Текст книги "Хулио Кортасар. Другая сторона вещей"
Автор книги: Мигель Эрраес
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 2. 1939 – 1953
Чивилкой. Провинциальная жизнь. Преподаватель университета без диплома. Времена Перона. Возвращение в Буэнос-Айрес. Аурора Бернардес. «Бестиарий». Человек-интраверт. Мечта о Париже. Улица Жантильи, 10, кв. 13
С 1939 по 1944 год, с осени до осени, Кортасар живет в Чивилкое, небольшом городе с населением в 20 000 жителей, откуда по субботам обычно ездит в Буэнос-Айрес, который находится на расстоянии 160 километров – это два с половиной часа езды на поезде, – а потом возвращается оттуда в понедельник. Чивилкой – или Чивилкои, что более соответствует его происхождению, – был основан в 1875 году, и поначалу его населяли индейцы, жившие в провинции Араукария и в пампе; своему названию он обязан касику Чивилкою, который жил на берегу реки Саладо и служил уланом, из тех, что приняли сторону Линьера во времена английской оккупации. Кортасар в шутку называл его Вильчико.[34]34
Имеется в виду перестановка слогов: Чивилкой-Вильчико.
[Закрыть] Его зарплата на новом месте работы, за шестнадцать часов в неделю, из которых девять приходилось на историю, пять на географию и два на обществоведение, составляла 640 песо, что позволяло ему вести образ жизни представителя среднего класса, хотя в его случае это получалось с натяжкой, поскольку приходилось содержать семью, так как его мать к тому времени уже давно оставила работу. (Офелия вышла замуж в 1940 году, но после двух лет супружества овдовела и вновь нуждалась в помощи Хулио.)
По словам Хосе Марии Гранхе, переезд Кортасара из Боливара в Чивилкой был вызван случайными обстоятельствами; этот провинциальный город по своим размерам и общественной активности в области экономики, политики и культуры значительно превосходил Боливар. «Это повышение стало возможным благодаря назначению на должность директора школы II ступени преподавателя по имени Хуан Педро Куручет», в результате чего возникла «необходимость еще в одном специалисте, который мог бы взять на себя освободившиеся часы в соответствии с тогдашними нормами трудоустройства». Предполагалось, что молодой преподаватель из Буэнос-Айреса, которому тогда исполнилось 25 лет, не будет возражать против переезда, так что в августе 1939 года Кортасар прибыл в Чивилкой в качестве новой штатной единицы в школу II ступени Доминго Фаустино Сармьенто. Его первый урок состоялся 8 августа, а в июле 1944-го он оставил Чивилкой. Официальное увольнение с кафедры произошло 12 июля 1946 года, согласно официальному документу, который хранится в школе.
И снова зададим себе вопрос: каково было действительное положение Кортасара в Чивилкое с точки зрения его интеграции в общественную и культурную жизнь? Принимал ли он участие в культурной жизни города, выступал ли на каких-нибудь конференциях, поэтических диспутах или бывал на других мероприятиях подобного рода? Или же, наоборот, он закрылся от мира в своей «светлой комнатке», едва прибыв в отель «Рестелли», более похожий на пансион, а позднее в пансионе семьи Варсилио, в центре города, на улице Пеллегрини, дом 11, где прожил несколько лет? Ограничивал ли он свою жизнь уроками в школе, остальное время отдавая чтению? Понравился ли ему с первого взгляда Чивилкой, центр производства зерна, шерсти, животных кормов и кожи, город, где была публичная библиотека, основанная в 1866 году Доминго Ф. Сармьенто, город с четкой планировкой улиц (авениды Себальо, Вильярино, Сармьенто, Соарес, и улицы Висенте Лопеса, Генерала Родригеса, улица Ривадавиа, смежная с улицей Пеллегрини), парками и историческими достопримечательностями (памятник Бартоломе Митре, Аллегория 9 Июля, здание Центра предпринимателей и коммерсантов и филиал Национального банка), или это была все та же провинциальность, только раскрашенная в более яркие тона? А может быть, этот город ему не понравился и он чувствовал себя там чужим? Трудно дать исчерпывающий ответ на все эти вопросы.
