Текст книги "Неоконченный портрет"

6

Когда Селии исполнилось четыре года, ей подарили кенара по кличке Голди. Он быстро стал ручным и мог полдня просидеть, как на жердочке, на пальце у хозяйки. Селия очень его любила и кормила конопляными семенами. (И сама их тоже ела немерено.) Голди стал ее товарищем по воображаемым играм. Селия представляла, что она королева, а кенар – ее сын, принц Голди, и они вместе путешествуют по миру и с ними происходит много всего интересного. Принц Голди был красавцем и носил платья золотого и черного бархата.

Позже для Голди купили подругу Дафну – невзрачную и неловкую коричневую канарейку, чуть ли не в два раза больше Голди. Дафна не стала такой же ручной, она проливала воду из блюдца и опрокидывала предметы, на которые садилась, за что папа прозвал ее Сюзанной.

Иногда Сюзанна забавы ради шуровала прутиком в клетке у птичек, чтобы «посмотреть, что они будут делать». Канарейки боялись ее и при приближении горничной от страха начинали биться о прутья клетки. Сюзанна любила дурацкие шутки. Найдя в мышеловке мышиный хвост, она покатывалась со смеху.

Сюзанна обожала Селию и даже пробовала играть с ней. Она пряталась за занавеской, а потом выскакивала оттуда с воплем «Бо!», что Селия находила довольно глупым. Признаться, шумная и неповоротливая Сюзанна ей не очень нравилась. Не то что миссис Раунсуэлл, кухарка. Раунси, как Селия называла ее, была огромной, величественной женщиной, олицетворением самого спокойствия. Невозможно было себе представить, чтобы она суетилась или спешила. По кухне она двигалась неторопливо, с достоинством исполняя ритуал приготовления пищи. Стол она накрывала строго в назначенное время. Раунси была лишена воображения. Всякий раз, когда мама спрашивала, что она собирается приготовить на обед, Раунси неизменно отвечала:

– Цыпленка и имбирный пудинг, мэм.

Несмотря на то что Раунси умела готовить суфле, рагу, волован[1]1
  Волован – слоеный пирог, начиненный мясом, рыбой или грибами (фр.).


[Закрыть], все виды тортов и пирожных и самые изысканные французские блюда, ничего, кроме цыпленка и имбирного пудинга, она не предлагала.

Селия любила ходить на кухню. Кухня, как и сама кухарка, поражала ее величиной, чистотой и тишиной. Челюсти миссис Раунсуэлл, царящей в этом пространстве и чистоте, беспрерывно двигались – она не переставала есть. Кусочек того, кусочек этого, и так все время.

– И зачем же вы пришли, мисс Селия? – вопрошала Раунси.

И с загадочной улыбкой шествовала к шкафчику, открывала жестяную банку, и в сложенные ковшиком руки Селии сыпались изюм, курага или миндаль. Иногда она получала ломтик хлеба с патокой, или кусочек клубничного пирога, или еще что-нибудь.

Селия мчалась со своим лакомством в дальний угол сада. Там, под садовой стеной, среди кустов, она превращалась в принцессу в изгнании, которую под покровом ночи верные друзья снабжают пропитанием.

Наверху в детской сидела за шитьем няня. Хорошо, что в саду нет прудов, колодцев и других опасностей, и мисс Селия может там спокойно играть, в то время как она, няня, сидит себе, шьет и вспоминает. Она с нежностью думала о маленьких Стреттонах – сейчас они все взрослые, о мисс Лилиан – она уже невеста, о мастере Родерике и мастере Филе – оба учатся в Винчестере… Память возвращала ей чудесные годы, когда ее воспитанники были детьми…

7

Однажды случилось страшное – исчез Голди. Он был таким ручным, что дверцу его клетки оставляли открытой. Кенар порхал по детской, садился на голову няни и принимался теребить ее чепец. Няня ворчала:

– Ну-ну, мастер Голди, перестаньте. Так не годится.

Тогда он, перелетев к Селии на плечо, брал семечко у нее из губ. Голди был совсем как испорченный ребенок: если на него не обращали внимания, он, сердясь, громко и обиженно верещал.

И в одно ужасное утро Голди пропал. Окно детской было распахнуто. Голди, наверное, вылетел на улицу.

Селия проплакала до вечера. Тщетно мама и няня пытались ее утешить.

