Текст книги "Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру"

Глава 15

Неделю спустя Байо стоял в ординаторской, рисуя таблицу с надписью «ШОК» сверху, когда я решил задать ему вопрос, не дававший мне покоя с момента нашей встречи:

– Откуда ты столько всего знаешь?

Он продолжил писать, внося в свою таблицу последние штрихи.

– Всего за один год, – продолжил я, – ты…

Он повернулся ко мне:

– Ладно, пять минут на основы шока.

– Фотографическая память? Прочитал кучу учебников? В чем секрет?

– Лесть тебя никуда не приведет, доктор Маккарти. К тому же медицина, к сожалению, развивается так быстро, что большинство учебников устаревают в день выхода из печати.

Я вспомнил одну главу из учебника, над которой месяцами корпел в медицинской школе.

– Так в чем же тогда дело? – не унимался я. Почему он так увиливал от ответа? Мне хотелось знать, что год интернатуры[58]58
  Подобно тому как интерн – это ординатор первого года, интернатура – это первый год ординатуры. – Прим. пер.


[Закрыть] сделал с его психикой и как ему при этом удалось уцелеть.

Байо пожал плечами и уставился в окно на плывущий по Гудзону корабль.

– Наверное, за год интернатуры просто многое успеваешь повидать. И вот эти небольшие моменты обучения помогают. Еще как помогают. Чтобы обучать, нужно знать свое дело.

– Это точно.

Он хлопнул меня по плечу:

– Нужно быть готовым ко всяким тупым вопросам.

– Знаешь, как говорится, не бывает тупых вопросов… – сказал я.

– Бывают тупые люди, – закончил он, ухмыльнувшись. – Знаешь, тебе и правда следует учить.

– Мне? Кого?

– Научи чему-нибудь студента-медика. Чему угодно. И никогда не стоит недооценивать, – сказал Байо, все не отрывая взгляда от корабля, – то, какое влияние может оказать на человека унижение. Я до сих пор зажимаюсь, когда вижу Джейка. И некоторых других врачей. Но они настолько многому меня научили, что это просто абсурдно.

В больнице редко бывают спокойные дни. Жизнь там кипит и постоянно подбрасывает задачи, которые необходимо решать. Так интерн и становится настоящим врачом.

Неужели достаточно просто приходить каждый день в больницу? Неужели рабочие будни настолько динамичны и насыщенны, что ты неизбежно обучаешься медицине? Я на это надеялся.

– Скоро вернусь, – сказал Байо, устремившись к двери.

Мгновение спустя зашел Диего. Пробурчав что-то в моем направлении, он следующие тридцать секунд пытался решить, съесть яблочный маффин или гроздь винограда.

Я наблюдал за ним с другого конца комнаты. Диего пользовался в нашей группе большим уважением. В отличие от Байо или Крутого, он, стоя в больничной иерархии выше меня, не был моим непосредственным руководителем, и я восхищался его умом, хотя мы и не были с ним близки. Проведенное Диего исследование было опубликовано в одном из самых уважаемых кардиологических журналов в мире, но он предпочитал об этом не упоминать, сказав мне однажды, что его работа была «в основном скучной ерундой».

Внезапно я услышал свой голос:

– Диего, а ты, э-э, помнишь Карла Гладстона? Профессора, что был у нас несколько недель назад?

Диего выбрал маффин и повернулся в мою сторону:

– Помню.

Я задержал дыхание – было такое чувство, словно я только что нырнул глубоко под воду без кислородного баллона. Диего сел рядом со мной.

– А ты знаешь, что с ним случилось? – спросил я.

– Конечно, знаю, – его глаза расширились. Я ждал, что он продолжит говорить, но Диего молчал. Я перебрал все возможные ответы на мой вопрос, но к молчанию готов не был.

– Он в порядке? – наконец спросил я.

Диего отложил маффин в сторону и вздохнул:

– А ты в курсе, Мэтт, что я был в приемном покое, когда Гладстона привезли в больницу на скорой? Или что я прикатил его в лабораторию катетеризации? Или что я первым заметил его зрачки и позвонил в нейрохирургию?

