Текст книги "Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру"

Глава 4

Выбирая пациента, с которым можно было поговорить, я остановился на единственном, кто находился на амбулаторном лечении: здоровяке на велотренажере.

– Здравствуйте, – сказал я, слегка постучав в стеклянную перегородку, отделявшую палату от остального пространства в отделении. Мужчина перестал крутить педали и снял наушники. Он был латиноамериканцем сорока с небольшим лет с обритой головой, а его палата была завалена книгами, журналами и клочками бумаги, исписанными от руки. Коренастый, с накачанной грудью и широкими плечами, он выглядел словно бывший полузащитник. Судя по всему, здоровяк находился здесь уже довольно давно.

– Привет, – продолжил я, зайдя в палату. – Я…

– Один из новеньких.

– Да.

– Бенни Сантос, – сказал он, протянув ладонь. – Очень приятно.

Мужчина говорил тихо и не спеша, а его рука оказалась на удивление мягкой. В отличие от остальных пациентов, Бенни был не в больничной рубашке: на нем была футболка «Нью-Йорк Джайентс» и джинсы.

– Я один из новых врачей, – объяснил я, намеренно избегая слова «интерн».

– Добро пожаловать.

Заметив лежащий на кровати блокнот, я замялся, пытаясь придумать, как спросить у этого крупного, здорового на вид мужчины, почему он оказался в отделении интенсивной терапии.

– Что я здесь делаю?…Это тебя интересует? – сказал Бенни, ухмыльнувшись. Он говорил настолько тихо, что мне приходилось наклоняться, чтобы расслышать слова.

– Да.

– Нужен новый моторчик, – объяснил он, показывая на свою грудь.

Нам было слышно, как снаружи один из старших врачей проводит вечернюю экскурсию для группы студентов-медиков. «Многие из пациентов в этом отделении, – говорил он, – из числа более чем пяти миллионов американцев, живущих с сердечной недостаточностью – состоянием, при котором сердце не справляется с перекачиванием крови по организму».

В США алгоритмы распределения донорских органов отличаются от штата к штату, но везде пересадку приходится ждать одинаково долго.

– Это я, – жизнерадостно сказал Бенни, – гвоздь программы.

«Кровь не попадает в достаточном количестве в нуждающиеся в ней органы, – продолжал врач, – и жидкость постепенно скапливается в легких, в то время как почки и печень постепенно отказывают. К этому времени их уже не спасти никакими лекарствами и диетами. Только пересадка».

– Я здесь уже несколько месяцев, – тихо признался Бенни. – Просто жду.

Я подумал о том, как провел последние несколько недель: вечеринки в честь окончания учебы, переезд в Манхэттен, вводные занятия.

– Тяжко, – сказал я. С другой стороны, он был в достаточно стабильном состоянии, а это означало, что мне нужно было переживать о меньшем количестве пациентов.

– Пытаюсь пролезть в список на трансплантацию, – пояснил он. Во время обходов больниц, когда я сам еще был студентом, мне рассказали, по какому сложному алгоритму распределяются донорские органы. В каждом городе эти алгоритмы имели свои особенности, однако среднее время ожидания нового сердца составляло чуть больше 150 дней. К сожалению для Бенни, все шло к тому, что он станет статистическим выбросом.

– А что вы слушаете? – спросил я. Это было ошибкой. Я хотел наладить общение, но обсуждение музыки – мое слабое место. В колледже меня однажды высмеяли в общежитии, когда я сказал, что Goo Goo Dolls[24]24
  Американская рок-группа, основанная в 1985 году. – Прим. ред.


[Закрыть] играют саундтрек к моей жизни.

– Бэйбифейса[25]25
  Кеннет Брайан Эдмондс (Babyface) – американский певец, продюсер ритм-энд-блюза, начавший музыкальную карьеру в 1970 годах. – Прим. ред.


[Закрыть], – ответил он. – Нравится?

