Текст книги "Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру"

– Запомню. Обязательно запомню.

В очередной раз мне не верилось, что всего годом ранее он был на моем месте. Как вообще я мог стать им? Я быстренько оценил, что каждый день узнаю от двадцати до пятидесяти новых фактов и обучаюсь одной процедуре. Если экстраполировать это на целый год, то получается целая куча знаний. Тем не менее года мне казалось явно недостаточно. Темп обучения постепенно замедлится, да и часть я непременно забуду. К тому же я просто не мог себе представить, чтобы все мои наставники были такими же одаренными, как талантливый доктор Байо.

– В работе врача падения будут низкими, – предупредил он. – Очень низкими. Немыслимо низкими. Но взлеты….

– Да?

– Взлеты будут приятными. Очень приятными!

Глава 12

Байо всплеснул руками, словно музыкальными тарелками:

– Ладно, хватит праздновать. Вернемся к работе. На чем мы остановились?

Я последовал за ним из ординаторской обратно к компьютерам.

– Ты сказал, что хочешь, чтобы я сделал кому-то гваяковую пробу.

– Ах да! На самом деле тебя ждут два развлечения. Забыл упомянуть про «З и С».

– «З и С»?

– Заболеваемость и смертность. Это совещание. Время от времени все отделение собирается вместе, и мы обсуждаем пациента, с которым кто-то сильно облажался.

Новичку в медицине может казаться, что ему сложно, потому что опыта еще мало. Однако, если ты решил стать врачом, проще не будет уже никогда.

Я сразу же подумал про Гладстона. Его случай, определенно, как нельзя кстати подходил для разбора на совещании, предназначенном для анализа медицинских ошибок. Интересно, наверху уже знали о том, что произошло? Я слышал про одну-две небольшие ошибки, сделанные другими интернами из моей группы, но ничего даже рядом не стояло с тем, что произошло с Гладстоном, – подробно рассматривать там точно было нечего. Мысленно я представлял, как кто-то держит папку с надписью «З и С», содержащую всего один листок бумаги, на котором описан мой идиотский просчет. Я не сомневался, что говорить будут обо мне.

Я, может, и мог утопить свои постоянные мысли о Гладстоне и чувство стыда от звонка Сотскотта в суматохе отделения кардиореанимации, но теперь был вынужден думать о том, как, вероятно, буду опозорен перед всеми коллегами. Что подумает Крутой? Может ли за всем этим последовать какое-то наказание? В животе забурлило. Интересно, услышал ли Байо?

– Господи, – пробормотал я.

– Все якобы анонимно, но мы, как правило, понимаем, кто в ответе. Страсти кипят, люди выходят из себя, эго оказываются раздавлены, – Байо сжал кулак. – Это трагедия с щедрой примесью непроизвольной комедии. Я всегда наблюдаю, как завороженный.

– Звучит ужасно.

Как он мог быть настолько надменным?

– Не переживай, – сказал он. – Я напомню тебе об этом позже на неделе. Теперь же вернемся к нашим текущим задачам.

– Да. Покажи, кому нужно провести ректальный осмотр. Я готов.

– Вот тебе реактив, – Байо протянул пузырек с проявителем, который нужно наносить на стул. В случае наличия крови коричневые каловые массы должны окраситься ярко-голубым.

– Спасибо.

– Нет, спасибо тебе.

Одна из медсестер похлопала Байо по плечу и что-то прошептала ему на ухо. Я нанес пару капель проявителя на палец: не хотел облажаться, когда буду делать это с образцом кала. Я почувствовал удачный момент, чтобы попробовать что-нибудь выпытать у Байо.

– Ты сказал, что падения в этом году будут очень низкими.

Я растер проявитель между большим и указательным пальцем.

– Ага.

– Но все говорят, что станет лучше. Так ведь? Что с каждым годом становится все легче.

Он почесал подбородок.

– И правда говорят. Что ж, тебе следует знать, что это неправда.

Я нахмурился:

– Серьезно?

