Текст книги "Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру"

Глава 7

Следующим утром, перед рассветом, я снова был в отделении. Каждый раз, когда я проходил мимо Бенни, шныряя из палаты в палату, чтобы осмотреть новых пациентов, он махал мне рукой со своего велотренажера. В кровати, недавно освобожденной Гладстоном, лежала женщина. Профессора перевели на другой этаж, вскоре после чего в поисках ответов прибыла его жена Саша. Я как мог, в общих словах, описал ей ситуацию, но в итоге направил за подробными объяснениями к начальству. Выходя из отделения, она жестом подозвала меня, чтобы выразить благодарность.

– Он справится, – сказал я, надеясь, что мой оптимизм в данной ситуации был уместным, а также, что более важно, соответствовал реальному положению дел. То, что его перевели от нас, было хорошим знаком, но я не мог ничего говорить про его прогноз. Саша, чьи волосы были настолько белыми, что казались окрашенными, во время разговора постоянно покусывала губу.

– Буду молиться, чтобы вы оказались правы.

Я взял ее правую руку и слегка сжал:

– Нам всем нужно сохранять позитивный настрой. Вы с ним вообще успели поговорить?

– Не успела. Он человек привычки. Каждый день начинает одинаково, – поправив сумку на плече, она улыбнулась мысли о привычном режиме дня своего мужа. – Варит кофе. Запрыгивает в душ. Идет на работу. Я не понимаю, почему в тот день все пошло не так.

– Мы делаем все, что в наших силах, чтобы найти ответ, – ее губы искривились, пока я это говорил. – Расскажите мне еще что-нибудь про него.

Несколько минут спустя меня вызвал Байо, стоявший возле рентгеновского снимка груди[36]36
  Или флюорограмма. – Прим. авт.


[Закрыть]:

– Каждый день мы будем тратить как минимум пять минут на обучение. Тема сегодняшнего занятия – рентген.

Я заулыбался:

– Очень мило с твоей стороны.

– Я делаю это не из доброты. Я делаю это, чтобы ты не был ужасным врачом, – он похлопал меня по спине и улыбнулся. – Ладно, как ты анализируешь рентгеновский снимок?

– Систематически, – сказал я, вспомнив, что именно таким должен быть подход ко всему.

– Правильно. Без системы мы упускаем из виду важные вещи. Так какая же у тебя система?

– У меня на самом деле… Я знаю, что должна быть, но у меня ее нет. Я просто смотрю на снимок. Например, вот, – я показал на белое пятнышко в левом легком. – Пневмония.

– Нет! – он покачал головой. – Ты должен стараться получше. Но ты хотя бы честен. Попробуй еще раз.

Если Байо был «Чарльзом в ответе»[37]37
  Речь про персонажа по имени Чарльз из сериала «Чарльз в ответе». – Прим. пер.


[Закрыть], то я был его туповатым дружком из сериала – Бадди Лембеком. Может быть, на снимке действительно была никакая не пневмония, но что-то явно похоже на нее?

– Ладно, левое легкое демонстрирует признаки пневмонии, а правое…

– Стой.

– Что?

– Когда ты видишь красивую девушку на улице, – спросил он, – смотришь ли ты первым делом на ее грудь?

Я боялся, что это может быть вопросом с подвохом.

– Правильный ответ – нет, доктор Маккарти. Начинать нужно с того, что по краям. Есть ли у нее татуировка на лодыжке? Или обручальное кольцо? Потом уже можно постепенно переходить к центру.

Я кивнул:

– Хорошо.

– Если ты сразу же возьмешься за легкое, то упустишь вот это с краю.

Он показал на микротрещину в левой ключице. Байо был прав: я бы точно этого не заметил.

– Давайте начнем, – рявкнул доктор Крутой с другого конца коридора. – Живее-живее. Хватит трепаться.

В медицине и так очень много различных сокращений и аббревиатур. А в отдельных больницах могут использоваться и свои локальные, что чрезвычайно запутывает новичков.

