Текст книги "Замри, умри, воскресни"

«КНИЖНЫЕ ИЗВЕСТИЯ», 2 МАРТА

Рекордная сделка

«Как сообщается, дебютный роман Натана Фрея „Любовь под паранджой“, действие которого происходит в Афганистане, был продан редактору Олив Лидди из издательского дома „Садерн Кросс“ за рекордную сумму в 1, 12 миллиона фунтов. Это самый высокий гонорар за первую книгу в истории британского издательского дела. Мисс Лидди охарактеризовала роман начинающего писателя как „книгу десятилетия“. Работая над книгой, Натан Фрей, в прошлом школьный учитель, полгода провел в Афганистане инкогнито, под видом женщины. Продажа была осуществлена литературным агентом из „Липман Хейга“ Жожо Харви. Это не первая ее удача за последнее время. Она также представляет интересы Миранды Ингланд, чей четвертый роман на этой неделе занимает первую строчку в хит-параде массового читательского рынка. Другой претендент на книгу Фрея, Таня Тил из издательства „Докин Эмери“, по поводу своей неудачи сказала, что испытывает глубокое отчаяние».

Отчаяние – это метко сказано, подумала Жожо. Когда накануне она позвонила Тане, чтобы сообщить неутешительную новость, та заплакала в трубку. Самое неприятное в работе агента – что ты вынужден людям отказывать, но что поделаешь: побеждает всегда только один.

– Мэнни, ты не мог бы сбегать за тортом?

– Праздновать будем?

– Нет, сегодня придет Луиза, принесет девочку показать.

– Луиза? – Мэнни опешил, но быстро взял себя в руки. – Может, заодно скажет мне, куда запихнула контракт Миранды Ингланд? А вы еще говорите, она четко работает!

Пятница, 9:45

В дверь постучал Джослин Форсайт.

– Сердечнейшие поздравления, дорогуша!

– Спасибо.

– Все на мази? Рекламный тираж и так далее?

– Практически. Тольку пленку осталось повесить,

– Пленку? О нет!

– Опять что-то из полицейского прошлого?

– Нет. Это из лексикона пожарных.

Он с нетерпением ждал разъяснений, и Жожо сказала:

– Когда пожар уже потушен, надо сберечь дом, поэтому окна завешиваются полиэтиленовой пленкой.

– Пленка. Чудесно.

Следующим явился Джим Свитман, озаривший кабинет своей ослепительной улыбкой.

– Мои поздравления. Было бы неплохо подумать и о правах на экранизацию.

– Хочешь сказать, мне предстоит командировка в Лос-Анджелес?

– Не исключено. Как у тебя с гольфом?

– С гольфом?

– Да. Чтобы общаться с этими киношными воротилами, надо уметь играть в гольф.

Пятница, 10:56

– Вижу, повезло тебе, красотка.

Жожо подняла голову. В дверях кабинета стоял Ричи Гант. Она отложила ручку.

– Что? Это ты о моей сделке в миллион сто двадцать тысяч?

– Вот это везуха!

– Да уж, – просияла Жожо. – И позволь тебе заметить, чем усерднее я работаю, тем больше мне везет.

Он пошевелил губами, но ничего не сказал. Видно было, его терзают эмоции.

– Ну, ничего, ничего. – Жожо наклонила голову набок. – Обнимать не нужно.

Она бросила взгляд на часы.

– Ладно. Пора на летучку. Давай провожу. – Она положила было руку ему на плечо, но он увернулся и зашагал прочь.

На летучке только и разговору было что о сделке Жожо – «книга десятилетия»! Особенно радовались партнеры – им-то твердый процент светит. Но восхищались и рядовые агенты – все, кроме Ричи Ганта.

– И сколько у нас на сегодня книг десятилетия? Не меньше шести, – заметил он.

Повисла неловкая пауза. Зависть испытывали все, но у большинства хватало ума ее не показывать.

– Это неспортивно! – возмутился Дэн Суон.

– А ты чего ждал? – странным, придушенным голосом отозвался Джослин Форсайт. – Он же тут новичок. И лучше бы нам было от него побыстрей отпачкаться.

– Не отпачкаться, а отмазаться, – шепотом поправила Жожо, пока коллеги изумленно взирали на старика Джослина.