– Весь год люди будут заверять тебя, что на следующий будет легче. А потом и на следующий. Поверь мне, легче не становится.

– Да ладно!

– Не-а.

– Я не дождусь дня, когда почувствую, что понимаю, чем тут занимаюсь.

– Этот день не наступит. Чем больше знаний – тем больше ответственность.

– Наверное.

– Ты начнешь брать свою работу на дом, – сказал Байо, безучастно пялясь в экран компьютера. Мне хотелось постичь его внутренний мир. Его что-то мучило, о чем я не догадывался? Он думал о Карле Гладстоне? Или же просто морочил мне голову? Я изучил его лицо, но не нашел на нем никакой подсказки. Казалось, Байо совершенно не был обременен тревогой или сомнениями в себе. Но что же скрывалось за этой уверенной и высококомпетентной оболочкой?

– Ладно, – согласился я. – Меня это устраивает.

– Не ладно. Итак, сосредоточься, доктор Маккарти. Я хочу, чтобы ты провел ректальное исследование пациенту в четырнадцатой палате. Иди с богом, мой друг.

Несколько дней спустя мы с Байо подходили к закрывающимся дверям лифта. Он вытянул руку и раздвинул их: внутри было двенадцать человек в белых халатах, которые направлялись на «З и С» – совещание по заболеваемости и смертности. Я подумал о том, что скажу, если всплывет история с Гладстоном. Буду раскаиваться, это точно, но не искать оправдания. Я признаю свою ошибку и приму сопутствующие наказание и позор. Какой еще был у меня выбор?

В больнице, где я проходил практику, среди врачей было довольно много спортсменов. И я в их числе.

– Можно определить, какой перед тобой врач, на основании того, что человек просовывает в закрывающиеся двери лифта, – сказал Байо, когда мы втиснулись в кабину.

– Серьезно?

– Терапевт просовывает руку. Хирург – голову.

– А социальный работник, – послышался сзади женский голос, – просовывает свою сумочку.

Крупный бородатый мужчина под метр девяносто, в джинсах и белых кедах с развязанными шнурками, улыбнулся и положил руки на плечи Байо.

– Посмотрите, кто это тут у нас, – сказал он, разминая руками основание шеи Байо. – Мой первый и последний…

Байо вывернулся из его хватки, словно спасающийся от шейного захвата младший брат.

– Как дела, Джейк?

Байо показал большим пальцем в мою сторону.

– Это мой интерн. Большой Джейк был моим первым ординатором. Научил меня всему, что я знаю…

– Когда этот парень пришел в прошлом году, – оборвал его Джейк, положив свою пятерню мне на трицепс, – он не мог локтя от задницы отличить!

Я просто не мог себе это представить.

– Это так, – подтвердил Байо. – я был никчемным.

– Нет, – не поверил я. – Быть такого не может!

– Еще как может, – возразил Джейк, рассмеявшись себе под нос. – Этот парень был ходячей катастрофой.

Все остальные в лифте стояли молча, в то время как я пытался представить некомпетентного Байо. Как он носился со страхом в глазах вместо привычной уверенности. Как беспомощно возился с пациентами в поликлинике. Как отвечал на звонок Сотскотта. Этот образ просто не укладывался в голове.

Лифт остановился на первом этаже, и, выйдя из него, я осознал, что Джейк больше напоминает полузащитника, чем врача. Возможно, в прошлом он играл в футбол. Здесь, в Колумбийском университете, было полно бывших спортсменов. Он хлопнул себя по колену.

– И теперь, – обратился Джей к Байо, – ты говоришь интерну, другому врачу, что делать? Удивительно.

– Круговорот жизни, – безразлично отозвался тот.

Джейк повернулся ко мне:

– Он тебе рассказал про «З и С»?

– Да, немного, – я не знал, как воспринимать этого здоровяка. – Он сказал, что люди выходят из себя. Что-то про то, как оказываются раздавлены эго.

– И слезы, – сказал Джейк. – Не забывай про слезы.

– Буду смотреть в оба.