– Он вернется, деточка.

– Он просто решил погулять. А мы повесим его клетку за окно, чтобы он ее видел и не потерялся.

Все было впустую. Большие птицы заклевывают канареек до смерти – кто-то говорил Селии об этом. Мертвый Голди лежит где-то под кустом, и его не вернешь. Она больше никогда не почувствует, как маленький клювик нежно пощипывает ее щеку. Слезы лились сплошным потоком. Селия отказалась от обеда и от ужина. Клетка за окном оставалась пустой.

Наконец подошло время сна. Всхлипывая, Селия лежала в своей белой кроватке. Рядом сидела мама. Селия крепко сжимала мамину руку. Она не хотела, чтобы рядом была няня, сказавшая, что папа купит ей другую птичку. Мама же все понимала. Селии нужна не просто птичка – есть же Дафна, – а Голди, ее Голди! Она любила Голди, и вот теперь его заклевали до смерти. Она еще сильнее стиснула мамину руку. В ответ мама накрыла ее пальчики другой рукой.

И тут в тишине, нарушаемой только прерывистыми вздохами Селии, раздался легкий шорох маленьких крыльев.

Мастер Голди спорхнул вниз с карниза, где он спокойно просидел целый день. Селия на всю жизнь запомнила невообразимую радость того волшебного момента.

С тех пор в семье повелось ссылаться на этот случай, когда кто-то начинал слишком беспокоиться:

– А помнишь, что было, когда Голди сидел на карнизе?

8

Кошмар про Стрелка стал еще страшнее.

Сон начинался хорошо, даже счастливо, как будто праздник или пикник. И вдруг, в разгар веселья, Селии становилось не по себе. Что-то было не так. Что? Ну конечно, Стрелок. Но теперь он не был собой, а был одним из гостей.

Самое жуткое, что он мог превратиться в кого угодно. Селия озиралась вокруг. Все были веселы, болтали и смеялись. И тут она догадывалась, кто это. Это могла быть мама, или папа, или няня. Говоря с мамой, Селия смотрела ей в лицо и видела его стальные глаза, а в рукаве маминого платья замечала – о ужас! – отвратительный обрубок вместо руки. Это не мама! Это Стрелок! Она кричала от страха и просыпалась.

Никто – ни мама, ни няня – не понимали, чего она боится. Когда она пересказывала свой сон, он уже не казался страшным.

– Ничего, детка, это только сон. Поворачивайся на другой бок и засыпай, – говорили ей. – Он не вернется.

А Стрелок возвращался.

Лежа в темноте, Селия отчаянно твердила про себя:

– Нет, мама – не Стрелок. Мама это мама. Я знаю, что мама – не Стрелок.

Но ночью, в неверном царстве теней и снов, так легко ошибиться. Все могло быть не тем, чем казалось, – это-то и пугало Селию.

– Сегодня ночью мисс Селии опять приснился кошмар, мэм, – докладывала утром няня.

– Какой кошмар?

– Какой-то человек с ружьем, мэм.

– Нет, мама, – уточняла Селия, – не человек с ружьем, а Стрелок.

– Ты боялась, что он тебя застрелит? Да, детка?

Селия качала головой. Объяснить она не могла.

Мама не заставляла ее объяснять. Она просто говорила:

– Мы все тебя любим. Здесь тебя никто не обидит.

Мама знала, чем утешить.

9

– Няня, что это за слово вон там на рекламе?

– «Утешение», детка. «Чашка нашего чаю принесет вам утешение».

И так каждый день. У Селии развился ненасытный интерес к словам. Она уже знала буквы, но мама не торопилась учить ее чтению. Мама была уверена, что рано начинать читать – вредит здоровью.

– До шести лет – никаких книг.

Но действительность часто противоречит теории воспитания. Когда Селии исполнилось пять с половиной, она уже читала все сказки на полках детской и почти все слова в рекламах. Иногда слова приводили ее в замешательство. Тогда она спрашивала у няни, показывая ей слово в книге:

– Няня, что оно значит, я не помню: «жадный» или «глупый»?

Писать Селия научилась гораздо позже, чем читать, и поэтому всю жизнь писала с ошибками.

Селия всей душой полюбила чтение. Ей открылся целый новый мир, мир, населенный феями, колдунами, домовыми и троллями. Особенно ей нравились сказки. Настоящие истории о настоящих детях не нравились совсем.