Обход начался ровно в половине восьмого и проходил с головокружительной скоростью. Старшие члены нашей группы переговаривались между собой на языке медицинских аббревиатур, которым я пока еще не владел в полной мере. От меня требовалось рассказать обо всем, что случилось ночью с горсткой наших пациентов, а также сделать короткий доклад по одному вопросу, заданному мной днем ранее. Я тогда поинтересовался, как давно здесь, в медицинском центре Колумбийского университета, проводят пересадки сердца. Как оказалось, если во время обхода кто-то задает вопрос, на который с ходу не находится ответа, то его просят сделать на следующий день небольшой доклад на эту тему.

Во время обхода я периодически шепотом задавал Байо вопросы по поводу какой-нибудь медицинской аббревиатуры или клинических испытаний, но он каждый раз подносил к губам указательный палец и качал головой. Все утро я продолжал заполнять свой блокнот. Обход закончился незадолго до полудня. Я как раз записывал слово «кардиоверсия», как вдруг почувствовал у себя на плече чью-то руку. Это был Крутой.

– Ты неплохо справляешься, – тихо сказал он, уставившись на меня своими карими глазами. Он впервые заговорил со мной не во время обхода и до того момента казался мне таким же неприступным, как какая-нибудь супермодель. Его лоб и щеки были устелены многочисленными морщинками, а волосы напоминали мокрое сено. – Но, доктор Маккарти, вам все-таки следует знать, как правильно анализировать чертову флюорограмму.

После обеда, когда мы за полторы минуты проглотили по сэндвичу с тунцом, Байо поручил мне поставить центральный катетер – длинную трубку для подключения капельницы – в бедренную вену молодой женщине. Байо сказал, что проконтролирует меня, и предложил посмотреть на сайте «Медицинского журнала Новой Англии»[38]38
  The New England Journal of Medicine (NEJM). – Прим. ред.


[Закрыть] видео, в котором показывалось, как это делается.

Вскоре после того как я включил видео, кто-то похлопал меня по плечу.

– Вас к телефону, доктор, – сказал администратор отделения.

Я поставил видео на паузу и взял трубку, гадая, кто решил мне сюда позвонить.

– Доктор Маккарти? – послышался мужской голос.

– У телефона.

– Это доктор Сотскотт, – у собеседника был мягкий баритон, и говорил он быстро. Ординаторы и лечащие врачи часто звонят в кардиореанимацию, чтобы уточнить что-нибудь по поводу недавно переведенного из отделения пациента, правда, со мной еще никто не связывался.

– Здравствуйте, – настороженно ответил я.

– Перейду сразу к делу, – сказал он. – Карл Гладстон был вашим пациентом.

– Да. А вы…

– Да, именно так.

– Как он? Я заметил, что его нет в отделении.

– Ну, мы до этого еще дойдем, – прервал меня Сотскотт и с силой выдохнул в трубку. – Я тут читаю ваши записи по этому пациенту и хотел бы похвалить вас за проведенный осмотр.

Какая приятная неожиданность.

– Вы провели обстоятельный осмотр его глаз и правильно заметили анизокорию.

(Зрачки разного диаметра.)

– Спасибо.

– Позвольте закончить. В ваших записях вы объясняете эту асимметрию полученными им седативными.

– Да.

– Доктор Маккарти, – сказал он, слегка повысив голос, – а каким именно препаратом вы это объясняете?

Я порылся у себя в памяти. В голове промелькнули сделанные от руки записи в медкарте Гладстона.

– Хм-м. Ну, ему дали несколько седативных препаратов.

– Действительно, несколько.

– Должен признать, что не помню всех лекарств, которые ему дали.

– Без проблем, – ответил Сотскотт. – Список прямо передо мной. Я зачитаю его вам.

Он прочитал список, и я было подумал, что это какой-то медицинский вариант метода Сократа. Это начинало раздражать. Мне еще не хватало второго Байо.

– Я… я думаю, что сразу несколько из них могут вызвать сужение зрачков, – предположил я.

– И вы снова правы.

Последовала пауза, и я посмотрел на Байо, который вращал пальцем, давая понять, чтобы я закруглялся с разговором. Мне нужно было ставить центральный катетер.

– Но сколько именно лекарств, доктор Маккарти, могут вызвать одностороннее сужение зрачка, которое вы наблюдали?

Я задумался на мгновение. С кем же я разговаривал – с другим ординатором или с лечащим врачом?

– Если навскидку… – начал я.