Рассмотрим его пребывание в Чивилкое постепенно, период за периодом, и остановимся на некоторых фактах.
Через месяц после приезда он пишет Луису Гальярди, что Чивилкой – это «город, весьма довольный собой, который не замечает своих недостатков и получает удовольствие от их наличия», кроме того, он говорит о том, что «преподавательский состав – за исключением достойнейших и крайне редких исключений – осуществляет свою деятельность в рамках серой посредственности, столь же удручающей, сколь и раздражающей». В том же ключе в апреле 1941 года, уже почти через два года пребывания на новом месте, Кортасар, который, казалось, тосковал тогда по Боливару, снова пишет, что город, где он теперь живет, «лишен души».
Должны ли мы верить Кортасару? Возможно, он преувеличивает? Может быть, в какой-то степени это результат выбранной им позиции enfant terrible, и мы должны интерпретировать его слова в контексте этих писем как кокетство и некоторую надуманность? Возможно, и так. Однако в любом случае правдой является и тот факт, что Кортасар дистанцировался от общественной жизни, и, как он пишет Луису Гальярди, «задача состояла в том, чтобы закрыться в уединенной комнате, где было бы много книг и немного покоя; свет лампы по вечерам, письма от друзей и приятная обязанность писать им ответы… Разве надо желать большего, если знаешь, что где-то далеко есть сердца, которые бьются в унисон с твоим? Нет, я думаю этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя почти счастливым, это на самом деле так».
Однако, по свидетельству некоторых друзей и знакомых периода жизни в Чивилкое, таких как Николас Кокаро, Давид Альмирон, Эрнесто Марроне, Хосе Мария Гранхе, Доминго Серпа, Франсиско Мента, Франсиско Фалабелья, Хосе Мария Гальо Мендоса, Хосе Сперанса и Эрнестина Явиколи, Кортасар все-таки принимал участие в общественной жизни города, по крайней мере начиная с 1941 года, то есть когда уже прошло два года с момента его приезда. Гранхе утверждает, что годы, проведенные Кортасаром в Чивилкое, «были этапом его жизни, который никоим образом нельзя считать выброшенным для него как для писателя, прежде всего потому, что они показывают нам существование личности, образ которой не совпадал» с расхожими представлениями. Тот же самый Гранхе (15, 80) рассказывает о деятельности Кортасара, о его участии в некоторых мероприятиях, любопытных по своей природе. Вот они:
– Август 1941 года. Молодежный клуб. Празднование Дня студента. Учащиеся школы II ступени выступают с литературными эссе о произведении Белисарио Рольдана «Лгуны, разящие кинжалом лжи» с комментариями преподавателя Хулио Флоренсио Кортасара.
– Октябрь 1941 года. Учреждение литобъединения под названием «Чивилкойское сообщество художников слова», в состав которого вошли: Кортасар, Доминго Серпа, Хесус Гарсия де Диего, Рикардо де Франческо, Хуан Вера и Хосе Мария Гальо Мендоса.
– Май 1942 года. Праздник Эскапарелы.[35]35
Двухцветный значок, символизирующий национальные флаг Аргентины.
[Закрыть] Доклад Хулио Флоренсио Кортасара. После доклада дружеский коктейль.– Июнь 1942 года. Семинар литобъединения «Сообщество художников слова». Презентация «Страниц библиографии» и комментариев к антологии французской фантастики Хулио Флоренсио Кортасара.
– Апрель 1944 года. Семинар литобъединения «Сообщество художников слова». Чествование поэта Мигеля Камино, ведущий X. Кортасар.
– Июль 1944 года. Кортасар входит в состав жюри на фестивале живописи, организованном литобъединением «Сообщество художников слова».
К этому перечню следует добавить стихи, написанные Кортасаром по просьбе учительницы музыки Эльсиры Гомес Ортис де Мартелья ex professo,[36]36
По долгу службы (лат.).