У Селии было мало знакомых сверстников, потому что их дом стоял на отшибе. Иногда в гости приходила Маргарет Маккрей – девочка годом старше Селии. Селию тоже приглашали в гости к Маргарет, но в этом случае она неизменно упиралась.

– Почему ты не любишь ходить к Маргарет? Разве она тебе не нравится? – спросила однажды мама.

– Нет, нравится.

– В чем же тогда дело?

– Она стесняется, – презрительно скривился Сирил.

– Странно, что она не хочет играть с другими детьми, – сказал папа. – Это противоестественно.

– Может быть, Маргарет дразнит ее? – предположила мама.

– Нет! Нет! – закричала Селия и расплакалась.

Она не умела объяснить. А между тем причина была проста. У Маргарет выпали передние зубы, и она ужасно шепелявила – Селия почти не понимала, что она говорит. Кульминация наступила однажды на прогулке, когда Маргарет решила рассказать Селии «офень интефефную фкафку пфо пфинцеффу и отфафленный пфяник». Селия слушала, терзаемая ужасными мучениями. Иногда Маргарет, прервав рассказ, интересовалась:

– Ну фто, нфавитфя?

Селия, героически утаивая факт полного своего невежества, старалась изобразить на лице одобрение. А про себя она молила Бога, чтобы все это скорее закончилось: «Пожалуйста, Господи, пусть я скорее буду дома. Пожалуйста, пусть она не узнает, что я не понимаю».

Позволить Маргарет догадаться о том, что ее речь непонятна, было бы верхом жестокости. Она не должна была знать.

Спокойствие Маргарет стоило Селии титанических усилий. Домой она пришла бледная и в слезах. Все подумали, что ей не нравится Маргарет. На самом деле все было наоборот. Селия слишком любила Маргарет, чтобы ее обижать.

Никто не понимал. Никто. Селии было одиноко и страшно.

10

По четвергам Селию отводили в танцевальный класс. Попав туда в первый раз, она испугалась. Зал был полон детей – больших девочек в блестящих шелковых платьях.

Посреди зала, натягивая длинные белые перчатки, стояла мисс Макинтош – фея, внушающая благоговение и одновременно вызывающая любопытство. Мисс Макинтош была очень высокой – «самой высокой на земле», подумала Селия. (Впоследствии девочка была страшно разочарована, обнаружив, что рост учительницы танцев лишь чуть выше среднего. Эффекта она добивалась при помощи юбок с воланами, прямой осанки и несгибаемого характера.)

– А вот и Селия, – пропела мисс Макинтош. – Мисс Тендерден?

Мисс Тендерден, особа не первой свежести, которая превосходно танцевала, но не имела характера, с готовностью поспешила на зов. Она забрала Селию и поставила в шеренгу малышей, тянущих эспандеры – голубые резиновые ленты с ручками на концах. После эспандеров их учили танцевать польку. Затем они, сидя на полу, смотрели, как большие девочки в переливающихся костюмах исполняют танец с тамбуринами.

Когда объявили лансье, к Селии подошел маленький мальчик с темными несчастными глазами:

– Послушайте, давайте танцевать вместе.

– Я не могу, – вздохнула Селия. – Я не умею.

– Как жаль.

Над ней склонилась мисс Тендерден:

– Не умеешь? Будешь учиться. Вот твой партнер.

«Партнер» был рыжий и весь в веснушках. Темноглазый мальчик и его партнерша встали напротив. Когда в середине они встретились, он укоризненно произнес:

– А говорили, что не умеете.

Селию пронзило острое сожаление, которое впоследствии ей придется испытать не раз. Как же ему объяснить? Как сказать, что она очень хочет танцевать с ним, что все это недоразумение? Так Селия допустила просчет, роковой для многих женщин, – она ошиблась в выборе партнера.

Танец развел их. Потом они еще раз встретились в общем круге, но мальчик только с упреком взглянул на нее и сильно сжал ей руку.

Больше он не приходил в танцевальный класс. И Селия даже не узнала, как его зовут.

11

Когда Селии исполнилось семь лет, няня ушла от них. У няни была сестра – еще старше, чем сама няня, и эта сестра тяжело заболела, и няне пришлось за ней ухаживать.

