Текст книги "Чтоб знали! Избранное (сборник)"

Мы ждали этой поездки на курорт, будто она могла спасти наши отношения. Фраза «последнее средство» по-английски получается каламбуром last resort, означающим также «последний курорт».

«Три дня вместе!» – с жарким предвосхищением и с тайным опасением восклицали мы. Два дня до сих пор были максимальным сроком, который мы проводили вместе, но совместные поездки в близлежащие городки неизменно освежали наши чувства, хотя к концу мы всегда расставались с облегчением и без сожалений.

Мы встречались три раза в неделю: во вторник, в пятницу и в субботу. В субботу я оставался на ночь. Утром мы вдохновлялись последним за неделю оргазмом и ехали в кафе завтракать. Потом я сбрасывал её у дома и с лёгким сердцем уезжал. До следующего вторника.

Мы познакомились три года назад. Я гулял вокруг озера в поисках женщин. На берегу, на летней сцене, ежевечерне проходили концерты. Там скоплялось огромное количество людей, в том числе много одиноких женщин, набегавшихся, находившихся или накатавшихся на велосипедах или роликовых коньках и решивших отдохнуть, слушая музыку. В тот вечер самодеятельный оркестр играл Сметану, и корявая женщина-дирижёр, не ведающая об элегантности движений, пыталась заставить оркестр играть дружно.

Начать разговор с привлекательной слушательницей было просто: «Знаете, что означает Сметана на английском? – Cream», да ещё вспомнить, что русское слово «сметана» выведено английскими буквами на баночках с кошерной сметаной. А после этого до телефона женщины – рукой подать.

И вот я увидел золотоволосую юную женщину, сидящую на траве рядом со своим велосипедом, бессильно лежащим плашмя. Я замечал её и раньше, проезжающую по велосипедной дорожке, когда гулял вокруг озера. Это был не мой тип, но всё-таки что-то зазывающее было в её лице: маленький прямой нос, полные губы красивых очертаний, небольшие ярко-голубые глаза, тяжеловатый подбородок, но не настолько тяжёлый, чтобы указывать на неправильный прикус. У неё была весомая грудь и крупные бёдра славных пропорций. К тому же она почувствовала мой взгляд и смело посмотрела на меня, без кокетства, серьёзно, принимая мой интерес. В её взгляде не было ни деланного возмущения, ни удивления, а лишь покой само собой разумеющегося. Я обошёл её сзади и подошёл с другого бока, где освободилось место от велосипедиста, слушавшего музыку и пресытившегося ею. Женщина повернула голову в мою сторону и взглянула на меня опять. Это уничтожило мои последние сомнения. Я опустился на землю рядом с нею, но не стал говорить «сметанную» дрянь, а сказал:

– Я хотел бы слушать музыку рядом с вами.

– Хорошо, – сказала она просто, по-прежнему без улыбки, прямо смотря мне в глаза, будто и ожидала этого от меня.

– Я видел вас несколько раз, несущуюся на велосипеде, но так как я был пешком, то мне было за вами не угнаться, и поэтому я только провожал вас глазами. Так что теперь я не мог позволить себе не подойти к вам.

Пара слушателей, лежащая на траве впереди нас, повернула на мою речь головы, удостоверилась, кто это пытается спариться, и снова обратила свои очи к сцене.

– А вы не катаетесь на велосипеде? – спросила Лори.

– Нет, я предпочитаю ходить. Велосипед обрекает на одиночество, если он не тандем.

От неё легко пахло потом, и мне хотелось вылизать её. Наш разговор свободно заструился. Когда мы умолкали и слушали музыку, молчание было лишь счастливым перевариванием удавшегося этапа разговора.

Лори заканчивала художественный колледж – победный результат долгой борьбы с собой и вражеским окружением общества. Она заговорила о своей сестре, которая мечтала стать врачом, но которая вышла замуж за мормона и рожает ребёнка за ребёнком, число которых уже пять, и с каждым ребёнком её мечта становится всё более неосуществимой. Муж сестры честно признаётся, что у него никогда не было никаких честолюбивых желаний, что единственное, к чему он стремился, – это иметь жену, детей, зарабатывать на хлеб насущный и наслаждаться выходными и отпусками.

