Текст книги "Чтоб знали! Избранное (сборник)"

Несмотря на обильные наслаждения дня, мужья испытали свежий прилив желания по отношению к своим жёнам, а жёны воспылали обновлённым вожделением к своим мужьям.

Оставшуюся неделю до отъезда они проводили в перекрёстном огне и к последнему дню уже чуть пресытились таким интенсивным распорядком. Скорая разлука виделась избавлением от новых ролей, которые привносили в их жизнь много тревожности, неминуемой при острых наслаждениях. Им уже хотелось домой, в привычную жизнь, к детям, по которым они скучали, к работе, которая была увлекательной, к родителям и друзьям. Никто не испытывал угрызений совести, а лишь с трепетом думал о том, какой окажется их дальнейшая супружеская жизнь, вкусившая запретного плода на Таити, с которого их изгоняло чувство долга, обязательств и привязанностей по отношению к грешному миру.

Сначала супруги договорились не обмениваться адресами, чтобы порвать связь для вящей безопасности и исчезнуть друг для друга навсегда. Затем, по размышлении, они пришли к правдоподобному выводу, что их будет подмывать повторить этот опыт с какой-нибудь парой в их стране, и тогда всё может оказаться действительно опасным для брака. Посему было принято решение не только обменяться адресами, но договориться встретиться для совместного проведения отпуска в следующем году. Встреча на нейтральной территории иностранного курорта с уже известной и желанной парой будет им светить наградой за воздержание от новизны в течение года. Так что за день перед отъездом они с уже родившимся трепетным предвкушением обменялись адресами и договорились о месяце встречи в следующем году.

Когда наступило время встречи, то встреч произошло две, причём на двух разных курортах: на один приехали два мужа со своими любовницами, а на другой – со своими любовниками – две жены.

Матрацы для пляжных кроватей были сложены в разноцветные стопки. Они находились в одном из тупичков огромного магазина. Поль подошёл к одной из стопок, небесно-голубой цвет которой ему особо пришёлся по душе, и решился на покупку именно такого матрасика. Верхний он брать не захотел, а решил взять второй сверху. Он скинул верхний на пол, и ему открылся желанный второй. В центре его лежали смятые женские трусики. Белые, с неназойливыми кружевами. Поль оглянулся – магазин только открылся и покупателей было ещё мало, никто не стоял за его спиной. Он взял трусики и сунул их в карман. А мозг принялся за изображение и воссоздание той ситуации, развитие которой могло привести к одиноким трусикам, забытым на матраце.

В этом магазине работали молодые парни и девушки. Девушки стояли за кассами, а парни занимались раскладыванием товаров по полкам и помогали покупателям в поиске нужной вещи. Поль ярко представил, что одна из кассирш решила отдаться после работы какому-то полюбившемуся коллеге. И вот они задержались после закрытия магазина и спрятались в матрацный угол, который ещё и заслонялся удобно скрывающим их товаром: большими раскрытыми зонтами от солнца.

Поль взял матрац, на котором лежали трусики, и стал разглядывать его в поисках следов наслаждений. Следов не было. Он понюхал матрац в середине, где, по его представлению, должны были покоиться, вернее беспокоиться, как он себя поправил, бёдра девушки. Но матрац пахнул синтетикой, а не человечиной. Поль потерял к нему интерес, положил его обратно в стопку и направился в туалет. Там он заперся в кабинке, сел на унитаз и вытащил из кармана трусики. Он стал внимательно разглядывать их с внутренней стороны, которая имела счастье касаться тех мест, которых Полю так хотелось коснуться самому. Трусики явно принадлежали чистюле, менявшей их ежедневно, а может быть, и два раза в день, тщательно вытиравшейся спереди и сзади. Но когда Поль поднёс трусики к носу, ему удалось ощутить тот вечный запах, который звери чуют на далёком расстоянии, но который люди ощущают, только когда ткнут нос в его источник, да и то если запах этот не забит насмерть каким-нибудь дезодорантом. Поль представил, что обладает нюхом собаки. Вот он идёт по улицам и чувствует запах каждого человека и определяет за несколько кварталов менструирующую женщину или ту, что недавно совокупилась и у которой во влагалище сперма. А также запах каждого блюда в меню всякого ресторана в округе. Женщин он плохо различает по лицам, как истинная собака, но зато как однозначно и неповторимо запах описывает внешность каждой женщины. Вернее, не один запах, а, как сказали бы люди, букет запахов: запах трёх отверстий и пота. Он бы видел повсюду движение не женщин, а букетов. У собак есть поговорка: «Лучше один раз понюхать, чем сто раз увидеть».