Селия неутешно рыдала. Когда няня уехала, девочка своим корявым почерком стала каждый день писать ей короткие письма. Сочинять письма было ужасно трудно, но Селия не жалела труда.

Мама сказала ей:

– Детка, не стоит писать так часто. Няня от тебя этого не ждет. Два раза в неделю будет вполне достаточно.

Селия упрямо замотала головой:

– Няня может подумать, что я ее забыла. А я не забуду ее – никогда.

Мама сказала папе:

– Она слишком привязчива.

– Да уж, – усмехнулся папа, – не то что мастер Сирил.

Сирил писал из школы домой, только если его заставляли или если ему было что-нибудь нужно. Но делал это в такой очаровательной манере, что все прегрешения тотчас ему прощались.

То, что Селия долго не может примириться с отъездом няни, беспокоило маму.

– Это ненормально, – говорила она, – в ее возрасте дети быстро все забывают.

Место няни оставалось свободным. Вечером Сюзанна купала девочку, а утром поднимала – и все. Одевшись, Селия шла в спальню к маме. Мама всегда завтракала в постели. Съев тост с джемом, Селия принималась пускать маленькую фарфоровую уточку в маминой ванне. Рядом была комната папы. Он иногда звал Селию к себе и давал ей пенни, который отправлялся затем в маленькую деревянную шкатулку. Шкатулка наполнялась, и ее содержимое высыпали в большую копилку. Селия ждала, когда копилка будет полна, чтобы купить что-нибудь замечательное на собственные деньги. Мечтать о том, что она купит, было любимым занятием Селии. Объекты вожделения менялись каждую неделю. Прежде всего это был большой черепаховый гребень для мамы. Он так красиво смотрелся бы в ее черных волосах! Однажды, показав на такой гребень, лежавший в витрине магазина, Сюзанна благоговейно прошептала:

– Знатная дама должна это иметь.

Селия запомнила. Потом ей хотелось плиссированную юбку из белого шелка – для танцев. Такие юбки носили только девочки старшей группы, но ведь Селия тоже будет когда-нибудь в старшей группе. Еще – туфельки из чистого золота (она не сомневалась, что такие бывают), и летний домик в лесу, и пони. Одна из этих волшебных вещей появится у нее, когда большая копилка наполнится доверху.

Днем Селия играла в саду. Катая по дорожке обруч, она представляла его всеми средствами передвижения по очереди: от почтового дилижанса до железнодорожного экспресса. Она осторожно и неумело лазала по деревьям, забиралась в густой кустарник, где можно было затаиться и без помех предаваться мечтам. Если шел дождь, Селия читала или раскрашивала номера «Queen». После обеда они забавлялись с мамой: строили «дома» из покрывал и стульев, играли в паровозики, надували шары, – мама была неистощима на выдумки.

Утром Селия «занималась», с полным ощущением важности происходящего. Арифметике ее обучал папа. Селия любила арифметику и любила, когда папа говорил:

– У девочки математический склад ума. Она не станет считать на пальцах, как ты, Мириам.

– Да, – смеялась мама, – для меня все эти числа – темный лес.

Сначала Селия одолела примеры на сложение, вычитание, умножение и деление, а потом начались «Задачи». Селия обожала решать задачи. В них были мальчики, яблоки, овцы, пироги и рабочие. Пусть эти персонажи служили лишь маскировкой для четырех арифметических действий, Селии все равно нравилось. После арифметики она занималась чистописанием. На первой строчке тетрадной страницы мама записывала какое-нибудь предложение, а Селия должна была переписывать это предложение до конца страницы. Селия была равнодушна к чистописанию, но иногда мама придумывала что-нибудь смешное, вроде «рыжий Рикки рыскал в риге», и тогда Селия смеялась до колик. Затем нужно было написать еще страницу простых коротких слов, что у Селии выходило с трудом. От большого усердия она вставляла в слова лишние буквы, изменяя их до неузнаваемости.

Вечером, когда Селия после ванны уже лежала в постели, в детскую приходила мама подоткнуть ей одеяло. И потом Селия старалась лежать смирно, чтобы утром все было так, как сделала мама, но этого ей никогда не удавалось.

– Оставить тебе свет, детка? – спрашивала мама перед уходом. – Хочешь, я не буду закрывать дверь?