Я вздрогнул и сделал короткий, резкий вдох, чуть ли не ахнув от изумления:

– Понятия не имел.

Диего был прав: я не совсем понимал, как проходит процесс поступления пациентов в кардиореанимацию. А еще толком не знал, чем занимался Диего, когда не поправлял меня во время обхода. Так чего же тогда взъелся Сотскотт? К чему был тот ужасный телефонный звонок?

– Мне позвонил один из нейрохирургов, – робко сказал я.

– Который, наверное, был в гребаном замешательстве, прочитав твою запись в медкарте. Это была полная бессмыслица.

Я попытался сложить в голове обрывки того первого вечера. Почему Диего мне ничего не сказал? Почему я сам не поднял эту тему на следующий день?

– Почему ты спрашиваешь о нем теперь? – поинтересовался Диего. – Это же было недели назад.

– Не знаю.

Почему мне понадобилось так много времени? Чувство стыда и неуверенность в себе.

Диего сложил руки вместе и отклонился на спинку стула.

– Мэтт, в больнице существует много уровней контроля. Даже когда ты думаешь, что никто не смотрит…

Я сложил руки, повторив его позу:

– Когда же состоялась консультация с неврологами?

– Пока ты трепался с Бенни.

У меня в голове поднялось давление, а от мысли о жене Гладстона, Саше, сбилось дыхание. События того дня по-прежнему не состыковывались.

– А что насчет моего доклада во время обхода? Крутой велел сделать пациенту томографию головы.

– Я сказал, чтобы он ее отменил. Ее уже сделали к тому моменту.

Я вспомнил, как Диего и Крутой перешептывались во время обхода.

– Гладстон отправился в операционную сразу после твоего доклада…

– А ты собирался мне что-либо из этого рассказать?

Диего опустил голову:

– А ты собирался спросить?

Я посмотрел в окно, думая про зрачки Гладстона. Какой смысл был в том, чтобы не рассказывать мне? Это избавило бы меня от недель мучений, недель переживаний. Это была какая-то проверка? Мне что-то хотели дать понять?

Если врач совершил ошибку, прятать ее бессмысленно, ведь можно еще сильнее навредить пациенту.

– Слушай, Мэтт, – сказал Диего, – я не буду кричать. Не буду ничем швыряться. Но просто нелепо, что тебе потребовалось так много времени, чтобы спросить про Гладстона.

Мне хотелось исчезнуть.

– Я сожалею, – промямлил я. – Мне было стыдно. Я думал про Гладстона все это время.

Диего принялся рассматривать Гудзон и снова укусил маффин.

– В этой работе приходится задавать себе весьма непростые вопросы. Но прежде, чем до этого дойдет, тебе следует задать себе один совсем простой: о ком ты заботишься?

Я ссутулился на своем стуле.

– О себе? – спросил он.

Я вытянул шею и покачал головой:

– Разумеется, нет. Я…

– О своей репутации?

– Я просто…

– Или о пациенте?

Подыскивая подходящие слова, я подумал о том многообещающем студенте-медике, которым был. Вспомнил выражение лица Маккейба, когда впервые зашил банановую кожуру у него в кабинете, а также его разочарование, когда несколько месяцев спустя сказал, что не хочу быть хирургом. И сидя здесь, обхватив руками голову, я осознал, что забыл отправить цветы на похороны Маккейба, которые прошли ранее на той неделе.

Я сидел, пытаясь все это переварить, когда в ординаторскую вернулся Байо.

Диего покачал головой и встал:

– Вы что, клоуны, и правда думали, что мы позволим принимать все решения вам двоим?

Часть вторая

Глава 16

В медицинской школе после моего заявления Чарли Маккейбу, что вместо хирургии выбираю внутреннюю медицину, он состроил гримасу и сказал:

– Позволь мне тебя кое с кем познакомить.