Пятница, после обеда

Начиная с половины третьего женская часть работников «Липман Хейга» стали набиваться в кабинет Жожо – даже Лобелия Френч и Аврора Холл на время забыли о своей неприязни к Жожо. Все тащили с собой крошечные носочки, розовые ползунки, хлопчатобумажные переднички и кукольного размера футболочки с блестящими принцессами.

– Не хотелось бы тебе для себя такие получить? – вздохнула Пэм.

– Всегда хотелось.

И тут в дверях возникла принцесса и с порога закричала:

– Прии-веет!

– Что с волосами? – ахнула Жожо. Всегда коротко остриженные, волосы у Луизы отросли настолько, что пышно обрамляли сразу помолодевшее лицо.

– Сюда смотри! – Луиза показала на сверток, притороченный к ее груди. – Что там волосы? Как тебе этот детеныш?

– Покажи! – завопила Пэм.

– Прошу выстроиться в очередь, – сказала Жожо. – Я первая. Я торт купила – значит, все после меня. Привет, зайчик. – Она нагнулась и поцеловала Луизу. – Поздравляю тебя. Дай подержать.

– Поздоровайся с тетей Жожо. – Луиза передала ребенка.

– Ох ты! – Жожо вгляделась в крошечное личико, поразилась черным ресницам и еще не фокусирующим синим глазенкам.

– Красивая, скажи? – спросила Луиза.

– Очень. И очень вкусно пахнет. – Малышка пахла пудрой и молоком. По правде сказать, Луиза тоже всегда так пахла – вокруг нее вечно витало облако «Диора».

– А можно теперь мне? – взмолилась Пэм.

– И мне! – подхватила Ольга Фишер.

Пока все кудахтали над малышкой, Мэнни раздавал торт и бросал на Луизу косые взгляды.

– Луиза, – вслух обратился он, – раз уж вы здесь, не поможете нам найти контракт с Мирандой Ингланд? Не припомните, где он может быть?

– М-мм… – рассеянно заулыбалась. – Миранда – как?

– Миранда Ингланд. Последний из подписанных, ею контактов. Куда вы его положили, не помните?

Еще одна рассеянная улыбка.

– Не имею представления.

«И иметь не хочу», – заметила про себя Жожо. Потом явился Марк, и женское общество расступилось, чтобы дать ему дорогу.

– Поздравляю, – поцеловал он Луизу и посмотрел на малышку. – Вижу, на мамочку похожа.

– Подержать не хочешь?

Марк бережно взял Стеллу и подержал на руках, потом улыбнулся и тихонько сказал:

– Привет, красавица.

О господи! Торт замер на полпути к губам Жожо, после чего вернулся на бумажную тарелку.

– Я влюбился, – сказал Марк, поглаживая лобик Стеллы, а Луиза рассмеялась и сказала:

– Жаль, но вынуждена оставить вашу теплую компанию.

– Как, уже? – вскричали все.

– Я приехала на автобусе, чтобы можно было грудью покормить, но если сейчас не уйду, попаду в час пик и дома буду неизвестно когда.

– Задержись еще чуточку! – взмолилась Ольга Фишер.

– Правда, не могу.

– Ну ладно. – Ее нехотя отпустили и разошлись по рабочим местам.

Жожо собрала все подарки, проводила Луизу до лифта и, рассчитывая на взаимный интерес, спросила:

– У тебя все в порядке?

Луиза еще раз лучезарно улыбнулась и сказала:

– Жожо, я счастлива как никогда. Это просто блаженство!

– А я по-прежнему встречаюсь с Марком.

– Он хороший человек. Видела, как он ласково с ребенком разговаривал?

Ну да ладно! Контакта, которого жаждала Жожо, не получилось, во всяком случае – сегодня. Луизу словно подменили; это был совсем другой человек, она перестала принадлежать себе. Давайте взглянем правде в глаза: пока они с дочкой были в кабинете, Луиза ни на кого, кроме малышки, даже не смотрела, хоть та еще и не видит толком.

Они поцеловались на прощанье.

– Звони. Увидимся… Когда ты должна выйти? В июне?

– М-ммм… В июне. До встречи.

– Ну? – вскричал Мэнни, едва Жожо вошла. – Видели?

– Что?