– Ох, доктор, вы не должны говорить навскидку, – речь собеседника становилась все более настойчивой. – Используйте справочную информацию. Откройте учебник. Поищите в интернете. Позвоните другу. Только будьте добры, скажите мне, во всей медицинской литературе есть хоть одно упоминание о том, чтобы какой-либо вводимый внутривенно препарат вызывал сужение лишь одного зрачка, но не обоих?

Снова пауза. Теперь я засомневался.

– Ответ – нет! – прокричал он в трубку. – Карл Гладстон принимал антикоагулянт от тромба в ноге. Когда он упал и ударился головой на занятии, – продолжил Сотскотт, едва сдерживая себя, – у него в мозге открылось кровотечение.

Я закрыл глаза.

– И я знаю, что вы в курсе про его падение, потому что написали про ссадину на голове.

– О… нет, – тихо сказал я, отвернувшись от Байо.

– О да. И когда вы осматривали пациента, доктор Маккарти, кровь заполняла его мозг и начинала сдавливать его черепные нервы.

Я не мог дышать.

– Однако в ваших записях ничего об этом не говорится. Ваши записи вводят в заблуждение. Тем самым вы оказали ужасную медвежью услугу.

– Я…

– Сколько времени было потеряно впустую? – спросил он.

– Я очень сожалею.

Мне хотелось спрятаться. Мне хотелось исчезнуть. Мне хотелось убежать, но деваться было некуда. Я был в ужасе от мысли о том, что сделал с Карлом Гладстоном. Прошло уже больше суток с тех пор, как Крутой поручил сделать ему томографию головы. Неужели все это время у него продолжалось кровотечение? Он запросто мог умереть. У меня подкосились ноги, и я опустился на кафельный пол, хватая ртом воздух, в то время как на мои глаза навернулись слезы.

Глава 8

После разговора с доктором Сотскоттом я был опустошен, парализован. Я закрыл глаза и мысленно сосредоточился на складках своих ладоней, пытаясь осознать произошедшее. Я только что сказал жене Гладстона, что с ним все будет в порядке, что он справится, в то время как на деле практически собственноручно позаботился о том, чтобы этого не произошло. Я с силой впился ногтями в ладони, чтобы отвлечься от всепоглощающей смеси беспокойства, страха и тревоги. Я открыл глаза и осмотрел руки. Если постараться, в них даже можно было разглядеть буквы – «А» на левой ладони и «M» на правой. Я попытался извлечь из этого какой-то смысл, но ничего не вышло. Затем я почувствовал, как меня похлопали по плечу.

– Что такое? – спросил Байо. – Что происходит?

Пытаясь взять себя в руки, я поднял на него глаза. Знал ли уже Байо об этой ошибке? А доктор Крутой?

– Происходят ли здесь удивительные вещи?

– Ну…

Часть меня хотела выпалить содержание всего разговора с доктором Сотскоттом. Ответственность за заполнение медкарт пациентов лежала не на Байо – это была работа интерна. Его ошибочные рассуждения не были никак задокументированы – только мои собственные. Казалось, меня сейчас вырвет.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Не совсем.

– Выглядишь ужасно.

– Я себя не очень хорошо чувствую.

Я не знал, с чего начать.

– Вернусь через минуту, – пробормотал я.

Я отправился в единственное спасительное место, где мог остаться один, – ординаторскую с ее лиловыми стенами, гудящими люминесцентными лампами и хлипкими двухэтажными кроватями. В это время дня там практически наверняка никого не должно было быть. Я ввел трехзначный код и направился в туалет. Мельком глянув на себя в зеркало – я выглядел как кусок дерьма, – я закусил нижнюю губу и, почувствовав рвотный позыв, наклонился над унитазом. Рефлекс сработал, но из меня ничего не вышло.

Возможно, это цинично, но порой от мыслей об одной ужасной истории помогает отвлечься другая, не менее душераздирающая.

Мои руки обмякли, а лицо взмокло. Тем не менее нужно было вернуться в отделение. В соседней с Бенни палате лежала молодая женщина, нуждавшаяся в центральном катетере. Я сполоснул лицо холодной водой и попытался сосредоточиться на ее истории, чтобы забыть о своей собственной. Пациентку звали Денис Ландквист, и ее только что перевели к нам из больницы в Нью-Джерси. Байо получил историю болезни Денис и объяснил, что несколькими днями ранее она, вернувшись с работы, застала своего мужа Питера сидящим в спальне и обхватившим голову руками. Питер сообщил Денис, что ее брат скончался в автомобильной аварии. Услышав это, Денис рухнула на пол. Несколько минут спустя приехала скорая и забрала женщину в местную больницу, где оказалось, что у нее, подобно Гладстону, случился сердечный приступ.