Я последовал за ним через вестибюль Массачусетской больницы в другое отделение, где в одном из кабинетов мужчина по имени Джим О’Коннел обнимал женщину средних лет в розовом трико, розовом свитере и с небрежно нанесенной ярко-красной помадой, выходившей далеко за контуры губ. О’Коннел был примерно одного возраста с Чарли Маккейбом и выглядел, как глава семейства из какого-нибудь телесериала: седые волосы с аккуратным пробором, добрые глаза, кардиган и широкая доброжелательная улыбка. Рядом с ним я сразу же почувствовал себя непринужденно.

– Джим! – воскликнул Маккейб, как только мы подошли. Он повернулся ко мне и показал большим пальцем в сторону Джима: – Про этого парня следовало бы написать книгу.

Отмахнувшись от предложения Маккейба, Джим О’Коннел протянул руку.

Оба врача прошли ординатуру в Массачусетской больнице общего профиля, и, подобно Маккейбу, после ее окончания Джима ждал неожиданный поворот судьбы. Он планировал продолжить врачебную подготовку в Мемориальном онкологическом центре имени Слоуна-Кеттеринга, чтобы получить специализацию онколога, однако по завершении ординатуры по общей медицине администрация Массачусетской больницы попросила Джима помочь в течение года с программой по оказанию медицинской помощи бездомным. Он согласился, и год с бездомными обернулся четвертью века. За это время он стал одним из основателей «Бостонской программы предоставления медицинских услуг бездомным» и в корне изменил процедуру получения медицинской помощи нуждающимися.

– До следующей недели, Джимми, – сказала пациентка, наклонившись, чтобы обнять его.

– Ни за что бы не пропустил, Шерил.

Какое-то время я работал вместе с врачом, помогающим бездомным. Он ездил по улицам в поисках своих пациентов, и те от него не скрывались, зная, что могут доверять ему.

Когда женщина в розовом отошла, Маккейб попросил Джима рассказать мне про его работу. О’Коннел вкратце описал свою карьеру: получив степень магистра теологии в Кембридже, он оказался на распутье. Он пошутил, что полученное им гуманитарное образование «как нельзя лучше подготовило к работе бармена или таксиста». Помотавшись по всей стране – он успел побывать учителем старших классов на Гавайях, официантом в Род-Айленде, пекарем в Вермонте, – Джим сделал немыслимое и поступил в медицинскую школу. Он попал в Гарвард в тридцать – примерно тогда же у Чарльза Маккейба дали о себе знать первые покалывания в руках.

– Поехали со мной в фургоне, – сказал Джим, готовясь принять следующего пациента, пока я осматривал его кабинет. – Поехали сегодня ночью – посмотришь на наших пациентов.

Я не совсем понимал, зачем он мне это предлагает – какой вклад я, будучи студентом-медиком, мог внести в его программу? Возможно, у него была договоренность с Маккейбом – может быть, поездка в фургоне вместе с Джимом была наказанием для тех, кто отказывался идти в хирурги. Я повернулся к Маккейбу: тот улыбался.

– Соглашайся, – сказал он.

Позже тем вечером я встретился с Джимом в одной известной бостонской ночлежке для бездомных – «Пайн-Стрит Инн». На мне были штаны цвета хаки и белоснежная рубашка с новеньким галстуком от «Кельвин Кляйн». Присев в углу, я наблюдал, как Джим, одетый, подобно Джерри Сайнфелду, в джинсы, белые кроссовки и темно-синюю рубашку поло, обслуживал длинную очередь мужчин и женщин, пришедших на регулярный осмотр. Уникальным навыком Джима, как я вскоре узнал, было то, что он никого не перебивал. Позволял своим пациентам болтать практически о чем угодно – по большей части о проблемах, никак не связанных с их здоровьем, пока сам молча и быстро осматривал их уши, нос, горло и другие отверстия, нуждавшиеся в проверке. Он умудрялся подстраиваться под темп рассказываемой истории, прикладывая стетоскоп, когда пациент делал паузу, чтобы перевести дыхание, и убирая его, когда рассказ продолжался.

