Текст книги "Планета Афон. ΑΓΙΟN ΟΡΟΣ"

Глава V
«Первый блин комом»

Вы когда-нибудь слышали притчу о замерзающем воробье? Если нет, то не трудитесь искать её во Священном Писании, к большому сожалению её там нет. Почему к сожалению? Уж очень она поучительна даже при всей её краткости. Особенно для тех, кто плохо понимает церковно-славянский язык, зато зѣло борзо́ разбирается в народно-ненормативном.

А уж запоминается сия притча с первого раза и по гроб жития. Впрочем, на ваш суд…

«Одна маленькая, но гордая птичка, – пусть это будет воробей, – зимой, во время полёта подморозил крылья. Упал бедолага на землю, смерть неминуемая грядёт, взмолился Творцу. Смилостивился Господь над бедным птахом, проходящая мимо корова «сбросила» на него лепёшку. Отогрелся птах, вылез из дерьма и зачирикал от радости. А тут, как на грех, лиса мимо пробегала: услышала воробья, вытащила его и сожрала. Поэтому отсюда четыре морали:

– Высоко взлетел – в дерьмо попадёшь!

– Не тот твой враг, кто тебя… осчастливил;

– Не тот твой друг, кто тебя из дерьма вытащил;

– И главная: если уж в дерьмо попал, то сиди и не чирикай!»

* * *

Монастырь «Агио Пантелеимон», ещё в начале прошлого столетия самый большой на Святой горе, как по территории, так и по числу братии, – тогда в нём насчитывалось более двух тысяч монахов, – ныне занимает предпоследнее девятнадцатое место в иерархии афонских монастырей. В настоящее время там подвизается всего сорок человек братии, не считая послушников. К монастырю также относится скит Пресвятой Богородицы Ксилургу.

Основан монастырь богатым греком Фессалоникием (поэтому и назывался Фессалийским) на том самом месте, где ныне расположен Старый монастырь – Палеомонастирон, в настоящий момент пребывающий в запустении, но не в мерзости. В 1169 году Протат Святой горы передал эту территорию монастырю Ксилургу (Богородицы), принадлежащему русским монахам сербского происхождения. С XIV века он стал называться русским монастырём, или просто Русик. В официальных же документах всегда именовался как Агио Пантелеимон.

В монастыре первоначально жили как русские, так и греческие монахи, причём последних было больше, и даже игумен подписывался по-гречески. Но по мере освобождения Руси от монголо-татарского ига, число русских насельников росло год от года. В начале XIV века монастырь сгорел, и тогда братия решила переселиться поближе к морю, на место нынешнего. Восстановлен Русик при помощи Византийского императора и сербских владык.

Однако период процветания длился недолго, и вскоре монастырь столкнулся с проблемами экономического характера. В 1666 году в нём оставалось всего двадцать человек братии, а в начале XVIII века – и того меньше: всего два русских и два болгарских монаха.

В середине столетия монастырь опустел окончательно и был закрыт. Долгое время он находился под покровительством Великой Середины – Центра Монашеской республики.

В начале 1806 года начинается великое возрождение. Правитель Молдо-Валахии Скарлатос Каллимахес оказывает монастырю щедрую финансовую поддержку, и потому всяк его стал именовать «истинное общежитие каллимахидов». Но с возобновлением в Элладе войны за независимость, обитель снова пришла в упадок. С 1840 года сюда вновь потянулись иноки из матушки-России, и название «Русский» вновь стало господствующим.

Благодаря щедрым пожертвованиям императорской семьи, прочих благотворителей из России, монастырь возродился за короткое время. В 1875 году там подвизалось монахов числом уж более тысячи, и был избран первый игумен из русских. Также более тысячи выходцев из православной России поселились в скитах, кельях и каливах по всей территории Святогорья.

Строительство Кафоликона – главного собора в честь великомученика Пантелеимона, было закончено в 1821 году. Он построен в византийском стиле, но увенчан типично русскими куполами с золочёными крестами. С 1875 года службы ведутся на церковнославянском языке.