– Небольшой совет, – добавил он, наклонившись ко мне и кивнув в сторону Байо. – Не верь ни единому его слову.

Мы расселись в аудитории, и я стал готовиться к худшему. Вокруг меня тараторили на малопонятном мне языке, но все голоса умолкли, когда к кафедре вышел врач и постучал в микрофон пальцем.

– Добро пожаловать, – сказал он, – на «З и С».

Я оглянулся в поисках признаков надвигающейся беды и молился, чтобы не обсуждали Карла Гладстона. Кто-то сказал, что первая половина жизни проходит в скуке, а вторая – в страхе. Если это так, я только что достиг среднего возраста.

– Сегодня мы будем обсуждать один случай с неудачным исходом. Как всегда, я напоминаю всем, что сегодняшнее совещание полностью конфиденциально и…

Мой пейджер запищал: «СЕМЬЯ ЛАНДКВИСТ ЖЕЛАЕТ ОБСУДИТЬ ВЫПИСКУ, СРОЧНО ВЕРНИТЕСЬ В ОТДЕЛЕНИЕ».

Я сделал глубокий вдох, а потом еще один. Мне нужно было идти, но я не мог встать. Навострив уши, я слушал, как в динамиках рассказывается про всякие общие положения, касающиеся совещания «З и С», – меня особенно интересовало, прозвучат ли слова «Гладстон» или «анизокория». Между тем вступительная часть все продолжалась. Байо взглянул на меня, изучающего аудиторию в поиске смотрящих в мою сторону глаз. Пейджер снова зажужжал. Мне нужно было идти. Я показал сообщение Байо, пожал плечами и удалился, гадая, будет ли мне устроен разнос заочно.

Глава 13

Я зашел в палату к Денис Ландквист и увидел ее мужа Питера, сидящего рядом с ней и нежно поглаживающего ее руку. Денис спала, а у Питера, одетого в темно-серую водолазку и зеленые джинсы, на коленях лежал блокнот в линейку. Он был молод – наверное, тридцать с небольшим. Как только я зашел в комнату, он резко встал. Он был как на иголках.

– Вы лечащий врач? – спросил Питер.

– Нет, – сказал я, пожимая ему руку. – Я интерн, Мэтт. Работаю с лечащим врачом.

Я сел рядом с ним, и он кивнул, сжав в руке безжизненные пальцы Денис. Его нежность тронула меня. Он был крепким, хорошо сложенным мужчиной, но при этом говорил тихо, чуть ли не шепотом, словно боялся разбудить жену.

– У меня к вам куча вопросов, – сказал он, дотронувшись до желтого блокнота. – Найдется несколько минут?

– Конечно, задавайте.

Я помнил о том, что обычно был слишком хмурым, и попробовал разрядить обстановку широкой улыбкой, хотя не совсем понимал, чему именно улыбаюсь. Денис шла на поправку, но ее состояние по-прежнему оставалось тяжелым. У нее был совершенно неестественный цвет кожи, из-за него она была похожа на манекен. Радоваться было особо нечему. Мне стало интересно, существует ли у врачей какое-то специальное выражение лица, означающее осторожную надежду. Нечто, что выражало бы сдержанный оптимизм. Мне следовало начать присматриваться к тому, как ведут себя в подобных ситуациях Байо и доктор Крутой.

Если врач слишком боится совершить ошибку, он попросту не сможет адекватно заботиться о пациентах, ведь этот страх – забота о репутации, а не о них.

Питер потянулся к своим очкам для чтения, лежавшим на маленькой прикроватной тумбочке, но, поняв, что для этого ему придется отпустить руку Денис, решил обойтись без них. Я ринулся было подать их ему, но он махнул рукой и прокашлялся:

– Сегодня кто-то упомянул потенциальную пересадку. Ей что, нужно новое сердце?

Я искоса посмотрел на эту молодую женщину. Несмотря на ужасный цвет кожи, состояние Денис постепенно улучшалось, и во время обхода мы обсуждали ее перевод в отделение общей кардиологии в ближайшие дни. Может, Питер услышал, как говорили про кого-то другого?

