Текст книги "Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру"

– Я?

– Да, вы в порядке?

– Да.

Я кивнул, пациент кивнул в ответ. Кивков во время нашей беседы было много.

– Итак, давайте к делу, – наконец объявил я. – Я изучил вашу медкарту и насчитал более пятнадцати болезней. Поскольку мы видимся с вами впервые, хотелось бы пробежаться по каждой из них.

– Пятнадцать? Не может такого быть. Я просто пришел на регулярное обследование.

– Согласен, это много. Наверное, будет проще, если я просто начну по порядку. Первое у нас – это высокое давление.

Я использовал старую методику импровизации: избегать отрицаний, соглашаться и дополнять. Я взглянул на манжету тонометра.

– Ха. С давлением у меня всегда все в порядке. Не сказал бы, что оно у меня повышенное.

– Вы же принимаете таблетки от повышенного давления, так ведь?

– Ну да.

– И в противном случае оно бы было высоким, так?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Может, нужно попробовать.

– Что попробовать?

– Попробовать не принимать лекарства. Может, давление и не будет повышенным.

– Нет, будет.

Не сложилось с импровизацией.

– Хорошо, следом у нас идет болезнь почек.

Сэм покачал головой:

– Никто мне никогда не говорил, что у меня больные почки.

Это казалось немыслимым. Если предыдущий врач записал все это в его карту, то почему он не рассказал обо всем Сэму? Или же я чего-то не понимал по поводу Сэма? Он отвечал мне совсем не так, как отвечали на моих глазах пациенты своим терапевтам в Гарварде. Возможно, мне нужно было поменять тактику – попробовать совершенно другой подход, но какой? Со временем я научился задавать более широкие вопросы: «Это образование у вас на лице появилось недавно?», «Ваш понос пенистый?». Однако тогда, сидя напротив Сэма, я был в полном замешательстве.

Голос из-за двери объявил: «Пришел пациент на два часа. Пациент на полвторого все еще ожидает».

У меня участился пульс.

– Хорошо, давайте в быстром темпе разберемся с остальными болезнями.

– Да, пожалуйста.

После еще двадцати минут натянутого разговора, в ходе которого не удалось узнать толком ничего полезного, я встал. Сэм явно теперь понимал меньше, чем до прихода сюда.

– Я скоро вернусь. Нужно обсудить с кем-нибудь ваш случай. Я только…

– А вы разве не собираетесь меня осмотреть?

Я взглянул на стетоскоп, лежащий на моем столе.

– Да, разумеется.

Порой пациенты, приходя в поликлинику, даже не подозревают, насколько больны, и могут ничего не говорить об общем самочувствии.

Идея, без сомнения, была в том, что методом проб и ошибок я нащупаю нужный подход к пациентам. Но сколько на это уйдет времени? На вводном занятии нам четко объяснили задачи: ординаторы составляют план действий для каждого пациента, а ОВ подвергает его критике, обеспечивая людям качественную медицинскую помощь по мере нашего обучения. За мной присматривали, но сейчас этот человек находился в другом кабинете, который внезапно начал казаться очень далеким. С каждым пациентом были проблемы – у тех, что в коме, нужно было поддерживать жизнь, здоровые на вид на деле могли оказаться при смерти, и все они были под моей ответственностью. Лишь всплеск адреналина помог почувствовать временное облегчение, но в более приземленной обстановке поликлиники моя тревога начала расти, заполняя комнату. Полагаю, Сэм об этом догадывался.

– Сделайте глубокий вдох, – сказал я, прижимая стетоскоп к спине Сэма. – Еще раз.

Я тоже сделал несколько глубоких вдохов в надежде, что это поможет мне успокоиться.

Тщетно пытаясь отыскать щитовидную железу Сэма, которая на ощупь должна напоминать галстук-бабочку, я понял, как мне не хватает руки Байо, безмолвно показывающей нужное направление.

Глава 10

Несколько минут спустя, оставив Сэма ждать, я прошел по коридору к двери, на которой было написано «ОВ». Внутри кабинета сидел мужчина за пятьдесят, с прической под горшок, и читал последний номер «Журнала американской медицинской ассоциации»[45]45
  Journal of the American Medical Association (JAMA). – Прим. ред.


[Закрыть].

– Здравствуйте, – тихо сказал я. – Я один из новых интернов.