Это была ужасная история, но ее подробности помогли мне отвлечься. После успешной, на первый взгляд, катетеризации сердце Денис продолжало отказывать, а ее легкие наполнялись жидкостью. В итоге врачи подключили больную к аппарату искусственной вентиляции легких, и было решено переместить ее в наше отделение кардиореанимации, которое было лучше оборудовано, чтобы заботиться о пациентах в столь критическом, нестабильном состоянии.

Я схватил бумажное полотенце и приложил его к лицу. Я должен вернуться к работе. Денис нужен центральный катетер, чтобы получить смесь медикаментов, которые могут спасти ей жизнь, и каждая секунда, проведенная мной в ординаторской, задерживает ее лечение. Когда минуту спустя я зашел в отделение, Байо уже приступил к установке катетера. Пока я надевал перчатки и одноразовую сорочку, центральный катетер уже был поставлен.

– Иди домой, парень, – посоветовал Байо, выйдя из палаты. – Возвращайся, когда будешь готов к работе.

Я замотал головой, вспомнив одни из первых слов, услышанных мной от него: «Мы должны работать сообща. Без командной работы тут никак».

– Серьезно, – сказал он, окинув взглядом отделение. – Иди. На сегодня больше особо работы нет. Иди.

После нерешительного протеста я отправился домой, раздумывая над тем, как мое отсутствие может отразиться на остальных. Что они подумают? Выйдя на 79-й улице, я пронесся мимо нашего крупного консьержа из Восточной Европы, махнув ему рукой, прежде чем он успел сказать хоть слово. Хезер еще не вернулась с работы – она принимала пациентов в поликлинике. Квартира была полностью в моем распоряжении. Скинув с плеча рюкзак, я высыпал его содержимое – стетоскоп, белый халат и маленький справочник под названием «Карманная медицина» – на пол в гостиной, рухнул на диван и проспал беспробудным сном всю ночь.

Наутро я проснулся от детских криков под окном, и меня снова начала охватывать тревога. Как я собираюсь пережить предстоящий день? Я не был эмоционально готов к такому. Ситуация была серьезной, ужасной. В голове сыпал град вопросов. Что случилось с Карлом Гладстоном после того, как он покинул отделение? Что я скажу Байо? Следует ли мне просто сохранить тот телефонный звонок в секрете и жить дальше? Это вообще возможно? Если кто-то узнает, грозит ли мне судебный иск? Я представил на мгновение, как мне придется рассказывать людям, что я был врачом всего два дня и уже случайно убил пациента. От этой мысли меня снова чуть не вывернуло наизнанку.

Достав одежду из шкафа, я сделал глубокий вдох и вспомнил одну приятную деталь: сегодня после обеда мне предстояло покинуть отделение кардиореанимации, отправиться на другой конец 168-й улицы и провести первый рабочий день в поликлинике. В рамках своей медицинской подготовки я должен был научиться разбираться с повседневными жалобами, такими как боли в спине или насморк. Многим ординаторам тяжело давался переход к более размеренному рабочему ритму, в том числе Байо, предупредившему меня, что практика в поликлинике будет самой утомительной частью моего медицинского образования. Другим ординаторам нравилось в поликлинике, потому что они могли отдохнуть от безумного ритма работы в больнице. После всего, через что мне только что пришлось пройти в отделении кардиореанимации, возможность провести день, спокойно общаясь в кабинете с пациентами, которым не угрожает смерть, казалась божьей благодатью.

Каждый поступающий в медицинскую школу надеется стать хорошим, уважаемым врачом и заботиться о пациентах. Но иногда не везет, и тогда слава становится громкой, но недоброй.

В вагоне метро я подслушал разговор двух парней, обсуждавших шансы Барака Обамы на предстоящих выборах – оба согласились, что он в целом подает надежды, но ему явно недостает опыта, – и я тут же подумал о собственной нехватке опыта. Мой диплом врача еще не был поставлен в рамку, а меня уже терзало чувство вины.