Селия отказывалась – темнота ее не пугала. Наоборот, в темноте ей было спокойно и уютно.

– Надо же, ты не боишься темноты, – дивилась Сюзанна, – а вот моя маленькая племянница орет как резаная, когда выключают свет.

Про себя Селия уже давно решила, что эта пресловутая Сюзаннина племянница, должно быть, круглая дура. Бояться темноты? Единственное, чего действительно стоит бояться, – так это кошмаров, потому что в кошмарах обыкновенные вещи кажутся не тем, что они есть на самом деле. Увидев во сне Стрелка, Селия вскакивала и скорее бежала к маме. В детскую они возвращались вдвоем, и мама, сидя у нее на постели, приговаривала:

– Я с тобой, детка, я с тобой. Тут нет никакого Стрелка.

И Селия засыпала, зная, что мама рядом и все хорошо. Несколько минут спустя она уже бродила по берегу реки, рвала первоцветы и удивлялась:

– А я думала, здесь – железная дорога!

II. За границей

1

Однажды мама сообщила Селии очень приятную и неожиданную новость: они едут за границу, во Францию.

– И я поеду?

– Да, детка, и ты.

– И Сирил?

– Да.

– А Сюзанна и Раунси?

– Нет, они останутся дома. Только папа, я, ты и Сирил. Папа не очень хорошо себя чувствует, и врачи советуют ему провести зиму там, где тепло.

– А во Франции тепло?

– На юге – да.

– А как там, на юге?

– Ну… Там есть горы, а на горах – снег.

– А почему снег?

– Потому что горы очень высокие.

– Высокие? Какие?

И мама стала объяснять, насколько высокими бывают горы на юге. Но Селия все равно плохо себе это представляла. Здесь она взбиралась на Вудбери Бикон, до вершины которого нужно было идти не меньше получаса, но Вудбери Бикон вряд ли мог считаться горой.

Сборы были очень приятными и волнующими. Особенную радость Селии доставил ее первый в жизни чемодан темно-зеленой кожи. Внутри она обнаружила бутылочки, карманчики для зубной щетки, расчески и для одежной щетки, и даже дорожные часы и дорожную чернильницу! Такой роскошной вещи у Селии еще не было.

Путешествие оказалось чрезвычайно увлекательным. Сначала они плыли через Па-де-Кале. Мама лежала внизу в каюте, а Селия, как взрослая, вместе с папой и Сирилом оставалась на палубе. Франция поначалу Селию разочаровала – ничего особенного, все как в Англии. Но потом она увидела носильщиков в синей униформе, говорящих по-французски, и странный высокий поезд, который повез их на юг из Кале. Больше всего Селию поразил тот факт, что они должны будут спать в этом поезде. Они с мамой заняли одно купе, а Сирил и папа – соседнее. Шестнадцатилетний Сирил, конечно, притворялся бывалым путешественником и делал вид, что его ничто не трогает и не удивляет. Но и он не сумел скрыть любопытства и восторга, охвативших его при виде огромного французского паровоза.

Селия допытывалась у мамы:

– И там правда будут горы?

– Будут, детка.

– Очень-очень высокие?

– Очень-очень.

– Выше, чем Вудбери Бикон?

– Гораздо выше.

Закрыв глаза, Селия попыталась представить горы – огромные холмы, – такие огромные, что не видно, где они кончаются.

– Что с тобой, детка? Шею свело? – спросила мама.

– Нет. Я воображаю горы.

– Вот дурочка, – хмыкнул Сирил.

Предстояло еще провести восхитительную ночь в поезде, а утром, проснувшись, они будут на Юге Франции.

В десять часов утра поезд прибыл в По. В купе набились носильщики и стали вытаскивать их багаж – не меньше дюжины чемоданов и несчетное количество сумок и сумочек. Мама отдала распоряжение насчет вещей, все сели в такси и поехали в гостиницу. Селия отчаянно крутила головой.

– Где же горы, мама?

– Вон там, посмотри. Видишь снежные вершины?

Ах, вот это… Низко над горизонтом тянулась зигзагообразная полоска, словно вырезанная из белой бумаги. А где же величественные громады, поднимающиеся в небо на невообразимую высоту?

– Ох, – только и сказала Селия.

Какое разочарование!