Он отложил журнал в сторону и поднял на меня голову, засияв.

– Добро пожаловать! – поприветствовал он. – Пожалуйста, садитесь.

ОВ по фамилии Моранис был одет в штаны цвета хаки и синюю рубашку на пуговицах от Ральфа Лорена с красным галстуком – это была неофициальная униформа врачей-преподавателей.

– Я хотел бы извиниться за задержки. Мой первый пациент оказался немного непростым.

Моранис покачал головой.

– Никогда не начинай свой доклад с извинений. Это твой первый день в поликлинике, – заговорил он, быстро моргая своими сине-зелеными глазами. – И они все непростые.

Я достал свой блокнот.

– С чего мне начать?

– Это ты мне скажи. Я здесь, чтобы тебя направлять.

Я посмотрел на выцветший от солнца блокнот у меня в руках – все записи в нем были сделаны в спешке, – и у меня начали подкашиваться ноги.

– Ну, я составил список проблем.

– Для начала неплохо. С чего этот список начинается?

Было очевидно, что он годами обучает новоиспеченных врачей, и мне стало немного спокойнее. С другой стороны, дело могло быть и в том, что я больше не находился наедине с пациентом.

– Список начинается с высокого давления, – сказал я. – Его кровяное давление сегодня слегка выше нормы.

– Он принимает диуретики?

Я просмотрел перечень назначенных ему лекарств в поисках фуросемида – единственного диуретика, который пришел мне в голову. Днем ранее я упомянул во время обхода, что фуросемид действует в течение шести часов, что было отражено в одном из его торговых названий[46]46
  Lasix – (la)sts (six) hours, что буквально переводится как «длится 6 часов». – Прим. ред.


[Закрыть]. Байо сразу же сделал меня, подробно рассказав, как фуросемид начали использовать на скачках, когда было замечено, что он предотвращает носовые кровотечения у лошадей во время забега. Отсюда и фраза «ссать как лошадь».

– Фуросемида нет, – ответил я. – Но он принимает целую кучу других лекарств.

– А он пьет гидрохлоротиазид[47]47
  Диуретик, или мочегонный препарат. – Прим. ред.


[Закрыть]? И знаешь ли ты, почему я спрашиваю?

– Нет. И нет.

– Несколько лет назад были проведены масштабные клинические испытания под названием ALLHAT. Так вот, они показали, что пациентам с повышенным артериальным давлением следует дополнительно назначать тиазидный диуретик в рамках комбинированной терапии, если не назначены другие препараты.

– Понял.

Я быстро записал «ALLHAT».

– С другой стороны, ты сказал, что этот пациент непростой, так что должно быть назначено какое-то другое лекарство. Возможно, лизиноприл[48]48
  Препарат, предназначенный для лечения артериальной гипертензии (повышенного давления) и профилактики развития ее осложнений. – Прим. ред.


[Закрыть], если с его почками…

В первый год врачебной практики решительно не верится, что когда-нибудь ты сможешь быть таким же уверенным и знающим, как наставники.

Я пытался расшифровать его мысли, но попросту за ними не поспевал.

– При этом, если у него больное сердце, то ему могли назначить бета-блокаторы[49]49
  Или бета-адреноблокаторы. Группа фармакологических препаратов, используемых для лечения артериальной гипертензии, сердечной аритмии и для профилактики инсульта или инфаркта миокарда. – Прим. ред.


[Закрыть].

Как вообще я смогу когда-либо столько запомнить? Мне что, придется вернуться и все это объяснить Сэму? Возможно, именно поэтому предыдущий врач не стал говорить ему про болезнь почек – ситуация была слишком сложной, чтобы ее объяснить.

В приемную продолжали приходить пациенты, а Моранис тем временем прошелся по каждой болезни из моего списка, разложив по полочкам все диагнозы и назначенное лечение. Несмотря на прическу под горшок, отпечаток возраста и авторитета давал о себе знать. Его голос звучал жизнерадостно, пока он перебирал один кусочек информации за другим, пытаясь разобраться с ситуацией Сэма. Я пытался осмыслить каждое его слово, правда, вскоре поймал себя на том, что просто всматриваюсь в движения губ Мораниса, думая при этом о том, превратит ли меня целая жизнь, проведенная за запоминанием статей из медицинских журналов и аббревиатур, в кого-то, похожего на него. Человека, который, казалось, знал про моего пациента больше меня, даже его не осмотрев. Или же я стану существом, настолько поглощенным мелочами, что окажусь не в состоянии взаимодействовать с пациентами даже на самом базовом уровне? Не превратится ли все это в запутанный клубок бесполезных фактов?