Поль чуть не тявкнул, входя в мечтаемую роль. Только ничтожность обоняния людей может довести их нюхательное невежество до того, что им может показаться, будто запах селёдки напоминает аромат женской сути. Это же день и ночь, свет и тьма, вода и пламя.

Сидя на унитазе, Поль прижимал трусики нужным местом к носу и с закрытыми глазами вдыхал этот еле уловимый, ни с чем не сравнимый дух. С таким упоением, наверно, затягиваются опиумом смертельно влюблённые в него наркоманы. Поль подумал было поонанировать, но решил не убивать чудесное возбуждение и фантазии, захватившие его воображение.

Вдруг Полю пришла идея: он решил найти ту девушку, которой принадлежали эти трусики, и, показав их ей, как бы пошантажировать её и заставить совокупиться с ним. Найти владелицу ему представлялось сложнее, чем, найдя, склонить её к близости – ведь все кассирши были не старше лет двадцати, а в этом возрасте, как считал Поль, девушки заботятся не о том, чтобы выйти замуж, нарожать детей, чтобы использовать своё тело в качестве оплаты за брак, как это происходит с женщинами лет с тридцати. Нет, в этом юном возрасте девушки хотят познаний и ощущений, получаемых исключительно через свои половые органы. Вот почему юные девушки так привлекают мужчин – девушки бездумно и легко отдаются, им интересно разнообразие, они ещё не обучены корысти, которой полнятся повзрослевшие и постаревшие женщины, уже не удовлетворяемые только соитиями. В ранней юности девушка ещё не стала проституткой, каковой неминуемо становится с возрастом, и пока отдаёт своё тело в поисках наслаждения и ничего больше. Потому-то девушка и оставила трусики, просто позабыв о них от радости, а женщина обязательно бы вспомнила и никогда трусики не оставила бы.

Поль мгновенно разработал план. Кассирш было шесть. Надо было сделать так, чтобы пройти через каждую из них. Все они были хорошенькими. Да и как они могли не быть хорошенькими, если каждая из них могла быть владелицей этих замечательно пахнущих трусиков. Таким образом, чтобы пройти через всех, он должен был покупать какую-нибудь вещь и подходить каждый раз к новой кассирше. Та кассирша, которая смутится и покраснеет, когда он покажет ей трусики, и окажется их владелицей.

Поль купил отвёртку и пошёл к первой кассирше слева. Это была девушка с длинными каштановыми волосами и щедро выступающими формами. На груди почти горизонтально была прикреплена бирочка с её именем.

Поль протянул отвёртку.

– Кэти, хочешь ли чего-нибудь поощущать без трусиков? – и в этот момент вытащил из внутреннего кармана куртки трусики и показал их ей.

Кэти смутилась, краска хлынула ей в лицо. Но она держалась профессионально и только сказала:

– С вас один пятьдесят шесть.

Поль засунул трусики обратно в карман и дал ей пять долларов. Кэти отсчитала сдачу и сказала: «Благодарим за покупку, приходите снова». Полю ничего не оставалось делать, как пройти к выходу, так как Кэти уже обратилась к следующему покупателю. То, что она так покраснела и смутилась, наполнило Поля непоколебимой уверенностью, что трусики принадлежали именно ей. Как ему повезло, что именно та кассирша, к которой он обратился первой, оказалась владелицей трусиков.