2

Впрочем, Селия быстро оправилась от удара и наслаждалась жизнью в По. Французская кухня была чудесной. Обедали за необычно длинным столом. Обед под странным названием «табльдот» состоял из различных экзотических блюд. В гостинице жили еще двое детей, сестры-близнецы годом старше Селии – Барбара и Беатриса. Они быстро подружились. Селия, все восемь лет своей жизни считавшаяся примерной девочкой, впервые озорничала на всю катушку. Они ели апельсины на балконе, а корки швыряли в прохожих. Когда прохожие поднимали головы, чтобы посмотреть, кто это хулиганит, девочки ныряли в глубину комнаты. Они сыпали соль и перец на тарелки для табльдота, чем страшно досаждали старому метрдотелю Виктору. Спрятавшись в нише под лестницей, они длинными павлиньими перьями щекотали ноги проходящим. Однажды их проделки довели злющую горничную с верхнего этажа до белого каления. Они незаметно вошли за ней в маленькую кладовку, где хранились швабры, ведра и тряпки. Горничная обернулась и, увидев детей, обрушила на них поток французских ругательств. Они слегка оторопели, хотя и не поняли ни слова. И тут коварная женщина проскочила мимо девочек и, хлопнув дверью, замкнула ее с обратной стороны. Проказницы оказались в ловушке.

– Вот мы и попались, – горько констатировала Беатриса. – Интересно, выпустит она нас когда-нибудь или нет?

Пленницы угрюмо переглянулись. Глаза Барбары блестели решимостью.

– Мы должны что-то придумать. Какой стыд, что эта корова нас провела. – Барбара была заводилой.

Единственное окно кладовой представляло собой узкую щель в стене, закрытую ставнями. С трудом им удалось открыть ставни.

– Не такие уж мы и толстые, чтобы в него не пролезть. Селия, посмотри, есть что-нибудь с той стороны? – распорядилась Барбара.

– Здесь карниз. Кажется, по нему можно пройти, – доложила Селия, выглянув наружу.

– Здорово! Корова умрет от изумления, когда увидит, что мы сбежали, – воскликнула Барбара. – Пошли!

Они по очереди протиснулись в окно и двинулись по карнизу. Это был водосточный желоб примерно фут в ширину и два дюйма в толщину, который тянулся вдоль всего здания на высоте пятого этажа.

Дама в номере 54 послала вежливую записку даме из номера 33. В записке она интересовалась, знает ли мадам, что ее девочка вместе с девочками мадам Оуэн гуляет по карнизу под крышей гостиницы. Переполох, который затем последовал, был, по мнению Селии, большой несправедливостью по отношению к ней. Ей ведь никогда не говорили, что нельзя ходить по карнизам.

– А что, если бы ты сорвалась и разбилась насмерть?

– Да что ты, мама! Там полно места – двоим хватит разойтись.

Инцидент сохранился в памяти Селии примером того, как взрослые умеют делать из мухи слона.

3

Мама и папа хотели, чтобы Селия училась французскому. К Сирилу каждый день приходил молодой француз. Для Селии пригласили девушку, которая тоже должна была гулять с Селией и говорить по-французски. Девушка на самом деле была англичанкой, дочерью английского книготорговца, но с рождения жила в По, и французский язык был для нее как родной.

Мисс Лидбеттер производила впечатление чрезвычайно утонченной молодой особы. Изъясняясь по-английски, она жеманничала и сюсюкала.

– Посмотри, Селия, моя сладкая, вон магазин, где продают хлеб – boulangerie.

– Да, мисс Лидбеттер.

– А вон маленький песик переходит дорогу. Un chien qui traverse la rue. Qu’est-ce qu’il fait? Это значит «что он дела…».

Здесь мисс Лидбеттер стыдливо осеклась. Собаки – грубые животные, не способные щадить чувства утонченных молодых леди. Вот и этот «песик», остановившись посреди дороги, занялся кое-чем, от чего мисс Лидбеттер бросило в краску.

– Я не знаю, как это по-французски, – сказала Селия.

– Давай посмотрим в другую сторону, – быстро затараторила наставница. – Видишь церковь напротив? Voilà une église.

Во время этих прогулок Селия изнывала от скуки. Промучившись так полмесяца, она попросила маму избавить ее от мисс Лидбеттер, что и было исполнено.

– Такая оказалась зануда, – сказала мама папе, – любое развлечение превратит в тоску зеленую.

