Текст книги "Путь на юг"

Глава 6
Схватка

Предстоящий поединок был слишком серьезным делом, чтобы хайриты допустили на него чужих. Бой, в котором один из соперников может распроститься с жизнью, – не забава и не зрелище для досужих зевак; поэтому окта Рахи, как и остальные ратники пятой орды, не была допущена на площадку за лагерем северян. То же самое относилось к благородным капитанам и офицерам, рабам и мореходам. Сейчас вся эта братия толпилась на берегу, около причалов и складов, заключая пари, шумно бранясь, поминая богов и подбадривая Арраха бар Ригона лихими выкриками. Тем не менее, как доложил Чос, ставки шли один к трем на хайрита – айденские моряки были практичными парнями.

Чос оказался единственным, кого Одинцов смог взять с собой в роли слуги, наперсника и оруженосца. Бар Занкор, снова подошедший к шатру Ильтара с целым мешком лекарств и бинтов, был безжалостно отправлен назад. Когда целитель попытался возражать, ссылаясь на свой врачебный статус и возможную помощь, которую он мог бы оказать по окончании схватки побежденному, вождь хайритов с холодной иронией заметил, что даже досточтимый лекарь будет не в силах оживить покойника. Занкор, бросая на Одинцова грустные взгляды и ворча, что этого забияку было бы лучше скормить акулам, развернулся и ушел.

Одинцов пожал плечами. Вчера вечером его намерение сразиться с одним из хайритских бойцов не вызвало большого шума – почти все, не исключая офицеров и самого капитана-сардара, предводителя айденской флотилии, страдали от последствий гостеприимства северян. Говоря проще, кто спал беспробудным сном, кто валялся в пьяном забытьи, кто испражнялся, сидя над канавой за границами лагеря. Но утром, после беседы с целителем, за Одинцовым был выслан гонец, оторвавший его от трапезы в шатре Ильтара. Затем октарха Арраха бар Ригона срочно препроводили на плот, в кормовую надстройку, прямо к капитану. Трудно сказать, какие инструкции получил достойный флотоводец насчет опального нобиля, однако, разглядывая его опухшими с перепоя глазами, он буркнул, что честь империи допускает лишь один исход поединка. И если молодой Ригон проиграет, останки его будут насажены на крюк возле средней мачты.

Возвращаясь к себе, чтобы взять оружие, Одинцов нос к носу столкнулся с Ратом. Рыжий аларх ухмыльнулся и потер огромный кулак, словно напоминая сопернику о другой стычке, состоявшейся совсем недавно. Одинцов смерил его холодным взглядом и полез в свою каморку.

Он вернулся к палатке Ильтара, как условился с вождем, когда оранжевый солнечный диск всплыл на две ладони над горизонтом. Сзади, с длинным мечом в кожаных ножнах, тащился Чос. Одинцов выбрал именно это оружие, превосходный стальной клинок, хорошо сбалансированный и, видимо, сделанный на заказ для Рахи еще в лучшие времена. Меч был слишком хорош для простого октарха Береговой Охраны; по лезвию, напоминая дамасскую сталь, тянулись волнистые полоски, а рукоять венчал багровый самоцвет размером с куриное яйцо. Шагая вслед за хайритским вождем к площадке, плотно утоптанному земляному кругу метров пятнадцати в диаметре, Одинцов сохранял полное спокойствие. Видимо, это показалось Ильтару странным; несколько раз вождь бросал на него вопросительные взгляды, ожидая, что родич с юга скажет хотя бы слово, чтобы разрядить напряжение. Для молодого воина было бы вполне уместно полюбопытствовать, сколь вынослив его враг и какими излюбленными приемами владеет – особенно после вчерашнего провала с челем.

Но Одинцов не был молодым воином. С холодным оружием он имел дело с восемнадцати лет, едва ли не с первого дня своей армейской службы. На курсах боевых пловцов обучали пользоваться ножом и штыком, гарпуном, удавкой и арбалетом, а также другими орудиями, способными вышибить противнику мозги и сломать кости. Для этого годились цепь и крюк, топор и гирька на веревке; даже обычный камень, пущенный умелой рукой, мог стать смертоносным оружием. Свое искусство Одинцов затем совершенствовал во многих странах, где довелось ему повоевать. Двадцатый век был, несомненно, эпохой танков, бомб и автоматов, но в отдаленных полудиких землях не забывали про острую сталь. В Афганистане, Иране, Ираке кинжал и сабля все еще были так же привычны, как мачете в Латинской Америке; в Африке бились копьями, метали дротики и стрелы, и странное для европейца оружие Вьетнама и Китая не потеряло былой эффективности. У всех этих острых колючих штуковин имелось одно преимущество перед гранатой и пулей: они не грохотали, не шумели, а значит, вполне подходили для диверсантов и разведчиков.