С другой стороны, мне казалось немыслимым, что случившееся было всецело моей виной. Я изложил Байо свой дифференциальный диагноз по анизокории, однако он не был обязан слушать меня. Он мог принять собственное решение. Его задачей было показать мне, что к чему. Что вообще я мог знать? Можно было сказать, что наставник-ординатор за мной недоглядел. Тем не менее я чувствовал себя паршиво из-за того, что пытался свалить вину на Байо, да и в любом случае это не могло изменить случившегося с Карлом Гладстоном. Или же Байо попросту не слушал меня? Возможно, он назвал мое предположение о седативных «разумным», хотя сам пропустил его мимо ушей. Из-за чего я сделал в медкарте запись, которая не отражала того, что случилось с моим пациентом на самом деле? Я был в полном замешательстве.

В голове продолжили крутиться мысли, как это часто бывает в метро. Были ли эти первые несколько дней в больнице предвестником того, что ждет меня дальше, или же это просто временная трудность? Люди поступают в медицинскую школу с верой в то, что станут уважаемыми, внушающими доверие врачами, но что если мне было суждено стать одним из тех, о ком судачат коллеги? Может быть, меня было бы безопасней засунуть в какую-нибудь лабораторию, чтобы я там возился со всеми этими мнимыми числами и…

– Минуточку внимания, дамы и господа! – закричал стоящий в центре вагона мужчина. – Сегодня ваш счастливый день!

Я поднял голову и увидел в паре шагов от себя темнокожего мужчину в пурпурном халате и сандалиях.

– Меня зовут Али, и я всемирно известный духовный целитель.

Я достал «Болезни сердца для “чайников”».

– Души предков наделили меня даром ясновидения, и я здесь, чтобы вам помочь!

Али окинул взглядом вагон – на него почти никто не обратил внимания – и поднял вверх свои смуглые руки. У него была длинная эспаньолка и усы, и я предположил, что он родом из Восточной Африки.

– Мои способности включают, среди прочего: возвращение любимых, лечение депрессии, наркозависимости, избавление от долга и импотенции!

Сидевшая рядом со мной женщина отложила газету «Нью-Йорк Таймс» и подняла голову.

– Я также могу помочь с судебными исками, иммиграционным статусом, развеять темные чары, избавить от проклятья, снять сглаз и одолеть любые дьявольские силы, доставляющие вам проблемы!

Он прошелся по всему вагону, завязывая и развязывая свой халат.

– Я позабочусь о вашей боли, – продолжал он. – Я помогу преуспеть в бизнесе, в спорте и даже сдать экзамен!

Из кармана халата он достал стопку визиток кремового цвета и протянул одну мне. На ней было написано:

«Али

Вы знаете, что я могу помочь.

Вы знаете, где меня найти».

Я отложил книгу и уставился на визитку. Я не был суеверным человеком, но на мгновение мне захотелось помечтать о том, что моя жизнь может мгновенно измениться к лучшему. Вдруг это был какой-то знак свыше? В конце концов, мне действительно нужна была помощь. Я не был готов к тем запредельным эмоциям, с которыми связана медицина, и мне срочно требовалось найти хоть что-то – какой-то нравственный ориентир, какой-нибудь антидепрессант – что угодно, чтобы справиться со взлетами и падениями, которые преподносила работа в больнице. Что, если Али действительно был каким-то источником мудрости, который мог бы дать мне полезный, пускай и неожиданный, совет для моей карьеры?

Я теребил визитку между большим и указательным пальцем, думая о том, как отреагировала бы Хезер, если бы я предложил Али переехать жить к нам, как вдруг сидящая рядом женщина коснулась моего колена газетой:

– На прошлой неделе, – прошептала она, – этот парень продавал конфеты в поддержку юношеской баскетбольной лиги.

Глава 9

После очередного беспорядочного утра, проведенного за осмотром пациентов, получением результатов лабораторных анализов и за анализом клинической картины на их основе, Байо отвел меня в сторону. Я подготовился к непростому разговору.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. Я специально смотрел ему прямо в глаза, но он избегал моего взгляда. Это было необычно. Байо был человеком, способным обработать ошеломительный объем информации и тут же в ней разобраться. Должно быть, он уже знал о том, что случилось с Гладстоном.