На греческом служат в храме Успения Пресвятой Богородицы. Новый храм Покрова Богородицы построен в 1853 году и восстановлен после пожара в 1887–88 годах. В храме два престола: Покровский и Александра Невского. При этом на территории монастыря находятся двенадцать параклисий – небольших храмов и часовен, и тринадцать вне его.

Напротив Кафоликона расположена трапезная на восемьсот человек. Здание очень выразительной архитектуры, снаружи украшено фресками, внутри – мозаикой и расписными потолками. Также внутри монастыря находится огромное здание библиотеки, где хранятся более двадцати тысяч томов, кодексы на бумаге и пергаменте с записями церковных текстов и музыки. Вне стен монастыря за монастырской оградой расположены больница, архондарик – монастырская гостиница (правильнее сказать странноприимный дом), усыпальница, и кладбище.

Сейчас, как уже отмечалось ранее, в монастыре проживают сорок монахов, хотя в скитах и отшельнических кельях их гораздо больше. Просто, согласно эдикту, число братии не может превышать численности иноков монастыря Ксиропотам, где подвизается пятьдесят человек. Таким образом, греки как бы охраняют своё право на владение святогорскими монастырями.

Если раньше, в прошедшие века русских отличала именно склонность к коллективизму, общежительному укладу монастырской жизни, то теперь у наших соотечественников в чести пустынножительство – уход в отдалённые кельи, горные каливы, уединённые исихастирионы.

На Афоне уже давно существует как бы скрытое соперничество русских и греков. Русских монахов даже во взгляде отличает то, что можно определить, как сокрушённое сердце. Не углублённое созерцание, а живое страдание движет ими на путях монашеского подвига.

Грекам свойственна задумчивость, русским же – страсть и дерзновение ко Всевышнему, мучительная неудовлетворённость собой и мiром. И за всем этим проглядывается радость человека, как бы идущего со Христом на Голгофу, с которой уже виден, уже сияет венец ослепительного Небесного Града, Небесного Царствия.

То, что странноприимный дом находится вне монастыря, за стенами, весьма удобно, поскольку бесконечным «туда-сюда» паломники не мешают молитвенной жизни монахов. Да и после закрытия монастырских врат, гости не остаются один-на-один со стихией, а смогут обрести хотя бы какое-никакое пристанище в любое время дня и ночи.

Нам с благочестивым, но гордым паломником посчастливилось прибыть в благодатную обитель именно «в любое» и не самое подходящее время. Архондарик был закрыт уже полчаса как, которые мы благополучно посвятили «в угоду гордыне». Поселиться нам не грозило до восьми вечера, аще убо правило соблюдалось неукоснительно. Азъ недостойный не стал говорить своему новоиспечённому другу совершенно естественных в таких случаях «в мiру» комплиментов, поскольку люди мы православные, и за каждое слово будем держать ответ на Страшном Суде. Да и Дима был настолько ошарашен, что ругал себя сам ещё похлеще.

Мечты о горячем чае развеялись как дым от костра, и душ в этот день, как назло, горячей водой тоже не страдал. Холодным же душем мы и так были сыты «выше головы», а желание идти куда-либо ещё под непрекращающимся дождём, даже в голову не могло прийти. Дела-а!

К нашим услугам была лишь уютная лавочка и кран с питьевой водой. ВПСлуга, ещё работая на изысканиях, не раз попадал в ещё более суровые условия, поэтому приобрёл соответствующую закалку: подножный корм всегда имел в наличии, на «авось» не полагался. Дима же был дитя другой эпохи, и проявлять до вечера чудеса смирения был явно не готов.

Понеже устав всех монастырей Святой Горы предписывает трапезу по́сле вечерней службы, то до заката нам предстояло «затянуть пояса». Поэтому от предложенного мной угощения, он даже из вежливости не стал отказываться. Интересно, а если бы мы «сели в лужу» по моему́ неразумию, благочестивый, но гордый повёл бы себя аналогичным образом?