Рядом с Ильтаром во плоти молодого Рахи с несокрушимым спокойствием шагал человек, для которого искусство войны стало профессией. Он не думал о возможном поражении; думал о свитке с письменами, спрятанном в поясе, размышлял о Лидор, назначенной ему в супруги, и о других неожиданностях, которые ждали его в этом загадочном мире. Предстоящая схватка была лишь одной из них.

Плотная толпа хайритов раздалась, пропуская в круг Одинцова, Чоса и Ильтара. Здесь было тысячи две воинов – отменный товар, который выложили северяне перед айденскими нанимателями, лучшие молодые бойцы из двенадцати кланов Хайры – или Домов, как их тут называли. Одинцов довольно усмехнулся – зрителей хватало! И они, похоже, не были настроены враждебно к чужаку. Может быть, хитрец Ильтар уже пустил слух, что Аррах Эльс бар Ригон, айденит, не совсем чужой для них? Он огляделся, машинально отметив, что многие явились в боевых доспехах, легких стальных кирасах с чеканным гербом клана на левом плече. Что это, знак уважения? Возможно… Он уже мог узнать символы ряда племен, показанные вчера Ильтаром, – золотую ветвь Дома Карот, остроконечный горный пик Дома Осс, похожую на сокола птицу патаров и волчью голову сейдов.

Ольмер вступил в круг, и Одинцов, протянув руку за мечом, нетерпеливым жестом велел Чосу отойти к зрителям. Он чувствовал, как возбуждение и жажда боя охватывают его. То, что случится здесь, на этой арене, не походило на учебные схватки последних лет, а возвращало память о прошлом. О временах, когда клинок в его руке являлся не тренировочным пособием, а тем, чем надлежало ему быть: оружием.

Он поднял взгляд на своего соперника. Ольмер из Дома Осс был великолепен. Обнаженный до пояса, с гривой светлых волос, он стоял в центре круга с видом победителя. На его плече покоился чель – на целую пядь длиннее обычного, с трехгранным острием на нижнем конце рукояти. Внезапно Ольмер подбросил его в воздух, перехватил за середину и с боевым кличем крутанул над головой. По кольцу столпившихся вокруг площадки хайритов прокатился одобрительный гул.

Опершись на перекрестье меча, Одинцов внимательно рассматривал противника, потом опустил глаза на собственное тело. Казалось, и хайрита, и Рахи отливали в одной и той же форме – высокие, белокожие, длинноногие, с могучими плечами и выпуклой грудью. Теперь ему было ясно, почему старый Асруд не делал попыток скрыть происхождение сына! Кем бы ни являлся он сам, из каких краев ни пришел в столицу империи, кровь Севера в жилах его сына взяла свое. То было материнское наследство, дар женщины, имени которой Одинцов так и не узнал…

Одинцов снова посмотрел на Ольмера. Пожалуй, тот ни в чем ему не уступит… Сильный, рослый и наверняка с превосходной реакцией, стремительный, как рысь… Но если установка Виролайнена все же запихнула Георгия Одинцова в тело Рахи, то значит, были у него особые таланты… Какие же? Что за достоинства таились в этом хайрите-полукровке, октархе Береговой Охраны? Хорошо бы выяснить этот вопрос пораньше, решил Одинцов; мысль о том, что чель Ольмера располосует великолепное тело, доставшееся ему, казалась кощунством.

Ильтар поднял руку, и сдержанный гул толпы сменился тишиной.

– Во имя Семи Священных Ветров! По обычаю Хайры, свободный воин Ольмер Дома Осс вызвал на поединок Эльса, сына женщины из того же Дома и чужеземца с юга. Они могут биться до первой крови, до второй или до смерти, как пожелает сильнейший из них. Начинайте!