– Ага, – согласился я, готовясь услышать обвинения или объяснения.

Он тем временем молчал, так что заговорил я:

– Когда я увидел зрачки…

– У тебя плохо получается докладывать, – прервал меня Байо. – Поработай над этим.

По мне прокатилась волна облегчения:

– Я это уже понял.

– Суть в следующем, – пояснил он, бросив взгляд на свой пейджер. – У тебя есть всего несколько минут, прежде чем мы потеряем интерес. Каждое слово на счету.

То, что мы вели спокойный разговор, одновременно было облегчением и действовало на нервы. Разве я не откладывал неизбежное? Это было мне не под силу. Чем дольше мы избегали неприятного разговора о Гладстоне, тем хуже я себя чувствовал. Почему Байо ничего не говорил? Наверное, он понимал, что мы оба виноваты. Но что насчет Диего или Крутого?

– В своих докладах ты должен отталкиваться от имеющихся проблем, – продолжал он. – Почему этот человек у нас в отделении, что мешает ему выписаться?

– Понял.

– Задача не в том, чтобы сделать из тебя хорошего интерна. Из тебя нужно сделать хорошего врача.

«А еще хорошего человека», – хотелось добавить мне, но я промолчал.

Час спустя я ушел с лекции по электрофизиологии, поправил свой галстук и направился в поликлинику.

– Держись подальше от Туберкулифта, – прошептал один из студентов-медиков, имея в виду просторный лифт метро, в котором недавно поселились несколько бездомных.

В медицинской школе мы изучали огромное количество теории, корпели над книгами. На практике же оказалось, что главное для врача – уметь общаться с людьми.

Я пробежал четыре лестничных пролета и вышел из обдуваемой кондиционерами больницы на зловонный, пульсирующий летний воздух и несколько потных минут спустя прибыл в поликлинику. На вводном занятии я узнал, что это довольно непритязательное заведение, в котором работали проходящие практику врачи из Колумбийского университета, обслуживало северные кварталы Манхэттена: Инвуд и Вашингтон-Хайтс. История этих кварталов была тесно связана с иммигрантами. В начале двадцатого века сюда хлынул поток ирландцев, а в конце 1930-х здесь нашли пристанище евреи из Европы. Когда же нарисовался наш поток из сорока новоиспеченных интернов, тут, прямо как на низших ступеньках юношеской баскетбольной лиги, преобладали доминиканцы.

Вводное занятие закончилось ознакомлением с неутешительной статистикой: каждый пятый взрослый из местных жителей страдал ожирением. У половины не было никакой физической активности. Людей без постоянного лечащего врача здесь было на тридцать процентов больше, чем в среднем по Нью-Йорку, и каждый десятый приходил в приемный покой в случае болезни или потребности в медицинской консультации.

– Добро пожаловать в Вашингтон-Хайтс, – поприветствовал нас глава отделения. – Вы будете заниматься очень полезным делом для этого района.

Было очевидно, что для работы в поликлинике, помимо медицинских навыков, понадобится умение общаться с людьми – а мне явно недоставало ни того, ни другого.

Молодая администратор на стойке регистратуры в поликлинике проверила мой пропуск, нашла на маркерной доске фамилию и провела меня в кабинет.

– Располагайся, – сказала она, открыв дверь одного из семи однотипных кабинетов. В левом углу комнаты стояла кушетка, застеленная пергаментной бумагой, а на стене желто-оранжевого цвета висела синяя манжета для измерения давления. Справа от меня стоял большой деревянный стол с компьютером. Мой первый врачебный кабинет.

– Хотела просто напомнить, – предупредила женщина, – что после того, как примете пациента, нужно доложить о нем ОВ. Затем принесите бумаги мне.

– ОВ? – переспросил я. Медицина стремительно превращалась в мешанину аббревиатур.

– Ответственный врач. Дальше по коридору.

– А, насто…

– Да, – она подмигнула. – Настоящий врач.