Отогнав сии недостойные мысли, азъ многогрешный прикинул, чем бы занять время до вечерней службы. Внимательно изучив правила внутреннего распорядка для паломников, мы усвоили, что на вечерней службе должны присутствовать все в обязательном порядке.

Так как день был предпраздничный, всенощная была почти шестичасовая. Литургия также начиналась намного раньше, поэтому все монахи, которые в данный момент не несли послушаний, активно отдыхали. Гостей кроме нас тоже не было видно, видимо они, как все нормальные и благопокорливые люди, поселились утром, и разошлись «по интересам».

– Коли вещи где оставить, могли бы хотя бы по монастырю походить, – «чирикнул», наконец, мой незадачливый попутчик, и с досады аж пнул свой безразмерный рюкзак.

– Думаешь, что кто-нибудь их тронет? – подивился азъ многогрешный его неразумию.

– Да навряд ли, хотя куда идти-то? В лавке если что покупать, то лучше в последний день. Храмы и часовни тоже наверняка закрыты – все отдыхают перед службой. Тоска-а-а!

– Уныние, молодой человек – тяжкий грех, надо радоваться всему, что Господь дарует. Слава Богу за всё! – и после сказанного I’m осенил себя крестным знамением.

– Чему ж тут радоваться? – уставился на меня Димон, при этом пятернёй расправив чёлку.

– Хотя бы тому, что имеем крышу над головой. Могли бы до сих пор скитаться.

Тут мой собеседник немного потупился: видимо ВПС «наступил ему на больную мозоль». Но угрызений совести у меня не было и в помине, пусть ещё раз прочувствует, полезно. Впредь будет умнее. Но тут же, сменив «гнев на милость», решил расширить его кругозор.

– Одно то, что ты проснулся сегодня утром и почувствовал себя здоровым, а не больным, уже делает тебя счастливее многих, кто вообще не переживёт сегодняшний день. Согласен?

– Естессьно, о чём базар? – благочестивый, но гордый с явной неохотой пожал плещми.

– А раз понятно, тогда прикинь, что если у тебя есть еда в холодильнике и одежда на теле, крыша над головой и место, где можно соприкоснуть ухо с подушкой, то ты превосходишь три четверти людей на земле. А если при этом ещё стабильный доход и хрусты в кошельке, то ты богаче, чем девять из десяти человек в этом мiре. Усекаешь, к чему я клоню?

– Да ладно заливать-то, – скептицизм ещё светился брызгами шампанского в его очах.

– Вы, сударь, дремучий, как Муромский лес. Надо иногда прессу почитывать.

– И что же ты в ней вычитал? – брызги шампанского сменились блеском молнии.

– Вычитал, что если ты никогда не испытал страха в бою, одиночества тюремного заключения, агонии пыток и мук голода, то ты обогнал десятую часть населения земли.

Если ты можешь молиться в церкви без страха преследования, ареста, смертных пыток, то ты счастливее каждого второго на планете. И если ты теперь всё это знаешь, а ты же не будешь отрицать, что не знаешь, то ты один из ста, кому дан шанс.

– М-да, просветил, – Дима устремил взгляд в потолок, как будто там высветилось созвездие Кассиопея. – Может мне чечёточку сплясать. Или попрыгать от радости?

– Прыгать – это лишнее, а вот бодрость духа сохранять нужно всегда, если ты считаешь себя паломником. Ты вообще знаешь, почему паломников именно так называют?

– Не-а, слышал чё-то краем уха, но не въехал, – и он «вкрутил лампочку» возле уха.

– Оно и видать. Паломничеству уже скоро два тысячелетия. Ещё первые новообращённые апостолами христиане стремились побывать на Святой Земле, где ступал Сам Господь, Пресвятая Богородица, ветхозаветные патриархи и пророки. И как символ пребывания на Святой Земле, они несли с собой пальмовые ветви. Перед такими людьми открывались все двери: любой почитал за честь принять посланца со Святой Земли.

«В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нём достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете; А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мiръ дому сему». И если дом будет достоин, то мiръ ваш придёт на него; если же не будет достоин, то мiръ ваш к вам возвратится. А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, оттрясите прах от ног ваших. Аминь глаголю вам: отраднее будет земле Содомской или Гоморрской в день Суда, нежели городу тому» [Мф.10; 11–15].