Военный вождь резко опустил руку и отскочил в сторону. Вовремя! Двумя гигантскими прыжками Ольмер преодолел половину земляной арены, обрушив на голову противника сверкающее лезвие челя. Навстречу взметнулся клинок, сталь зазвенела о сталь, и поединок начался.

Чель серебристой бабочкой порхал в ладонях хайрита. Одинцов быстро выяснил, что его соперник с одинаковой силой бьет и с левой, и с правой руки; лезвие его необычного оружия то парировало удары словно сабля, то, стремительно выброшенное вперед, мелькало у самой груди противника. Пока он справлялся с заданным Ольмером темпом, но уже ощутил, что преимущество в вооружении не на его стороне. Гибкий прочный меч был превосходен, однако не мог удлиняться чуть ли не вдвое и позволял отбивать удары только клинком.

Только клинком? Внезапно Одинцов сообразил, что меч уже несколько раз сталкивался с рукоятью челя. Ольмер держал свое оружие примерно посередине, парируя и нанося удары то лезвием, то концом древка с острой пикой. При очередном выпаде Одинцов, не пытаясь достать противника, нанес косой удар по деревянной рукояти. Казалось, клинок встретил эластичный пружинящий стержень – ни отщепа, ни даже зарубки, насколько он мог заметить, на древке не осталось. Странное дерево… И дерево ли вообще? Он вспомнил ощущение прохладной гладкости – там, в шатре Ильтара, когда он впервые коснулся рукояти челя. Неужели он ошибся? Что это был за материал? Если не дерево и не сталь – последнее казалось несомненным – то что же? Пластик? Но откуда в средневековом мире нашлась несокрушимая и прочная пластмасса? Он понял, что снова встретился с тайной.

Бан-н-н-г! Клинки зазвенели, скрестившись, и внезапно Одинцов почувствовал всплеск боли – острый крюк, торчавший на гарде, расцарапал предплечье, скользнул вдоль локтя и с лязгом зацепился за перекрестье меча. Ольмер, ухмыльнувшись, с силой дернул оружие к себе, и Одинцов, так и не выпустивший меч из рук, рухнул на колени. От резкого движения крюк соскочил, и он тут же упал на бок, затем стремительно перекатился на спину. Это его и спасло; лезвие челя, свистнув над теменем, сбрило лишь прядь волос. Одобрительный гул раздался в толпе зрителей.

Одинцов вскочил, охваченный холодной яростью. Его сбили с ног!

И вдобавок чуть не лишили скальпа! Сейчас он не думал о том, что атака Ольмера, в сущности, не удалась: клок волос да царапина на плече – вот и все результаты. Нет, произошедшее казалось ему издевательством, тонким расчетом хайрита, непременно желавшим выставить его на посмешище.

Он с бешеной скоростью заработал мечом, стремясь перейти в ближний бой. Сравнительно ближний – длинным клинком не взмахнешь, стоя рядом с противником, тут лучше подойдут кинжал или десантный нож. Но ему казалось, что на расстоянии полутора метров меч все-таки эффективнее челя. Длинная рукоять хайритского оружия давала преимущество на дальней дистанции; вблизи же инерция древка слегка замедляла скорость выпадов при рубящих ударах.

Это соображение оказалось верным. Некоторое время Ольмер оборонялся, отбивая клинок Одинцова то лезвием, то рукоятью; затем, когда кончик меча царапнул его бедро, резко прыгнул в сторону, пытаясь оторваться от наседавшего противника. Запыхавшийся Одинцов замер, с изумлением глядя на хайрита. Тот принял странную стойку, казалось бы, оборонительную: широко расставленные руки сжимают рукоять челя, оружие поднято над головой, прикрывая бойца от рубящего удара. Знакомый прием при схватках на дубинах и шестах, подумал Одинцов. Но у него-то не простая палка, а тяжелый острый меч! Рукоять челя всего в два пальца толщиной… да будь она хоть из железа, поперечным ударом он перерубит ее как хворостину!

Одинцов выдохнул и с силой опустил клинок. Древко в руках Ольмера прогнулось сантиметра на четыре, пружинисто отталкивая сталь; если на нем и появилась зарубка, то Одинцов ее не заметил. В следующее мгновение, предугадав ответный выпад Ольмера, он наклонился; чель веером сверкнул прямо над его головой, и еще одна прядь волос упала на землю. В толпе зрителей уже раздавались откровенные смешки.