– Стоило Марку Эвери взять ребенка, как все тетки застонали: «Ах, ах!» Как сами ее держали, так никаких стонов… Что все это значит?

Жожо внимательно на него посмотрела.

– И что? Говори.

Ей тоже не терпелось знать, почему при виде Марка, склоненного над ребенком, она лишилась аппетита. А, кстати, торт был – объеденье.

– Очевидная вещь!

– Что? Мужчина, а такой нежный – поэтому, что ли? Мэнни вылупил глаза.

– Да потому, что он начальник, вот они и лебезят!

Спустя месяц

– По-моему, тебе стоит взглянуть. – Пэм протянула Жожо пачку страниц. – Похоже на рукопись.

– Что значит «похоже»?

– То и значит. Электронная почта и еще кое-что в этом духе.

– Публицистика?

– Не совсем. Написал один человек, а принес другой. Автора зовут Джемма Хоган, а рукопись прислала ее подруга Сьюзан.

– Что-то странное.

Пэм пожала плечами:

– Рекомендую посмотреть. Наверняка сказать не могу, но мне кажется, штука занятная.

ЛИЛИ

Это было мое собственное решение, но я все равно себя никогда не прощу. Знаю, звучит выспренне, но я просто констатирую факт. До сих пор я часто жалею, что вообще его встретила. Это самое ужасное, что случилось в моей жизни, и даже теперь, когда мы уже давно вместе и у нас есть Эма, то и дело, посреди повседневных дел вроде подогревания бутылочки для ребенка или мытья головы, я вдруг понимаю, что внутренне продолжаю ждать беды. Счастье, построенное на чужом несчастье, не может быть долговечным. Антон говорит, мое раскаяние – от католической веры. Но я не воспитывалась в этой вере, и, наверное, раскаиваться мне не в чем.

35

Журналисты. За свою недолгую карьеру интервьюера я встречала две их разновидности. Первые подчеркивают свою профессиональную принадлежность тем, что одеваются как бомжи (если честно, то, став матерью, я сама начала непроизвольно позволять себе такой стиль). Вторые все время проводят на мероприятиях в иностранных посольствах. Сейчас в мою дверь входит представительница второго клана, Марта Хоуп-Джонс из «Дейли Эко». На ней – красный костюм с золотыми пуговицами и расшитыми погонами, туфли на высоких каблуках точно в цвет костюма. Интересно, мелькает у меня в голове, как ей удалось так подобрать обувь. Наверное, ходила в специальную контору, которая обслуживает свадьбы и где красят туфли подружек невесты в цвет их платьев. Правда, об этом я только понаслышке знаю.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, – сказала я и тут же прикусила язык. Я вовсе не собиралась обращать ее внимание на то, какое у меня действительно скромное жилище: бывшая муниципальная квартирка с одной спальней, и в ней живем мы трое – Антон, Эмаия.

Когда мой рекламный агент в «Докин Эмери» договаривалась об интервью, я умоляла ее назначить его где-нибудь в отеле, баре, на автобусной остановке – в любом другом месте, только не у меня в квартире. Но поскольку материал должен был идти в рубрике «В домашней обстановке», выбора у меня не было.

– Чудесно, – объявила Марта, сунула нос на кухню, не упустив, конечно, двух плотно завешанных сушилок для белья, которое никак не желало сохнуть.

– Сюда вам не надо. – Я покраснела. – Сделайте вид, что ничего не заметили.

Но Марта уже достала из такой же красной, как костюм, сумки блокнот и что-то чиркнула. Я попыталась прочесть вверх ногами, и одно слово мне показалось похожим на «свинарник».

Я повела ее в гостиную, в которой Антон, спасибо ему, в некотором роде навел порядок. Он сгреб все сорок или пятьдесят мягких игрушек в угол, затем извел целый флакон персикового освежителя воздуха в надежде перебить запах влажного белья.

Марта плюхнулась на диван, воскликнула: «О боже!» – и вскочила на ноги. Мы обе посмотрели на детальку «Лего», которая больно впилась ей в ягодицу.

– Извините, пожалуйста, это дочка у меня играет… Марта еще что-то накорябала в блокноте.

– А вы диктофоном не пользуетесь? – удивилась я.

– Нет, вот куда более основательная штука. – Она с улыбкой покрутила в руке авторучку. Ну конечно, и можно перевирать мои слова сколько заблагорассудится.