– Так это Он апостолам говорил, мы же не апостолы! – «смiрил» себя мой юный друг.

– А кто тебе мешает им быть? Мария Магдалина, царь Константин, князь Владимiр, что, родились ими? Или их изготовили на заводе «Компрессор» по спецзаказу? Апостолы те, кто, стяжав благодать Духа Святаго, просвещают людей светом Христовой Веры! Иуда Искариот был в числе двенадцати избранников, а апостолом не стал. А Савл поначалу был гонителем христиан, Христа в глаза не видел, зато стал не просто апостолом, а первоверховным!

Сколько посланий от Господа озвучено его устами. Вот и ты покайся, как апостол Павел, возлюби Всевышнего всем сердцем и душою, и ты станешь равноапостольным. И твоими устами будет глаголаться Слово Божие. А может и Откровение тебе пошлёт, как Иоанну Богослову, предскажешь дату Апокалипсиса. Зде́сь как раз уникальная возможность.

– Ну, ты скажешь тоже, – Дима закатил очи, будто воочию узрел картину Апокалипсиса.

– Скажу. Вот, к примеру, Антоний Великий просил Бога, чтобы показал ему самого совершенного человека на земле. И что же ты думаешь? Господь указал ему на самого простого сапожника в Александрии. Не на патриарха, не на архипастыря и, даже не на простого монаха.

На сапожника! Делай вывод… Паломничество, как утверждали святые отцы – это уход от греха не столько физически, сколько духовно. Главное в паломничестве – духовное совершенство, важно не куда́ ты идёшь, а сколько ты идёшь. Сначала восходишь помыслом, а потом уже ногами. Совершить подвиг – это подвинуться ко спасению, сделать ещё один шажок, ещё одно движение. А не броситься на амбразуру – это и дурак сумеет, если ему терять нечего.

Пядь – это толщина Креста Господня; преодолевая каждую пядь, ты приближаешься к духовному совершенству, и Благодатию Божию дойдёшь до Иерусалима.

Важно не где́ ты пребываешь, а в каком состоянии. Гордыня – самый тяжкий грех, поэтому если отправляешься с гордыней, то не дойдёшь. Ведь даже просто дойти до храма многим оказывается не под силу, а это тоже своего рода паломничество. Мария Египетская доплыла до Иерусалима, но незримая сила поначалу не пустила её в Храм Божий…

Наш разговор прервали вошедшие в архондарик туристы явно не «российского розлива». Что-то обсуждая на непонятном языке, и даже не перекрестившись на иконы Пресвятой Богородицы и целителя Пантелеимона, они обратились к нам на ломаном английском.

– No comprendo. Son russos, – ответил им ВПС на чисто-конкретно испанском. Но тут же осёкся… Грубить было явно лишним, даже если они в моём понимании совершили что-то из ряда вон выходящее. В конце концов, пред Богом и́м отвечать; моё дело – норка.

– Sorry. We are thinking… и дальше последовала продолжительная тирада на английско-румынском коктейле про то, о чём они думали. Судя по их виду и отсутствию поклажи, селиться они явно не собирались, а вот «откушать чаю» в гостевой трапезной были бы не прочь.

Ну, так и мы не отказались бы, но внутренний распорядок «Пантелеимона» был жёстче, чем климат Якутии. Хотя не исключено, что гости искали архондаричьего для того, чтобы он открыл им часовню, где хранятся все святыни русского монастыря. Но таких слов в средней школе не проходят, поэтому их сокровенное желание осталось для нас загадкой.

Потолкавшись ещё минуток несколько и полюбовавшись с балкона морской панорамой, гости направили стопы в сторону монастырского кладбища. Про него хочется рассказать особо, но поведаю как-нибудь позже, в другой главе. Ведь не прощаемся, sin embargo (однако)…

Мы же, проводив печальным взором гостей из некогда братской Румынии, вновь погрузились с головой в душеспасительную беседу. Мой собеседник не сказать, чтобы уж очень ей увлёкся, однако не находя другого занятия «более по душе», пытался переварить полученную информацию. От столь напряжённой работы мысли веки его стали сами собой слипаться, а скулы до «хруста в хрящах» сводило зевотой.