Я хотел было сделать заметки, но записывать было нечего: Джим просто знал подход к каждому своему пациенту. Особенно хорошо он умел ладить с людьми, у которых были явные психические проблемы. Он знал имена дальних родственников и подробности туманных теорий заговора. Методика его работы впечатляла. Во всем происходящем было нечто чуть ли не религиозное, словно он был священником, а его пациенты – прихожанами, собравшимися к нему на исповедь.

Иногда, чтобы сблизиться с пациентом, нужно просто дать ему выговориться. Иначе он может закрыться и не дать достоверную информацию о своем здоровье.

Несколько часов спустя, приняв последнего пациента, Джим зашел за стойку бесплатной столовой и наполнил дюжину пластиковых контейнеров куриной лапшой. Следом за ним я сел в фургон, и мы отправились по улицам Бостона в поисках бездомных, которые, по словам Джима, «временно выпали из системы». Наш водитель, гаитянин по имени Пьер, ехал своим обычным маршрутом, останавливаясь у круглосуточных банковских отделений, заброшенных станций метро и на сомнительных пустырях Новой Англии[59]59
  Регион на северо-востоке США, включающий в себя штаты Коннектикут, Мэн, Массачусетс, Нью-Гэмпшир, Род-Айленд, Вермонт. – Прим. ред.


[Закрыть] в поисках людей, которым не помешает теплый ужин, пара носков или лекарства от давления. Мы разыскивали людей, которых в повседневной жизни я всячески сторонился, – тех, кто был одет в лохмотья и месяцами не мылся. Мне не верилось, что этот человек – ни больше ни меньше преподаватель Гарвардской медицинской школы – знал по именам множество в остальном безымянных людей, которых мы встречали. Причем все до одного были рады его видеть.

«Расскажи им что-нибудь про себя, – посоветовал мне Джим в ту первую ночь, пока мы шли с фонариками в поисках мужчины, который обычно спал на берегу реки. – Это может быть что угодно. Просто будь собой и будь честен». Отстранившись от меня, он направился туда, где вода встречалась с сушей, размахивая из стороны в сторону фонариком, словно крошечный маяк. Заметив неподалеку от реки Чарльз груду одеял, он жестом подозвал меня к себе. В воде отражался свет строительных прожекторов вдалеке, и я чувствовал, как с каждым выдохом тревожно колотится сердце. Поднеся указательный палец к губам, Джим прошептал: «Полностью в твоем распоряжении», – и ушел на поиски других бездомных.

– Сэр? – сказал я, глядя на груду одеял, которая медленно поднималась и опускалась, словно аккордеон. – Ау? Есть здесь кто-нибудь?

Я посмотрел на реку и нахмурился.

– Меня зовут Мэтт, – сказал я, потирая руки. – Пришел проверить, как у вас дела.

Я подошел поближе и положил правую руку на кучу покрывал.

– Я работаю с Джимом О’Коннелом и «Медицинской помощью для»… эм, вы знаете Джима?

С той банановой кожуры прошло уже несколько месяцев. Сомневаюсь, что Акселю когда-либо приходилось разыскивать пациентов подобным образом. Я начал скрежетать зубами, как вдруг в голове зазвучал голос Маккейба: «Тебе следует задать себе очень простой и важный вопрос: могу ли я представить себя счастливым, занимаясь чем-то, помимо хирургии?» Пока я обдумывал слова, одеяла колыхались вверх-вниз, словно синусоида.

– Эй? Здесь есть кто-нибудь?

Я уже было собрался развернуться, как вдруг послышался голос. Вскоре на меня уставилась пара глаз.

– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Мэтт.

– Ты работаешь с Джимом? Он тут?

Я нагнулся, пытаясь разглядеть лицо.

– Да, тут. Хотите, чтобы я его позвал?

– А ты кто?

– Я студент, работаю с Джимом, – нерешительно произнес я. – Принес носки и суп.

– Могу я… могу я поговорить с Джимом?

