сирила был взрослый и покровительственный вид.

Бабушка сказала:

– Возьми эти белые гвоздики, Мириам. Ты бросишь их на крышку гроба, когда его будут опускать.

Отрицательно покачав головой, Мириам ответила:

– Нет. Я не стану этого делать.

После похорон жалюзи были подняты и жизнь пошла своим чередом.

7

Иногда Селия неизвестно почему задумывалась над тем, любят ли мама и бабушка друг друга или нет.

Селии было очень жалко маму. Мама редко покидала свою комнату, двигалась медленно, как во сне, говорила тихим голосом.

Бабушка была занята тем, что принимала соболезнования и зачитывала их.

– Мириам, послушай, – говорила она. – Вот письмо от мистера Пайка, он с большим чувством пишет о Джоне.

Но Мириам, страдальчески морщась и отворачиваясь, просила:

– Не надо, пожалуйста, не надо.

Бабушкины брови ползли недоуменно вверх, она складывала письмо и сухо говорила:

– Что ж, как хочешь.

В следующий раз, когда приносили почту, все повторялось.

– Мистер Кларк прислал очень доброе письмо, – начинала бабушка, слегка шмыгая носом, – как хорошо он пишет о том, что наши усопшие всегда с нами. Тебе необходимо это услышать, Мириам.

И тогда, очнувшись от забытья, Мириам кричала:

– Нет! Нет!

Услышав эти крики, Селия поняла, чего хочет мама. Она хотела, чтобы ее оставили в покое.

Однажды принесли письмо с иностранной маркой. Мириам вскрыла его и стала читать. Письмо было написано мелким почерком с наклоном на четырех страницах. Бабушка смотрела, как она читает.

– Это от Луизы?

– Да.

С минуту никто не нарушал молчания. Бабушка пожирала письмо глазами.

– И что она пишет? – наконец спросила она.

Мама сложила письмо.

– Письмо, кажется, адресовано мне. Луиза соболезнует.

В этот раз бабушкины брови переместились чуть ли не на затылок.

Врач посоветовал маме совершить небольшое путешествие, чтобы отвлечься. И через несколько дней они с кузиной Лотти уехали. Селия осталась у бабушки. Через месяц мама вернулась и забрала Селию домой. У них началась новая жизнь – они с мамой были одни в большом доме с садом.