– Не уверен, – сказал я. – Не припомню, чтобы кто-либо говорил о необходимости пересадки сердца вашей жене Но мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение.

– Понял, – Питер зачеркнул первый вопрос и сделал глубокий вдох.

Я наклонился поближе и увидел в блокноте тринадцать вопросов. Я тут же предположил, что в лучшем случае смогу ответить на четыре, может быть, пять из них. Казалось, я неизбежно разочарую Питера или, хуже того, оставлю его в замешательстве, как это было с Сэмом. Сжав челюсть, я понял, что едва заметно отдаляюсь от Питера. Я непроизвольно откинулся на спинку и почувствовал напряжение в ногах, словно собирался встать: мой организм удирал без моего ведома. Так вот о чем говорил Бенни! Взглянув на смотрящего на меня Питера, я представил, что во мне видел Бенни: врача, который закрылся в себе и делает все на автомате. Врача, которого, вероятно, недостаточно сильно волнуют пациенты. Врача, который настолько боится ошибиться, что не может должным образом о них заботиться. Я взял себя в руки и нагнулся вперед, посмотрев Питеру в глаза.

– Разумеется, я узнаю, обсуждается ли какая-либо процедура на сердце, – сказал я. – Но не думаю, что это так.

Питер кивнул. Он смотрел на слова, записанные им в блокноте, но ничего не говорил. Он просто поглаживал руку жены и наблюдал, как она дышит. Денис издала легкий булькающий звук, и он с надеждой приоткрыл рот. Я наклонился, чтобы прочитать вопросы и ответить на них своими силами. Скосив глаза, смог разобрать только следующий.

«Почему Бог это допустил?» Не-а.

Изучив всю страницу, я увидел нарисованное сердце, внутри которого было написано:

«Денис + Питер»

Я взглянул на этого убитого горем мужа, а затем снова на блокнот. В нижнем углу Питер нарисовал сердце меньшего размера, разбитое и без имен. Подняв глаза от рисунка, я увидел, как Питер поправляет Денис челку, чтобы убрать волосы подальше от глаз.

А затем я разразился слезами.

Не просто прослезился, а натурально зарыдал, со всхлипами, тяжелым дыханием и содрогающимися плечами. Возможно, я боялся того, что могли обсуждать в этот самый момент на совещании «З и С», или же дело было в том, что я оказался свидетелем столь сильной любви и душевной боли. Может быть, всему виной был недосып, но главное, открывшись Питеру, прочувствовав его любовь и отчаяние, я оказался не в состоянии с этим справиться.

Питер взял меня за плечо и легким, но настойчивым движением отвел в угол палаты.

– Мэтт, – быстро произнес он, – она что… умирает?

Мне стоило больших усилий взять себя в руки.

– Нет, – сказал я сквозь всхлипы. – Питер, у нее все замечательно. Она идет на поправку.

Он пытался что-нибудь понять по выражению моего лица:

– Тогда в чем дело?

«Когда не можешь утешить пациента, сделай так, чтобы ему пришлось утешать тебя».

Я мысленно был рядом с этим горюющим мужчиной, хотя одновременно находился в другом месте. Мне до смерти хотелось знать, о чем говорили на совещании по заболеваемости и смертности. Сколько человек покачивали головой? Кто проклинал мое имя?

– Мы рассчитываем, что Денис полностью поправится, – как только эти слова вылетели у меня изо рта, мне захотелось вернуть их обратно. Я не был уверен, что имею право рисовать столь радужную картину. Во время обхода все согласились, что состояние Денис улучшается, но оно по-прежнему было критическим.

– Ох, слава Богу, – выдохнул Питер, отшагнув назад. – Слава Богу.

– Да.

Мои слова шли вразрез с эмоциональным состоянием. Питер явно был в замешательстве.

«Вы любите свою жену», – хотелось сказать мне.