– Не то чтобы очень.

– Ладно, ничего страшного.

– «Судья Джуди», с другой стороны, – добавил я, показав на телевизор, – вполне.

Он улыбнулся, и мы оба подняли голову к экрану.

– Да, она супер. Очень мудрая.

Я наконец разжал челюсть и уселся на край кровати.

– Ее называют Белой Опрой[26]26
  Опра Гэйл Уинфри – популярная американская актриса, продюсер, общественный деятель и телеведущая ток-шоу «Шоу Опры Уинфри». – Прим. ред.


[Закрыть], – сказал я.

Бенни сморщил лоб от стука молотка Джуди:

– Кто ее так называет?

– Разве не называют?

– Не думаю, – сказал он. – Определенно нет.

Бенни выглянул в окно на Генри-Гудзон-Паркуэй, где стояла многокилометровая пробка.

– Я очень ценю, что вы, ребята, ко мне заходите время от времени, чтобы проверить, как у меня дела, потрепаться и все такое.

– Разумеется.

– Знаешь, ко мне раньше заходила одна из твоих коллег. Каждый день сидела у меня по пятнадцать-двадцать минут. Мы разговаривали о Библии, болтали про музыку, про все подряд.

– Это замечательно.

– Как-то раз она работала в выходные. Я был подавлен, и она сразу это поняла. Мы смотрели в окно, прямо как сейчас с тобой, и она стала говорить, что в выходные обычно случается больше аварий. Пьяные водители, на дорогах больше людей, все в таком духе, понимаешь?

Я кивнул.

– А потом она улыбнулась и сказала: «Каждый пьяный водитель, каждая возвращающаяся с пляжа семья… могут стать вашим донором». Каждая авария увеличивает мои шансы на новое сердце.

Он повернулся и посмотрел на меня.

Я не знал, какую реакцию он ждал, так что ответил:

– Полагаю, можно и так сказать.

Он нахмурился:

– Ужасно такое говорить!

– Да, ужасно такое говорить.

От стыда я залился краской.

– Она хотела как лучше, – сказал он, взглянув на меня с улыбкой, – но ее уж точно никто не стал бы называть Белой Опрой.

Глава 5

– Новый пациент вроде как в порядке, – сообщил Байо про Гладстона несколько минут спустя. Он взял два стула и отвел меня в дальнюю часть отделения: – Скоро приедет его жена. Пациента нужно немного растормошить, так что стоит снять его с седативных.

– Понял, пойду назначу.

– Я уже обо всем позаботился. Ладно, давай поиграем в одну игру.

Наш последний разговор закончился тем, что мне в лицо прилетела измазанная дерьмом рубашка. Я содрогнулся при мысли о том, во что может вылиться очередная его «игра».

– Уже через год ты станешь руководить реанимационными мероприятиями в случае остановки сердца у пациента. Десятки врачей в маленькой палате будут смотреть на тебя в ожидании указаний вокруг безжизненного тела на кровати. В этом году для тебя все просто – требуется лишь делать непрямой массаж сердца, брать кровь или ставить капельницу. Но на следующий год ты будешь за главного.

– Замечательно, – сказал я и обмяк. В медицинской школе особо не рассказывали, как руководить реанимацией пациента с остановкой сердца. Пожалуй, правильно делали – от одной только мысли об этом многим из нас снились бы кошмары по ночам. Мы больше изучали и совершенствовали основные навыки: как прислушиваться к пациенту, как проводить осмотр.

– Я буду набрасывать различные сценарии, а от тебя хочу услышать, как ты планируешь действовать. Готов?

Я рассмеялся:

– Думаю, мы оба знаем, что нет. Но… да.

– Ладно, на часах шесть утра, ты приходишь на работу и начинаешь обход пациентов. Ты заходишь в одну из палат и видишь, что пациент не реагирует. Темнокожая девушка, двадцать четыре года. Вперед!