В Массачусетской больнице я в течение месяца работал с врачом общей практики, перенимая у него опыт, так что имел общее представление о том, как все устроено, хотя понимал, что было бы ошибкой предполагать, будто в поликлинике все будет просто. Если даже Байо там приходилось несладко, то мне и думать не хотелось, что меня ждет. К счастью, дальше по коридору был кабинет настоящего, сертифицированного врача общей практики, ОВ, который мог прийти на помощь, если я запутаюсь или попросту не буду справляться.

Я зашел в свою учетную запись на компьютере и открыл список пациентов. Приемы были назначены с получасовыми интервалами с часу до половины пятого дня. Открыв историю болезни первого пациента, я испытал легкий трепет, готовясь набросать информацию о нем. Это был мужчина пятидесяти трех лет, посещавший поликлинику в Вашингтон-Хайтс уже несколько лет. Я открыл последнюю запись, сделанную его предыдущим врачом. Она начиналась со следующих слов:

«Список проблем:

1. ГПТ

2. ХБП

3. ИБС

4. ПНМК

5. ХОБЛ

6. ГЭРБ[39]39
  Распространенное заболевание пищевода, характерными симптомами которого выступают изжога, дискомфорт во время и после приема пищи, метеоризм, тошнота и др. – Прим. ред.


[Закрыть]

7. ЗПА

8. Мигрень

9. РПП

10. СД2

11. ДГПЖ[40]40
  То же, что аденома. – Прим. ред.


[Закрыть]

12. Табакокурение

13. Депрессия

14. ГЧП[41]41
  Или аллергический альвеолит. Воспалительное заболевание легких, обусловленное вдыханием аллергенов (пыли), вызывающее кашель, одышку, тошноту, общее недомогание и слабость. – Прим. ред.


[Закрыть]

15. СОАС на БиПАП[42]42
  Частые остановки дыхания во время сна, наиболее распространенным проявлением синдрома является храп. Для облегчения состояния таких пациентов используется прибор БиПАП (bipap), который доставляет воздух под давлением через специальную маску. – Прим. ред.


[Закрыть]

16. МП, варфарин[43]43
  Антикоагулянт, препарат для снижения уровня свертываемости крови. – Прим. ред.


[Закрыть]

17. Глаукома?

18. ГКМП[44]44
  1) гипертензия; 2) хроническая болезнь почек; 3) ишемическая болезнь сердца; 4) преходящее нарушение мозгового кровообращения; 5) хроническая обструктивная болезнь легких; 6) гастроэзофагеальная рефлюксная болезнь; 7) заболевания периферических артерий; 9) расстройство пищевого поведения; 10) сахарный диабет 2-го типа; 11) доброкачественная гиперплазия предстательной железы; 14) гиперчувствительный пневмонит; 15) синдром обструктивного апноэ сна, пациент использует прибор типа БиПАП; 16) мерцание предсердий, пациент принимает варфарин; 18) гипертрофическая кардиомиопатия. – Прим. ред.


[Закрыть]

Что это за пациент, у которого восемнадцать проблем? Как я мог помочь тому, кто нуждался в целой команде специалистов? Просматривая эти сбивающие с толку аббревиатуры, я почувствовал, как у меня закрутило живот. Некоторые из сочетаний букв были мне знакомы, но от чтения каждой неизвестной мне аббревиатуры казалось, будто меня ткнули под ребро ножом. В Колумбийском университете что, использовали другие сокращения? Мне внезапно стало не хватать всей неотложности хирургии, когда нужно что-то исправить прямо здесь и сейчас, показать результат Акселю и двигаться дальше. Я перечитал запись с самого начала и принялся искать в Google различные сочетания букв, которые мне ни о чем не говорили.

Если врач не может быстро и четко разместить манжету тонометра на руке пациента, скорее всего, он новичок.

Пока я печатал, мои ладони немного вспотели. Что, если у этого мужчины были и другие проблемы – не указанные в списке? Пациенты, как правило, уделяют основное внимание тому, что они чувствуют – например, ноющей боли в колене, – но не тому, что почувствовать не могут, например диабету или гипертонии. Как вообще я мог охватить все старые и новые проблемы за один короткий прием? Пока компьютер выполнял поиск, мои мысли снова вернулись к Карлу Гладстону, как это случалось в любую свободную секунду: «Будет ли он в порядке?»

Я должен был что-то сказать.