– Пойдем поглядим на твоего пациента, – сказал наконец врач, поднявшись из-за стола. – Это самое интересное.

Когда Моранис встал, оказалось, что я мог бы положить свой подбородок ему на голову. Этот человек, интеллект которого меня так впечатлил, был почти на тридцать сантиметров ниже ростом. Пока мы шли обратно по коридору, я заметил в его глазах искорку вроде той, что была у Байо. Я был рядом с еще одним врачом, который чувствовал себя как рыба в воде. Неужели и правда настанет момент, когда работа в больнице начнет мне приносить удовольствие?

– Это мой начальник, – сказал я Сэму, когда мы зашли в кабинет. – Ответственный врач.

– Сэм, – представился пациент, вытянув правую руку. – Ваш подопечный мне тут рассказывал обо всем, что со мной не так.

Моранис повернул ко мне голову и нахмурился:

– Я так понимаю, вы двое уже многое обсудили.

– Доктор Маккарти упомянул, что у меня более пятнадцати проблем со здоровьем. Никогда не думал о себе в таком ключе, но, полагаю, будет полезно обо всем узнать.

– Позвольте мне предложить альтернативную гипотезу, – сказал Моранис, подняв вверх палец, подобно своему уменьшающему детей однофамильцу[50]50
  Имеется в виду актер Рик Моранис, исполнивший главную роль в фильме «Дорогая, я уменьшил детей» (1989). – Прим. ред.


[Закрыть], словно собираясь представить свой сжимающий лазерный луч. – Вам еще в молодости сказали, что у вас повышенное давление.

Сэм сморщил лоб, и Моранис слегка кивнул.

– Возможно. Похоже на правду, – сказал он.

– И готов поспорить, что вам назначили подходящее лекарство.

– Вот честно, не припомню.

– И вы это лекарство пить не стали.

На лице Сэма промелькнула безрадостная ухмылка:

– В этом вы правы. До пятидесяти я вообще ничего не принимал. А затем, видимо, все покатилось к чертям.

– Высокое давление без лечения привело к болезни почек, которая еще больше усугубила вашу гипертензию. Что, в свою очередь, стало причиной болезни сердца, – Моранис бросил взгляд на свой ремень, поставил пейджер в беззвучный режим и продолжил: – Болезнь сердца спровоцировала болезнь печени, которая, соответственно, способствовала вашей эректильной дисфункции. А эректильная дисфункция вызвала бессонницу.

– Замечательно, – отозвался Сэм. – Так что же делать? Разобраться с давлением, и все пройдет?

Моранис поднес к губам палец, чтобы послушать сердце и легкие Сэма с помощью стетоскопа.

– Не все так просто, – вклинился я, отчаянно желая внести свой вклад. – Это все хронические заболевания, которые, скорее всего, придется не лечить, а держать под контролем.

У меня затрезвонил пейджер, и Сэм прикрыл глаза правой рукой.

– Знаете, такое чувство, что из раза в раз, приходя сюда, я вижусь с новым врачом. Каждые несколько месяцев я вынужден начинать все с нуля с кем-то из вас. Не могли бы вы стать моим постоянным врачом?

Между нами возникла какая-то связь.

– Разумеется, я могу стать вашим постоянным врачом. Я буду здесь следующие…

– Нет, – прервал меня Сэм, показывая на Мораниса. – Он.

Вытащив из ушей стетоскоп, Моранис направился к двери.

– Мы тут работаем сообща. Вы в хороших руках. Было приятно с вами познакомиться.

– Есть еще кое-что, о чем я не стал говорить вашему начальнику, – смиренно сказал Сэм, когда мы остались наедине. – Думаю, мне было стыдно. Но у меня уже несколько недель как закончилась виагра, и я хотел бы получить новый рецепт.

У меня в голове промелькнула реклама виагры: привлекательный пожилой мужчина, рассекающий по озеру на своей яхте, с закадровым голосом: «Не принимайте виагру, если вы принимаете нитропрепараты от боли в груди».