Теперь ему не придётся тратить время с другими пятью. Поль не пропустил мимо ушей слова Кэти: «Приходите снова». «Значит, она хочет со мной опять увидеться», – соображал Поль, выходя из магазина и снова направляясь ко входу. Он оглянулся на Кэти и увидел сквозь стеклянные двери, закрывшиеся за ним, что она говорит с кем-то по телефону. «Всё ясно, – догадался Поль, – она отпрашивается у начальника, чтобы уйти раньше домой с работы и провести время со мной. Зачем нам прятаться в матрацном углу, когда мы можем пойти ко мне».

Поль снова зашёл в магазин и, для поднятия духа, вытащил из кармана трусики и вдохнул их живительный запах. Он подошёл к полке и стал раздумывать, что купить. Но он быстро прервал свои раздумья вспыхнувшим опасением, что Кэти ждёт его и надо скорее идти к ней. Поль взял маленькую коробочку винтиков, так как успел прикинуть, что если уж он купил отвёртку, то ею нужно будет что-нибудь закручивать. Поль собирался уже было направиться к кассе, представляя, как ему легко будет раздевать Кэти, у которой трусики уже сняты, но тут подумал, что трусики ему уже больше не нужны, раз сама их владелица предоставит ему то, от чего эти трусики свой запах заимствовали. И Поль решил положить трусики туда, где он их нашёл, – между матрацами. Пусть еще кому-то посчастливится. Он пошёл в тупичок, где лежали матрацы, и положил трусики на место. «Небесный цвет матрацев был не напрасен – небеса сжалились надо мной, – думал Поль, – и даровали мне источительницу божественных ароматов».

В этот момент работник магазина, парень лет двадцати, подошёл к Полю и вежливо спросил, может ли он чем-либо ему помочь. Поль подумал, что вот прекрасный случай осчастливить этого парня. Поль указал пальцем на трусики, столь многозначительно лежащие на матраце, и сказал торжествующе:

– Посмотрите, что я здесь нашёл. Они теперь ваши!

Парень смутился, что-то залепетал, отошёл в сторону и тотчас вернулся со щипцами, которыми хватают угли в камине. Эти щипцы являлись одним из товаров в широком ассортименте магазина. Парень с брезгливостью взял трусики щипцами и понёс на вытянутых руках, будто прикосновение к ним пальцами либо обожгло бы его, как горячий уголь, либо заразило бы сразу всеми венерическими болезнями. Такое святотатственное отношение к трусикам настолько возмутило Поля, что он окаменел и позволил парню со щипцами, в которых корчились трусики, отойти в направлении мусорного ящика. Но Поль быстро пришёл в себя, ринулся за парнем, вырвал у него из рук щипцы и бережно взял трусики, гневно отбросив щипцы в сторону.

Поль быстро зашагал к выходу. Кэти у кассы не было. Поль понял, что начальник согласился отпустить её раньше и теперь она поджидает его у выхода. Поль прижимал трусики к груди, как ребёнка, которого спасают от злодеев. Он планировал, что первое, что они обсудят с Кэти, – это кому, достойному и надёжному, дать эти трусики на дальнейшее воспитание.

У выхода магазина его ждала полицейская машина и двое полицейских. Поль понял всё молча и сразу, как собака. Он вытащил из кармана вожделенные трусики, взял их в зубы и, встав на четвереньки, по-собачьи побежал навстречу полицейским. Добежав до них, он разжал зубы, и трусики упали на асфальт, перед ботинками стражей порядка. Поль поднял голову и, преданно глядя на блюстителей нравственности, громко залаял.

То Т. Н.

После наших встреч в течение двух месяцев Мэри решила начать принимать противозачаточные таблетки. Это было знаком серьёзности наших отношений, их постоянства, которое требовало такой же серьёзности предохранения. Более того, Мэри выражала этим свое желание частой ебли. Другими словами, это было признанием в любви. Но если встать в позу подозрительности, можно было бы объяснить таблетки тем, что у неё завелось много любовников и, значит, увеличился риск забеременеть невесть от кого. Ведь мы-то встречаемся всего два раза в неделю, и можно было бы предохраняться без таблеток, как и тогда, когда мы встречались только один раз.