Последняя атака, как показалось Одинцову, отняла слишком много сил. Порез на правом предплечье обильно кровоточил, но пока это не сказывалось на силе и точности его ударов. Но кто знает, что случится через двадцать минут… если он еще будет жив к тому времени…

Он поднял глаза на противника. Ольмер тоже выглядел не лучшим образом: грудь его тяжело вздымалась, по бедру струйками стекала кровь, лоб и скулы влажно поблескивали от выступившего пота. Но в неукротимых ледяных зрачках по-прежнему стыла ненависть.

Хайрит сделал шаг влево, Одинцов – вправо. Они кружили около центра площадки на расстоянии пяти метров друг от друга – настороженные, внимательные; каждый успел почувствовать силу соперника, и каждый знал, что эта схватка не кончится ни первой, ни второй кровью.

Клинки снова зазвенели. Одинцов чувствовал, что его спасение в ближнем бою, но теперь подобраться к Ольмеру было не так-то просто. Раз за разом хайрит применял нечто вроде веерной защиты – ухватив чель за самый конец древка, раскручивал его над головой. Руки у Ольмера были длинные, так что конец стального острия описывал круг на расстоянии трех метров от его груди, и Одинцов не мог достать противника мечом. Видимо, это круговое движение было для Ольмера привычным занятием и почти не утомляло его; едва Одинцов подходил ближе, как стальной круг распадался, и следовал удар.

Он все яснее понимал, что традиционные приемы фехтования здесь не годятся. Ольмер не даст ему приблизиться, измотает в дальнем бою и, дождавшись первой же ошибки, прикончит, пользуясь преимуществом своего более длинного оружия… Только каким-нибудь внезапным выпадом, непредусмотренным ходом в этой смертельной партии можно было перечеркнуть план хайрита, изменить ход поединка.

Он чувствовал, что начинает выдыхаться. Предплечье кровоточило все сильней, от постоянного напряжения начинали дрожать колени – в этой схватке ему часто приходилось прыгать, уклоняясь от клинка, который Ольмер выстреливал с молниеносной быстротой. Все чаще и чаще Одинцов думал о том, что жизнь и победу придется поставить в зависимость от одного-единственного удара. Хватит ли у него сил? Что ж, еще немного, и он об этом узнает… Чуть замедлив темп, Одинцов успокоил дыхание и стал выжидать подходящий момент. Это не осталось незамеченным; в толпе хайритов прокатился шум.

Бойцы на секунду разошлись. Ольмер, подняв чель горизонтально над головой и стискивая древко обеими руками, ждал. По прежнему опыту Одинцов догадывался, что эта защитная стойка может быть предвестником атаки. Правой рукой, сжимавшей рукоять у гарды, хайрит мог нанести короткий рубящий удар сверху; левой – сделать веерный выпад, поразив противника на расстоянии трех метров. Да, чель был волшебным оружием в опытных руках, и для бойца с мечом оставался лишь один путь к победе!

Одинцов стремительно шагнул вперед, вздымая свой тяжелый клинок. Он видел, как напряглись жилы на руках Ольмера, как по губам хайрита скользнула пренебрежительная усмешка. Этот южанин-полукровка не верил в очевидное – рукоять челя не перерубить! Что ж, пусть попробует еще… Рано или поздно он либо сломает меч, либо станет жертвой контратаки…

Клинок свистнул, как самый грозный из Семи Священных хайритских Ветров. Пот жег Одинцову глаза, стекал по щекам к подбородку, дыхание стало тяжким, прерывистым. Но удар был точен, и нанесла его твердая рука. Меч пришелся на рукоять челя самой массивной и прочной частью лезвия, у перекрестья, словно топор, рассекающий древесный ствол. Одинцов стремительно отдернул меч, не желая располовинить противника, но кончик клинка прочертил по его груди алую полоску. Хайрит застыл, ошеломленно уставившись на свои кулаки: в одном было зажато лезвие, в другом – трехфутовый обрезок рукояти.