– Вы принимаете нитропрепараты от боли в груди? – спросил я.

– Вы мне скажите, док.

Я просмотрел перечень лекарств.

– Нет, – я представил, как Сэм тщетно пытается добиться эрекции. – Разумеется, я могу дать вам новый рецепт.

Несколько минут спустя мы попрощались. По дороге к администратору, чтобы отдать ей документы, я просунул голову в кабинет к Моранису.

– Спасибо вам, – сказал я, – за помощь. За все.

– Я здесь именно для этого.

– Все равно, спасибо вам.

– Хотел спросить, – добавил Моранис, отложив свой журнал. – А ты заметил, что он сидел в тюрьме?

Я был в шоке:

– Ах, если честно, не заметил. Полагаю, мне было не до…

– Дам небольшой совет. Нельзя просто просмотреть самые последние записи в медкарте, чтобы понять, что к чему с новыми пациентами.

Должно быть, Моранис прошерстил старые записи, пока я осматривал Сэма. Но в его медкарте их были десятки! Откуда ему было знать, какую именно нужно прочитать?

Я подумал о Сэме, очаровательной староанглийской овчарке.

– А вы спросили, за что он сидел? Я это пропустил?

На лицо Мораниса закралась улыбка:

– А почему спрашиваешь?

– Думаю, мне было бы любопытно.

– Почему?

– Не знаю – а если он педофил, серийный убийца или что-то типа того?

– А что?

– Вы спрашиваете меня, почему мне хотелось бы знать, если он кого-то изнасиловал или избивал жену?

– Именно. От этого изменилось бы то, как ты будешь его лечить?

Этот вопрос мысленно перенес меня в Бостон, на семинар в Гарварде, который я посетил три года назад. Раз в неделю после обеда собиралась небольшая группа студентов, чтобы обсудить предрассудки в медицине и вне ее в рамках курса, целью которого было обучить будущих врачей тонкостям культурных различий между людьми. По окончании семинара нас попросили поделиться с группой каким-нибудь предрассудком.

– Мне иногда кажется, что толстые люди ленивые, – сказала одна девушка.

– Когда я слышу южный акцент, то заведомо считаю этого человека не шибко умным, – призналась другая.

Сейчас все чаще пациенты предпочитают выбирать врача, а не обращаться к кому придется. Но и врачи могут выбирать пациентов, не работая с теми, кто их не устраивает. Правильно ли это?

Мы продолжали в том же духе, пока очередь не дошла до Бена, подающего надежды хирурга-травматолога вроде Акселя, который слегка покачивал головой.

– Честно говоря, нам всем стоит перестать нести эту чушь, – произнес он.

Профессор от удивления повела бровью. Во всем студенческом городке не было никого более самодовольного, чем Бен. Его ума нам не было суждено ни понять, ни когда-либо достичь. И он был одним из любимчиков Чарли Маккейба.

– Я считаю, здорово, что мы все делимся тут подобным друг с другом, – продолжал Бен. – Я дружу с Мэттом, – сказал он, показывая в мою сторону. – Он мне нравится, и я хотел бы узнать про его предрассудки. И можно не сомневаться, что Мэтт считает толстых людей ленивыми.

Все повернулись на меня. Мне стало ужасно стыдно. Я покачал головой и промямлил:

– Это не так.

– Но я также уверен, что Мэтт позаботится о толстом пациенте не хуже, чем о любом другом.

Я энергично закивал.

– Так какая разница? – сказал Бен. – Меня больше интересуют… плохие люди вокруг. Что насчет растлителей малолетних? Следует ли мне их оперировать? Должен ли я из кожи вон лезть, чтобы спасти монстра?

– Ну, – заметила будущий хирург Марджори невысокого роста, – мне кажется, мы все подходим к операционному столу с определенной системой ценностей, от которой никуда не деться. Я точно знаю, что не буду относиться одинаково к каждому человеку.

– Да ты что? – сказал Бен.

– Я… – она окинула взглядом парту, – я не могла бы лечить мусульманина, например.

Ее ортодоксальный иудаизм не был секретом ни для кого в группе.

Бен улыбнулся:

– Понял.

– Но мне хватит ума никогда не оказаться в такой ситуации, – продолжала Марджори. – Я бы нашла себе замену.