Я повернул свои заплаканные глаза в сторону Денис и произнес:

– Я только сейчас все осознал в полной мере. Я сожалею.

Он похлопал меня по плечу:

– Мы все прошли через многое.

Я рассмеялся сквозь слезы, как обычно это делают люди на похоронах. Вот и еще один совет, который нам забыли дать в медицинской школе: когда не можешь утешить пациента, сделай так, чтобы ему пришлось утешать тебя. Мы с Питером уселись обратно, и он снова взял Денис за руку.

– Мы можем просто посидеть? – спросил он, положив свой блокнот на кровать. – Просто посидеть втроем?

– Да, конечно.

Столь дикие перепады настроения были мне в новинку. Я даже забеспокоился, не началось ли у меня какое-нибудь аффективное расстройство. Как старшим врачам удавалось обзавестись достаточно прочной эмоциональной броней, чтобы не выть во всю глотку, при этом не превращаясь в бездушных роботов?

– Знаешь, – сказал Питер. – Меня убивает мысль, что я сыграл в этом свою роль.

Тыльной стороной ладони он коснулся мочки ее уха и нахмурился:

– Именно я рассказал ей про брата. Снова и снова прокручиваю в голове эту сцену – наверное, мне следовало сделать это как-то иначе.

Я вытер слезы о свой белый халат, в то время как по щекам уже потекли новые. Я был раздавлен. Каждый может сломаться, как сказал Байо. Я просто и подумать не мог, что сломаюсь столь быстро.

Глава 14

Когда час спустя мы снова встретились с Байо, я тщательно наблюдал за его глазами в поисках каких-либо признаков того, что про меня говорили на «З и С». Он, однако, так и не упомянул, что там обсуждалось, а я и не спрашивал. Мне было слишком страшно. Совещание прошло без каких-либо последствий, и меня это совершенно устраивало. Мы лишь обсуждали новых пациентов. Час за часом Сотскотт постепенно выходил у меня из головы.

– Слушай, – сказал Байо несколько дней спустя. – Мне нужно, чтобы ты провел ректальный осмотр еще одному пациенту. Палата шестнадцать.

– Само собой, – согласился я и вскочил со стула. За прошедшие дни я неплохо набил руку в ряде процедур. Теперь без проблем мог поставить катетер и наконец понял, как правильно направлять в желудок пациенту назогастральный зонд. – Думаю, я успею это сделать до обхода.

В медицине может ошибиться любой. И если есть сомнение в действиях вышестоящего коллеги, его необходимо озвучить.

Немного освоившись с выполнением этой процедуры, я чувствовал прилив воодушевления. Достав гваяковую тест-пластину с проявителем, я поплелся в сторону шестнадцатой палаты.

Когда я вернулся, Байо встретил меня с поджатыми губами.

– Что такое? – спросил я. Боковым зрением заметил Крутого. Обход вот-вот должен был начаться.

– Быстро ты, – ухмыльнулся он.

Я улыбнулся в ответ:

– Кровотечения нет.

– А ты ведь даже не спросил, зачем нужно проводить ректальный осмотр.

– Чтобы проверить, нет ли кровотечения, – ответил я. – К тому же ты меня попросил это сделать.

На тот момент я уже усвоил свои должностные обязанности: исполнять волю начальства. С учетом моей относительной неопытности неукоснительное соблюдение всех инструкций было наиболее безопасным вариантом как для пациентов, так и для меня самого.

– Действительно, – мы стояли молча, и он сложил руки на груди. – И?

Я не совсем понимал, к чему он ведет.

– Ты даешь мне десятки поручений.

– Это так.

– И я стараюсь выполнять их как можно быстрее и эффективнее.

Его лицо слегка искривилось:

– Энтузиазм поощряется. Но ты не думаешь. Ты делаешь.

– Да, много чего делаю. «Не думай. Делай».

– Слушай, Мэтт, весь следующий год тебе будут говорить, что делать. Хороший интерн выполняет все задания быстро и безошибочно.

– Я определенно пытаюсь.