[Закрыть] на «Колыбельную песню» Брамса, которую ученики школы на протяжении многих лет исполняли хором на уроках пения.
Писатель из Чивилкоя Гаспар Астарита приводит, со своей стороны, и другие факты, как, например, выступление Кортасара в муниципалитете 18 мая 1942 года в рамках культурных мероприятий по случаю празднования 20 июня Дня Знамени; тема доклада касалась важности изучения в школе фактов отечественной истории. Астарита упоминает также, что для журнала «Ла Ревиста Архентина» Кортасар написал статью «Суть миссии учителя», которая была опубликована в 1939 году в 31-м номере журнала благодаря инициативе учеников школы, где преподавал Кортасар; кроме того, именно тогда им был написан рассказ «Делия, к телефону», увидевший свет под псевдонимом Хулио Денис – при содействии Карлоса Сантильи, который был вхож в редакционные круги, – в газете социалистов «Будильник» в октябре 1941 года, и поэма «Не такая, как все», которая появилась в газете «Запад» в 1944 году. Он также сотрудничал с Игнасио Танкелем при написании сценария к фильму «Тени прошлого», который был показан в Чивилкое, а позднее, в 1945 году, – в Буэнос-Айресе.
Разумеется, нельзя сказать, что такой уровень участия для пятилетнего пребывания является чем-то невероятно активным, но нет сомнения в том, что это участие более чем достаточно для человека, который считает, что жизнь в Чивилкое в 1943 году носит застойный характер и «ничто не нарушает ни одной складочки на костюме», где мирно сосуществуют окрестные стада и замечательное население городка, которое делает покупки и прогуливается по площади. Отметим в этой связи, что в письмах Кортасара тех лет нет ни одного упоминания о мероприятиях, указанных выше. Полное умолчание. Есть только отдельные замечания по поводу работы, учеников и учебного процесса, который, судя по всему, приносил ему удовлетворение. Этому занятию он отдавал всю душу и знал, что ученики его ценят. Но нет ничего о том, какой была его собственная жизнь в Чивилкое.
Николас Кокаро и Доминго Серпа, те, вместе с кем Кортасар издавал газету «Запад», печатание которой они оплачивали в трех равных долях, были теми людьми, с которыми он поддерживал наиболее тесные отношения в силу их общего увлечения литературой. Кокаро много раз упоминает о том, как они вместе гуляли «по прямым и однообразным улицам Чивилкоя», изучая квадрат за квадратом, из которых состоял город, его центр, где рядом с площадью высилась церковь, а также здание муниципалитета и Общественного клуба, или, но уже гораздо реже, устраивали себе экскурсии по окраинам городка, где заходили в кегельбаны и кабачки, там Кортасар не чувствовал неуверенности, которую обычно вызывали в нем подобные заведения.
Любопытен пассаж, впоследствии изъятый писателем из книги «Вокруг дня на восьмидесяти мирах», в котором идет речь о «блаженном» города Чивилкоя. Кортасару стало известно, что в Чивилкое живет человек, из тех, которых обычно называют «чокнутыми». Ему захотелось с ним познакомиться. Кокаро отправился вместе с ним. «Чокнутым» оказался Франсиско Музитани, человек, до такой степени любивший зеленый цвет, что дом у него, и снаружи и изнутри, был зеленым, а для большей надежности дом носил соответствующее название: «Чистозелень»; его кроткая супруга и безропотные дети были одеты во все зеленое, как и глава семьи, который самолично кроил и шил одежду для всей семьи, чтобы избавить себя от лишних насмешек и упреков в инакомыслии, и разъезжал по городку на зеленом велосипеде.[37]37