Ни Лори, ни я не разделяли такой приземлённой точки зрения. Во всяком случае, вслух.

Я был несколько удивлён, что она при первом знакомстве сообщает мне такие семейные подробности, но я радостно объяснял это тем, что она таким образом отдаётся мне вместе с даруемой интимной информацией.

Лори говорила медленно, раздумчиво, со значением.

Я тоже что-то говорил в лад.

Начало темнеть. Лори встала с земли и подняла велосипед – чтобы добраться до дома, ей предстояло крутить педали полчаса. Я с трепетом попросил её телефон, и она без колебаний продиктовала его.

Когда я приехал домой, уже стемнело, и я решил позвонить Лори, не откладывая. Я чувствовал в ней желание ко мне и, подавно, в себе – к ней.

Она сняла трубку, и я заговорил:

– Здравствуйте, Лори. Это ваш новый знакомый.

– Здравствуйте, – в её голосе звучала радость, но я так боялся ошибиться, лестно для себя истолковать обычную вежливость.

– Я бы мог вам позвонить через неделю или через три дня. Но потом я подумал: а зачем ждать, я позвоню сегодня.

– Я очень рада, что вы решили не ждать.

– Какие у вас планы на выходные?

– Никаких.

– Давайте встретимся в субботу часа в три, погуляем – я знаю интересные места, потом перекусим и в кино сходим.

– С удовольствием. Запишите мой адрес.

Сердце у меня взыграло, и я записал адрес дрожащей от предвкушения рукой.

Прощаясь, она сказала, что будет очень ждать нашей встречи. И будь я проклят, если я не почувствовал во всём её разговоре готовность броситься ко мне в объятия. Желание сквозило во всякой её интонации.

Когда я положил трубку, сердце билось от предвосхищения близкого совокупления. Но я пытался, хоть и безуспешно, подавить в себе эту преждевременную уверенность, поскольку я всегда считал, что нельзя праздновать победу, пока не ввёл член. Введение – вот безошибочное счастье.

Суббота наступала через день, и всю пятницу я провёл, отгоняя наглую уверенность, что я с ней пересплю. Но я так явственно слышал желание, исходящее от неё!

В ночь на субботу я плохо спал, и хотя Лори мне не снилась, но во сне меня преследовало отчётливое ощущение близящейся близости. Я видел перед глазами её весомую грудь и хотел высосать всю Лори через сосок: сначала молоко, потом кровь, а затем и остальные жидкости.

В субботу я не мог найти себе места, дожидаясь половины третьего, когда я должен был выехать из дома. От каждого телефонного звонка я холодел, представляя, что это звонит Лори, чтобы отменить нашу встречу. Но наконец наступила половина третьего, и я ринулся к машине. Я подъехал к её дому без десяти три и решил не дожидаться трёх.

Я позвонил, и Лори открыла мне дверь. В яркой губной помаде, которая освещала её рот, а он освещал её лицо. В белой маечке и чёрных блестящих шароварах, в чёрных туфлях без каблуков, напоминавших домашние туфли.

Лори улыбнулась мне своими белыми зубами, обрамлёнными прекрасными губами. Как мне хотелось впиться в них!

На стенах в гостиной висели её рисунки, сделанные, без сомнения, с талантом. Были и чужие работы, и я радостно интерпретировал это так, что она может интересоваться не только собой. Лори показала мне проект, над которым она сейчас работала. Толковая баба, думал я, глядя на её полную грудь.

Я повёз её погулять в необычное место – на огромное кладбище, которое находилось в центре города, рядом с озером. На берегу озера толпились люди, но кладбище, отделённое оградой, всегда было пустым. Туда разрешалось въезжать на машинах. Начался дождь, и поэтому я предложил покататься по дорожкам меж мавзолеев, памятников и надгробий. Я ехал медленно, и мы обращали внимание друг друга на памятники, многие из которых были чуть ли не произведениями искусства. Мы подъехали к участку, заполненному фамильными склепами, и Лори захотела посмотреть в их стеклянные двери – что там внутри. Мы вышли из машины, и я раскрыл зонтик, держа над её головой. Я чувствовал дождь своей лысиной. Мы шли по мокрой траве. Я заметил, как её туфли мгновенно промокли, и проникся жалостью к Лори. Мне захотелось положить её в постель и растереть ступни махровым полотенцем.