– А где ваша малышка? – Она огляделась по сторонам.

– С папой на детской площадке. – И будут торчать на качелях, пока я им не покричу, что территория свободна. Не собираюсь их втягивать в это безобразие.

Марта приняла чашку чая, от печенья отказалась, и интервью началось.

– Ну что ж. Неплохо у вас получилось, да? Я имею в виду «Колдунью Мими». – Ее глаза были похожи на голубые бусины – стеклянные и пронзительные.

Свой вопрос она задала таким тоном, словно я ловко надула легковерную публику. Как на это ответить? «Да, вышло в самом деле неплохо, спасибо»? Или это будет высокомерно? А скажи я: «Ну, машину времени я не изобрела», – вдруг она закроет блокнот и уйдет?

– Я немного знакома с вашей биографией, но вы наверняка знаете, что материалы Марты Хоуп-Джонс не имеют ничего общего с обычной газетной писаниной. Я начну с чистого листа, пойму, кто такая настоящая Лили, и проникну в ее глубинную суть.

Она сделала «копающий» жест, а я настороженно кивнула. Уж больно мне не хотелось, чтобы она проникала в мою глубинную суть.

– Вы ведь не всегда писали книги, правда, Лили?

– Не всегда. Я начала писать всего два года назад, а до той поры работала в сфере пиара.

Неужели? – Мне показалось оскорбительным ее неподдельное изумление, хотя я знаю, что внешне не похожа на пиарщика, каким их принято представлять.

Энергичные, сообразительные имиджмейкеры, выражающие чужие интересы, и выглядеть должны соответственно. Деловой костюм, идеальная прическа, профессиональный макияж. Но у меня, даже в пору моих скромных достижений на ниве пиара, подол юбки самым таинственным образом никогда не держался по одной линии, а длинные волосы вечно выбивались из прически и на самых ответственных встречах норовили упасть мне в кофе. (По этой причине мой начальник вскоре перестал брать меня на встречи с клиентами. Им он врал, что у меня назначена физиотерапия.)

– Какая именно область пиара? – спросила Марта. Она была заинтригована. – Певцы-однодневки? Заходящие звезды мыльных опер?

– Да нет, куда скромнее. – Я вовсе не пыталась острить.

Быть пиарщиком значит пропихивать на страницы прессы липучих, как мухи, бесталанных певцов, актеров, манекенщиц. Но если бы только это… Еще это значит впихивать сухое молоко нищим африканцам на том основании, что оно, дескать, полезнее грудного. Именно работники пиар-службы табачных компаний внушают легковерным правительственным чиновникам, что иметь курящее население очень выгодно, поскольку все вымрут еще до того, как им надо будет платить пенсию и содержать в домах престарелых. Именно из-под пера талантливого пиарщика рождается на свет пресс-релиз, убеждающий жителей района, что не стоит обращать внимания на выброс токсичных веществ близлежащим химкомбинатом – куда важнее, что он дает вам и вашим соседям рабочие места.

Такой эффект достигается двумя способами: рекламой и подкупом политических деятелей. Когда натиск достиг ужасающей силы и я поняла, что пора защищать беззащитных людей, я отошла в сторонку и стала писать пресс-релизы.

Я искренне сочувствовала несчастным, у которых под носом сооружали гигантскую свалку и по чьим садам должна была пройти скоростная магистраль. Как следствие, в моих пресс-релизах чувствовалось раскаяние; к своему стыду, я отлично выполняла свою работу и беспрестанно мечтала о том, чтобы заняться парочкой певцов, чья карьера идет под откос.

– Итак, вы работали в пиар-службе. – Перо Марты беспрерывно двигалось. – Где это было?

– Сначала в Дублине, потом в Лондоне.

– А как вы оказались в Ирландии?

– Когда мне было двадцать, моя мама переехала туда жить, и я поехала с ней.

– И вот теперь вы снова в Великобритании. Что произошло?

– Сокращение штата. Меня уволили.

Я сама виновата. Я так успешно провела две крупные кампании, что обе фирмы, ради которых были все мои старания, добились желаемого и перестали нуждаться в наших услугах. Это совпало по времени с экономией фонда заработной платы, я попала под сокращение, а нового места найти не удалось. Сказать по правде, я испытала огромное облегчение. Работа в пиар-службе повергала меня в безысходную депрессию.