У Мэри привычка засыпать на боку, чуть покачиваясь, будто в люльке, убаюкивая себя. Сложив ладони вместе, она положила их под щёку. Кожа у глаза смялась, и образовалась горстка морщин. Когда лицо состарится, эти морщины уже не расправятся, если она уберёт руку. Так я увидел, каким её лицо будет в старости.

Когда мы впервые бросились в постель, у неё и у меня во рту была жевательная резинка. Она мешала нашим языкам. Мы отстранились в один и тот же момент и вытащили: я – розовый комочек, а она – зелёный. Я взял её комочек и сплюснул вместе со своим так, что они образовали единое зелёно-розовое месиво. Мы понимающе взглянули друг на друга, улыбнулись, подтверждая понимание, и я отбросил в сторону розовую зелень.

Мэри лет в одиннадцать испытывала такое смущение перед взрослыми, что не могла в их присутствии произнести ни слова. Однажды соседка дала Мэри свою лошадь – покататься по полю. Мэри с упоением провела за этим занятием два часа. Так счастливая Мэри ездила на лошади раз пять. Через несколько дней соседка звонит Мэриной матери и говорит, что больше не позволяет кататься на лошади, потому что Мэри ни разу не поблагодарила её. А Мэри просто не смела, робела подойти и сказать «спасибо». С тех пор она возненавидела цирк, где всегда скакали лошади, на которых ей нельзя было ездить и на которых нужно было только смотреть издали. Быть может, из-за этого, чуть Мэри позволяла мужчине оказаться в непосредственной близости, как прежде всего стремилась его оседлать.

По пятницам я встречался с негритянкой Тоби, а в субботу с Мэри. Потом я пристал в спортивном клубе к другой негритянке, которая, как оказалось, работала на той же фирме, что и моя, и была с ней хорошо знакома. Новая негритянка была много лучше Тоби, и я ей позвонил. Новенькая сразу сообщила об этом Тоби, и та немедля отзвонила мне и предупредила, что если я встречусь с её подругой, то это будет означать, что с ней самой мы больше не увидимся. Так как я с радостью променял бы мою чернушку на её подружку, я, конечно же, позвонил лучшенькой, чтобы назначить свидание. Но та от свидания наотрез отказалась, и через несколько минут мне позвонила Тоби и отменила наше пятничное свидание. Мои уговоры в течение недели не помогли, ибо она твёрдо повторяла, что предупредила меня и что я сделал свой выбор. Так я оказался без негритянок вообще. Тоби рассказывала мне, что развелась со своим мужем именно из-за того, что тот приударил за её подругой. Не за той же ли? – подумал я. В пятницу я позвонил Мэри, которая тогда только и мечтала, как бы со мной встречаться почаще. Так постепенно и пятница вошла в привычку наравне с субботой.

Часто Мэри просыпается среди ночи от всепоглощающего ужаса, что где-то рядом в темноте убийца. Единственный способ избавиться от этого страха – убеждать себя в незначительности смерти. «Ну, умру – подумаешь? Все умрут, и я умру», – говорит она себе, и страх постепенно проходит, и она засыпает от наступающего безразличия к смерти.

Самое большое проявление нежности у Мэри заключалось в том, что она молча клала голову мужчине на плечо. Я, конечно, не говорю о том, что она сосала ему хуй и ебла по-всякому. Я говорю о платонических проявлениях любви.

Мэри грызёт ногти, и все они съедены до мяса. Но нет худа без добра – когда она вставляет мне палец в анус, я не опасаюсь, что она меня поцарапает.

Её отец садился в столовой с большим куском пирога на тарелке. Дети, и в том числе Мэри, самая младшая, обступали его, надеясь, что он с ними поделится. Но он нарочно их дразнил, громко причмокивая, и всё съедал сам.