Мы подошли к запертой двери склепа. По обеим боковым стенкам было установлено нечто вроде ящиков, так что стенки напоминали комоды, в которых лежал кремированный прах.

Мы вернулись в машину. Я взял Лорину руку в свою, и она задышала в моей, гостеприимная и отзывчивая. Убедившись в благосклонности руки, я потянулся к Лори и поцеловал её в раскрывшиеся губы. Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне. Перегородка между сиденьями разделяла нас, врезаясь в наши бока. Я ухаживал языком за её шеей, ушком, и Лори не отставала.

– Послушай, – оторвался я от неё, – поедем к тебе.

Лори чуть задумалась и сказала проникновенно:

– Всё так дивно происходит. Вообще, я не бросаюсь в постель так сразу. Но у меня острое чувство, что сейчас так и должно случиться. Хорошо, поедем.

Я развернулся и поехал, еле сдерживаясь, чтобы не погнать по кладбищу с максимальной скоростью.

– Будет здорово получить штраф за превышение скорости на кладбище, – ухмыльнулся я, держа её за колено. И рука Лори лежала на моей.

Сторож остановил нас у ворот – оказывается, это был въезд, а выезд – через другие ворота, недалеко от этих. Мне всё не верилось, что мы доедем до её дома. Мне казалось, что произойдёт авария, землетрясение или другое стихийное бедствие, которое помешает нашему оговорённому совокуплению. На перекрёстках при нашем приближении загорался красный свет, и приходилось мучиться в ожидании зелёного. Я смеялся этому, она мне вторила, но нетерпение наше росло. Наконец мы подъехали к её дому. Я остановил машину у входа, с её разрешения, на месте, предназначавшемся только для жильцов дома. Я получил статус своего.

Только мы вошли в дверь, как бросились друг на друга. Лори стала стягивать с меня рубашку, а я с неё – маечку. Нет ничего чудесней, чем женщина, в нетерпении раздевающая тебя. Я помог ей и снял с себя брюки вместе с трусиками, и Лори сразу стянула с себя трусики – всё, что оставалось на ней к тому моменту.

Мы были хорошими любовниками друг для друга. Ничто не может так приручить, застолбить женщину, как регулярный совместный оргазм. От наслаждения женщина становится физически сильнее, а психологически слабее. Мужчина же становится слабее физически, но зато обретает власть над женщиной.

Три раза мы встречали Новый год, одновременно кончая с последним ударом двенадцати. Волшебство совместных оргазмов не становилось привычным, а потому оно длилось так долго. Но родство тел не подкреплялось родством душ.

Недавно я решил подсчитать, сколько оргазмов я с ней испытал: моя частота – минимум три оргазма по три раза в неделю. Мы с ней встречались уже почти три года, среднее количество моих оргазмов будет равно: 3 оргазма × 3 дня в неделю × 52 недели в году × 3 года = 1404 оргазма. Если считать, что за оргазм я извергал приблизительно 20 граммов семени, то я выплеснул 1404 × 20 = 28080 граммов семени. Но чтобы впечатлительней – в килограммах – 28,08 килограммов моего семени Лори приняла в свои три отверстия. Я представил себе нечто в виде небольшой цистерны, в которую поместилось бы это количество спермы. У неё была яркая полированная поверхность из нержавеющей стали, подобно большим автоцистернам, в которых возят молоко. И она сверкала на солнце.

Я ехал утром подобрать Лори, чтобы отправиться с ней в наше долгожданное путешествие. По пути я заехал на заправочную станцию. И тут мне испортила настроение каштаново-длинноволосая длинноногая девушка, переходящая улицу. Её платье из тонкой ткани облегало соблазнительнейшую фигуру, её напедикюренные пальцы глазели из сандалий. Её выпуклый зад плавно ходил из стороны в сторону, и разрез ягодиц просвечивал даже сквозь платье и незаметные трусики. Вот с кем бы я сейчас хотел поехать. Я проводил её прощальным взглядом, жалея, что у меня нет времени к ней пристать, а, с другой стороны, понимая, что десять минут опоздания к Лори не имели бы никакого значения – вполне мог бы и попытать счастья. Но я успокоил себя ответственностью за свою пунктуальность и уехал за Лори.