X. К. «Вокруг дня на восьмидесяти мирах».
[Закрыть] Доподлинно известно, что Музитани хотя и был человеком довольно своеобразным, однако не настолько, как его описал Кортасар в своей книге. Известно, например, что он не красил свою лошадь в зеленый цвет, иначе она бы просто погибла (он действительно частично закрасил лошадь, но сделал это невольно: лошадь нагружали мешками из холстины, выкрашенными в зеленый цвет, они терлись о лошадиные бока и оставляли на них зеленые пятна), кроме того, сам он не всегда одевался только в зеленое. Гранхе, например, утверждает, что он носил белое, но украшал свою одежду зелеными деталями: галстук, носки, носовой платок, лента на шляпе были у него зеленые. «Одним словом, зеленый цвет был определяющим признаком Музитани (15, 86). Точно известно также, что дон Франсиско был целеустремленно изобретательным. Так, например, при строительстве дома «Чистозелень» он решил поставить фундамент под уклон, так, чтобы дом как бы съезжал к краю улицы, чем несказанно упростил работу по наведению чистоты, которой занималась его супруга (кстати, он запирал ее на ключ, когда уходил из дома); ей достаточно было разлить ведро воды на полу комнат в задней части дома, как это податливое вещество стекало на улицу, по пути орошая лужайки (зеленые).[38]38
X. К. «Вокруг дня на восьмидесяти мирах».
[Закрыть]
Фернандес Сикко рассказывает и о других изобретениях дона Франсиско. Например, расческа, состоявшая из трех, соединенных вместе, или «непрокалываемая шина, идея которой пришла ему в голову, когда он возвращался с дальней прогулки на велосипеде и проколол покрышку об осколок разбитой бутылки. Ему пришлось возвращаться пешком, и по дороге он все думал, как разрешить вопрос уязвимости покрышек. Вернувшись домой, вместо того чтобы лечь отдохнуть – он прошел пешком 15 километров, – дон Франсиско взял три старые велосипедные шины и скрепил их вместе с помощью гвоздей, соорудив таким образом колесо, массивное, как камень, и без воздуха внутри. Правда, надо сказать следующее: чтобы ездить на таких колесах, требовалось двойное физическое усилие. Зато велосипед с такими колесами был надежнее родной матери» (29, 115).
Было известно об этом человеке и еще кое-что: он неустанно боролся за улучшение состояния проезжей части улиц и храбро сражался в связи с этим с интендантством, а также воевал с пекарями: при выпечке хлеба они должны были следить за тем, чтобы в муку не попадали нитки от холщовых мешков. Музитани был не только человек эксцентрический, он был еще и долгожитель: он прожил почти 95 лет, а «кожа у него на лице была как у ребенка», по словам его дочери. Лусия Музитани, в свою очередь, вспоминает: «В восемь вечера он загонял нас всех в дом и больше не разрешал выходить. Он купал нас в ледяной воде и не разрешал пить мате из трубочки, потому что считал это негигиеничным. Он не пользовался столовыми приборами. Еда у него всегда была особенная, только для него. Он запрещал нам общаться с посторонними людьми. Вплоть до того, что у нас в детстве были слюнявчики, на которых он собственноручно написал печатными буквами: „Пожалуйста, не лезьте к нам с поцелуями"» (29, 121). Человек с подобными привычками не мог пройти для Кортасара незамеченным.
Кроме этого, все тот же Николас Кокаро упоминает об одном неизвестном факте, касающемся более чем дружеских отношений Кортасара с Нелли (Кока) Мартин, известной в Чивилкое пловчихой, высокой стройной девушкой, бывшей выпускницей школы, работавшей учительницей. Молодая девушка жила недалеко от школы, «так что она, – рассказывает Кокаро, – часто сталкивалась с Кортасаром. Когда Кортасар приехал в Чивилкой, он поселился в пансионе Варсилио, который был совсем близко от главной площади. Он сам говорил мне, когда мы вместе бродили по унылым улицам городка, что часто встречает сеньориту Мартин на площади Испании» (15, 65).