Врачебная практика включает в себя такое большое количество процедур, ситуаций и сложных моментов, что предусмотреть их все во время обучения просто невозможно.

Он показал на меня пальцем, и я медленно выдохнул. Я тут же позабыл про бесконечный шум звуковых сигналов аппаратов ИВЛ[27]27
  Искусственная вентиляция легких. – Прим. ред.


[Закрыть] и мониторов жизненно важных функций.

– Не реагирует?

– Без сознания, не реагирует. Без разницы. Ты ее трясешь, но она не двигается. Начинай.

– Думаю… думаю, я начну с ABC.

– Хорошо. У нее свободные дыхательные пути, но она не дышит, а ее сердце не бьется.

Я улыбнулся, пытаясь выиграть немного времени:

– Нужно это исправить.

Мой мозг был перегружен, отчаянно пытаясь выудить полезную информацию из одного случая остановки сердца, свидетелем которого я стал в Массачусетской больнице.

– Дело говоришь.

– Я бы провел интубацию, – сказал я, – и начал непрямой массаж сердца.

– Хорошо, а ты можешь делать и то и другое?

– Нет. Одновременно нет.

– Итак… – продолжил он, выпятив вперед подбородок.

– Я позову на помощь. Я закричу, чтобы мне кто-то помог.

– Превосходно! – Байо похлопал меня по руке. – В данном случае твое желание отреагировать, словно маленький ребенок, будет правильным. В медицине все основано на коллективной работе. Никогда этого не забывай. Хорошо, что еще?

– Не уверен.

– Ты начал СЛР[28]28
  Сердечно-легочная реанимация. – Прим. ред.


[Закрыть], ты подал ей кислород. Но с чего бы сердце молодой девушки остановилось? – его зеленые глаза немного сузились, сфокусировавшись на мне.

Я понимал, что оно не могло просто так остановиться.

– Может, что-то врожденное или типа того? – предположил я.

– Я сказал, что это темнокожая девушка двадцати четырех лет. Это как-то может помочь?

– Может, у нее передозировка?

– Полегче, – рассмеялся он, выпрямив спину, – не все темнокожие ребятишки сидят на наркотиках.

Я похолодел:

– Нет-нет-нет, я просто…

– Да я шучу. Наркотики – разумное предположение. Что бы ты сделал в таком случае?

– Я бы мог дать ей что-нибудь, чтобы подавить действие наркотиков.

– Да, налоксон[29]29
  Лекарственный препарат, применяемый в случаях передозировки опиоидов (героин и др.); при наркотической зависимости вызывает абстинентный синдром. – Прим. ред.


[Закрыть]. Чудесная штука. За считаные секунды делает безучастного зомби возбужденным и раздраженным. А что, если бы я тебе сказал, что у нее на руке свищ?

– Возможно, у нее больные почки.

– Продолжай…

– Может, она пропустила диализ, либо у нее нарушился баланс электролитов. Я бы попросил кого-нибудь сделать анализы. Наверное, калий…

Он покачал головой:

– У этой женщины сердце не бьется. Ты представляешь, сколько уйдет времени, чтобы в лаборатории исследовали ее кровь и сообщили про калий?

– Нет.

– Она окажется в морге прежде, чем ты получишь ответ.

Я потер лоб.

– Вот дерьмо!

Даже если врач очень опытный и обладает огромным багажом знаний, во время реальной работы ему все равно нужна слаженная команда, в которой каждый четко выполняет свою роль.

Я снова полез в учебник, и пациент умер. Так когда же я вообще должен смотреть в учебник? Как мне понять, что делать, если я попросту этого не знаю?

– Ты должен быть на один шаг впереди, – сказал Байо. – Действуй эмпирическим путем. Просто предположи, что калий не в порядке, и принимай соответствующие меры. Тебе должно быть комфортно действовать вслепую. И будь добр, перестань уже скрипеть зубами.

– Я пытаюсь.