– Однако отличный интерн остановится и задумается: «Есть ли в поручении какой-то смысл?»

– Что ты имеешь в виду?

– Действительно ли нужно проводить гваяковую пробу пациенту перед тем, как назначить ему антикоагулянт? – спросил он.

Я огляделся по сторонам.

– Я так понял, что это общепринятая практика в отделении.

– А об этом написано в каких-либо официальных рекомендациях? – осуждающе уточнил он.

Мне процедура казалась вполне логичной, но я не мог знать наверняка. Я уже многому научился в уходе за пациентами кардиореанимации, но еще не был экспертом.

– Я не уверен.

– Конечно, не уверен. Суть в том, что в какой-то момент тебе поручат сделать то, чего тебе делать не следует.

О чем он говорил? Эта мысль меня пугала. Что, если не все мои начальники будут такими же смышлеными, как Байо? В конце концов, ординаторы всего на год опережали меня и все еще проходили подготовку. Что, если у них возникнут проблемы с проведением процедуры или же они не смогут принять важное решение? Мысль о последствиях приводила меня в ужас.

Байо похлопал меня по спине и улыбнулся:

– Надеюсь, ты сможешь распознать такую ситуацию.

Обход пациентов начался несколькими минутами позже. Ариэль, дежурившая в ту ночь и не спавшая вот уже двадцать семь часов, начала с подробного описания необычного состояния пяти новых пациентов отделения:

– Женщина, сорок один год, с неишемической дилатационной кардиомиопатией[53]53
  Заболевание сердечной мышцы, при котором увеличиваются размеры желудочков и снижается их способность к перекачиванию крови, что часто приводит к развитию сердечной недостаточности. – Прим. ред.


[Закрыть] и биполярным расстройством, принимающая литий, поступила в кардиореанимацию сегодня в четыре утра.

Мне постоянно казалось, что коллеги-интерны справляются со своими обязанностями гораздо лучше меня, и это подпитывало неуверенность в себе.

До поступления в медицинскую школу Ариэль занималась консалтингом, решив на третьем десятке поменять сферу деятельности. Во время обхода она была настоящей звездой: докладывала четко, без единого лишнего слова. Я представлял себе, какой она была в своей прежней жизни, как стояла перед советом директоров в костюме, объясняя им, что компании следует сократить руководителей среднего звена и использовать меньше бумаги. Я подкрался к угольно-черному хвостику Лалиты.

– Привет, – прошептал я. – Как оно?

Мы так много работали со своими старшими напарниками-ординаторами, что времени поболтать особо не оставалось.

Лалита смотрела прямо на Ариэль, уголком рта она прошептала мне: «Тошнит». Я прикусил нижнюю губу, чтобы не засмеяться, тоже не сводя глаз с Ариэль – она говорила что-то про заостренные Т-волны на ЭКГ, – и задумался о том, что имела в виду Лалита. От чего именно ее тошнило? Ей нездоровилось? Или она имела в виду работу? Боковым зрением мне было толком не разглядеть выражения ее лица. Или она это про меня? Я все воспринимал на свой счет. Неужели я как-то ненароком ее обидел? Я глянул на Байо и вспомнил его слова про личные конфликты.

Я нацарапал в своем блокноте «От чего тошнит?» и подсунул его Лалите под нос. «От всего», – снова шепотом ответила она, по-прежнему не сводя глаз с Ариэль, которая отчаянно пыталась собрать в пучок спутанные волосы.

– А кто-нибудь задумывался, – сказала Лалита, обращаясь теперь ко всей группе, – что дело может быть в отравлении литием? Это все объяснило бы.

У меня уж точно такой мысли не было. Об отравлении литием мне доводилось только читать. Почти ни дня не проходило, чтобы я не восхищался интеллектуальными способностями своих коллег. В больнице работали люди с невероятно разными умами. У кого-то была, казалось, фотографическая память, в то время как другим легко давались числа и логическое мышление. Интерны и ординаторы Колумбийского университета были людьми, которые могли заниматься в жизни чем угодно, но выбрали медицину, где приходилось работать больше за меньшие деньги, потому что это было важно для них. Я был рад находиться в окружении таких людей.