О том, что касается любовных отношений с Кокой Мартин или с кем-нибудь еще, в письмах Кортасара той поры нет ни одного упоминания. Есть только ссылки на то, что этот сюжет произвел переполох в городке и что сам Кортасар в связи с этим чувствовал себя выбитым из колеи. В письме от 22 октября к Марселе Дюпрат он говорит, что по Чивилкою ползут слухи о «его дружбе с юной девушкой, которая была его ученицей в 1939 году, когда он туда приехал». Кортасар обвиняет «злые языки, которые распустились до такой степени, что я переживаю из-за этого горькие мучительные минуты, хотя на публике, в большинстве случаев, отделываюсь олимпийским спокойствием или поднимаю обидчиков на смех». Таким образом, его жизнь в Чивилкое в тот период нельзя назвать спокойной и приятной. В некоторых слоях общества реакционного Чивилкоя определенное поведение молодого преподавателя не могло вызвать одобрения, в чем мы убедимся позднее; это в значительной степени и явилось причиной, по которой он в скором времени переедет в Мендосу.
Фернандес Сикко отмечает, что отношения Кортасара с Кокой Мартин не выходили за рамки платонических. По его словам, они встречались, всегда заранее договариваясь о встрече и никогда случайно, на площади Испании в кинотеатре «Метрополь» (на самом деле Кортасар сам устраивал эту встречу при содействии билетера), что и давало пищу для разговоров «лгунам, разящих кинжалом лжи». Они встречались несколько раз в неделю, сидели на скамейке на площади, разговаривали, он читал ей стихи, и не более того. Сама Нелли Мартин говорила так: «Мы с Хулио никогда не целовались в губы» (29, 135).
Кокаро вспоминает, что Кока Мартин была «очень высокой девушкой, почти как Кортасар, с живыми глазами и улыбкой Моны Лизы». Как бы то ни было, даже если она и не была той женщиной, которая могла оставить заметный след в памяти Кортасара, его стихотворение «Площадь Испании – с тобой» имеет самое непосредственное отношение к этой истории. Кортасар подтверждает это в письме к Дюпрат в конце 1942 года, накануне своего отъезда в Чили; он посылает ей свое стихотворение, строки которого «имеют для меня большую ценность, ибо навеяны той, которая меня на них вдохновила»; в стихотворении речь идет «о самой красивой площади Чивилкоя, о жарком полудне и о свидании с девушкой». С другой стороны, как и во всех прочих стихотворных опытах Кортасара той поры, это стихотворение грешит избыточным формализмом, цель которого – поиски пластической конструкции, отражающей экзистенциальное мировосприятие. Ничего общего с будущим Кортасаром, который откроется в рассказах сборника «Бестиарий», но не исключено, что эти рассказы вынашивались в сознании писателя именно в тот период.
За пять лет пребывания в Чивилкое в жизни Кортасара произошло и нечто большее. Чивилкой, или Чивилкои, или Вильчико – как ни назови, – наводил на него тоску. Жизнь типичного провинциала приводила его в ужас; он боялся, как мы уже указывали, стать одним из них. Тем не менее он, так или иначе, принимал участие в общественной жизни Чивилкоя, и это бесспорный факт. Кроме того, за годы пребывания в Чивилкое произошли и еще некоторые события в жизни писателя: участие в поэтическом конкурсе (1940), большое путешествие по стране (1941), смерть троих близких людей (1942), первый конфликт с властями (1944). Следует добавить, что в этот период Кортасар не только не уменьшает объем чтения и писательства, но, наоборот, ритм его работы становится все более напряженным. Отметим, что в качестве развлечения он прорабатывал немецкую грамматику, которой начал заниматься еще в Боливаре; приступил к переводу «Робинзона Крузо», открыл для себя таких авторов, как высланный из Испании Рафаэль Диесте («Любимый красный свет»), утверждал, что совершенно очарован «Фантазией» Уолта Диснея и фильмом Джона Форда «Гроздья гнева», а также фильмом Виктора Флеминга «Волшебник из страны Оз»; он писал или начинал писать, пока еще не публикуя и не намереваясь публиковать, сборник стихов («По эту сторону»), сборники рассказов («Другой берег», «Бестиарий»), роман («Облака и Стрелок из лука»).