Путь на курорт был долог, но приятен. Нежность от совместного движения к неизведанному снова проснулась в нас. Жизнь, настоянная на ожидании, наполняла нас надеждой. Солнечная сторона жизни.

Лори положила голову мне на плечо.

– Это от усталости или от нежности? – спросил я.

– А разве это не одно и то же? – улыбнулась она.

Первые два дня мы изо всех сил развлекались. Поехали в сад роз. Там садоводы затеяли процесс удобрения, и запах роз смешивался с запахом навоза, который лежал чуть поодаль, готовый быть пущенным в дело. Отойти чуть в сторону – и струится запах роз, в другую – запах навоза. А где-то посередине два запаха смешиваются в странное сочетание. Конечно же, это показалось мне символичным для наших отношений с Лори.

Кровать оказалась слишком мягкой, и мы занимались любовью на ковре, который на это время превращался в ковёр-самолёт.

Вечерами мы ели в хороших ресторанах. Я обратил внимание Лори на то, что официанты всегда кладут счёт лицом вниз или прячут в маленькую папочку, чтобы сумма наеденного была не видна, будто в стоимости еды есть что-то непристойное. Скорее всего, предположил я, официант подсознательно не хочет демонстрировать, что его вежливость и услужливость были не бескорыстными. Лори спросила, на что я намекаю. Ей тоже всё казалось символичным, с намёком на наши отношения.

Она любила обеды при свечах, с горящим камином, потрескивающим где-то сбоку. Меня же этот стереотип романтики всегда раздражал. Оснастить бы рентгеновским глазом обедающих, чтобы каждый видел пищевод другого с прожёванной пищей, желудок с соками и кишки с накопляющимся дерьмом.

Мы возвращались из ресторана пешком.

– Что ты идёшь сама по себе? – спросил я.

– А что, я должна идти сама по тебе?

Вокруг слонялись молодожёны – это место было почему-то популярно для проведения медового месяца. Новобрачные с измождёнными лицами сидели на диванах в холле, держась за руки, или ходили по тропинкам неверным шагом, приклеенные друг к другу.

– Вот они, идеальные жруще-ебущиеся парочки, – иронически комментировал я. – Идеальные, потому что занимаются исключительно материальным делом, а как оно надоест, так и от идеализма ничего не останется.

Лори коробили мои ремарки, а я, наверно, и делал их, чтобы её покоробить. Лори сказала, что я всё равно не смогу уничтожить в ней жажду идеального.

Я попросил её описать идеального мужчину. Она с готовностью ответила: он приезжает на «мерседесе», с цветами, везёт её в фешенебельный ресторан, заказывает роскошный обед, дарит ей драгоценности.

– А каков же сам идеальный мужчина? – спрашиваю.

– А я воспринимаю мужчину через то, что он мне даёт.

– В таком случае называй его подарки трофеями.

– Мне не нравится твоё иронически-покровительственное отношение ко мне.

– Покровительственное отношение к женщине – это такое, когда мужчина стремится её покрыть, так что оно должно тебя лишь привлекать.

К вечеру последнего дня настроение её испортилось. Плохое настроение выражалось у Лори прежде всего в том, что она переставала разговаривать, умолкала. Кроме того, и выражение лица становилось опознаваемо холодным, с время от времени кривящимися губами, когда она хотела сдержать наворачивающиеся от жалости к себе слёзы.

Перед сном мы занялись любовью. Она сидела на мне, меж грудей скапливались капельки пота, но сами груди были прохладными. Я брал в рот одновременно два соска – дополнительное наслаждение, которое становилось возможным из-за её больших грудей.

Ночью я храпел. Я чувствовал это по её мягким, но всё-таки толчкам, от которых я просыпался и храпеть переставал, но за мгновенье перед пробуждением, когда мой слух включался, я успевал услышать последний звук моего прервавшегося храпа. Я предпочёл бы, чтобы она будила меня не толчком, пусть и осторожным, а ласковым объятием, а ещё лучше поцелуем. Но в ней уже не было нежности ко мне.