Качнувшись вперед, Ольмер опустил руки – похоже, он не верил своим глазам! – и тут Одинцов нанес второй удар. Тяжелое лезвие хлестнуло хайрита плашмя по виску; он покачнулся и рухнул на пыльную вытоптанную землю.

Зрители взревели. Тяжело дыша, Одинцов отступил назад, воткнул меч в землю и вытер пот. В первые мгновения он не понял, что кричат северяне; казалось, они то ли приветствуют победителя, то ли насмехаются над побежденным. Но вскоре нестройный гул сменился дружным воплем: «Альрит! Альрит! Аль-рит!» – скандировала толпа.

Из плотных рядов вышел Ильтар, за ним – пожилой мужчина в темной куртке. Пожилой – видимо, лекарь – склонился над телом Ольмера, приложил пальцы к его запястью, нащупывая пульс; потом приподнял веко. Ильтар, задумчиво покачивая головой, разглядывал срез разрубленной рукояти.

Наконец пожилой мужчина выпрямился и махнул рукой. Четверо юношей со знаком Дома Осс на доспехах подхватили своего бесчувственного сотника и осторожно понесли в лагерь.

– Живой, – сказал лекарь, – но дней десять будет лежать пластом. И на тарха сядет не скоро.

Ильтар поднял вверх остатки челя.

– Ну, славные воины, кто видел такое? – громко произнес он, перекрывая шум и вопли. – Воистину, Альрит-прародитель вернулся в Хайру! Кто же рискнет принять его в свой Дом?

В затихшей было толпе снова раздался гул. Постепенно Одинцов различил, что на этот раз хайриты выкрикивают имена своих кланов, и два из них – «Осс» и «Карот» – звучали явно громче остальных.

Ильтар, прислушавшись, довольно кивнул и снова поднял руку, призывая к тишине.

– Мать Эльса, моего брата, была из Дома Осс, – рассудительно заметил он, – и Дом этот имеет право требовать, чтобы наш родич с юга вошел в его врата и сел у его очагов. Но Эльс – мой брат. – На этот раз Ильтар так подчеркнул это «мой», что ни у кого не оставалось сомнений, какое хайритское племя могло породить подобного удальца. – И я, властью, данной мне старейшинами Хайры, решаю: Эльс станет сыном Дома Карот, но будет водить в бой сотню Дома Осс. – Он обвел взглядом круг воинов, и казалось, что глаза его остановились на каждом из сотен внимательных лиц. – Вы согласны?

Дружный боевой клич подтвердил это соломоново решение.

Ильтар повернулся к Одинцову и положил руку на его плечо.

– Эльс Перерубивший Рукоять, воин Дома Карот, вручаю тебе осскую сотню. Людей, животных, оружие и обоз с припасами примешь через пятнадцать дней во время погрузки на плоты.

Он подтолкнул Одинцова к краю площадки, где их ждал Чос. Хайриты, громко переговариваясь и жестикулируя, начали расходиться.

По пути к шатру вождя Одинцов размышлял о новом повороте в своей судьбе. Похоже, он мог теперь не опасаться возвращения в Айден и гнева бар Савалта; вряд ли Страж Спокойствия рискнет затеять ссору с хайритами накануне похода. Так что угроза пыточной камеры становилась почти иллюзорной; все, что могло ему угрожать, – убийство из-за угла. Не первая попытка в его жизни! Они всегда кончались большими неприятностями для тех, кто шел на такой риск.

Наконец он поднял голову и взглянул на Ильтара.

– Я не понял, родич, что кричали воины в первый раз. Кажется, Альрит? И ты тоже упомянул про него… Почему?

По губам вождя скользнула мимолетная улыбка.

– Ах, Эльс, Эльс… Неужели мать не рассказывала тебе наших преданий? Не пела наших песен? Или ты все позабыл? Альрит – наш прародитель. Трудно судить, был ли такой человек или нет, но если в сказках о нем есть хотя бы четверть правды, я не решился бы встретиться с ним в бою… будь у него в руках даже простая палка. – Он покачал головой, затем хлопнул Одинцова по спине тяжелой ладонью. – Тебе надо стать настоящим хайритом, брат. Ведь ты, похоже, так и не понял, что совершил сегодня.

«Это уж точно! – промелькнуло в голове Одинцова. – Братцу не откажешь в проницательности!»