Проходивший мимо нас насельник Святого Пантелеимона, бросив даже беглый взгляд на «благочестивого, но гордого», не удержался от снисходительной усмешки:

– Ты говоришь, а у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

– Ничего, что-нибудь да задержится, – азъ недостойный попытался вселить оптимизм во святого отца, хотя по большому счёту понимал, что, скорее всего, так оно и будет.

Димон, меж тем, встрепенулся, делая попытку всем своим видом показать, что беседа имеет для него историческое значение. И решил подтвердить это «компетентным» вопросом.

– Скажи, ну, вот если мы – паломники, и пришли в этот монастырь, а нас не селят. И что, нам оттрясти прах от ног наших? – он жалобно взглянул на свои мокрые кроссовки.

– Ну, во-первых, кто тебе сказал, что нас не поселят? А потом кто виноват, что мы не послушали доброго совета? Может Сам Господь глаголил устами того монаха, а мы решили проявить своеволие. Гордыня, mi hermano, – тяжкий грех, вот мы и страдаем за это. Смирение же есть высшая христианская добродетель. Сие есть истина! Аминь!

– Да, я очень гордый, – признался, наконец, самому себе мой незадачливый попутчик.

Азъ недовольный не стал ничего отвечать, да и зачем лишние слова, если человек, наконец, сам осознал свой грех. Стало быть, покается в нём на ближайшей исповеди.

Снова погрузившись в свои мысли, мы даже не заметили, что дождь прекратился, и монастырь потихоньку начал приходить в движение. Паломники, видимо отдыхавшие с дороги, стали выбираться из келий. Глядя на их цветущий и бодрый вид и «контрастируя» с ними по всем статьям, Дима ещё и ещё раз казнил себя за грех непослушания.

И как всё-таки Господь милостив к раскаявшимся грешникам! Сие также есмъ истина.

К нам подошли двое ребят, видимо проникшись сочувствием к нашему затрапезному виду. Судя по всему, они на Афоне пребывали не первый день, о чём свидетельствовала хотя бы многодневная щетина, но ещё не борода. По всей видимости, ребята только здесь приняли решение «внешне соответствовать». Китайский вопрос: «А вы чего здесь сидите?» – снова вернул моему юному другу постное выражение лица.

– Да вот, подчиняемся внутреннему распорядку, – мой ответ вызвал лёгкий смех.

– Запомните: здесь только один распорядок – всем управляет Богородица! Просите Её о чём хотите, и дано будет вам, – ответил нам тот, кто представился Владимiром.

– Слава, – его спутник также протянул нам десницу.

Представившись и обменявшись с нами крепкими рукопожатиями, наши новые друзья, заметив недоумение во взгляде, решили нас «просветить». При этом сначала они пригласили нас в келью и угостили горячим чаем из термоса. Это был даже не чай, а настой афонских трав. Причём до того ароматный и вкусный, что мой спутник сразу позабыл как обо всех проблемах и перипетиях сегодняшнего утра, так и о благодарственной молитве.

Тот, кого величать Владимiром, оказался более словоохотлив, и стал нам рассказывать об их многочисленных приключениях на Афоне. Пешешествуют они уже неделю, даже чуть больше, прошли весь полуостров вдоль и поперёк, остался последний и самый главный «рубеж»: подъём на вершину Святой горы.

Причём ребята хотят подняться на неё именно Девятого мая, хотя святые отцы пока не благословляют осуществлять подъём. На самой вершине до сих пор лежит снег, и в дождь там сорваться в пропасть – нечего делать. Но охота пуще неволи, их это не останавливает.

– А ты не находишь, что это – гордыня, – ваш покорный, приняв позицию святых отцов, попытался уберечь шибко рьяных путешественников от необдуманного шага.