– Давай еще раз. Ты входишь в палату – на этот раз не реагирует банкир.

– Что еще за банкир?

– Не знаю, – ответил он, махнув рукой. – Просто банкир. Ворочает бумагами, зарабатывает кучу денег. Одним словом, банкир.

– Давай подумаем, – сказал я, уставившись в потолок. – Может быть… кокаин?

– У тебя все сидят на наркотиках, – усмехнулся Байо, потянувшись за маленькой коробочкой с яблочным соком. – Мне это нравится. Продолжай.

Он сделал большой глоток, и мы увидели бегущую в нашу сторону медсестру. Ее громкие шаги нарушили мою концентрацию, и мы оба подняли глаза, когда она подбежала к нам.

– Миссис Франклин! – выдохнула она.

Байо встал и с силой потянул меня за рукав.

– Давай сделаем это, – сказал он сияя и помчался по коридору. Я со всех ног последовал за ним. Пока мы бежали, он бросил мне через плечо: – Делай все, что я скажу. Все.

Мы быстро добрались до кровати пожилой женщины, подключенной к аппарату ИВЛ. Она была настолько слабой и худой, что на ее шее можно было разглядеть отдельные мышечные волокна.

– Что случилось? – спросил Байо у стоящей возле кровати медсестры. Прежде чем она успела ответить, Байо повернулся ко мне: – Мэтт, отключи ее от ИВЛ.

Медсестры дружно принялись хлопотать над женщиной.

– У нее просто остановилось сердце, – сказал одна из них.

Я посмотрел на аппарат ИВЛ, и меня начало выворачивать наизнанку. Мне резко захотелось в туалет. Про отключение пациента от искусственной вентиляции легких я читал только в учебниках по медицинской этике. В голову пришла Терри Шайво[30]30
  Терри Шайво более 15 лет находилась в состоянии комы (1990–2005) вследствие остановки сердца. Вопрос об эвтаназии пациентки, организм которой уже не мог восстановить жизненные функции, стал причиной громкого судебно-политического конфликта в США. – Прим. ред.


[Закрыть].

– Отключай, – спокойно повторил Байо, засунув руку под сорочку пациентки, пытаясь нащупать у нее в паху пульс.

Можно проводить хоть сотни сердечно-легочных реанимаций на манекене в учебном классе – это и близко не сравнится с реальными ощущениями того, как под твоими руками ломаются ребра пациента.

Я потянул за дыхательную трубку, однако ничего не произошло. Попробовал еще раз – безуспешно. Передо мной вынырнула медсестра, раза в два меньше меня по размеру, и ловко выдернула трубку из аппарата одним быстрым движением, в то время как Байо сыпал одним за другим вопросами, назначая каждой сестре свою роль в проведении реанимации. Кто-то начал вентилировать пациентку с помощью мешка Амбу[31]31
  Именно так называется устройство для ручной вентиляции легких. – Прим. авт.


[Закрыть], а мой взгляд метался во все стороны, пока я пытался понять, чем во всей этой суматохе заняться мне. Байо ненадолго закрыл глаза, снова пытаясь нащупать пульс.

– Пульса нет. Мэтт, начиная непрямой массаж.

Я расположился слева от кровати и положил руки одна на другую. Я проводил СЛР десятки раз на Джанет, учебном манекене в Массачусетской больнице, однако реанимировать человека мне пока что не доводилось. На мгновение меня охватил ужас, когда я задумался о том, что случится, когда моя туша в восемьдесят пять килограммов опустится на сорокакилограммовое тело этой женщины.

Байо почувствовал мою нерешительность:

– Просто смирись, что ты сломаешь ей ребра. Она мертва. За дело!

С первым нажатием ребра надломились, словно сухие спагетти. Я тихонько ахнул. Я нажал второй раз, и еще больше ребер сломалось. К третьему толчку ее грудная клетка стала мягкой, и я чувствовал острые края поломанных ребер у нее под кожей.