Папа одобрил. Он вообще считал, что к Селии нужно пригласить настоящую француженку. Селии этого не хотелось – как и подобает англичанке, она с подозрением относилась ко всем иностранцам. Впрочем, если только для прогулок…

Мама обещала, что мадемуазель Моро (какая смешная фамилия) обязательно ей понравится.

Мадемуазель Моро была высокой полной женщиной. Она носила платья, состоящие из бесчисленных маленьких и больших пелерин и пелеринок, которые развевались вокруг нее, когда она двигалась, и смахивали на пол мелкие предметы. Этим она напоминала Сюзанну.

Мадемуазель Моро обладала пылким темпераментом.

– Oh, la chère mignonne![2]2
  Милая малышка! (Фр.)


[Закрыть] – вскричала она, увидев Селию. – La chère petite mignonne!

Она бухнулась на колени перед Селией и радостно рассмеялась прямо ей в лицо. Селия оставалась по-английски сдержанной и бесстрастной. Поведение француженки вызывало у нее лишь недоумение.

– Nous allons nous amuser. Ah, comme nous allons nous amuser![3]3
  Будем веселиться. Ах, как мы будем веселиться! (Фр.)


[Закрыть]

Снова начались прогулки. Мадемуазель Моро болтала без остановки, а Селия покорно сносила всю эту тарабарщину, хотя и не понимала ни слова. Мадемуазель была очень добра, и чем добрее она становилась, тем сильнее Селия ее ненавидела.

Через десять дней Селия простудилась. Ее слегка знобило, и мама предложила:

– Останься сегодня дома, а мадемуазель придет сюда.

– Нет, нет! – закричала Селия. – Я не хочу, чтобы она приходила.

Мама посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.

– Хорошо, детка.

– Скажи, чтобы она вообще больше не приходила, – потребовала Селия.

В этот момент дверь распахнулась, и в гостиную, шелестя пелеринами, вплыла мадемуазель.

Мама заговорила с ней по-французски. В ответ мадемуазель разразилась потоком сочувственных восклицаний.

– Ah, la pauvre mignonne[4]4
  Бедная малышка (фр.).


[Закрыть], – вскричала она, выслушав маму, и плюхнулась на диван рядом с Селией. – La pauvre, pauvre mignonne.

Селия бросила на маму умоляющий взгляд. Она корчила страшные гримасы, которые означали: «Ну, прогони ее, пожалуйста». Мадемуазель, к счастью, не видела. Она успела уже опрокинуть вазу с цветами и была целиком поглощена тем, что с жаром приносила извинения. Когда она, наконец, удалилась, мама ласково упрекнула:

– Зачем ты так гримасничала? Мадемуазель Моро хотела сделать как лучше. Она могла бы обидеться.

– Разве она понимает? Я ведь гримасничала по-английски.

К изумлению Селии, мама долго чему-то смеялась.

Вечером Мириам сказала мужу:

– Эта женщина тоже Селии не понравилась. Мне кажется, сегодня у портнихи я видела подходящую девушку. Не поговорить ли с ней?

Женни – так звали девушку – была ученицей портнихи и помогала клиентам на примерке. Ей было девятнадцать лет, у нее были темные волосы, тщательно убранные в шиньон, курносый нос и пухлые розовые щеки. Когда английская дама подошла и спросила, не хочет ли Женни отправиться в Англию, она растерялась. Это зависит от Maman, сказала она. Мириам взяла у нее адрес. Родители Женни содержали небольшое чистенькое кафе. Мадам Буже с удивлением выслушала Мириам. Женни – и присматривать за маленькой девочкой? Но Женни еще слишком юна, к тому же застенчива и нерасторопна. Может быть, Берти, ее старшая сестра? Но дама хотела именно Женни. Для консультации был призван месье Буже. Он сказал, что они не должны мешать Женни. Да и деньги дама обещала платить гораздо большие, чем те, что дочка получала у портнихи.

Три дня спустя Женни, взволнованная и гордая, приступила к новым обязанностям. Она ни слова не знала по-английски и немного боялась своей подопечной. Выучив одну фразу, она кое-как произнесла при встрече:

– Доброе утро, ми-ис.