– Почему гордыня? – Володя искренне удивился. – Естественное желание.

– Сам же говоришь, что восходить на Святую Гору нужно со смирением, с покаянием, а не с «посвящением» чему-то и кому-то. Во имя Господа, а не ради какой-то цели.

– Согласен. Но мы посвящаем подъём Великой Победе!

– Это ты считаешь, что она «великая», но ведь Господь может считать иначе. Прокола не боишься? Можно и шею свернуть, а то ещё и похлеще чего, – I’m твёрдо стоял на своём.

– Ничего, пойдём с Иисусовой молитвой – будем всю дорогу твердить, должно повезти.

– Дай-то Бог! Только для этого как раз послушание-то и нужно. А если без благословения пойдёте, то Господь не только не услышит, наоборот, ещё проблем прибавит.

– До сих пор везло. Мы ни в один монастырь заранее не звонили, хотя греки всегда просят. Но они по-русски не понимают, а греческого мы не знаем, что толку звонить-то, всё равно ничего не поймём, ещё хуже будет: они откажут, а мы припрёмся.

– А ты по-аглицки спикаешь? – вклинил словечко в разговор благочестивый, но гордый.

– В объёме средней школы, в которой немецкий изучал.

– Понятно. У нас та же песня. Пойдём тогда на авось, – азъ есмъ сказал, как отрезал.

– Так и нужно. Только если хотите поселиться, приходите перед закрытием. Если до другого монастыря уже не дойти, то вас всё равно поселить обязаны. Правило здесь такое. Потому как на земле ночевать категорически не благословляют. Змей здесь ядовитых не меряно, сразу тяпнет и кранты. Пауки всякие, да и кабаны, слух идёт даже медведи. В общем, полный комплект. Так что об этом даже не думайте, чтобы ночевать «не в стенах».

В крайнем случае, в Карее и в Дафни есть гостиницы, но они небольшие, и в них мест тоже может не быть. Можно постучаться к какому-нибудь отшельнику, но они тоже неохотно пускают, поскольку места у них мало, а на полу опасно. Змея и в дом заползти может.

– А они что, не боятся что ли? – Нам с Димой при одной мысли сделалась дрожь по телу.

– Так они ж святые люди, их бесы не трогают. А мы кто? – резонно вставил Слава.

– Кони в пальто. А конского волоса змеи боятся, – резон прозвучал и в моих словах.

– Твоего факт не испугаются. Так что лучше не испытывать судьбу, а «включить дурака».

– Не понял! Переведи на испанский – me esforzo, como el velocista antes de la salida.

– Buenas Aires, шлимазл, besa me mucho! – Володя лихо изобразил Бубу Касторского.

– Ну, это-то, как раз, понятно, в Одессе бывали. Ты по-нашему, по-бразильски.

– А по-нашему: приходишь в любой монастырь перед закатом, заходишь в архондарик, скидываешь поклажу и изображаешь глухонемого. Он тебе там что-то лопочет по-своему, вроде как мест нет, а ты ничего не отвечай, только кивай, как лошадь, и сиди, помалкивай. Мол, да, конечно, целиком одобрямс, только куды бечь? Он повозникает-повозникает и успокоится. А ты жди и не дёргайся. В словаре Даля «варвар» – это кто по-гречески не сечёт.

Минут через пять он тебя водичкой угостит с лукумом, ты прими с благодарностью, перекуси и опять сиди. Бузы нальёт – выпей и не забудь поблагодарить.

– Чего нальёт? – разлепил уста мой юный друг.

– Ну, бузы! Водка у них такая. Типа самогона, только виноградная, пробирает до кишок!

– Чача что ли? – скривился начинающий паломник, словно сел на раскалённую кочергу.

– Ну да, типа того. Крепкая, но пьётся приятно. Потом кофию предложат, и усталость как рукой снимет. А уж после этого поселят обязательно.

Это у них вроде как test такой, тебя проверить. Могут и пару «китайских» вопросов задать.

– На вшивость что ли проверяют? – мой вопрос, однако, не вызвал удивления.