– Как по мне, это довольно очевидно, – заключила Лалита.

Повернувшись ко мне, она прошептала: «Вчера ординатор заставил меня брать кровь у четырех людей. Совсем не круто». От врачей в других известных больницах не требовали проводить эту процедуру, на которую уходило много времени, но в медицинском центре Колумбийского университета мы этим занимались.

«Не говори».

Я до сих пор не очень хорошо умел брать кровь. Лалита же могла хоть с закрытыми глазами. Она ходила в медицинскую школу, где студентов обучали флеботомии[54]54
  Кровопускание. – Прим. ред.


[Закрыть] – в моей такого не было.

– А что думаешь ты, Мэтт? – рявкнул доктор Крутой. – Ты согласен?

Я почесал подбородок, сомневаясь, что сказать, но при этом рассчитывая сделать вид, будто погружен в глубокие раздумья.

– Думаю, – сказал я, – что было бы ошибкой делать какие-либо выводы, пока мы не услышали все детали касательно данного пациента.

Лалита закатила глаза.

– Однако, – добавил я, – я склоняюсь к тому, чтобы согласиться.

Обтекаемые ответы, к которым впоследствии не придраться, хороши в политике. Но в медицине ты должен быть уверенным в своей точке зрения и уметь ее отстоять.

Лалита нацарапала что-то в своем списке задач, после чего наклонила его в мою сторону и криво улыбнулась. Я опустил глаза и увидел слово «политик» с указывающей на меня стрелкой. Возможно, она была права. Возможно, я действительно старался давать во время обхода расплывчатые ответы, чтобы их потом нельзя было использовать против меня.

Мы молча слушали, как Ариэль излагает подробную клиническую информацию, то и дело убирая свои вьющиеся рыжие волосы с глаз, в то время как Крутой требует от нее объяснить результаты трансторакальной эхокардиографии[55]55
  Или эхоКГ, ультразвуковое исследование сердца. – Прим. ред.


[Закрыть]. То, как она держалась после бессонной ночи, заслуживало восхищения. Я после ночного дежурства выглядел как кусок дерьма.

– Итак, доктор Маккарти, – сказал Крутой по завершении ее доклада, – вы услышали про пациента все, что надо. Каков ваш диагноз?

– Все услышанное мной, – сказал я повернувшимся ко мне головам, – указывает на отравление литием. Избыток лития в организме привел к почечной недостаточности. Которая, в свою очередь, вызвала гиперволемию – переизбыток жидкости в организме. Жидкость попала в легкие и сердце, и у пациентки началась…

– …гипоксия, – закончил Крутой за меня. – Очень хорошо. Я согласен. Следующий пациент.

Но я не был готов переходить к следующему пациенту. В голове крутился совет, который дал Байо, – по сути, все подвергать сомнению, – и я не мог отделаться от одной мысли по поводу пациента Ариэль, которая не давала мне покоя.

– Но как так вышло? – спросил я. Все замерли на месте. На секунду я почувствовал себя персонажем какого-нибудь детектива. Переводя взгляд с одного коллеги на другого, я добавил: – Это какая-то бессмыслица. Как у нее в организме мог вообще оказаться избыток лития?

– Передозировка, – сказала бойкая студентка-медик. У нее были светлые волосы с рыжим оттенком и веснушка на кончике носа.

Меган, четвертый интерн из нашей группы, покачала головой. У нее было доброе, открытое лицо и пронзительно голубые глаза. Подобно мне, в студенчестве она занималась лабораторными исследованиями, а на вводном занятии мы обменялись парой слов по поводу того, что однажды станем гематологами[56]56
  Врач, занимающийся заболеваниями крови. – Прим. ред.


[Закрыть]. Она была родом из Далласа и тщательно скрывала акцент, который давал о себе знать лишь после пары бессонных ночей.