– Да, я его позову.

– Не мог бы он взглянуть на это?

Вылезший из-под одеял мужчина показал язву на левой лодыжке. Кожа была темной и покрытой пятнами, а по краям сочился гной. Вонь была невыносимой и незабываемой: я едва удержался, чтобы не отвернуться.

– Я позову Джима, – тихо сказал я.

Чуждый условностям, недооцененный, но потрясающий врач, находящий подход к каждому пациенту. Таким я хотел стать после окончания медицинской школы.

Направившись обратно к фургону, я думал обо всем, что мне вдалбливали в голову в медицинской школе, и сравнивал это с тем, что крутилось в голове у Джима. Он держал в уме запутанную карту городских бездомных, атлас людей, которым вряд ли еще кто-то владел. Джим О’Коннел, вне всякого сомнения, был единственным врачом, который мог рассказать, почему один переход лучше другого подходит для ночлега или почему лучше попрошайничать на площади Копли, а не на рынке Фанеил Холл.

Кроме того, подобно Акселю, Джим охотно делился мудростью.

– Самое главное, – сказал он позже той ночью, когда мы проходили под заброшенным мостом, светя перед собой фонариками, – в том, чтобы построить отношения. Так и подмывает вести себя снисходительно. Не поддавайся этому.

Между остановками мы с Джимом обсуждали Джеймса Балджера, загадочного бостонского преступника, а еще бейсбол.

– У Денниса Экерсли, – сказал Джим, имея в виду бывшего питчера «Ред Сокс»[60]60
  Boston Red Socks («Бостон Ред Сокс») – бостонская профессиональная бейсбольная команда, основанная в 1901 году. – Прим. ред.


[Закрыть], – брат был бездомным. Кто бы мог подумать?

Вернувшись в свою квартиру в Бруклине, я с восторгом пересказывал события той ночи. Мне хотелось быть таким, как Джим. Мне хотелось быть Джимом: чуждым условностям, недооцененным блестящим врачом, который играет по собственным правилам и взаимодействует с пациентами так, как я никогда не видел и не считал возможным прежде. Методы его работы тесно перекликались с тем, каким я представлял себя: аутсайдером, будущим медиком, который раньше играл в бейсбол, студентом Лиги плюща в младшей лиге. Я знал, что хочу в медицине чего-то другого, однако до встречи с Джимом не понимал, чего именно. Моим соседям по квартире приходилось раз за разом выслушивать теорию о том, что Джим О’Коннел делал для бостонских нищих то же самое, что герой книги Трэйси Киддера «За горами – горы» делал для Гаити[61]61
  Глобальной целью Пола Фармера, главного героя романа Киддера, является оказание квалифицированной медицинской помощи тем, кто проживает в беднейших регионах и не имеет доступа к лекарствам. На Гаити Пол основал медицинский центр «Занми Лансете». – Прим. ред.


[Закрыть].

– Ты хоть понимаешь, что он хочет создать? – спрашивал я Хезер, имея в виду главное детище О’Коннела – огромный медицинский комплекс для бездомных со стационаром на 104 койки и стоматологической клиникой. – Ты осознаёшь, – снова и снова повторял я, – насколько это невероятно?

Моим друзьям быстро надоело об этом слушать, но мне самому совершенно не надоедало им об этом рассказывать.

Однажды утром я сидел в углу небольшого кабинета Джима О’Коннела в Массачусетской больнице, наблюдая, как он осматривает женщину средних лет со смазанной помадой – ту самую, с которой он разговаривал, когда нас представил друг другу Маккейб. На этот раз Шерил была в замызганных серых спортивных штанах и синей толстовке с Тасманским дьяволом[62]62
  Тасманский дьявол (Таз) – анимационный персонаж из мультфильма Looney Tunes студии Worner Bros. – Прим. пер.


[Закрыть]. По губам и щекам у нее была размазана флуоресцентная помада.

Отняв стетоскоп от груди пациентки, О’Коннел присел на черный пластиковый стул сантиметрах в десяти от Шерил и взял ее за руку.