Утром мы почти не разговаривали. Лори приняла душ и, сидя на кровати голая, но уже в наложенной косметике, сушила феном голову и лобок. Мне не хотелось старые меха пизды наполнять новым вином семени.

Высушившись, она спрятала в кружевные трусики своё имущество.

Я пошёл после неё в ванную принять душ. Несмотря на вентиляцию, там всё ещё стоял легкий запах её дерьма. Раньше он возбуждал меня, но теперь лишь раздражал. На сетке в стоке ванны лежал мокрый пучок её выпавших волос.

Я брился и, орудуя бритвой, думал, что самая эффективная косметика у мужчин – это вариации с волосами на лице: гладковыбритость, щетина, усы, борода. Женщины же используют искусственные краски. Манипуляция с неестественным, чтобы выглядеть привлекательнее, чем на самом деле, и тем вводить в заблуждение окружающих. Привлекательность женского лица основана на лжи косметики, будто бы есть определённого рода гримаса, совершенно не имеющая отношения к истинному выражению её лица, но которая согласно эротической магии привлекает мужчин.

Заниматься еблей у меня уже не было желания, да и у неё тоже. Вот до чего довела нас жажда пресыщения. Мы быстро позавтракали, собрались и сели в машину тоже без слов. Лори лишь сказала минут через двадцать:

– Долго же нам придётся ехать не разговаривая.

В этой фразе не только не было вожделенной мною нежности, но даже отсутствовала попытка заговорить, а была лишь злобная констатация конфликта.

Я ехал молча без всякого труда, прежде всего потому, что вдруг почувствовал, что мне действительно не о чем с ней говорить. Общие места: посмотри, какой красивый водопад, или ещё что-то в этом роде, – я уже сказал на пути туда. Повторяться не хотелось, проезжая обратно мимо того же водопада. У меня не было ни злости, ни раздражения на неё; чем дальше мы ехали без слов, тем непреодолимее мне представлялась бездна между нами, через которую нам раньше удавалось перекидывать мостик с помощью ебли. Но теперь, обожравшись друг другом за три дня, мы ясно ощущали бездонность этой пропасти. И меня не тянуло в неё, как в другие бездны, мне хотелось поскорее отойти от неё в сторону.

Мы молчали, будто между нами произошла ссора, но мы ведь даже не повышали голоса друг на друга – просто была полная пустота, которая прежде всего и отражалась в молчании. «Вот оно, истинное одиночество вдвоём», – думал я.

Когда мы проезжали магазин, где Лори и я хотели купить копчёной рыбы на обратном пути, я спросил её как ни в чём не бывало, хочет ли она остановиться. «Как ты хочешь», – переложила она решение на меня, и я не остановился. Я включил радио. «Beach Boys» запели песню, которую Лори ненавидела, но которую я очень любил. Я хотел было переключить на другую станцию, чтобы не делать ей неприятного, но потом подумал: а с какой стати? Мне эта песня нравится, почему я должен жертвовать своим удовольствием для женщины, которая мне так отчаянно безразлична? И я прослушал песню до конца. И Лори молча протерпела её.

Когда мы раньше возвращались из поездок, она всегда в машине отсасывала мне, по собственной инициативе, как бы в благодарность и в подтверждение прекрасно проведённого времени. Но на этот раз она сидела совершенно отчуждённо. В этом была особая символика нашей разъединённости.

Когда я подвёз Лори к дому, я вытащил её вещи из багажника.

– Я могу всё донести сама, – сказала она.

– Отчего же, я помогу тебе, – возразил я и поднялся к ней с её сумкой в руке. Положить сумку и уйти было бы демонстрацией, будто я на неё в обиде за что-то, тогда как я был просто кристально равнодушен. Поэтому я подошёл к ней и легко поцеловал в ярко выраженные губы, чему она весьма удивилась. Поцеловал я, забыв о чувственности, отметив съеденную помаду на её тем не менее красивых губах.

Как радостно было ехать одному в машине, домой, к компьютеру, к почте, что ждала меня таинственной незнакомкой.