– Моя мама вернулась в Англию, и я тоже. Стала свободным художником… – Я запнулась.

– А потом вас ограбили, – подсказала Марта.

– А потом меня ограбили.

– Вам не трудно будет вкратце пересказать мне эту историю? – попросила Марта. Она положила свою руку поверх моей и внезапно заговорила голосом «заботливой» героини мыльной оперы.

Я кивнула. Куда же без этого! Если умолчать о единственном драматическом эпизоде во всей моей жизни, не будет никакого интервью, и уж тем более – цветного разворота в четвертой по тиражу ежедневной британской газете. Я изложила его коротко, оставляя как можно больше за кадром, и быстренько перешла к финалу – как меня толкнул какой-то тип и удрал с моей сумкой.

– И оставил вас умирать. – Марта судорожно записывала.

– Ну, не совсем. Я была в сознании и даже смогла самостоятельно дойти до дома.

– Да, но с таким же успехом вы могли и умереть, – настаивала Марта. – Откуда ему было знать?

– Может быть. – Я неохотно пожала плечами.

– И хотя физические раны постепенно затянулись, душевные продолжали кровоточить?

Я сглотнула.

– Я переживала.

– Переживали? Да вы были просто душевно опустошены! Пережить такую травму! Правильно я понимаю?

Я покорно кивнула. Как мне все это надоело!

– Так, значит, имело место посттравматическое расстройство психики. – Марта водила пером все быстрее. – И даже ходить на работу было выше ваших сил?

– Ну, в то время я была на вольных хлебах…

– Вы не могли выходить из дома…

– Да почему, могла.

– Вы перестали мыться? Есть?

– Но я…

– Вы потеряли смысл жизни. Пауза. Выдох.

– Бывало иногда. Но разве такое не у всех случается?

– И в ваше мрачное одиночество внезапно прорвался лучик света. Озарение – и вы сели и написали «Мими».

Снова пауза, и я сдалась.

– Продолжайте. – Было ясно: я ей совсем не нужна.

– Потом вашу рукопись взял литагент, она нашла вам издательство – и вот вы проснулись знаменитой!

– Не совсем так. Я на протяжении пяти лет в свободное время писала роман, а когда закончила – он оказался никому не нужен.

– Сколько уже книг продано?

– По последним данным – сто пятьдесят тысяч. По крайней мере, напечатано было столько.

– Так, так, – радовалась Марта. – Почти четверть миллиона.

– Нет…

Ни больше ни меньше. – Ее акулья улыбка не допускала возражений. – И написали вы ее за какой-то месяц.

– За два месяца.

– Два? – Неподдельное разочарование.

– Но это же очень быстро! Первую книгу я писала пять лет, но она до сих пор не издана.

– Я слышала, у вас уже появились преданные поклонники. Правда ли, что ваши фанаты уже основали читательские клубы и именуют себя «шабашем»?

Я слышала о группе чудиков из Уилтшира, воображающих себя друидами. С ума, наверное, сойдешь, отстирывая эти белые балахоны. Но я кивнула: да, «шабаш», именно так они себя и называют.

Неожиданно Леди в Красном сменила тактику.

– Правда, критики не всегда столь благосклонны, да, Лили?

Она снова изобразила сострадание. По мне, так лучше уж паровым катком.

– Да какая разница, что там пишут эти критики? – бесстрашно заявила я. На самом деле лично я эту разницу очень даже чувствовала. Я наизусть помнила здоровенные отрывки убийственных рецензий, которые стали появляться, стоило «Мими» перекочевать в разряд модных книжек. Когда книга только вышла и никто еще не верил, что удастся продать больше двух тысяч экземпляров, одна публикация в «Айриш тайме» из разряда утешительных призов пролилась бальзамом на мои раны. Но последовавший коммерческий успех совпал с потоком желчи, щедро излитой на меня обозревателями крупных газет. «Индепендент» дала моей книге определение…

– …«Сахарная вата для ума», – проговорила в этот момент Марта.