Байо сказал стоявшей рядом с ним медсестре:

– Мне понадобятся эпинефрин и атропин.

Надев на руки стерильные перчатки, он взял большую иглу и снова попытался нащупать пульс в паху у пациентки.

– Помедленней, Мэтт, ты сжимаешь слишком быстро. Сто раз в минуту.

Он принялся вставлять ей в таз большую иглу.

– Еще в живых[32]32
  Staying alive – дословно «еще в живых». Песня Staying alive исполнителя Bee Gees. Есть специальный обучающий ролик от British Heart Foundation по непрямому массажу сердца с этой песней, так как ее ритм и смысл идеально для этого подходят. – Прим. ред.


[Закрыть], – сказал он.

– Да, она… – отозвался я с одышкой.

– Нет, она мертва. Но помнишь ведь песню Staying alive? Делай массаж под ее ритм.

Я не помнил, потому что отлучился в туалет, когда ранее в тот день все обсуждали, что непрямой массаж сердца нужно выполнять со скоростью 100 нажатий в минуту. В пылу момента практически невозможно уследить за темпом, но песня Staying alive, которая, по счастливой случайности, играется с ритмом 103 удара в минуту, может помочь соблюдать нужный темп.

– Прекратить массаж сердца, – скомандовал Байо.

Я остановился и перевел дыхание. Грудь пациентки была вогнута в месте, где я надавливал. Мы посмотрели на экран дефибриллятора. Мне отчаянно хотелось сделать что-то еще, что угодно. Я не был готов к тому, чтобы второй пациент, к которому я прикоснулся, умер прямо передо мной после того, как я раскурочил его тело, выполняя непрямой массаж сердца.

– Экран показывает сердцебиение, – сказал я.

Байо положил руку ей на шею.

– Пульса нет. Продолжай массаж.

То, что я видел, не было сердцебиением – скорее это была так называемая электрическая активность без пульса. Ее сердце трепыхалось от мчащихся по стенкам клеток электрических токов. Неопытному взгляду (моему) такая картина на кардиомониторе покажется сердцебиением. Между тем без пульса кровоснабжение ее организма было недостаточным. Байо был прав: нужно продолжать СЛР.

Я снова принялся атаковать грудную клетку пациентки, в то время как медсестры вводили ей один препарат за другим. Казалось, острые края поломанных ребер вот-вот прорвут женщине кожу.

Байо не отрывал взгляда от кардиомонитора.

– Остановить массаж. Мэтт, проверь пульс.

Я положил руку ей на шею и ничего не почувствовал. У меня оборвалось сердце:

– Я не….

Байо одновременно приложил руку с другой стороны.

– О, да, – он улыбнулся. – Пульс есть. Поздравляю. Ты только что спас свою первую жизнь.

Он подвинул мою руку на несколько сантиметров выше, где действительно ощущался энергичный пульс.

– Черт побери! – воскликнул я, когда мы встретились взглядом.

– И действительно, черт побери. Теперь подключи ее обратно к ИВЛ.

Ни с чем не сравнимое ощущение, когда помогаешь вытащить пациента с того света, заставляет преодолевать все трудности, напоминая, зачем врач пришел в свою профессию.

Вот и все. После долгих лет подготовки я наконец помог вернуть человека с того света. У меня колотилось сердце, и я чувствовал, как в шее стучит мой собственный пульс. Именно к такому ощущению я и стремился, именно его мне недоставало в хирургии. Конечно, я просто сделал то, что велел мне Байо, тем самым покалечив пациентку и создав новые проблемы, но она выкарабкалась. Она все еще в живых и сможет провести еще один день со своим мужем, детьми – да с кем бы то ни было. Это была грубая работа, однако она дала невероятный результат. Мы стояли возле ее кровати, и я с гордостью посмотрел на Байо. Казалось, он это почувствовал.