Следует сказать о поэтическом конкурсе, организованном Союзом писателей Аргентины и поддержанном известным журналом «Мартин Фьерро» в Буэнос-Айресе. Премия предназначалась поэту не старше тридцати лет, и присуждалась жюри, в состав которого входили Эдуардо Гонсалес Лануса, Хорхе Луис Борхес и Луис Эмилио Сото. Два последних обстоятельства – возрастные ограничения, что в свою очередь ограничивало участие начинающих поэтов, а также то, что имена членов жюри гарантировали строгость оценки, – привели к тому, что Кортасар, которому в августе исполнилось двадцать шесть лет, с воодушевлением принял участие в конкурсе.
Сборник стихов «По эту сторону», который был подписан псевдонимом Хулио Денис, не был издан и впоследствии исчез. От самого Кортасара известно, что этот сборник являлся неким резюме стихотворений, представляющих антитезу тем, что были включены в сборник «Присутствие». Если в последнем преобладали стихи определенного размера, символистского толка в стиле Рембо, то в сборнике «По эту сторону» Кортасар идет по пути отказа от традиционных размеров, стремясь создать поэтическую конструкцию, вступающую в противоречие с его первой книгой: «белый стих совершенно свободен; интуиция, ориентированная исключительно на поэтическую основу». Такими были стихи, которые нравились Кортасару. Вполне возможно, что указанные тексты уже содержали в себе суть того, что почти сразу же проявилось в Кортасаре как авторе рассказов, однако, как бы то ни было, в сборнике «По эту сторону» в унисон с тем, что говорил писатель, высказывается и Луис Гальярди, утверждая, что автор отказался от герметики как поэтического компонента и перешел на позиции свободного языка и свободной структуры, целиком уйдя в попытку увести «друга-читателя от простого и ясного», хотя в том же 1940 году сам Кортасар говорил: «…я никогда не думаю о читателе, когда пишу» (7, 73).
Совершенно очевидно, что Кортасар никогда не был «легким» писателем. Если мы говорим, что в контексте момента он, по всей вероятности, был расположен приблизить себя к читателю другого типа – более великодушному, – это означает лишь то, что мы пытаемся объяснить, как он вышел на путь поэтики совершенно антиакадемической, если говорить с формальной точки зрения, но не менее сложной, если говорить о природе ее восприятия, что является характерной чертой его произведений начала пятидесятых годов.
Премию он не получил. Кортасар стоически перенес тот факт, что через месяц после того, как он послал свои стихи на конкурс, он не был удостоен премии и вообще не замечен, и в письме к Люсьене Дюпрат он пишет, что 1940 год вошел в его сердце с неизменным ощущением того, «что эта жизнь почти бесполезна» (7, 76). По всей вероятности, в глубине души Кортасар считал свою книгу достойной премии. Совершенно очевидно, что он возлагал на это определенные надежды. Он воспринимал свою книгу как зрелое произведение. По крайней мере некоторые стихотворения заслуживали того, чтобы быть опубликованными, возможно, речь не шла о том, что весь сборник является одинаково ценным по своему уровню, однако этот уровень был достаточным, чтобы понять: сам автор считал его шагом вперед на пути своего становления как поэта. Он пишет Мече Ариас о том, какое удивление испытал, прочтя несколько раз имя победителя конкурса. «Я не рискну высказать свое мнение, пока его произведение не будет опубликовано» – так он выразился. Жюри все-таки отметило книгу Кортасара, хотя и вскользь, в печатном отзыве о творчестве конкурсантов, «что подтверждает наличие умственных способностей у „Борхеса и компании"», – пишет Кортасар. Двадцать пять лет спустя вице-секретарь министерства культуры присудила ему и писателю Мухика Лайнесу ex aequo[39]39
Поровну, пополам (лат.).
[Закрыть] премию Кеннеди за роман «Игра в классики», «единственное признание Аргентины», как говорит Кокаро, который был тогда членом жюри, «за произведение, имеющее мировое значение».
Что касается путешествия, он предпринял его со своим другом[40]40
Посвящение к сборнику «Другой берег»: «Пако, которому нравятся эти рассказы». К сборнику «Бестиарий»: «Пако, которому нравится то, что я пишу».