Да, – униженно согласилась я. Я могла бы процитировать и дальше. «Этот дебютный роман есть не что иное, как абсурдный побочный продукт модной ныне слащавой чувствительности. Будучи „сказкой“, он повествует о мастерице белой магии, так называемой Мими, которая внезапно появляется в живописной деревушке и открывает лавку по торговле колдовскими снадобьями, спасающими жителей от всевозможных нервных расстройств…»

– А «Обсервер» написал, что книга…

– «…до того сладкая, что у читателя могут испортиться зубы», – закончила я за нее. Все это я знала. Я могла бы процитировать всю рецензию, назвать страницу и номер строчки в газете. – Поймите, – сказала я, – я написала книжку ради собственного развлечения. У меня и в мыслях не было, что кто-то ее напечатает. Если бы не Антон, я никогда не отослала бы ее Жожо.

Перо в ее блокноте задвигалось еще быстрее.

– А как вы познакомились со своим мужем Антоном?

– Мы пока не женаты, – поправила я. Журналисты обо мне столько перевирали, что факты моей биографии приходилось буквально вдалбливать им в голову. Я ненавидела интервью, где обо мне несли всякую чушь, я боялась, что люди будут считать меня лгуньей. («Я „сторонница техники поверхностного дыхания. Я воевала во Вьетнаме“. И много чего еще.)

– Итак, как вы познакомились со своим женихом Антоном?

– Партнером, – уточнила я – вдруг еще кольцо показать потребует.

Марта пытливо посмотрела на меня.

– Но вы ведь собираетесь пожениться?

Я издала невнятные утвердительные звуки, но мне, по большому счету, было все равно, поженимся мы или нет. Вот мои родители, те, напротив, свято верят в институт брака. Настолько, что не устают делать это снова и снова. Мама замужем во второй раз, отец женат уже в третий. У меня столько сводных братьев и сестер, что, если собрать вместе всю родню, получится нечто вроде семейного клана из сериала «Даллас».

– Так где вы познакомились с Антоном? – снова спросила Марта.

Что ей сказать?

– Через одного общего друга.

– Ваш друг хотел бы, чтобы его имя упомянули? – подмигнула Марта.

– Хм-мм, нет. Спасибо. – Вот уж это вряд ли.

– А-а. Вы уверены?

– Совершенно уверена. Благодарю.

Марта насторожилась, она сразу поняла, что был какой-то скандал, а у меня появилось ощущение, словно я проглотила ледышку. Терпеть не могу эти интервью. Ненавижу! Страшно подумать, что они могут докопаться. Но если сейчас это наглое копание в моей частной жизни продолжится, этим все и кончится.

Но Марта не стала углубляться. Во всяком случае, пока.

– А чем занимается Антон?

Еще один вопрос на засыпку.

– Они с его партнером Майки руководят продюсерской фирмой под названием «Ай-Кон». В частности, они делали «Последнего героя» для «Скай Диджитал». Реалити-шоу, помните? – с надеждой спросила я.

Но она впервые слышала это название. Как и шестьдесят миллионов других британцев.

– А в данный момент они ведут переговоры с Би-би-си о производстве полуторачасовой программы. («Полуторачасовой программой» был ерундовый фильм, но такая формулировка показалась мне более солидной.)

Однако подъемы и спады в карьере Антона Марту мало интересовали. Что ж, я сделала, что смогла.

– Чудненько, – пропела Марта, закрывая блокнот. Она встала и засеменила в туалет. Пока она отсутствовала, я гадала, все ли нужное я сказала и есть ли в ванной чистые полотенца.

Я проводила ее до выхода из подъезда. Проходя мимо двери Дурачка Пэдди на первом этаже, я молилась, чтобы он не высунулся. Но он, конечно, высунулся, этот никогда ничего не упустит – обожает развлечься. К счастью, он был настроен миролюбиво и даже игриво. Марта в ее алом одеянии явно пришлась ему по вкусу, и он объявил:

– Е-мое, у нас побывала песня.

– «Леди в Красном». – Марта милостиво кивнула. – Мне это на каждом шагу говорят.

И тут Дурачок Пэдди как заголосит песню про Санта-Клауса! А я мысленно стала ему подпевать.

– Не обращайте внимания, – мужественно улыбаясь, проговорила я и пожала Марте руку. – Спасибо, что пришли.

Пэдди продолжал голосить.

– С вами свяжутся насчет фото.

Пэдди все распевал.

– Приятно было познакомиться, – с угрюмой улыбкой сказала Марта.