– Знаешь, – сказал он, похлопывая меня по спине, – нет ничего приятней, чем вернуть к жизни женщину девяноста пяти лет со старческим слабоумием и раком легких, который дал метастазы по всему организму. Молодец!

Глава 6

Следующие несколько часов я наблюдал из-за плеча Байо, как он спасает одну ситуацию за другой. Я словно сидел в первом ряду на небольшом концерте, зачарованный игрой неизвестной группы на ее вершине славы, и думал: «Почему я не научился играть на гитаре?» Во время каждого своего похода в столовую я записывал в блокнот различные термины и фразы на будущее. Не успел оглянуться, как на часах оказалось три ночи – двадцать один час дежурства прошел в мгновение ока.

«Я всегда начинаю изучать ЭКГ с частоты сердцебиения: если она сильно отклоняется от нормы – скажем, 190 ударов в минуту… или 25, – то нужно бросать бумаги и идти осматривать пациента».

Или нет? За ту ночь я повидал и сделал больше, чем за многие месяцы в медицинской школе. Бьющееся сердце остановилось, и я перезапустил его, надавливая своими ладонями. Я ломал ребра, сжимал промежности, настраивал аппараты ИВЛ, а также вводил лекарства, которые были настолько новыми, что про них еще не успели написать в учебниках. Конечно, было здорово аккуратно зашивать рваные раны на лице, однако в реаниматологии было нечто уникальное, нечто потустороннее. Пациенты были настолько больны, настолько близки к смерти. В отделении кардиореанимации не было никаких мнимых чисел. Операционная по сравнению с ним казалась чуть ли не приземленным местом. Аксель бы рассмеялся на такое заявление, но его здесь не было. Хирургия в итоге стала казаться мне слишком узконаправленной. Здесь же приходилось принимать сложные решения, для чего было необходимо одновременно обрабатывать десятки потоков данных.

На сестринском посту Байо демонстративно ударил по клавише на клавиатуре и развернулся в мою сторону.

– Ладно, я устал, и я доволен. Пришло время немного поучиться. Давай пробежимся по ЭКГ. Предполагаю, ты совершенно в ней не разбираешься, – сказал он, сдерживая улыбку.

Я схватил ручку и подкатил свой стул поближе к нему.

– Это отличное предположение.

– Давай начнем с твоего нового пациента, Гладстона, – предложил он, взяв в руки ЭКГ, из-за которой несколькими часами ранее было столько всего сделано. – В медицине все следует делать систематически.

– Систематически, – повторил я про себя, готовясь превратить это в свою мантру.

– В противном случае можно что-то упустить, и тогда происходит всякое дерьмо.

– Понял.

– Когда я смотрю на ЭКГ, каждый раз мысленно повторяю одни и те же слова: частота, ритм, зубцы, интервалы. Я начинаю с частоты сердцебиения. Знаешь почему?

Я покачал головой.

– Если частота сильно отклоняется от нормы – скажем, 190 ударов в минуту… или 25, – то нужно бросать ЭКГ и идти осматривать пациента. Усек?

Я нацарапал «частота сильно отклоняется от нормы, бросить ЭКГ».

– Да-да, усек. Считай, что это отпечаталось у меня в мозгу.

– Ты напоминаешь мне, – он усмехнулся, – ты напоминаешь мне, самую малость, того парня из «Помни»[33]33
  Memento («Помни») – психологический детектив режиссера Кристофера Нолана, вышедший в 2000 году, с Гайем Пирсом в главной роли. – Прим. ред.


[Закрыть].

Я на секунду представил себе красавчика, игравшего в этом фильме:

– Спасибо.

– Это был не комплимент. Затем я анализирую сердечный ритм. Если он отличается от нормального синусового ритма, то у нас может быть проблема.