– А что, если бы у тебя не было такой роскоши? – спросил Бен. – Что, если бы ты была единственным хирургом в небольшой больнице?

– Я такого не допущу.

– Нас учат приводить людей в порядок, – сказал он, осматривая всех присутствующих в аудитории. – Мы здесь не для того, чтобы кого-либо судить.

Марджори покачала головой:

– Я просто говорю как есть.

– А может, – предположил Бен в шутку, ткнув в сторону Марджори указательным пальцем, – может, чтобы казнить.

– Это нечестно, Бен. Я просто была откровенной.

– Я рискну предположить, – продолжал он, – что ты не была такой искренней на собеседовании в медицинской школе.

Марджори не ответила. Бен повернулся ко мне:

– Думаю, Мэтт, что об этом по какой-то причине она упомянуть забыла.

Я сделал шаг в сторону Мораниса и тихонько спросил:

– Так вы знаете, за что Сэм сидел?

– Знаю.

– И?

– Это написано в карте.

– Я бы хотел взглянуть.

– Пожалуйста.

– Я также хотел упомянуть, что, когда вы ушли, он попросил обновить рецепт на виагру. Не видел никаких причин ему отказывать. Думаю, он стеснялся об этом сказать…

– У Сэма была судимость за сексуальное насилие одиннадцать лет назад.

Я сделал шаг назад. После часа изучения его карты я не знал о Сэме почти ничего. Но мне было не до обсуждения личной жизни пациента, когда я все еще пытался разобраться с аббревиатурами, из которых состояла его история болезни. Что, если Сэм совершил преступление, отсидел свой срок, а теперь женат и завел детей? Или же он был монстром?

– Тогда, – тихо произнес я, – получается, мне не следовало выписывать ему виагру?

Моранис улыбнулся:

– Это тебе решать. Он твой пациент. Я здесь лишь для того, чтобы тебя направлять.

– Точно. Итак…

– Итак.

– И в какую сторону вы меня направите?

Он встал, положил мне на плечо руку и сказал:

– Я бы посоветовал тебе все хорошенько обдумать и принять решение самостоятельно.

Даже во время приема в поликлинике врачу приходится порой делать сложный моральный выбор. Правда, времени на это слишком мало, и принятое решение может мучить еще очень долго.

У меня опустилась голова. Наверняка подобная ситуация случалась прежде. Какое решение было правильным? Существовало ли вообще правильное решение? Почему нельзя просто все свести к «Не давать насильникам таблетки для стояка» или «Да ладно, это было очень давно, конечно, в этом наверняка нет ничего плохого»? Да и в любом случае, как я могу принимать мгновенные решения по моральным дилеммам, над которыми можно днями ломать голову, если я даже не в состоянии уследить за симфоническим оркестром медицинских проблем пациента, что является моей первоочередной задачей?

Я открыл было рот, однако Моранис меня оборвал:

– В приемной очередь, – сказал он. – Тебе лучше бы взяться за дело.

Глава 11

Прошло уже несколько дней, а я так и не рассказал никому про Гладстона. Это съедало меня изнутри. Будут ли какие-то последствия? Что станет с ним? Или со мной? Было так мало людей, с кем я мог об этом поговорить. Так мало людей, кто бы понял. К счастью, я жил с одним из них.

– Я облажался, – признался я Хезер, насыпающей хлопья в миску. – Я сильно облажался.

Это было перед рассветом, и мы оба сидели с заспанными лицами. Она нахмурилась и потянулась за ложкой, в то время как я продолжал говорить, излагая в мельчайших подробностях историю с Гладстоном. Мне совершенно не стало легче, когда я оживил воспоминания о случившемся, – я только еще больше расстроился. Изложив достаточно доводов в доказательство собственной некомпетентности, я глянул на часы. Пора было уходить на работу.

– Самое главное, – сказала Хезер, – что ты об этом кому-то рассказал.

– Да, но это не отменяет случившегося. Он ведь мог умереть. Он должен был умереть.

– Но он не умер, – она бросила ложку и положила свою мягкую руку на мою. – Ты сделал то, что должен был. Ты не стал держать все в себе.

Я покачал головой. Это не имело значения.

– Меня это убивает.

– Представь, что кто-то его осмотрел бы и даже не обратил внимания на зрачки.

– Но я обратил!

Мы ели хлопья в тишине; голова пульсировала, словно с похмелья, хотя я уже несколько дней не пил. Возможно, даже недель.