Нежных прикосновений в семье не было. Мать не касалась детей вообще, а отец пихал их или резко стискивал. Мэри теперь ловит себя на мысли, что тоже не умеет ласково обнять ни любовника, ни ребёнка, и вместо этого ей хочется сжать, чтобы кости затрещали.

Когда Мэри было лет восемнадцать, мормоны пытались отвадить её от жизни, то есть от ебли. Таскали её на какие-то сборища, втемяшивали чушь, и Мэри, бедная, поддалась и месяца два не только ни с кем не еблась, но даже не мастурбировала, что было для неё поистине великой жертвой. Стало ей это надоедать, потому что религиозный трепет к ней не являлся, как того обещали недоумки, а желание кончить преследовало её с утра до вечера. Когда Мэри увидела штаны, в которых мормонки должны спать даже с мужем, то она чуть не блеванула. Бросилась она в ванную, заперлась, легла прямо на пол в свою любимую позу и вздрочила себя до великого чуда. Облегчение, которое она испытала, было сродни божественному. Когда она вышла из ванной, глаза её сияли, и мормоны, заметив это сияние, бросились к ней, утверждая, что вот оно, божественное, наконец снизошло на Мэри, на что Мэри ничего не ответила, но вышла из дома мормонства, хлопнув дверью, и больше не общалась с этой секс-инвалидной командой.

Мы пошли с Мэри в кино, и там показали перед сеансом совершенно дивную рекламу: мужчина и женщина, видно, только что познакомившись в самолёте, приземлились, и у них пропал багаж. Мужчина предлагает исчезнуть на тропический остров и в качестве своей кредитоспособности показывает очаровательной спутнице карточку «American Express», вызывая у женщины обворожительную и многообещающую улыбку. Следующие кадры показывают, как они развлекаются в тропиках. Мужчина прикидывает, что будет, когда они получат багаж, а женщина – что будет с ними самими лет через десять. Меня повело, и я говорю Мэри: «У меня тоже такая карточка есть, хочешь уехать со мной на выходные?» Она смотрит на меня удивлённо: «Ты это серьёзно?» «Конечно», – подтверждаю я. Мэри радостно хватается за предложение, а я уже думаю, что ведь не ей я хотел бы это предложить, а Джули, которой нет рядом со мной. Но вот ведь выпалил, глядя на экран, на экранную женщину, которая гораздо больше нравится мне, чем та, что рядом. Дьявольщина!

Я купил Мэри жилетку, покрытую светящейся краской для вечерней езды на велосипеде. Она была искренне довольна. Но при её безалаберности она засунет эту жилетку куда-нибудь и забудет о ней, или ей будет просто лень жилетку надевать. Но я купил её, прекрасно зная об этом, чтобы в Мэрином сознании был зарегистрирован факт моей заботы о ней, который сам по себе становится дороже подарка. Я бы мог просто дать ей пятнадцать долларов, которые я потратил на жилетку, но это было бы абсолютно иным делом, развращающим. Тут, конечно, возникает вопрос: а будет ли это оценено как забота? Вполне возможно, что, несмотря на выражение благодарности и нежности на лице, Мэри думает: «А на кой чёрт он выбросил деньги на это дерьмо, лучше бы отдал мне».

Она просыпается и идёт в туалет. Но прежде включает стерео, чтобы оно заглушало её звуки. Раковина в туалете засорилась, и Мэри, вместо того чтобы прочистить её или вызвать консьержа, просто перестала ею пользоваться. В раковине теперь лежит сумочка с косметикой, расчёска и прочие принадлежности для наведения красоты. Туалетная бумага на ролике кончилась, и на нём лишь картонная трубочка, на которую туалетная бумага была накручена. На полу стоит новый рулон туалетной бумаги, которым Мэри пользуется. Но, что самое интересное, Мэри не надевает его на держатель и не снимает с держателя старую картонную трубочку.

За всю свою жизнь и сотню с лишним любовников (по моим грубым подсчётам, ею не опровергаемым) Мэри ни разу не болела венерической болезнью, и даже никаких лишних выделений её пизда не исторгала. Вот что значит сопротивляемость организма и божественное провидение. Или врёт.