Следующие два с половиной часа Байо объяснял мне, как читать ЭКГ, какие выводы делать по показателям газового состава артериальной крови и как анализировать бесконечный поток данных, который раз в несколько часов выдавался по каждому пациенту. Я пожалел, что не занимался этим с первого дня в медицинской школе. Бесчисленные лекции по анатомии и фармакологии вооружили меня огромным количеством важнейшей информации, но при этом никак не научили использовать ее на практике. В критической ситуации нужно не только знать химические и физические процессы, происходящие в теле, но и уметь правильно оценить состояние пациента и быстро принять верные решения. Чтобы не ошибиться, мне непременно нужно было как-то систематизировать все эти знания в своей голове. Я быстро понял, что Байо, по сути, помогал мне состыковать теорию с реальными симптомами, наблюдаемыми у пациентов.

Примерно в полшестого утра врачи, включая, помимо меня, еще трех интернов, начали собираться в отделении. Меня случайным образом поместили в одну группу с тремя женщинами, вместе с которыми мне предстояло провести все три года ординатуры. Их звали Ариэль, Лалита и Меган. Большую часть года нам нужно было поочередно дежурить по тридцать шесть часов. Только вот наше совместное времяпрепровождение в отделении кардиореанимации было весьма ограниченным: каждого поставили в пару к врачу второго года практики – в моем случае это был Байо, – чтобы мы поняли, что к чему. Каждые четыре недели в течение всего года мы проходили практику по новой специальности – инфекционные болезни, общая медицина, гериатрия[34]34
  Область медицины, занимающаяся изучением, диагностикой и лечением болезней старческого возраста. – Прим. ред.


[Закрыть], реаниматология, онкология и так далее. На следующий год мы должны были пойти по второму кругу, на этот раз сами став наставниками для новых интернов – по одному на каждого. По сути, нам предполагалось стать Байо – к счастью, это казалось чем-то запредельно далеким. Я толком не знал, чем именно занимались ординаторы на третий год, помимо трудоустройства или поиска вариантов продолжения обучения по более узкой специальности.

– Завтрак! – сказала Ариэль, протянув мне коричневый бумажный пакет и кофе. У нее были вьющиеся рыжие волосы и дизайнерский медицинский костюм зеленого цвета, с синей полосой по бокам.

Байо схватил пакет и изучил его содержимое. Неудовлетворенный выбором, он поднял голову.

– Как там ваша стая? – спросил он, имея в виду нашу группу интернов. Так их называли в этой больнице.

– Они вроде ничего. На самом деле отличные.

– Лучше бы вам поладить. Пока что ты с ними особо не видишься, но потом это изменится. Следующие три года вы будете вместе по восемьдесят часов каждую неделю.

– Прямо не верится.

– Личные конфликты, – предупредил Байо со злорадной улыбкой, – могут сильно усложнить тебе жизнь.

Большая часть первого года ординатуры состоит из череды 30-часовых дежурств. Все это время врач должен находиться на ногах и принимать решения, от которых зависят жизни.

Я еще не понимал все тонкости межличностных отношений в совместной работе с тремя другими интернами, когда ставки настолько высоки. На деле оказалось, что эта дружба, закаленная в боях, формируется небольшими рывками и полностью основана на взаимном доверии. Если мои коллеги не смогут на меня полагаться, если они не будут уверены, что я позабочусь об их пациентах так же хорошо, как это сделали бы они, то о слаженной работе не может быть и речи. Никакая доброта, юмор или эмпатия не смогут этого преодолеть. Без полного взаимного доверия ничего не получится.

В течение следующего часа я осматривал своих пациентов и готовился к обходу. В семь утра пришли новые медсестры.

– Дай им заняться своими делами, – сказал Байо. – Пойдем поговорим.

Я отошел с ним в угол.

– Скоро придет лечащий врач, – предупредил он, имея в виду сертифицированного кардиолога, который руководил всеми нами. – Очень крутой тип. Кардиолог от бога. Гениальный, но очень жесткий. Не любит, когда его время тратят попусту. Докладывай кратко, по делу. Сообщи все, что ему нужно знать про пациента, и переходи к следующему. Усек?