[Закрыть] Франсиско Клаудио Ретой по прозвищу Монито, который, как говорилось выше, был его товарищем по школе Мариано Акосты и которому Кортасар посвятит сборники «Другой берег» и «Бестиарий» с почти одинаковой авторской надписью. Путешествие продолжалось с конца января до середины февраля 1941 года. Они проделали его на машине, пароходе и поезде, проехав почти 5000 километров по северо-западным и северо-восточным районам страны; они выехали из Буэнос-Айреса и направились вглубь страны по провинциям Кордоба, Ла-Риоха, Катамарка, Тукуман, Сальта и Жужуй, представляющим собой треугольник, стороны которого граничат с территориями Чили и Боливии; а также по территориям Чако, Коррьентес, Мисьонес (Альто-Парана), Санта-Фе, прилегающим к Парагваю, Бразилии и Уругваю, чтобы затем вернуться в Буэнос-Айрес.
Это путешествие имело для Кортасара очень большое значение. Во-первых, оно сделало более глубокой его дружбу с Ретой, благодаря которому он узнал те провинции своей страны, которых не знал раньше и которые совершенно очаровали его. Это было время напряженной активности, по 16 часов в день, время «страшной жары, теплой и грязной питьевой воды и мириадов насекомых самых невероятных размеров»; они увидели реки (Дульсе и Саладо), ущелья (умауака, как их называют индейцы), долины (Мохоторо) и были в таких местах (Посадас), где «приходилось охотиться, чтобы добыть себе пропитание (на полном серьезе!), и мы иной раз находили себе разные „пикадас"[41]41
Популярное блюдо из мелко нарезанного мяса, сала и чеснока. Здесь: пропитание.
[Закрыть] в самой дикой сельве, какую только можно себе представить, в такой густой сельве, куда не проникают солнечные лучи и где неспешно порхают бабочки с большими синими крыльями; сельве, где каждый неосторожный шаг может обернуться укусом змеи „ярара"; где причудливые птицы творят божественную музыку»; это были места, «где я был счастлив, вернувшись к младенческому состоянию истоков, и где я почувствовал тропики». Писатель превращает свою бедную событиями провинциальную жизнь в увлекательное приключение, и это действительно так, без всякого преувеличения, потому что он сравнивает свое путешествие с произведениями «Сальгари, Орасио Кироги, Сомерсета Моэма, Киплинга», как он напишет позднее в письме к Мече Ариас. Только в Тилькара, совсем близко от Боливии, на высоте 2500 метров, ему пришлось остановиться, потому что «мое сердце – этот вечный предатель – не позволяет мне подниматься дальше» и еще по причине того, что у него началась лихорадка, не очень сильная, но тем не менее не отпускавшая его еще несколько дней после возвращения.
Это было одно из тех путешествий, которые в то время много значили для Кортасара и оставили в его памяти заметный след. Летом 1943 года он снова отправился в дальнюю поездку в Чили. Двадцать три дня он ехал из Мендосы (на поезде), перевалил через Анды (на автомобиле), доехал до Сантьяго-де-Чили, затем спустился на юг, задержавшись по пути на озерах Льянкиуе и Тодос-лос-Сантос, затем оказался в Осорно, Вальдивии и вернулся в Сантьяго, откуда продолжил свое путешествие до Вальпараисо и Винья-дель-Мар. Картины дикой природы, такие разные, девственные долины – все это еще долго будет тревожить его воображение. Однако второе путешествие он осуществил уже без своего друга Реты. Смерть Реты была третьей, и последней, в череде потерь, постигших Кортасара в то время.
Итак, если считать, что неполученная премия и первое большое путешествие обозначили основные вехи жизни Кортасара в Чивилкое, нельзя не сказать и о печальных событиях этого периода его жизни. 16 апреля 1941 года умирает Альфредо Марискаль, еще один его товарищ по школе Мариано Акосты, которому он посвящает стихотворение «Легенда о смерти»; 15 марта 1942 года умирает Сади Перейра, его зять и сосед по Банфилду, который за два года до этого женился на сестре Кортасара Офелии; и в декабре 1942 года умирает Пако Рета (Монито), о котором мы уже говорили. Все три смерти произошли скоропостижно, каждая в результате болезни. В двух случаях – с Марискалем и Перейрой – это было совершенно неожиданно; в случае с Ретой этого можно было ожидать, поскольку тот с детства страдал хронической почечной недостаточностью.