– Ты не должен винить себя в этом.

Я знал, что Хезер права. Я знал, что такое случается. Однако я не припоминал, чтобы она когда-либо ошибалась. Я не припоминал, чтобы она допускала столь серьезные просчеты.

– Ну да, – буркнул я.

Хезер посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась:

– Ты хороший врач, Мэтт. Помни об этом.

Положив в раковину миски, мы похватали белые халаты и отправились на работу.

Час спустя я уже был в отделении и носился из палаты в палату, чтобы ознакомиться с пятью поступившими за ночь пациентами. Текучка больных была головокружительной: нужны были часы, чтобы войти в курс дела.

Денис Ландквист – женщину, у которой из-за смерти брата случился сердечный приступ, – теперь сняли с аппарата ИВЛ и еще до выходных ее, скорее всего, должны были перевести из отделения. Единственной константой оставался Бенни. Он всегда был на месте – крутил педали своего велотренажера или смотрел телевизор в кровати, словно так получилось, что его квартира оказалась посреди отделения кардиореанимации. Для человека с больным, отказывающим сердцем у него был на удивление позитивный настрой. Заходя к нему, я отдыхал от напряженной атмосферы, царившей во всем остальном отделении. Тем утром, когда я проходил мимо его палаты, он смотрел «Доктора Хауса»[51]51
  House, M.D. – американский телесериал о враче-диагносте Грегори Хаусе и его команде, выходивший на экраны с 2004 по 2012 год, главную роль в котором исполнил Хью Лори. – Прим. ред.


[Закрыть] – как по мне, это все равно что смотреть фильм-катастрофу в самолете.

– Вы в порядке? – спросил я, показав ему большой палец и просунув голову в дверь.

– Пожалуй.

– Замечательно.

Пациенты могут не понимать сложных медицинских объяснений врача, зато они всегда очень чувствительны к тому, как он это объяснение до них доносит.

Я начал закрывать дверь и посмотрел на длинный список своих задач. Оставалось еще тридцать пунктов, с которыми нужно было успеть разобраться до начала обхода. Я мысленно повторил его ответ: «Пожалуй». Это было не похоже на Бенни. Я поднял глаза и увидел, что он был все в той же футболке «Нью-Йорк Джайентс» и уже несколько дней не брился. Его борода оказалась гораздо более седой, чем я ожидал, а над тонкой губой скопились капельки пота.

– Есть минутка? – спросил он.

– У меня есть одна минута. Меньше минуты.

Бенни выключил звук на телевизоре.

– Мэтт, каждый месяц сюда поступает новая группа интернов. И когда мне это приходит в голову, я делюсь с ними впечатлениями об их работе.

– Ох.

Спонтанные отзывы о работе редко когда бывают приятными или конструктивными.

– Мэтт, ты просто сидишь в палате, ждешь. Я сталкивался здесь с разными людьми. Плохими, хорошими… – он затих. – По большей части с хорошими.

– Рад это слышать.

– Хорошие, плохие, но не злые[52]52
  Отсылка к вестерну «Хороший, плохой, злой» (1966). – Прим. пер.


[Закрыть], – он усмехнулся и уставился на меня. – Мэтт, такое ощущение, что ты все время куда-то спешишь.

– Потому что так и есть.

У меня непроизвольно напряглась спина.

– Такое ощущение, что ты говоришь со мной или с кем угодно в отделении только для галочки, – Бенни опустил голову. – Я говорю это лишь потому, что понимаю: ты еще молодой.

– И впечатлительный, – прошептал я.

Я немного расслабился. Мне было нелегко выслушивать подобную критику. Одно дело было чего-то не знать, будучи еще молодым, неопытным врачом, но никому не понравится услышать от пациента, что, как ему кажется, тебе на него наплевать. Тем не менее слова Бенни не звучали как выговор: его голос и доверительный тон нашей беседы меня успокаивали.

– Да, вы правы, – сказал я. – По правде говоря, я с трудом со всем справляюсь.

– Заметно.

– Ха. Замечательно. Правильно говорят – не показывай никому, как тебе тяжко.

– Но так необязательно должно быть.

Я покачал головой:

– Полагаю, мне нужно приходить сюда еще раньше.