– Все выглядит хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Мы двигаемся в правильном направлении.

Она посмотрела на меня и ответила театральным шепотом:

– Я надеялась на то, что будет отлично.

– Все выглядит отлично, – сердечно добавил Джим. – Анализы крови, мочи, сердце и легкие. Я чрезвычайно доволен.

Шерил несколько раз попадалась мне на глаза в «Пайн-Стрит Инн», а Джим поведал, что она жила на улицах Бостона почти десять лет. Шерил обычно болтала про своего бывшего мужа, а иногда без какого-либо явного повода взрывалась хохотом. Как-то раз она, переходя на крик, рассказывала мне про сериал «Создавая женщину»[63]63
  Американский ситком, в центре сюжета которого – судьбы четырех женщин из Атланты. Выходил на экраны с 1986 по 1993 год. – Прим. ред.


[Закрыть].

Джим слегка потянул руку Шерил к себе, чтобы снова завладеть ее вниманием.

– Ты же понимаешь, какую тему я подниму следующей? – спросил он. – И то, что ты постоянно отказываешься, не означает, что я когда-либо перестану спрашивать.

Она наклонилась к нему, и их колени почти соприкоснулись.

– Я слушаю, Джимми.

Он сделал глубокий вдох.

– Я бы хотел, чтобы ты поговорила с одним из наших психиатров.

Шерил слегка отстранилась, но не стала убирать свою руку из руки Джима.

– Это не значит, что я как-то тебя осуждаю, – добавил он. – Мне просто кажется, что тебе будет полезно с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь более опытным, чем я.

Она закрыла глаза, продолжая слушать.

– Мы уже давно с тобой об этом говорим, и я считаю, что психиатр правда тебе поможет. В клинике сегодня как раз образовалось окно. Тебя могут принять уже после обеда.

Я смотрел на Шерил, гадая, что творится у нее в голове, не сводя глаз с губной помады. Почему бы действительно с кем-нибудь не поговорить? Что в этом может быть плохого? Я поправил свой накрахмаленный белый халат и сложил руки вместе.

– Я понимаю, почему ты не хочешь идти, – сказал Джим, пододвинувшись к ней. – Правда. Но это важно, и я не перестану поднимать эту тему.

Она покачала головой:

– Я не сумасшедшая.

– Я знаю. Я знаю, что ты не сумасшедшая. И все равно считаю, что разговор пойдет тебе на пользу.

Шерил посмотрела на пол, и мои глаза устремились в направлении ее взгляда. О чем она думала? Была ли она сумасшедшей? Во время наших непродолжительных бесед она определенно такой выглядела.

– Это важно, – добавил Джим. – Очень важно.

Шерил посмотрела на меня, и я слегка кивнул.

– Пожалуйста, подумай об этом, – сказал он.

Она делано улыбнулась и тихо сказала:

– Ладно.

От удивления у меня поднялись брови. У Джима тоже.

– Я сделаю это, Джим. Как пожелаешь.

– Сделаешь? – переспросил он.

– Сделаю, – Шерил посмотрела на меня, улыбаясь. – Он годами меня с этим достает. Годами! Не переставая. «Обратись к кому-нибудь. Поговори с кем-нибудь». Что ж, я говорю с тобой, Джим! Я буду говорить с тобой столько, сколько пожелаешь.

Я хотел было ответить, но не знал точно, что сказать.

– Серьезно? – пробормотал я.

– Я сейчас выпишу тебе направление, – сказал Джим. На его лице мелькнуло подобие улыбки. – Прямо сейчас.

На этом прием был окончен. Шерил схватила свои вещи, обняла на прощанье Джима и сказала: «Продолжение следует», направившись ленивой походкой из его кабинета в сторону психиатрического отделения. Когда за ней закрылась дверь, я обратил внимание, что О’Коннел смотрит на пустой лист бумаги у себя на столе.

– Любопытная дама, – сказал я, подходя к нему. – Очень любопытная, – я сел на стул, где до этого сидела Шерил. – Нелегко ей приходится.