Она попросила преподавателей в колледже не показывать ей оценки за проекты, поскольку она считала, что ей не нужны чьи-то мнения о её работе и она сама может ориентироваться, сравнивая свою работу с работами других студентов, а также слушая разбор её работ преподавателями и студентами. И вот в первый раз за два года она вчера увидела сводную таблицу своих оценок и была удивлена неожиданно высокими оценками.

Этот семестр идёт у неё исключительно хорошо: все предметы ей нравятся, проекты интересные, она получила финансовую помощь, которой не ожидала. Я приписываю это отчасти своему появлению в её жизни, причём в день её рождения. Любопытно, что она думает по этому поводу. Но спрашивать об этом нельзя, нужно ждать её добровольного признания.

После долгого голодного перерыва Мэри снова начала работать. Получила первые деньги и сразу стала давать огромные чаевые в ресторанах. При первом удобном случае она шла делать причёску – тратила почти сто долларов, но никто, кроме неё самой, изменений в причёске не замечал. Волосы ей почти не стригли, и они так же свободно достигали плеч. Ей делали с волосами что-то электрическое, что якобы улучшало их фактуру.

Она сказала мне, что несчастна, и после этого у неё сразу улучшилось настроение до уровня счастья. Якобы потому, что она смогла сказать мне, что она несчастна.

Если женщина говорит мужчине, что она с ним несчастна, то, значит, она хочет с ним расстаться. Но Мэри не сказала, что она несчастна со мной. На это у неё духа не хватило. Она сказала, что она вообще несчастна, а значит, была оставлена лазейка для продолжения отношений, значит, мне намекнули, что у меня ещё есть возможность сделать её счастливой.

Я ей говорю много лишнего. Например, взялся за античную поговорку: «Тех, кого боги любят, они забирают молодыми». То же, мол, можно сказать и о чувствах: они должны обрываться в своём апогее и не приносить страданий своим схождением на нет.

В молодости, когда вся жизнь впереди, ощущение, что она кончается, возникает всякий раз, когда происходит разлука с возлюбленной. В зрелом же возрасте, когда жизни осталось меньше, каждая разлука даёт всё усиливающееся ощущение, что жизнь начинается сызнова, – к этому возрасту ты уже прекрасно понимаешь, что мир полон ждущих тебя женщин и каждая из них ознаменует возрождение свежести чувств. В отношениях между любовниками тот, кто ставит на вечность, – проигрывает, а тот, кто на их временность, – выигрывает. Проигрыш заключается в страданиях при наступлении конца, а выигрыш – в радости от предвосхищения новых встреч.

Это только видимость, что Мэри беспомощна, – она прекрасно о себе заботится и справляется с жизнью. Эта видимая беспомощность – её камуфляж для привлечения мужской заботы. И у меня возникает к ней жалость и желание ей помогать, и так я попадаю в капкан.

Я ушёл от неё, сижу дома и нервно думаю: с кем она сейчас ебётся? Она сидит у себя и думает: с кем я сейчас ебусь? А бывает, мы оба ебёмся с кем-либо и в такой момент задаём себе тот же вопрос уже с полным основанием, но с прохладцей, ибо весь жар его уходит в горячее тело рядом.

Мэри мне говорит, что любая реальность при близком рассмотрении имеет отвратительные черты. Поэтому она предпочитает не всматриваться, а смотреть на неё с прищуром, и от этого реальность становится радужной.

Когда у Мэри портится настроение, она замолкает и губы её кривятся и подрагивают. Плакать она не умеет, по крайней мере при мне. Она удерживает слёзы. Но если это ей не удаётся, то выливаются только одна-две.

Предыдущие мужчины якобы не замечали смены её настроения. Это возмущало её – он, мол, от меня только ебли хочет. А я замечаю, пытаюсь вывести её из дурного настроения – ей это нравится, ей кажется, что я хочу от неё больше, чем ебли. Это хорошо, что ей так кажется.