– Навроде того. Если ты смиренный и упёртый, тогда поселят. А если права качать начнёшь, полицию вызовут и браслеты оденут. При этом если диамонитирион не продлён, то отправят с Афона и в компьютер внесут. Больше никогда сюда не попадёшь, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем.

Диамонитирион выдаётся на четыре дня, потом его необходимо продлевать, для этого в Карею идти, в Протат. А это время, деньги, нервы, ты что, этим заниматься будешь?

Да и не нужно это никому. На это никто не смотрит, если не возникаешь. А ежели возбухнешь, так всё равно выдворят, так что продлёнка однозначно не спасёт. Главное – всегда обращайся с молитвой к Богородице, Она всё управит. Проверено на собственном ливере.

Володя на минутку прервал рассказ, чтобы налить себе ещё «афонского чаю». Аромат снова наполнил келью, Слава достал какое-то экзотическое печенье, предложил нам.

У меня на всякий пожарный случай тоже всегда припасено. Посему повторный этап чаепития придал новый импульс нашей тёплой дружеской беседе.

– Во, кстати, случай у нас был, – заговорил доселе молчавший Слава. Мы в Зографе решили заночевать, это болгарский монастырь. Приходим полдевятого, а закат солнца сейчас на Афоне в девять, то есть означает полночь по-местному. Сиречь время бесов наступает.

– Это как так? – не понял мой юный попутчик.

– А так, правило здесь такое. Как солнце заходит, стрелки часов они на полночь ставят и ворота закрывают. Стучи – не стучи, всё равно не откроют. Вроде как бес к ним пожаловал. Тем более все они на службу уходят. А буянить будешь – сам знаешь. Разговор короткий.

– Строго.

– Зато справедливо. Ты слухай дальше. Зограф-то среди гор, там солнце раньше заходит за горизонт, так они и закрыли раньше. Мы приходим, по идее, за полчаса до закрытия, а монастырь уж полчаса, как закрыт. Вот тебе, бабушка, и Облом Петрович. Что делать?

Машин никаких нет, пёхать до ближайшего монастыря не меньше двух часов, а до Кареи и того больше. И калив никаких поблизости не изображено. Приплыли.

– Это вас Всевышний вразумил, чтобы не выпендривались, а поступали по чiну.

– Может быть. Сидим мы, короче, на рюкзаках, не знаем, что делать. И тут Вован предлагает усердно помолиться Богородице…

– А ещё акафист прочитать, – снова вклинился в беседу Владимiр. – И что ты думаешь? Только мы помолились, причём на коленях, только акафист открыли, глядим – джип рулит. Как раз в монастырь. Посигналил пару раз, ему ворота открыли, мы и вошли следом.

Сели на лавочку во дворе, сидим, нет никого. Все на службе. А когда служба закончилась, все на трапезу пошли, ну, и мы с ними. После трапезы выходим – архондаричий тут как здесь, поселили нас за милую душу, без проблем, монастырь почти пустой был.

Так что если проблемы возникают – молитесь Богородице. Только Она здесь всем управляет. Без Неё – никуда. Молитесь, и дано будет вам, ищите и обрящете.

А что, – подумалось мне, – может и вправду попросить нам Пречистую Деву, чтобы нас поселили «вне графика». Но быстро передумал: зачем лишний раз обращаться без дела, нужно терпеть. Терпение – есть Царствие Божие, – всегда любила повторять моя бабушка. Вот уж, воистину, Божьим человеком была. Та-акое смирение проявляла порой, только диву даёшься. Сразу вспоминаются святые угодники Божии, – только они на такое были способны.

Но, как мы смогли вскоре убедиться, Пресвятая Богородица настолько милосердна, тем более здесь, в Своём Уделе, что Её и просить нет никакой нужды.

Дверь неожиданно отворилась, и в комнату вошёл невысокий седой монах. Бросив на нас с Димой пронзительный взгляд из-под роговых очков, он проследовал в дальний угол, – если уместно так её обозначить – кельи, поскольку в ней свободно могла поместиться рота.