Увы, у Женни был такой акцент, что Селия ничего не разобрала. Утренний туалет проходил в молчании. Селия и Женни словно обнюхивали друг друга, как это делают незнакомые собаки.

– Мама, а Женни совсем не говорит по-английски? – спросила Селия за завтраком.

– Совсем.

– Как интересно.

– Она тебе понравилась?

Селия на минутку задумалась.

– У нее такое смешное лицо. Скажи ей, чтобы она сильнее нажимала на гребень, когда расчесывает мне волосы.

К концу третьей недели Женни и Селия научились понимать друг друга. Еще через неделю во время прогулки они встретили стадо коров.

– Mon Dieu! – закричала Женни. – Des vaches, des vaches. Maman, maman![5]5
  Боже мой! Коровы, коровы. Мама, мама! (Фр.)


[Закрыть]

Схватив Селию за руку, она потащила ее прочь.

– Что случилось? – удивилась Селия.

– J’ai peur des vaches[6]6
  Я боюсь коров (фр.).


[Закрыть].

Селия взглянула на нее с улыбкой:

– Если нам попадутся еще коровы, прячься за меня.

С того дня они стали настоящими друзьями. Женни умела развеселить. Она сшила одежду для кукол Селии и разыгрывала с ними сценки. Куклы были: горничная (препротивная), maman, papa – военный с закрученными усами – и трое непослушных детей. Однажды Женни устроила спектакль, в котором они исповедовались кюре в своих грехах, а он налагал на них страшные проклятия. Селия, во время представления визжавшая от восторга, потребовала бисов.

– Non, non, мисс, c’est très mal ce que j’ai fait là[7]7
  Нет, нет… я очень плохо поступила (фр.).


[Закрыть].

– Pourquoi?[8]8
  Почему же? (Фр.)


[Закрыть]

Женни объяснила:

– Я посмеялась над кюре, а это грех.

– Ну, пожалуйста, Женни, повтори еще, это так смешно.

И добрая Женни, рискуя навлечь на себя гнев Божий, уступила ее просьбе. Причем во второй раз получилось еще смешнее.

Селия теперь знала все о семье Женни. Берти была trés serieuse[9]9
  Очень серьезной (фр.).


[Закрыть], Луис – si gentil[10]10
  Такой вежливый (фр.).


[Закрыть], Эдуар – spirituel[11]11
  Остроумный (фр.).


[Закрыть], la petite[12]12
  Малышка (фр.).


[Закрыть] Лиза недавно в первый раз ходила к причастию. Еще был кот – такой умный, что спал в кафе среди стеклянной посуды и ни разу ничего не разбил. Селия в свою очередь рассказала Женни о Голди, Раунси и Сюзанне, а также о том, как они вместе будут играть в саду, когда приедут в Англию. Женни никогда не видела моря. Предстоящая поездка на пароходе из Франции в Англию пугала ее.

4

Однажды во время прогулки, когда они с папой проходили мимо небольшого открытого кафе, папу окликнули:

– Джон! Черт возьми, это же Джон!

– Бернард!

Вскочив из-за столика, к ним бросился большой, с виду не очень трезвый человек и схватил папу за руку.

Оказалось, это мистер Грант, старый знакомый папы, с которым они не виделись несколько лет. Семья Грантов жила в другой гостинице, но после обеда они встречались где-нибудь, чтобы выпить кофе.

Таких прелестных женщин, как миссис Грант, Селия еще не видела. У миссис Грант были чудесные ярко-синие глаза, точеное личико и звонкий голосок. В золотистых волосах, уложенных в замысловатую прическу, уже мелькала седина. Селия немедленно придумала новый персонаж по имени королева Марис. Обожаемая своими подданными, королева Марис внешне была, конечно, вылитая миссис Грант. Она пережила три покушения, но всякий раз ее спасал молодой человек Колин, за свою преданность возведенный в рыцари. Королева Марис носила одежды из зеленого бархата, а ее голову украшала серебряная корона с алмазами.

Мистер Грант не удостоился роли короля. Нельзя сказать, что Селии он не нравился, но у него было слишком толстое и красное лицо – совсем не такое, как у папы. Красивый папа носил каштановую бороду. Смеясь, он имел привычку запрокидывать голову, а борода при этом торчала вверх. Папа всегда смешно и по-доброму шутил, а мистер Грант, случалось, откалывал такие шутки, от которых всем становилось неловко.