Пение разносилось по подъезду.

– До свидания.

Тут как раз закончился последний куплет.

Как только она уехала, я поднялась наверх, перевела дух и позвонила Антону на мобильный.

– Можете идти домой, все чисто.

– Уже идем, радость моя.

Десять минут спустя он уже топал в дверях. Малышка Эма сладко спала у него на руках. Переговариваясь шепотом, мы уложили ее в кроватку и затворили дверь.

На кухне Антон снял пальто. Под пальто у него был розовый ангорский свитер, который папа прислал мне на случай, если меня вдруг пригласят на телевидение. (Про папу нельзя сказать, что он витает в мире грез, просто он регулярно ходит на одно ток-шоу.) Свитер был Антону узок и короток, сантиметров пятнадцать впалого живота оставались открытыми – вместе с узкой змейкой черных волос, бегущей вниз от пупка. Коди как-то заметил, что хуже Антона никто не одевается, но я бы так не сказала: этот розовый свитер был ему явно к лицу.

– Ой, это же твой свитер, – изумленно произнес он. – Прости, я в такой спешке одевался, я решил, что это мой – из тех, что сели. Ну, говори, как у тебя прошло с этой репортершей?

– Да сама не знаю. Все, кажется, шло неплохо, пока она не увидела Пэдди.

– Черт! Только не это! И что он учинил на сей раз? Надеюсь, не выставил ее за дверь?

– Нет, он ей пел. Про Санта-Клауса.

– В апреле?

– Она была вся в красном. Видимо, поэтому.

– Без бороды, надеюсь?

– Без.

– Придется переезжать. Печешек не осталось?

– Горы.

– Не понял.

– Я тоже. – В первом большом интервью в моей жизни меня выставили жадюгой: в нем было написано, что я угостила репортера пустым чаем или кофе, на выбор, и даже печенья не предложила. С тех самых пор, в тщетной попытке исправить репутацию, всякий раз, как ожидался очередной журналист, мы покупали самое дорогое печенье, но ни один к нему никогда не притронулся.

36

Об Антоне. Сразу хочу заметить: я не какая-нибудь искусительница. Сказать по правде, я вообще наименее роковая из всех женщин. Если по этому критерию провести конкурс, я бы отстала ото всех настолько, что специально для меня пришлось бы вводить новую категорию.

В двух словах о том, как все вышло. Я выросла в Лондоне. После нескольких лет постоянных раздоров мои родители разошлись. Мне тогда было четырнадцать. Когда мне стукнуло двадцать, мама вышла замуж за нудного добропорядочного ирландца и переехала жить к нему в Дублин. Я, хоть и была достаточно взрослой, чтобы жить отдельно, тоже уехала в Дублин и со временем обзавелась друзьями, из которых самой близкой подругой была Джемма. Примерно с год я повисела на шее у мамы и ее Питера, после чего взялась за ум, получила диплом по специальности «связь с общественностью», затем пошла работать в крупнейшую в Ирландии пиар-компанию «Маллиган Тейни» составителем пресс-релизов. Но после пяти лет работы я попала под сокращение и нового места уже не нашла. По времени это примерно совпало с маминым разрывом с Питером. Мама вернулась в Лондон, я, как мрачная тень, – вместе с ней. Хотя душа у меня к этому не лежала, я снова стала писать пресс-релизы, но уже на вольных хлебах, однако так обнищала, что позволить себе ездить на выходные в Дублин и повидаться со старыми друзьями уже не могла. Вскоре после моего возвращения в Лондон Джемма познакомилась с Антоном; она меня иногда навещала, но Антон всегда был на мели и с ней не ездил.

Я с ним практически не была знакома до тех пор, пока он, оставив убитую горем Джемму в Дублине, не приехал в Лондон в надежде основать независимую продюсерскую компанию. (Они с Майки были сыты по горло клепанием скучных роликов на тему безопасности на рабочих местах и хотели перебраться на телевидение; они рассудили, что в Лондоне это получится скорее, чем в Дублине.)

По версии Антона, после годичного романа они с Джеммой расстались; она же говорила, они только взяли тайм-аут, он просто еще не понял. Она тихонько плакала в трубку и говорила: «Помяни мое слово, дольше двух месяцев это не продлится, потом он поймет, что по-прежнему меня любит, и вернется».