Большинство кроватей было свободно. Проще сказать, заняты были не больше десятка, остальные стояли, как попало. Отец И – й, как потом выяснилось архондаричiй, стал расставлять их в шахматном порядке. Просить о помощи, видать, было не в его правилах, – он привык приказывать. Поэтому, судя по резкости его движений, он, видимо, ждал проявления «разумной инициативы» с нашей стороны. Что ж, мы пскопские, мы не гордые.

– Батюшка, может помочь? – ВПСлуга решил проявить разумную инициативу.

– Помоги, – без тени смущения ответил святой отец, слегка скосив взгляд исподлобья.

Сделав Димычу характерный жест «айда», азъ невозмутимый с таким усердием принялся расставлять койки по заданной схеме, что отец И – й без видимого безпокойства оставил нас «на послушании» и занялся более интеллектуальной работой. В чём она заключалась, думаю, нет нужды сообщать моему дорогому читателю. А если в двух словах, то «бери больше – кидай дальше, пока летит – отдыхай». Примерно как в армии, только во славу Божию.

Меж тем кровати вскоре выстроились по ранжиру, и мы с «благочестивым, но гордым» были готовы на новые подвиги. Но Господь посчитал иначе – на сегодняшний день с нас достаточно. Отец И-й, закончив свой не совсем интеллектуальный труд, позвал нас в свой кабинет.

Комната, где располагается архондарик, не сказать, чтобы больших размеров, но и не клетушка. Стены сплошь увешаны иконами или заставлены стеллажами.

Аккуратность чувствовалась во всём, а аккуратные люди, как правило, понятливы, немногословны и с плоским юмором к ним лучше не приближаться. Поэтому I’m решил не испытывать батюшкин интеллект и благоразумно прикусил язык.

Архондаричiй пригласил нас в кабинет по одному, записал в книгу наши данные и, ни слова не говоря, выдал нам все причиндалы. Куда направляться, мы уже знали, и не стали задавать лишних «китайских» вопросов. От души поблагодарив отца И – я за проявленную к нам многогрешным милость, и, воздав хвалу Господу нашему Иисусу Христу и его Пречистой Матери, быстренько приготовили свои ложа к опочiванию.

Наших новых друзей на месте не оказалось, видимо они отправились в монастырскую лавку, поэтому нам никто не помешал привести себя в порядок, разобрать вещи и подготовиться к вечерней службе. Понеже азъ есмъ готовился к причастию, необходимо было вычитать все молитвенные правила. Дима решил присоединиться к нашим друзьям, и, оставшись в одиночестве, I’m раскрыл молитвослов и целиком ушёл в «пищу, пребывающую в жизнь вечную».

В растворённое окно проникал напоённый ароматом цветов и морской стихии свежий майский ветер. А соловьиные трели, как пение ангелов, не смолкали ни на секунду.

Под такой аккомпанемент и молитва проникала в душу с неимоверной лёгкостью и сразу находила отклик в истосковавшемся сердце. Помимо воли на память пришли слова, сказанные кем-то из великих: «Афон – это, может быть, и не совсем рай, но из того, что создано на этой грешной земле, к Раю ближе всего. Аскетический рай». Разве тут поспоришь?

Сколько времени продолжалось моё пребывание в раю, сказать невозможно: это самое время как будто остановилось. «Включил» его мой юный друг, без стука, но со скрипом растворив дверь. По блеску в его глазах и учащённому дыханию можно было подумать, что он долго гнался и, наконец, поймал Птицу счастья. Но всё оказалось гораздо прозаичнее: просто келья находится в пятом этаже.

Немного отдышавшись, Димон произнёс сокровенное:

– Чем занят? – тяга к «китайским» вопросам, видимо, никогда в нём не угаснет.

– Яко свиния лежит в калу, такмо и азъ греху служу, – последовавшая за этим минута молчания явно указала на то, что мой ответ ввёл собеседника в ступор.

– Я гляжу, ты здорово в роль вживаешься, – наконец промолвил благочестивый, но гордый, параллельно развязывая лямки на своём рюкзаке.