– Пациентка принимала одну и ту же дозу лития на протяжении двенадцати лет, – сказала она, проведя рукой по своим светло-русым волосам, – и прежде с этим никаких проблем не возникало.

– Попытка суицида, – задумчиво предположил Диего, ординатор кардиологии. – Крик о помощи. Что-то типа того.

– Я поговорила с ее мужем, – сказала Ариэль. – Женщина была в хорошем расположении духа. Получила повышение на работе. С нетерпением ждала отпуска в Тоскане, запланированного на это лето. Не вижу причин ей пытаться себя убить.

– Это хороший вопрос, – сказал Крутой. – И я согласен, что некоторые детали данного случая не поддаются объяснению. Доктор Маккарти, я попрошу вас подробнее его изучить после обхода. Между тем в целях экономии времени нам следует продолжить.

Позже я осознал, что его безжалостный прагматизм был единственным способом уложить обход в четыре часа.

– Да, сэр. Будет сделано, – сказал я и нацарапал «Литий?!».

После обхода мы собрались на черных кожаных диванах в ординаторской и распределили оставшуюся на день работу. Диего и Крутой потом ушли, чтобы мы могли восстановить силы после обхода и быстренько пообедать.

– Лалита, мне нужно, чтобы ты взяла посевы крови в двенадцатой, – сказал Байо, изучая список задач, составленный им за последние три часа. – А ты, Мэтт, доставь пациента из четвертой на КТ[57]57
  Компьютерная томография. – Прим. пер.


[Закрыть]. Меган, нам нужен центральный катетер для…

– А зачем КТ? – я был в ударе.

Он поднял на меня взгляд:

– Мы пришли к такому плану действий во время обхода. КТ нужна, чтобы исключить легочную эмболию. Вы не против, доктор?

Остальные врачи и студент-медик медленно повернулись в мою сторону. Бо́льшую часть времени в процессе обхода я тайком читал про диагностику и лечение легочной эмболии, готовясь к этому самому моменту.

– У пациента все классические симптомы эмболии, – робко сказал я. – Для пациентов в критическом состоянии рекомендуется приступать к лечению до проведения КТ. Зачем ждать? Мы же попусту тратим драгоценное время.

Байо улыбнулся – его манеры обезоруживали:

– Неплохо, доктор Маккарти. Кто-нибудь хочет прокомментировать?

Тишина.

– Или же все здесь попросту бездумно выполняют указания? – спросил он.

Я осмотрел комнату: головы были опущены, все думали о предстоящей работе. Мое лицо стало горячим: я никак не хотел, чтобы коллег-интернов из-за меня сочли несведущими роботами.

– Когда Мэтт услышал слова «легочная эмболия», он сделал то, что следовало, – сказал Байо, хлопнув в ладоши. – Изучил основную информацию, касающуюся диагностики и лечения. Молодец. Он заглянул в учебник и попробовал принять клиническое решение.

Порой то, что по учебнику было бы отличным решением проблемы, может обернуться чуть ли не убийством.

Было немного странно слышать его типичные нравоучения в адрес всей группы. Я потихоньку начинал собой гордиться.

– Тем не менее он допустил критическую ошибку. Не стал принимать во внимание особенности нашего пациента.

Я сжал зубы с такой силой, что чуть не прикусил язык. Байо вечно был на шаг впереди меня. Не нужно бежать в библиотеку, когда у пациента сердечный приступ.

– В данном случае, – продолжал Байо, – если бы Мэтт удосужился ознакомиться с медкартой, то увидел бы, что пациентка недавно перенесла желудочно-кишечное кровотечение, которое ее чуть не убило.

– Ох, – пробормотал я.

Байо наклонился и похлопал меня по спине:

– Традиционное лечение от легочной эмболии практически наверняка убило бы этого пациента.

– Дерьмо.

– Но спасибо, что поинтересовались, доктор.

Байо повернулся к студентке-медику:

– Запомни: в медицине ничего не бывает универсальным.

Она закрыла глаза и сказала:

– Разумеется.