Мэри ждёт телефонных звонков с таким же нетерпением и предвкушением, с каким я жду почты. Переступив порог своей квартиры, она бросается к ответчику и слушает ерунду, которую наговорили ей знакомые.

Мэри панически боится медведей. И поэтому всячески страшится леса. Когда я привёз её в лес собирать грибы, её охватила дрожь. Пришлось не отходить от дороги и идти вдоль неё. В детстве Мэри жила на берегу леса, и, чтобы она в него не убегала, родители стращали её медведями. Однажды она тайком погуляла в лесу, а вечером увидела медведя у мусорного ведра. Она подумала, что медведь пришёл за ней. Отец вытащил ружьё, выстрелил, промахнулся, и медведь уковылял в лес. С тех пор Мэри к лесу не приближалась, а играла только в поле.

Я с присущим мне интересом расспрашивал Мэри о разнице оргазмов в зависимости от того, во влагалище я у неё или в анусе. Достигался он в конечном итоге одним и тем же способом – стимуляцией клитора, – но ощущался по-разному. Мэри определяла оргазм, когда я у неё во влагалище, как sour, а когда в анусе – как thick. Я пытался понять, что значат эти определения. Sour я перевёл как «кислый», но тогда где же его традиционная сладость? А если перевести его как «мрачный», «недовольный», то тогда что же остаётся от наслаждения, которое Мэри, без сомнения, испытывала. Thick я перевёл поначалу как «толстый», но потом, уточняя, понял, что надо перевести как «густой». Густота появлялась как результат наполненности, а кислота как результат кисло-сладости? Быть может, когда Мэри сладко в теле, на душе у неё становится кисло?

Мэри купила мне зубную щётку на случай, когда я остаюсь у неё ночевать, – знак моего права на ночёвку. Было бы любопытно, если бы у неё был многоместный держатель для зубных щёток с надписями различных мужских имён. Каждый остающийся мужчина имеет свою личную щётку. Или ещё лучше – одна общая мужская щётка. Кто бы ни остался на ночь, утром получает одну и ту же щётку, думая, что она приготовлена специально для него.

Мэри рассказывает, что разговор с её подругами состоит прежде всего из подробного разбора их отношений с «текущими» и «истекшими» мужчинами. Собралось как-то их трое: Мэри, Конни и Шелли. Мэри и Шелли отозвались лестно об анальном сексе, а Конни плевалась и ужасалась. «Ну, и чем закончился ваш диспут?» – спросил я. «Все остались при своих мнениях, – сказала Мэри и добавила: – Не волнуйся, Конни не переубедила меня». А я подумал, что хорошо бы мне переубедить Конни. Но Мэри предусмотрительно держала своих подруг от меня в стороне.

Ночью Мэри проснулась от кровотечения – она побежала в туалет, и из неё выполз огромный кусок свернувшейся крови. Она увидела его, и у неё закружилась голова – она еле дошла до дивана и свалилась на него, не дойдя до кровати. Тут я проснулся и выскочил из спальни на шум. Я взял лёд из холодильника, приложил к её голове. Ей стало легче, и я отвёл её в постель, и когда Мэри легла, она улыбнулась. Она чувствовала спазмы, подобные родовым. Но крови больше не было. Наконец всё успокоилось, и Мэри заснула. Утром она была со мной особо ласкова в очевидную благодарность за моё ухаживание за ней.

– Как хорошо, что ты был здесь, – сказала она в конце концов.

– А почему бы тебе не приготовить своему мужчине завтрак? – предложил я.