Она, однако, опасалась, что он увлечется какой-нибудь лондонской девицей, и, поскольку я была под рукой, приставила меня приглядывать за ним. Я фактически стала ее агентом. Мне надлежало завести с Антоном дружбу, держаться к нему поближе и, если он только посмеет взглянуть на другую девушку, «ткнуть ему в глаз острой палкой» или «плеснуть девице в лицо кислотой».

Я обещала, но, к своему неизбывному стыду, не сделала ни того, ни другого. Я любила Джемму, она мне доверила свое главное сокровище – Антона, и за это доверие я отплатила ей предательством.

Джемма как знала. В одном телефонном разговоре она, словно извиняясь, попросила:

– Я знаю, я невротичная, ревнивая, безумная баба, и я прошу тебя держаться к нему поближе, только, пожалуйста, не слишком близко, а то еще влюбишься. Ты же у нас хорошенькая.

– Ну, если тебе нравятся лысеющие с макушки женщины…

(У меня такие тонкие и светлые волосы, что местами просвечивает розовая черепушка. Одни женщины говорят, что если выиграют в лотерею, то сделают себе большой бюст или подтяжку лица. Я бы сделала трансплантацию волос, хотя, говорят, есть угроза занести инфекцию, как, судя по всему, случилось с американским киноактером Бертом Рейнольдсом.)

– Откуда нам знать, вдруг ему плешивенькие нравятся. Так и вижу: вы с ним ходите по тусовкам, катаетесь на роликах, фотографируетесь на Трафальгар-сквер, у Биг-Бена, у Букингемского дворца… – Джемма запнулась.

– На Карнаби-стрит, – помогла я. – Мы туда поедем на красном автобусе.

– Вот именно, спасибо, что подсказала. Будете вместе весело смеяться. Потом у тебя ресничка попадет в глаз, он станет тебе ее вынимать – и хоп! Готово дело! Вы уже стоите лицом к лицу, только руку протяни, и вы вдруг понимаете, что все это время в ваших сердцах теплился огонек и на самом деле вы уже давно друг в друга влюблены.

Я пообещала Джемме, что ей не о чем волноваться, и в каком-то смысле сдержала слово. Никакого огонька не было, как не было и выпавшей реснички. Вместо этого я влюбилась в Антона с первого же взгляда. Но Джемма всегда говорила, что он страшный эгоист. Привык, поди, покорять девичьи сердца.

Но все это было еще впереди, и, набирая номер его квартиры через два дня после приезда Антона в Лондон, я понятия не имела, чем все обернется. Мне нужно было заступить на вахту. Как же за ним половчей приглядывать? Можно было засесть в машине возле его дома и вести слежку. Но мне этого не хотелось. Я решила, что лучше всего – в предварительном порядке – встретиться и выпить за знакомство. В зависимости от того, как пройдет эта встреча, можно будет познакомить его еще с кем-нибудь из друзей, и те, в свою очередь, разделят со мной мои шпионские обязанности.

Встречу мы назначили на семь часов четверга у выхода со станции метро «Хэверсток-хилл». Я тогда снимала хибарку рядом с Госпелоуком – в нескольких минутах ходьбы.

Я шла под горку в сторону метро и вдыхала запах буйно разросшейся травы; воздух был кристально чист, в нем уже ощущалось прохладное дыхание осени. Августовский дневной зной уступил место ясному синевато-серому воздуху ранней осени; запаха, распространяемого перегретыми на солнце мусорными баками, уже не чувствовалось, ему на смену пришел мускусный аромат желтеющей листвы, а прошедший недавно ливень смыл последнюю летнюю пыль. С приходом осени на меня сошло умиротворение. Я снова могла дышать. Но спокойствию пришел конец, едва я осознала, что не знаю Антона в лицо. Я могла опираться лишь на описание, данное Джеммой, которое звучало примерно так: «Красавец! Сексуален до невозможности». Но то, что кажется сексуальным одной женщине, может совершенно не трогать другую – до степени «даже будь он последний мужчина на земле…». Дура, кляла я себя, прищурясь на показавшийся на горизонте выход из метро в надежде, что там не окажется слишком много привлекательных мужчин. (Сама эта мысль свидетельствовала о близком помешательстве.)