Кортасар часто вспоминал об этих людях, он говорил, что эта тройная потеря была одним из самых мучительных и горьких моментов его жизни в провинции. Он глубоко переживал случившееся и скорбел о каждом из троих с одинаковой силой, считая, что судьба нанесла ему чрезвычайно жестокий удар. Необходимо отметить, продолжая тему игры случая в жизни Кортасара, что все эти три смерти были в каком-то смысле связаны, имели отношение друг к другу и словно перепутались между собой.
Кортасар был вместе с Пако Ретой, его сестрой, ее мужем и двумя дочерьми в Тукумане, когда пришла весть о кончине Сади Перейры. Получив известие, он сел в самолет (это был его первый перелет на самолете) и полетел в Буэнос-Айрес. О смерти Марискаля ему сообщили несколько дней спустя после его возвращения из незабываемого путешествия в январе-феврале 1941 года, хотя незадолго до того, как он увидел друга в гробу «выжженным страданиями последней ужасной недели его жизни, похожей на кошмарный сон», он виделся с ним, но ничто не предвещало трагической развязки. Рету положили в больницу Рамос Мехия в Буэнос-Айресе как раз на той неделе, когда минула годовщина смерти Марискаля.
Если обстоятельства смерти Марискаля, наступившей скорее всего из-за халатности врачей, побудили писателя с горечью заметить, что «преступная недобросовестность врачей прервала человеческую жизнь в самом расцвете сил, жизнь содержательную и прекрасную», то тем более тяжело ему было наблюдать постепенное угасание Пако Реты, среди близких которого Кортасар чувствовал себя как в родной семье. Разница между этими тремя случаями была лишь в том, что кончина зятя и Марискаля явились для него неожиданностью и он не мог разделить с ними физические и нравственные страдания, вызванные болезнью: о первой он узнал, получив телеграмму, которую послала ему мать на его адрес в Тукумане, улица Коррьентес, 203 (адрес брата Монито); о второй ему стало известно из телефонного разговора с сестрой Альфредо, которая позвонила ему, чтобы сообщить печальную новость, точно так же как в рассказе «Врата неба» Хосе Мария звонит, чтобы сообщить о смерти Селины. В случае с Ретой тревога не отпускала его, отчаяние не давало покоя в часы ночных дежурств и на рассвете занимающегося дня, который он встречал у постели больного, сознание собственного бессилия не покидало при виде того, как жизнь постепенно оставляет человека, с которым тебя более десяти лет связывала близкая дружба и чей организм оказался бессильным бороться с почечной недостаточностью, «сердечными приступами, анемией, высоким содержанием мочевины – с жуткой в конечном итоге клинической картиной», что в результате и привело его к смерти.
Именно кончина Реты приблизила Кортасара к этой извечной тайне: что есть жизнь и что значит конец земного существования для него самого? В его размышлениях той поры, которые мы находим в письмах к мадам Дюпрат, к Мече и к Гальярди, он осмысливает утверждение о том, что человек смертен и рожден для того, чтобы умереть. В этом контексте Кортасар выступает как человек нерелигиозный, отрицающий веру, как отрицал ее Рета. В письме к Дюпрат, которая была истово набожной, он пишет: то, что для нее является переходом в другое состояние, для него – конечный пункт. Вспоминая ночь, когда умер Рета, писатель говорит мадам Дюпрат, что именно в тот момент он понял, что значит умереть, не имея той нравственной опоры, которую дает религиозная вера. Он понял, что такая смерть окончательна, и осмысливает ее в экзистенциалистском ключе: «Умереть физически, биологически; перестать дышать, видеть, слышать».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?