Не только американские врачи – медики разных стран после ночного дежурства находятся едва ли в лучшем состоянии, чем пациенты в больнице. Часто это приводит к автокатастрофам, когда врачи возвращаются домой за рулем.

Тридцать минут спустя начался обход. Одиннадцать человек в белых халатах окружили доктора Крутого: четыре интерна, четыре ординатора, студент-медик, фармаколог и еще один будущий врач-кардиолог по имени Диего, родом из Аргентины. Диего окончил ординатуру при Колумбийском университете и попал на престижную трехлетнюю программу специализации по кардиологии, где учился быть таким, как доктор Крутой, подобно тому как я учился быть Байо. Он постоянно щурился и напоминал мне Акселя, когда я впервые того повстречал, – уставший, немногословный и совершенно не впечатленный мной.

Мы стояли молча, ожидая, когда заговорит Крутой. Я был на ногах двадцать шесть часов кряду, и у меня уже начиналось бредовое состояние. После двенадцати часов я был уставшим. После шестнадцати у меня открылось второе дыхание. Когда же минули сутки, начали отказывать основные функции, и теперь мне казалось, что через три часа меня самого нужно будет класть в больницу. Этот тридцатичасовой марафон на выносливость вызывал у меня недоумение. Как я мог отвечать за своих пациентов, будучи в худшем состоянии, чем они?

Головы медленно повернулись в моем направлении, и Крутой сказал:

– Ну?

Байо подтолкнул меня локтем и прошептал:

– Чувак, давай.

Говорят, что если сидишь за покерным столом и не видишь простофили, то это ты. Я боялся, что оказался в схожей ситуации. Схватил свои записи и поднес их к лицу. Я увидел слово «Гладстон» рядом с «анизокория»[35]35
  Разный размер зрачков правого и левого глаза. – Прим. ред.


[Закрыть], а на полях было нацарапано «одиночное синхронное плавание – олимпийский спорт?», хотя я и не помнил, чтобы это писал.

– Карл Гладстон, пятьдесят пять лет, серьезных проблем со здоровьем не наблюдалось. Вчера заболела грудь, и он потерял сознание на работе, – начал я, читая свои записи. – Скорая доставила его в приемный покой.

Все слушали меня, за исключением Байо, который шептал что-то на ухо медсестре. Когда я закончил, мы зашли в палату и вместе осмотрели моего пациента. Я продолжал говорить еще несколько минут, в то время как Диего разглядывал плитку на полу, слегка покачивая головой. Меня прервал Крутой:

– Хорошо. Следующий пациент. Со зрачками странная история. Сделайте томографию.

С сонными глазами, заикаясь, я докладывал про каждого пациента по мере того, как мы продвигались по отделению. По большей части я говорил правильно, но в чем-то ошибался. К счастью, моя отдохнувшая группа поправляла меня, если я неточно истолковывал ЭКГ или ошибочно называл какой-то лабораторный показатель. Когда мы подошли к палате Бенни, Крутой тихо сказал: «Следующий», и мы прошли мимо. К счастью, после обхода меня отпустили, и я предложил Байо вместе пойти к метро.

– Не, я тут еще задержусь немного, – он взял пачку ЭКГ и зевнул. – Кстати, отлично поработал этой ночью.

Нетвердой походкой я направился к лифту и вышел из больницы под теплое летнее солнце. Было уже за полдень, и я не спал больше тридцати часов – мой новый личный рекорд. Перейдя через дорогу, я увидел огромный красный баннер, натянутый рядом со входом в больницу:

«Здесь происходят удивительные вещи».

Я улыбнулся. Как еще можно было описать все, что я видел и делал? Удивительные вещи – лучшего эпитета и не придумать. Несколько минут спустя я плюхнулся на пустое сиденье в вагоне метро и погрузился в сон.