Джим тяжело вздохнул и посмотрел на меня:

– Жизнь этой женщины была разрушена психической болезнью, – сказал он. – Ее брак, работа, все отношения с другими людьми – ничего не осталось, – его глаза увлажнились, а голос затих. – Я шесть лет пытался уговорить ее обратиться к психиатру, но она постоянно отказывалась. Каждый раз, когда приходила ко мне на прием в течение этих шести лет. Все время отказывалась.

Я изучал его лицо, пытаясь придумать какой-нибудь емкий ответ, однако в итоге лишь хмыкнул.

– Она постоянно лишала себя такой возможности, – Джим ударил себя по бедру правой рукой и улыбнулся. – До сегодняшнего дня.

– Невероятно.

Его глаза прыгали из стороны в сторону, и я пытался уследить за его взглядом. Было слышно, как за дверью кто-то обсуждает новую кофемашину.

– Почему именно сегодня?

Я достал из кармана халата ручку с блокнотом и стал записывать детали разговора.

– Интересно, что поменялось, – подумал вслух я.

Я ожидал, что Джим скажет что-нибудь про настойчивость или подобное, но он молчал. Просто смотрел на пустой лист бумаги. Мы сидели в тишине, а я пытался представить, как проходили встречи с Шерил последние шесть лет. Кричала ли она на Джима? Вежливо отказывалась от его предложений? Он когда-нибудь терял терпение или сердился на нее?

Именно работа с бездомными дала мне понять, насколько важно уметь ладить с пациентом – насколько больше ты сможешь понять и сделать для него.

– Мэтт, – наконец произнес О'Коннел, положив мне на плечо свою теплую руку, – порой то, что с первого взгляда может показаться незначительной, очень маленькой победой…

Его голос оборвался, но мне хотелось, чтобы он закончил фразу. Я отложил свою ручку.

– Да?

Он встал и покачал головой:

– Порой на деле оказывается победой грандиозной.

Я был настолько тронут Джимом и его жизненной позицией, что уговорил Гарвардскую медицинскую школу зачесть мои похождения с ним в рамках учебного плана. Вместо того чтобы заставить меня учиться принимать сложных пациентов вроде Сэма в поликлинике, преподаватели согласились зачесть один день работы с О’Коннелом в неделю вместо курса первичной медицинской помощи. Это была одна из причин, по которым мне так тяжело давалась работа в поликлинике Колумбийского университета. Я наблюдал, как Джим оказывает первичную медицинскую помощь на улицах, но сам толком ничего не делал.

Конечно, я раздавал чистые носки и мазь для ног, слушал, когда людям хотелось поболтать, но по сути осмотром и лечением пациентов занимался только Джим. Именно он принимал непростые решения, убеждая несговорчивого отшельника обратиться в приемный покой больницы или успокаивая пациента. Тем не менее именно во время этих ночных поездок я понял, насколько важно устанавливать контакт с пациентами. Именно из-за этого, как осознал позже, я первым делом и зашел в палату к Бенни, когда Байо велел мне представиться пациентам кардиореанимации. Меня не потянуло к самым сложным с медицинской точки зрения больным. Я направился к тому, кто занимался на велотренажере, – тому, с кем я мог поговорить, наладить контакт.

Джим дал мне понять, что с помощью медицины можно достучаться до любого – даже до тех, о ком большинство из нас не думает или кого активно избегает. В этом вся сила и красота нашей профессии. Джим проводил каждый вечер с бостонскими бездомными, чтобы они ему доверяли, чтобы приходили в больницу, когда им нездоровится. А это, как оказалось, было серьезным шагом для людей, живших под мостами или в больших коробках у заброшенных складов, – людей, которые стыдились язв на своих ногах или запаха своей кожи. У большинства даже и мыслей не было, чтобы зайти в вестибюль больницы в своих лохмотьях и усесться в приемной. Но они делали это ради Джима.

И мне хотелось, чтобы они делали это и для меня.