Но вслух он сказал:

– Если не ошибаюсь, я уложил этого парня, Ольмера, не слишком попортив его шкурку.

– Мелочь! Ерунда, клянусь Семью Ветрами! – взволнованно воскликнул Ильтар. – Ты сделал нечто неизмеримо большее: на глазах всего воинского круга перерубил рукоять челя! А ведь еще никому не удавалось одним махом рассечь ветвь дерева чель-иту – ни мечом, ни топором! Недаром у нас говорят о лучших бойцах: твердый, как рукоять челя… Мастера и молодые воины вытачивают каждое древко много дней, пользуясь резцами и пилами из бесцветного игристого камня неимоверной прочности… («Алмаз», – автоматически отметил про себя Одинцов.) Бывает, у челя ломается клинок, но рукоять… рукоять может прослужить десяти поколениям! И стоит немало! Так что сегодня, – вождь снова отпустил брату дружеский тумак, – ты ввел Ольмера в большие расходы!

Они подошли к шатру, и Ильтар втолкнул Одинцова внутрь.

– Сиди здесь, отдыхай, – приказал он. – Пей пиво или вино, ешь, делай, что захочешь, только чель пока не трогай! – Одинцов поднял глаза на полотняную крышу – вчерашняя прореха уже была аккуратно зашита. – Я сам схожу к твоему капитану, договорюсь, чтобы тебя отпустили в наш отряд. Думаю, он не станет возражать. Мы столковались с ним насчет цены за воинскую помощь и много не запросили, так что он доволен. А ты, – вождь повернулся к Чосу, – тоже останешься здесь. Я выкуплю твой воинский контракт. Каждому всаднику нужен хороший напарник.

Отпустив это загадочное замечание, Ильтар вышел из палатки.

Чос задумчиво смотрел ему вслед.

– Хотел бы я знать, мой господин, – наконец произнес ратник, – про что он тут толковал? Про какого всадника и какого напарника?

– Скоро узнаешь, – усмехнулся Одинцов, у которого были определенные догадки на сей счет. – Что-то меня жажда мучит, Чос. Кажется, Ильтар упомянул про пиво?

Освежившись парой кружек, он сел на волчью шкуру, вытащил из-за пояса свиток и стал разглядывать затейливые письмена. Похоже на арабский куфический шрифт, который он видел в Ираке, на берегах Евфрата, но, разумеется, ни один из земных языков тут ни при чем… Опять же в арабском буквы слитны, так что неопытному глазу одной от другой не отделить, а тут каждый знак заметен, и писали твердым четким почерком. Только вот что?

Одинцов бросил взгляд на Чоса, обнимавшего бочонок с пивом.

– Скажи-ка мне, парень, обучен ли ты грамоте?

– Конечно, мой господин Рахи. Могу имя свое написать и вывески различаю, где цирюльня, где кабак, а где иное заведение. Знаю, какие надписи бывают на монетах и винных кувшинах. А еще…

Велев ему заткнуться, Одинцов снова уставился в пергамент. Конечно, бар Занкор, его почтенный восприемник, мог бы это прочитать, но обращаться к нему с признанием, что позабыл письмо, очень не хотелось. Многое пришлось свалить на Рата и его кулак; пожалуй, еще один груз им не выдержать. Это с одной стороны, а с другой – что-то ведь осталось в его памяти от Рахи, беспутного сына старого Асруда! Он, Георгий Одинцов, свободно владел двумя языками, хайритским и айденским, и, может быть, какими-то другими; он смутно вспоминал огромный замок у дороги, прямой как стрела, девичье лицо в золоте волос, гавань, забитую плотами, и серые башни дворца на высоком холме. Сознание Рахи исчезло, растворилось в небытии, но малая частица памяти была еще жива, и если воззвать к ней, сосредоточиться…

Знаки на гладком пергаменте вдруг ожили, заговорив с ним в полный голос. Еще не веря собственным глазам, Одинцов прочитал:

«Рахи, сын мой!

Если ты держишь в руках это письмо, значит, свершились два дела, радостное и печальное: Лефури соединила вас с Лидор, а я ушел на Юг, в чертоги Айдена. Не мсти за мою смерть; в случившемся больше людского невежества и глупости, чем злого умысла и неприязни. Все, чем я владею, отныне ваше. Грамоты ты найдешь в моем кабинете, а ключ, как всегда, лежит на столике в моей опочивальне. Но запомни: ключ не так важен, как фатр. Фатр должен быть с тобой во всякий день и час. Поручаю тебя и Лидор милости богов.