– Дело не в этом. Совсем не в этом. Посмотри, что ты делаешь сейчас. Ты сидишь, и у нас с тобой настоящий разговор. Обычно ты просто…

– Планирую, как исчезнуть, как только захожу в палату.

– Ага. И половину времени ты смотришь в свои записи или по сторонам и не слушаешь.

– Но я слушаю!

– Реальность такова, какой ты ее воспринимаешь, Мэтт.

Почему он так сильно потеет?

– А что насчет вас? – спросил я. Может, я недооценивал, насколько тяжело он болен?

– Бывают хорошие дни, бывают плохие, – ответил Бенни. – Сегодняшний день не очень хороший.

Я и представить не мог себя на его месте, когда нужно просто ждать изо дня в день. Я был бы в бешенстве. Может, его состояние было не таким стабильным, как я предполагал?

– Вы кажетесь горячим, – заметил я. – Давайте проверим, нет ли у вас жара.

Только я приложил ладонь тыльной стороной к его мокрому лбу, как в дверь постучали.

– Перерыв окончен, – скомандовал Байо. – Пойдем поговорим.

– Спасибо, что позаботились обо мне, – сказал я Бенни, выходя из палаты. – Я позову к вам медсестру.

– Тяжко пришлось в поликлинике? – спросил Байо, пока мы шли к двум свободным компьютерам. Он был прав: мне было тяжко, только совсем по другой причине. То, что казалось мне неподъемным, для него было скучным. Я присмотрелся к лицу Байо. Собирался ли он вообще обсуждать Гладстона?

– Как бы то ни было, день предстоит загруженный. Ужасно загруженный.

Мне не хотелось об этом думать. Сделав глубокий вдох, я потянулся за бубликом. С каждым днем, что меня не привлекали к ответственности за случившееся с Гладстоном, становилось все проще жить дальше. Я терзал себя из-за этого, но постепенно у меня развивалось некое равнодушие к произошедшему. Я просто больше не мог продолжать переживать, потому что это помешало бы выполнять работу, да и в процессе наверняка уничтожило бы мой желудок. Время шло, от начальства не было никаких новостей, и было все легче считать, что я попросту раздул инцидент у себя в голове. Подними я эту тему, риск был бы слишком велик. В любом случае, теперь Гладстон находился, вне всяких сомнений, в более надежных руках, где бы он ни был.

«Сломаться может каждый». Эти слова наставника я вспоминал неоднократно в первый год врачебной практики и постоянно находил им подтверждение.

– Знаешь, – сказал я Байо, когда другой интерн из нашей группы, Лалита – высокая привлекательная женщина с легким британским акцентом и родом из Бангладеш – проскользнула мимо меня. – Я и правда восхищаюсь этими девчонками.

Лалита забирала Денис Ландквист на компьютерную томографию, в то время как два других интерна, Ариэль и Меган, выполняли парацентез одному из новых пациентов.

– Посмотри на них, – продолжал я. – Смышленые, энергичные, полные энтузиазма. Скачут по отделению, делая сто дел одновременно.

Официально это никто не признавал, но я чувствовал, что они справляются лучше меня, и постоянно искал тому подтверждение.

Байо улыбнулся:

– Просто знай, что каждый может сломаться, – улыбка исчезла. – Каждый.

– Как же так?

– Нельзя вечно разгребать дерьмо с улыбкой на лице.

– А что случилось? Ты сломался?

Он сделал оборот на своем кресле.

– Без комментариев. Кстати насчет разгребания дерьма. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-кому гваяковую пробу кала.

– Разумеется.

Байо хотел, чтобы я вставил палец в перчатке в задний проход пациенту для проверки на наличие внутреннего кровотечения. Интересно, ему было обязательно просить об этом с таким довольным видом?

– Ну что, пора браться за дело, – сказал Байо, похлопав меня по плечу. – Раньше когда-нибудь выполнял эту процедуру?

– Ну…

– Приму это за очередное нет. Вас там вообще чему-нибудь учат в Гарварде? Хоть чему-то?

– Один раз я это делал. Но не на пациенте.

Байо потер руки и заулыбался:

– Ох, доктор Маккарти, будьте уж добры рассказать поподробнее.

– Ну, рассказывать особо нечего. В медицинской школе один парень, у которого отец умер от рака простаты, помогал студентам учиться проводить ректальный осмотр, выступая в роли этакого универсального подопытного кролика. Практически каждый с нашего потока однажды вставлял ему в зад свой палец. Чудесный малый.