За почти год нашего пребывания вместе я оставался у неё всего раз пять, да и то лишь в последние месяцы. И все эти разы она не предлагала приготовить завтрак, мы всегда шли в кафе. А тут она вчера сказала в разговоре с Конни, что истратила на продукты 80 долларов (а это для неё огромная сумма), таким образом, я знал, что у неё найдётся, что поесть. Мэри восприняла это с воодушевлением и стала возиться у плиты – как я люблю любовницу на кухне, которая приготавливает мне жратву! Простейшее, но важнейшее проявление заботы о тебе. И вот мы сидим вместе за столом – она по пояс голая, в ночной рубашке, обвязанной вокруг талии. Я в трусиках, чтобы не запачкаться о грязный стул. Говорим о том, о сём – приятно. Близость человеческая наряду с эротической. (Эротическую близость я считаю сверхчеловеческой.)

И при всей этой близости и нежности я не переставал думать о предстоящем сегодня свидании с Джули. И не было у меня чувства вины, а было только радостное предвкушение и опасение, что свидание сорвётся и придётся опять для поддержки духа встретиться с Мэри. Я холодно планировал, как я сближусь с Джули и как наши отношения начнут укрепляться, и в какой-то момент я вынужден буду сказать об этом Мэри. И как это будет мне тяжело, но всё равно не так, как для неё, потому что Джули залижет мне ранку от разрыва с Мэри, и она быстро заживёт. Но самое лучшее было бы поддерживать отношения с обеими. Придётся высвободить один из выходных для Джули, а это сразу насторожит Мэри, и мне придётся лгать, потому что бросать Мэри я не хочу, разве что придётся выбирать между Мэри и Джули.

Я лежу на Мэри в полном проникновении, беру её голову обеими руками и, не останавливая движений бёдер, говорю: «Я не представляю жизни без тебя!» И Мэри, с сияющими глазами, глядя в мои глаза, отвечает тем же, не прекращая своих движений. Я абсолютно искренен в этот момент, но и в тот же момент прекрасно знаю, что другая волшебно легко её заменит. И я спокойно полагаю, что и у неё точно те же мысли. Поистине, мгновение любви. Или: мгновение поистине любви.

Женщинам она представляет меня как boyfriend (любовника), а мужчинам – как friend (друга). То есть женщин она предупреждает – это мой любовник, не посягайте на него. А мужчинам – это всего лишь друг, я для вас свободна.

Она хочет со мной встречаться как можно чаще не из-за желания, а для того, чтобы я в свободное время не встречался с другими. Так жена пьяницы пьёт с ним только для того, чтобы ему меньше осталось и чтоб из дому не уходил. Но постепенно и сама становится алкоголичкой. Так и Мэри выработает алкоголичную привычку ебли со мной.

Мэри безуспешно пытается дружить с мужчинами. С самого начала она якобы объявляет им, что у неё есть другой мужчина, которого она любит, что она не заинтересована в сексуальных отношениях с этим дружком, что она хочет с ним только дружбы, что подразумевает вовсе не дружбу, а просто нееблю. Сделав такое заявление, она считает, что тем самым проводит непреодолимую границу, пренебречь которой мужчине якобы уже… уж… ну… никак… совсем и совершенно невозможно.

– А ты не задумывалась над тем, что такое заявление оскорбительно для мужчины и что с оскорбления начинается не дружба, а вражда. Ведь ты говоришь, что как мужчина он для тебя интереса не представляет. Вряд ли кто-либо примет такое признание с воодушевлением.

– Да, – соглашается Мэри, – но я думаю, что оскорбление будет скомпенсировано честностью намерений и что это будет оценено.

– Вовсе нет, – отвечаю я, – оскорблённый мужчина не забывает своего унижения. Теперь к вожделению у него добавляется и желание отомстить. И он будет ждать удобного момента, когда ты окажешься слаба, чтобы либо соблазнить тебя, либо взять силой. Да и на какую дружбу ты можешь рассчитывать, если первое, что хочет каждый мужчина, глядя на тебя и на любую другую красивую женщину, – это снять с неё трусики. Дружба может появиться только от пресыщения.

Мэри улыбается, но продолжает пытаться дружить. Я-то понимаю, что эти дружбы, если они действительно проходят без ебли, просто известный женский способ держать при себе как можно больше удобных мужчин, готовых стать любовниками в тот момент, когда женщине таковой понадобится.