К вечеру я пошёл на озеро, приурочив прогулку к концерту на открытом воздухе. Пока я проходил круг, я увидел Лори, проехавшую на велосипеде. Она всегда сидела на велосипеде прямо, будто хотела использовать высоту велосипеда для увеличения людской обзорности. Никогда не видел её склонившейся, как обыкновенно ездят велосипедисты. Быть может, она и не видела меня, но я не хотел окликать её. Она выглядела совершенно чужой, будто бы исторгла из себя не только память обо мне, но и моё семя, которым она пропиталась за всё наше время.

Проходящие женщины вызывали у меня раздражение своей чужестью. «Чу! Чужая!» – говорил я про себя, когда очередная проходила мимо. Впервые, глядя на женщин, я хотел в них не пизды, а близости, родства, нежности. Но я не умилялся своим возвышенным желаниям, я прекрасно понимал, что всё это оттого, что я переёбся за эти дни и что нет во мне никакого голода. А пройдёт день-другой, и я опять заскулю о пизде, отталкивая на второй план желание близости да родства.

Парочка, держащаяся за руки, шествовала впереди меня и безостановочно о чём-то говорила. Они остановились у кабинок туалетов, зашли в соседние кабинки, и, минуя их, я слышал, что они продолжают переговариваться сквозь тонкие стенки и обоюдное журчанье. Вот она, истинная близость, не разъединяемая даже стенками туалета.

Когда я обошёл вокруг озера, на летней сцене уже начался концерт. Исполнялась ария Ленского. На английском языке она звучала издевательски-пародийно. Женщин вокруг было полно, и можно было бы поохотиться. Но тут я опять увидел Лори, ведущую велосипед и сладострастно лижущую мороженое. Она прошла по дорожке совсем рядом со мной, но не глядя на меня. Она села неподалёку и лизала мороженое, далеко высовывая язык. Я смотрел на неё с абсолютным равнодушием. Она вперилась в сцену и не сводила с неё глаз. И это подтверждало, что она видела меня, потому что она обязательно оглянулась бы вокруг, и не раз, но она боялась встретиться со мною взглядом. У меня возник порыв подойти и подсесть к ней, как это было три года назад. Но я ощущал внутри себя такую исчерпанность, что я знал, мне будет не о чем с ней говорить, а вымучивать романтические воспоминания, мол, помнишь, как это было три года назад, – это лишь ещё подчеркнуло бы сегодняшнюю бесчувственность. Я также не хотел заниматься охотой в её присутствии, чтобы она не увидела меня заговаривающим с другой женщиной. Это отдавало бы дешёвкой.

Поэтому я повернулся и пошёл на соседствующее кладбище, где началось наше любовничество. Я почему-то думал, что Лори увидит меня, идущего туда, и последует за мной. Но я был единственный живой на кладбище. Я шёл среди памятников и думал о чувствах, умирающих при нашей жизни, но остающихся в памяти. Мне стало горько от необратимости прошлого, и мне захотелось побежать обратно на озеро, к Лори, заговорить с ней теми же первыми словами и начать всё сначала. Но я продолжал идти, понимая невозможность мечты. Я ощутил с небывалой ясностью, что в мире нет ничего, кроме одиночества и отчаянных попыток его избежать. Бог взял, Бог даст – и в этом вся надежда.

Кладбищенская земля простиралась передо мной, как книга мёртвых, и памятники, надгробия виделись мне как закладки о тех, к которым ещё возвращаются перечтением живые читатели. Я подумал, что, если бы Лори умерла, я бы приходил к ней на могилу и дрочил бы на землю, чтобы семя просочилось вниз, к ней, и оплодотворяло её прах моей памятью.

Запах опавших и гниющих листьев был прекрасен. Единственная плоть, смерть которой вызывает в нас эстетическое восхищение.

Я шёл в том же направлении, куда мы ехали вместе с Лори в наше первое свидание. У склепа, где мы впервые поцеловались, толпились люди в чёрном, пополняя его содержимое. Я увидел, что двери склепа открыты и люди несут что-то полированное, ярко блестевшее на солнце. Когда я приблизился, то разглядел, что люди вносят в склеп нечто металлическое. Слишком большая урна для праха одного человека, подумалось мне. И тут узнавание осенило меня – это была цистерна со спермой моей трёхлетней любви.