Твой отец Асруд».

Спрятав письмо, Одинцов несколько минут сидел, уставившись на свои колени и тщательно допрашивая память. Но она, одарив его знанием букв и письменного языка, очевидно, решила, что стоит помолчать. В записке старого Асруда были намеки на нечто такое, о чем он беседовал с сыном, что было понятно Арраху Эльсу бар Ригону, но не пришельцу с Земли. Грамоты, ключ и этот фатр… фатр, более важный, чем ключ… фатр, который должен быть всегда при нем… Тот маленький приборчик? Зажигалка?

Повернувшись к Чосу, Одинцов спросил:

– Ты знаешь, что такое фатр? Ты слышал когда-нибудь такое слово?

Ратник пожал плечами.

– Не слышал, но Айден сейчас меня вразумит. – Он приложился к бочонку, забулькал пивом, потом сказал: – Не на ксамиттском ли это? Или на кинтанском? Говорят, что в Катраме, самой дальней из кинтанских стран, водится зверь по имени фатар, способный высосать из человека три кувшина крови. Особенно охоч он до девиц, еще не познавших мужчины, потому как…

Одинцов расхохотался, и Чос обиженно умолк.

* * *

Военный вождь вернулся, когда солнце перевалило за полдень. С ним пришел юноша-хайрит, тащивший мешки и прочее снаряжение двух бывших ратников десятой алы пятой орды. Одинцов, вспомнив про таинственный фатр – может быть, «зажигалку», спрятанную в лямке мешка, – облегченно вздохнул.

– Все в порядке, хвала Семи Ветрам, – сказал Ильтар, кивнув парню на стойку с оружием. Юноша принялся развешивать на ней мешки, кольчуги и шлемы гостей. – Твой капитан доволен – считает, что айдениты победили северян. До прибытия в Тагру ты числишься в моей тысяче, а там я поговорю с этим вашим великим полководцем… Как его? Бар Нурат?

Он подошел к столу и заглянул в бочонок с пивом.

– Ого! Вы, я вижу, зря времени не теряли!

Одинцов ухмыльнулся:

– Это все Чос! На вид-то он тощий, но пьет, как… как шестиног после двухдневной скачки.

Ильтар отхлебнул пару добрых глотков и заявил:

– Пусть пьет. Пиво успокаивает, а парню скоро предстоит поволноваться. – Он неопределенно махнул рукой куда-то на север. – Значит, так… Плоты ваши будут стоять тут еще четырнадцать дней. Пока разгрузят товары, что привезли нам в оплату, пока пересчитают, поделят между Домами да запрячут в склады, мы свободны. Товар принимают мастера, назначенные старейшинами, а воины разъедутся на это время по домам. Пива попить, поохотиться, женщин своих согреть… Поедем и мы, поедем ко мне в Батру. Тебе, брат, там есть с кем познакомиться. Но сначала… – Он сделал широкий жест в сторону занавешенного дверного проема, за которым Одинцов уловил чье-то мощное ровное дыхание.

Втроем они вышли из шатра. У коновязи, толстого бревна, прихваченного железными скобами к двум вкопанным в землю стоякам, стоял вороной тарх. Огромный, могучий, длинноногий, с остроконечным рогом и глазами цвета тропической ночи.

– Вот зверь, – сказал Ильтар, кивнув в сторону шестинога, – вот всадник, – он ткнул пальцем в грудь Одинцова, – а вот и его напарник. – Широкая ладонь вождя опустилась на плечо замершего в ужасе Чоса.

Бывший ратник Береговой Охраны что-то жалобно пискнул. Одинцов хлопнул его по другому плечу.

– Ты же мечтал о свободе и хайритских степях, Чос, – с усмешкой сказал он. – Что ж, хайриты приняли тебя! Но каждый хайрит должен ездить на шестиноге. – Он повернулся к своему скакуну. – Вот она, свобода, Чос!

Твердыми шагами Одинцов подошел к сказочному зверю и положил ладонь на его косматый круп.

– Я буду звать тебя Баргузином, малыш, – прошептал он.