– Сколько бы ему ни платили, этого было мало, – рассмеялся Байо. – Я, правда, удивлен, что это было среди тех немногочисленных практических навыков, которым вас обучали в Гарварде, – он махнул рукой. – Впрочем, неважно. Я хочу дать антикоагулянт одному из наших новых пациентов, однако перед этим нам следует убедиться, что у него нет внутреннего кровотечения. Тут-то за дело и возьмешься ты.

В ту же секунду заорали динамики: «ОСТАНОВКА СЕРДЦА! ПЯТЫЙ ЭТАЖ, ЮЖНОЕ КРЫЛО! ОСТАНОВКА СЕРДЦА! ПЯТЫЙ ЭТАЖ, ЮЖНОЕ КРЫЛО!»

В мгновение ока Байо и след простыл. Я откинулся в кресле и представил, как он бормочет себе под нос: «ABC, ABC», мчась по коридору. Он вернулся двадцать минут спустя, изящно держа руки ниже груди, словно ему только что сделали маникюр.

– Следуй за мной, – еле различимо позвал он.

Байо выглядел вымотанным, словно произошло нечто ужасное. К счастью, я не видел на его рубашке никаких следов кала.

Он отвел меня в заднюю часть отделения, и мы зашли в ординаторскую – загроможденную комнату, где на двух черных кожаных диванах были раскиданы недоеденные сэндвичи с вареной колбасой и пакеты из-под чипсов.

– Потрогай, – сказал Байо, не сводя глаз со своих рук. – Давай, потрогай.

Я присмотрелся к нему в поисках улыбки, какого-нибудь признака того, что он шутит, однако Байо говорил совершенно серьезно. Я дотронулся до его рук и погладил кончики его пальцев.

– Это странно, Байо, – заметил я, обернувшись, чтобы убедиться, что нас никто не видит. – Что происходит? Зачем я глажу твои руки?

– Это, мой друг, исцеляющие руки.

Он поднял их вверх и подошел к окну во всю стену, выходящему на Гудзон.

– Взгляни, – Байо подозвал меня жестом к себе. – Сюда.

Врач должен четко понимать, зачем он пришел в медицину и о ком он будет заботиться: о себе или своих пациентах.

Он показал на маленькую белую маркерную доску, в левой части которой были записаны по вертикали фамилии, включая его собственную. Сверху по горизонтали были написаны четыре буквы: «ОВСТ».

– «О», – сказал Байо, ударив по доске пальцем, – означает остановку сердца. Количество случаев остановок сердца, с которыми каждый из нас имел дело за этот месяц.

– Ты считаешь?

– А как же! «В» – это «выжившие». Количество людей, переживших остановку сердца.

– Прямо табло со счетом, – прошептал я себе под нос.

– «С» – это «смерти».

– А «Т»? – спросил я, уставившись на последнюю колонку, которая была пустой. – Тромбоз?

Байо засмеялся:

– «Т» – это категория, которую я придумал только на днях. Она означает «туалет». Это количество остановок сердца, случившихся, когда дежурный врач, которого вызывали, сидел в туалете. К сожалению, этот показатель так и остается на нуле.

Я моргнул:

– Погоди, что?

– Как ты можешь заметить, доктор Маккарти, – продолжил Байо, – в моих колонках «О» и «В» по одиннадцать галочек.

– Вижу. Одиннадцать остановок сердца – одиннадцать выживших.

– А колонка «смерти», как отчетливо видно, совершенно пустая.

У других врачей в списке соотношение выживших составляло чуть более 75 % – невероятный показатель по сравнению со средним по стране. Байо вместе с тем не было равных.

– Ты спас каждого.

Я стоял перед ним, пораженный.

– Неплохо, – похвалил я, рассчитывая вытянуть из него побольше.

– В этом году у тебя будут ситуации, много ситуаций на самом деле, когда ты будешь спрашивать себя, зачем пошел в медицину, – объяснил Байо. – За этот год весь твой энтузиазм иссякнет.

– Могу представить.

– Я хочу, чтобы ты запомнил этот момент, – сказал он, сдерживая улыбку. – Потому что видеть в графе «смерти» большой жирный ноль чертовски приятно.