После двадцати проведенных в растерянности минут я успел изучить историю болезни пациента лишь на треть и тем не менее, сидя за большим столом, все-таки чувствовал себя настоящим врачом, во всяком случае в большей мере, чем в отделении кардиореанимации. Ощутив легкий прилив вдохновения, я подскочил со своего кресла и решил попробовать манжету тонометра в деле. В медицинской школе это хитроумное приспособление всегда казалось мне каким-то неподатливым, и я по опыту знал: если начну возиться с манжетой, пациент сразу же поймет, что я в этом деле новичок. Убедившись, что без проблем могу одной рукой удерживать на месте стетоскоп, другой при этом сжимать грушу тонометра, я вернулся к истории болезни. Спустя еще пятнадцать минут отчаянных поисков справочной информации мне пришлось закрыть глаза.

Неужели и правда можно было запомнить и сохранить в памяти все эти знания? И что более важно – была ли в этом такая необходимость? Или же врачи помнили лишь самое главное и попросту подглядывали все остальное по ходу дела? Казалось, будто Байо уже все было не в новинку, словно он принимал решения, отталкиваясь исключительно от опыта. Я углубился в записи, постепенно теряя всякую надежду во всем разобраться, как вдруг в дверь постучали.

– Доктор Маккарти, – сказала администратор, – пришел пациент, записанный на час.

– Хорошо, – ответил я. – Замечательно.

– Будете его принимать? – спросила она.

Взглянув на свой блокнот, я на мгновение задумался, будет ли приемлем какой-либо ответ, помимо утвердительного. По правде говоря, мне нужен был как минимум еще один час, чтобы почувствовать себя готовым принимать пациента.

– Ну, – сказал я, сложив руки, – полагаю, мне следует…

– Сейчас час сорок семь, – уточнила администратор. – Он опоздал почти на час, и только что явился пациент на полвторого.

– Кажется, он сильно болеет, – предположил я. – Может, мы постараемся управиться побыстрее или…

– Я его приглашу, – сказала она и закрыла дверь.

Мгновение спустя в кабинет зашел коренастый мужчина, с бородой, в выцветшей бежевой куртке, и протянул мне свою грубую руку.

– Сэм, – энергично представился он.

– Мэтт. Мистер Мак… доктор Маккарти. Пожалуйста, садитесь. – Я махнул рукой через весь стол, словно выполнил какой-то фокус. – На самом деле вы дали мне время немного ознакомиться с вашей медкартой.

То, что Сэм стоял на ногах и самостоятельно зашел в мой кабинет, стало для меня небольшой неожиданностью. Прочитав в его карте столь длинный список недугов, я ожидал увидеть человека на грани инвалидности, но Сэм выглядел весьма здоровым. Он был крепкого телосложения, с лохматыми седыми волосами, которые спадали ему на глаза, и Хезер, встретив его на улице, запросто могла прошептать мне, что он похож на гигантского бобтейла, староанглийскую овчарку.

– Страшно извиняюсь за опоздание, – сказал мужчина. – Не знал, что вы, ребята, до сих пор используете медкарты.

Он улыбнулся, обнажив свои плотно посаженные зубы цвета шампанского.

– По большей части в цифровом виде, – пояснил я, – хотя, да, некоторые записи по-прежнему делаются на бумаге.

В медицинской школе нас регулярно заставляли разговаривать на камеру с актерами, изображавшими пациентов, чтобы оценить умение найти к больному подход, и мне раз за разом сообщали, что своим угрюмым видом я навеваю на пациентов тоску. Улыбнувшись во все зубы, я щелкнул костяшками пальцев.

– У нас тут куча всего, – сказал я, показывая на монитор. – Судя по всему, вы через многое прошли. Итак… как вы?

Прерывая пациента, врач рискует не узнать ключевую информацию о его болезни. Ведь обычные люди не всегда понимают, что действительно важно для врача.

Мне вдолбили в голову, что начинать следует с открытого вопроса.

– Я в порядке, – ответил Сэм. – Правда, в порядке. Чувствую себя замечательно.

Мы сидели в тишине, и я принялся считать про себя. Недавно мне напомнили, что большинство врачей прерывают своих пациентов через восемнадцать секунд после начала опроса. Я кивнул и широко открыл глаза, призывая его продолжать.

– А вы? – решительно спросил он.

Я закончил считать, дойдя до двадцати, и переспросил: