Текст книги "Степан Разин. Историческое повествование"

Персидский поход

 
Как по Волге-реке по широкой
Выплывала востроносая лодка;
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята, молодые.
На корме сидит сам хозяин
Сам хозяин, грозен Стенька Разин.
 

А. С. Пушкин[48]48
  А. С. Пушкин очень ценил Степана Разина. Он говорил: «Стенька Разин был моим первым героем, и я уже мечтал о нем, когда мне не было восьми» (см. Мавродин В. Крымская война в России 1773–1775 гг. Т. 1. Л., 1961, С. 35).


[Закрыть]

Наступил мятежный 1667 год. Обстановка на Дону была по-прежнему неспокойной. Казачество глухо волновалось, придавленное недавними репрессиями Московского правительства и домовитых казаков, но постоянно готовое к новым походам. Нужен был только вождь – храбрый, и умный, волевой и напористый. Прежний атаман голытьбы Василий Ус, по-прежнему деятельный и храбрый, был несколько не в фаворе у казаков: сказывалась неудача похода 1666 года к Москве.

В таких условиях на первое место среди казачьих атаманов выдвинулся Степан Разин, сама обстановка на Дону, дух брожения среди казаков указали на этого человека. Вся предыдущая деятельность Разина была приготовлением к 1667 году и последующим трем годам жизни и борьбы, навсегда яркими красками вписанным в революционную летопись России.

К этапному 1667 году мы видим Степана Разина человеком гигантской силы воли, большого мужества, физически крепкого телом, что имело огромное значение в условиях беспрерывных походов и сражений. Степан был прекрасным оратором, речи его влекли и завораживали людей, магически действуя на них. «В его речах, – писал историк Николай Костомаров, – было что-то обаятельное, дикое мужество отражалось в грубых чертах лица его, правильного и слегка рябоватого; в его взгляде было что-то повелительное, толпа чувствовала в нем присутствие какой-то сверхъестественной силы, против которой невозможно было устоять»[49]49
  Костомаров Н. Бунт Стеньки Разина. С. 228–229.


[Закрыть].

«Разин был росту высокого и уроди красной», – пишет о Степане Тимофеевиче «Летопись» Самуила Величка.

«Всегда молчалив и строг к подчиненным, он умел привязать их к себе и заставить безропотно ему подчиняться», – добавляет голландец Ян Стрейс, лично знавший Разина – человека, как он писал, «с величественной, благородной осанкой, высокого роста и с гордым выражением лица»[50]50
  Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли войска Донского. С. 249.


[Закрыть].

А по определению неизвестного автора «Начертания Московии, посвященного кардиналу Альтиери», явного недруга Разина, Степан «обладал такими талантами, что на мировой сцене он занял бы место героя, если бы из честолюбия не стал предателем»[51]51
  // Каторга и ссылка. 1932. № 7. С. 219.


[Закрыть]. Оставим на совести этого анонимного врага Степана клеймо предателя, которым он столь щедро наградил вождя повстанцев, тем более, что на мировой исторической арене Разин действительно занимает место героя. Важно другое: даже явные враги Степана Тимофеевича вынуждены признать его несомненные выдающиеся качества полководца, оратора, бойца.

Как настоящий казак, закаленный в битвах и походах, коими пестрела жизнь донского казачества, Степан Разин был искусным бойцом, он виртуозно владел саблей, умело пользовался пистолетом и другим оружием, имевшимся на вооружении у казаков. За многолетнюю практику боев и походов, яростных и кровопролитных, он всего лишь раз, да и то в конце жизни, в неравном октябрьском бою 1670 года под Симбирском, был серьезно ранен, что говорит о ярком боевом мастерстве Разина.

Степан, безусловно, был крупным полководцем и умелым организатором народных масс, умел верно угадать настроение своего войска, зная его душу, четко распознавая врага, умело скрывая при этом свои замыслы.

Одежда и богатые украшения не играли значительной роли в его жизни. Он одевался скромно, так же, как и большинство его беднейших сотоварищей. Но этим не бравировал – это было естественным выражением его незаурядной натуры. Из грехов, осуждаемых православной церковью, Разин имел два: он курил трубку и любил играть в зернь – азартную игру в кости или зерна. Но на вольном Дону эта игра была в большом ходу, она была естественным атрибутом казачьей жизни.

Таким был Степан Разин, когда ранней весной 1667 года угадал, душой и разумом уловил мятежный настрой донской голытьбы, ее необоримое желание «иттить на Волгу реку покормитца» Неуемная энергия, переполнявшая Степана Разина, требовала выхода, настоятельно искала необходимого приложения, он жаждал подвигов и стремился к ним, а Корнила Яковлев и домовитые казаки не пускали его на простор, стараясь держать под контролем все военные предприятия «шаткой» голытьбы. Только с донской беднотой мог вольно «казаковать» Степан Тимофеевич. Не последнюю роль в сближении Разина с донской вольницей сыграло и то, что во время своих путешествий по Руси он глубоко познал нелегкую жизнь трудового люда Московского государства, успел душой и сердцем прикипеть к простым людям связав с ними свою судьбу. Недаром в поэтической форме это было отмечено в народной песне:

 
У нас-то было, братцы, на Тихом Дону,
Породился удал добрый молодец,
По имени Степан Разин Тимофеевич
Во казачий круг Степанушка не хаживал,
Он с нами, казаками, думу не думывал;
Ходил-гулял Степанушка во царев кабак,
Он думал крепку думушку с голытьбою:
“Судари мои, голь кабацкая!
Поедем мы, братцы, на сине, на море гулять,
Разобьем, братцы, басурмански корабли,
Возьмем мы, братцы, казны сколь надобно,
Поедем, братцы, в каменну Москву
Покупим мы, братцы, платье цветное,
Покупивши цветно платье, да на них поплывем.
 

Весной 1667 года по призыву Степановых гонцов в окрестности казачьих городков Паншина и Качалинского стали собираться ватаги донской казачьей голытьбы и пришлых бедняков, формируясь в отряд для похода на волжские просторы. В этом намерении голодного люда не было ничего необычного: и раньше лихие казачьи ватаги в двести-триста человек «боевого люду» многажды хаживали на Волгу-матушку «покормитца», пошарпать государевы, митрополичьи и купеческие суда. Но на этот раз все было по-иному, размах, с которым готовился этот поход, встревожил правительство, которое помнило о недавней дерзкой вылазке Василия Уса к Москве. Тогда обошлось, обойдется ли теперь, лишь богу ведомо!

Слухи о большом походе казаков на Волгу бойкой молнией полохнули по степям и рекам земли донской. Кое-кто из наиболее нетерпеливых донцов, почувствовав, что на Дону собирается сильная ватага молодцов, начал «шалости» на Волге, своими действиями предварив поход Степана Разина. Один из нижегородских торговых людей, у которого «воровские казаки» отобрали товары, с трудом добравшись до Царицына, взволнованно поведал в здешней приказной палате: «Застигли нас на Волге заморозки и стали мы в зимовнике между Царицыным и Саратовом, как вдруг напало на нас двое воров: один с Дона, другой из Шацка, беглый крестьянин. Сперво они ограбили струг с икрою, потом напали на меня и все животы у меня отняли, да еще хвалились, что весною будет у них большое воровское собранье и пойдут воровать на Волгу. Верно эти, что нас ограбили, приходили проведывать, нет ли по Волге стругов, чтоб захватить».

Напуганный этим невеселым рассказом и тревожными слухами о готовящемся большом походе донской голытьбы на Волгу, царицынский воевода Андрей Дементьевич Унковский спешно разослал сполошные письма в далекую Москву и соседнюю Астрахань, а также в Саратов и Черный Яр с просьбой прислать на подмогу Царицыну дополнительно войско. В Москве, получив тревожную грамоту Унковского, старательные приказные спешно разослали грамоты в поволжские города с приказом всем воеводам государевым немедленно готовиться к отпору «воровским казакам», кои грядут ныне с Дона-реки.

Степан Разин готовился к походу. Готовился добротно и тайно, скрывая предполагаемое направление движения, и никто, кроме него самого, не знал о подлинном пути разведывательного отряда. Весной 1667 года разное гутарили на Дону: ходили упорные слухи, что Разин с доброй ватагой собирается двинуться на басурманский Азов, занозой торчавший в теле земли донской. Через это азовский гарнизон находился в постоянном напряжении и готовился дать отпор «воровским казакам». Ходили и другие слухи, но никто не знал точно истинного направления движения разинского отряда. И только позже, когда разинцы двинутся на Волгу, Степан прямо скажет посланцу царицынского воеводы Унковскому, что «в войске им пить и есть стало нечево, а государева денежного и хлебного жалованья присылают им скудно, и они пошли на Волгу реку покормитца».

Время идет, торопится… Вокруг Разина тесной, сплоченной ватагой собираются единомышленники, из его стана раздаются призывы к казачьей голытьбе попытать удачу в вольном походе на матушку-Волгу. А то, что поход сей будет удачным, никто из разинцев не сомневался. Призыв Степана нашел мгновенные отклики в душах вольных казаков, в отряд Разина со всех сторон шли не только голутвенные казаки, но и бедняки-крестьяне. Отряд стремительно рос, шумными возгласами наполняя окрестности городка…

В первой половине апреля, стремясь еще больше увеличить войско, Степан со товарищами на легких стругах не спеша проплыли вниз по Дону до стольного Черкасского городка, призывая всех желающих в поход на волжские просторы. От Черкасска разинцы поворотили вверх по реке и возвратились к Переволоке. Сотни голутвенных казаков влились за это время в ряды атаманова войска.

Угрюмо-настороженно и с явным неудовольствием смотрели на эти приготовления суматошной голытьбы домовитые казаки во главе с крестным отцом Стеньки Корнилой Яковлевым. Атаман «дюжих» был в великом затруднении: настойчивая попытка запретить поход голытьбы грозила ему неприятностями на месте, но, с другой стороны, трудно было предугадать реакцию Московского правительства, если «воровское собрание» Степана уйдет с Дона на Волгу. Крепко надобно было думать Корниле, ох крепко!..

Тем временем Степан Разин со своим отрядом привольно расположился недалеко от Паншина городка в труднодоступном месте, куда не смели и не могли пробраться воеводские лазутчики, чтоб разузнать о намерениях казаков. Все терялись в догадках, лихорадочно соображая и прикидывая, куда двинется вольное разинское войско. Никто точно не ведал. Это важное качество Разина – не открывать своих замыслов до их свершения – отмечали и враги и друзья Степана Тимофеевича. «Стенька мысли своей прямым донским казакам ведать не дает!» – с гордостью за своего атамана отмечал разинец Сергей Иванов.

…Весна набирала силу, привольно разлились донские речки и ереки, заполонив мутной водой необозримые пространства. На деревьях появились первые, робкие еще, изумрудные листочки, с юга вернулись гомонливые стаи птиц. Природа благоухала, настраивая и казаков на взбодренный лад.

К Паншину городку «тайным обычаем» со всех сторон шли новые и новые люди, вольнолюбивые сторонники Степана, жаждавшие приключений, битв и ратных подвигов, горя желанием «потрогать кошели» богатеев. Всех принимал «батька» Степан, всем находил место в своем разномастном отряде, выросшем уже до тысячи человек. А голытьба все шла и шла…

Было у Степана Тимофеевича еще одно важное качество: он скрупулезно готовил любое свое боевое предприятие. Так было и теперь, в Паншине, так будет и потом, на просторах Волги. Степан запасался оружием, одеждой, покупал продовольствие, казаки тщательно конопатили, ремонтировали и смолили струги, готовясь к нелегкому водному пути. Оружия и продовольствия не хватало, не было и денег на его покупку. Степан обратился с просьбой о помощи к крестному бате на его покупку. Степан обратился с просьбой о помощи к крестному бате и его богатым сотоварищам. «Помогите, мол, деньгами! Из похода воротясь, рассчитаемся сполна!» Домовитые, стремясь побыстрее спровадить с донской земли беспокойное Стенькино воинство, дали разинцам одежду и оружие. Воронежские посадские люди ссудили Разина порохом и свинцом, кое-что дала собственная торговля. Войско было готово к походу.

– Идите с богом! – хмуро пожелал на прощанье Корнила.

«Может, сгинете в чужих землях», – уже про себя добавил он.

– Даст бог, возвернетесь обратно на Дон, не забудьте расплатиться за данное вам оружие и животы! – пеклись о своем домовитые, провожая разинцев и втайне надеясь, что они сгинут в кизылбашской земле.

– Возвернем ваше добро, сторицей одарим вас за доброту вашу! – не без ехидства отвечали разинцы, махая домовитым и стремясь поскорее вырваться на волжские просторы.

Окончательно определив для себя направление похода, Разин быстро и сноровисто организовал разведку на Волге, завязав тесные связи с яицкими казаками. Симпатизирующий Степану Тимофеевичу казак Федор Сукнин из Яицкого городка писал ему, чтобы «батька», не мешкая, шел к Яику со своими молодцами, чтобы взять эту крепость и, опираясь на нее, действовать на просторах Волги-матушки. Это отвечало задумке Степана выйти на Волгу у Царицына, прорваться мимо сильноукрепленной Астрахани, захватить Яицкий городок, превратив его в свою опорную базу и действовать на Волге и Каспии, «щупая» купцов и нападая на близлежащие шахские владения.

В конце 1667 года, тусклым, пасмурным днем, астраханский воевода Иван Андреевич Хилков получил из Москвы государеву грамоту и, душой и сердцем чувствуя недоброе, торопливо взломал дрожащими руками государскую печать черного воска. Грамота была из Приказа Казанского дворца и справил ее дьяк Андрей Немиров. Воевода быстро подошел к окну и, вглядываясь в торопливый почерк дьяка, прочитал: «От царя и великого князя Алексея Михайловича в нашу отчину в Астрахань боярину нашему и воеводе князю Ивану Андреевичу Хилкову… Марта в 14 день писал к нам, великому государю, с Царицына Ондрей Унковский. – Ведомо де ему учинилось от донских казаков, что на Дону в Паншине и Качалинском городках збираются воровать на Волгу многие воровские казаки, а чаять де, их будет с 2000 человек. И хотят, взял под Царицыным струги, и лотки в день за боем идти для воровства. А только де учнут царицынские стрельцы битца, и они де побьют з 20 или 30 человек, и царицынцы, того убоясь, прочь от них пойдут. И во многие де донские городки пришли с Украины беглые боярские люди и крестьяне з женами и з детьми и от того де ныне на Дону голод большой». Хилков, недовольный наступившими сумерками – плохо видать государев приказ! – ближе подвинулся к окну и с удвоенным вниманием впился в текст: «И как к вам ся наша великого государя грамота придет, и вы б от воровства казаков в Астрахани и на Черном Яру велели жить с великим береженьем и от приходу тех воровских казаков на Волге и на море и на морских проливах велели проведывать всякими мерами. Да будет где объявятца на Волге и на море и на морских проливах воровские казаки, и вы б о поиску над теми воровскими казаками чинили по нашему великого государя наказу и по указным нашим великого государя грамотам»[52]52
  Крестьянская война… Т. 2. Ч. 1. С. 73.


[Закрыть].

Хилков медленно скатал грамоту в упругий валик, бережно положил ее на тяжелый дубовый стол. Печальная складка тяжело легла на князево чело, он в глубоком раздумье прошелся по комнате, громким голосом позвал подъячего. Тот, словно ждал вызова за дверью, тут же явился.

– Сию грамоту государеву записать в книгу и отписать к великому государю к Москве, что по вестям за воровскими казаками посланы ратные люди на море судами и сухим путем. А против сего государева указа на Черной Яр немедля отписать[53]53
  Крестьянская война… Т. 2. Ч. 1. С. 73.


[Закрыть].

Сухощавый, бледноватый лицом подъячий, почтительно кланяясь, удалился исполнять князев приказ, а воевода в задумчивости и тревоге уставился в окно, и мысли его были о Степане Разине…

В Черкасск, столицу донского казачества, пришла весна. Ветры с Азовского моря принесли долгожданное тепло, вода в Дону поднялась на полтора метра и мощным валом залила окрестности городка. На островах появились шумные стаи теплолюбивой птицы, прикочевавшей откуда-то с юга. Жизнь, сбросившая зимнюю серость и спячку, оживилась и повеселела.

Но не весело было на душе войскового атамана Корнилия Яковлева, только что получившего грамоту из Москвы, из Посольского приказа. В ней речь велась о крестнике, о Стеньке… Цепкими пальцами, привыкшими держать и саблю и перо, Корнила взял со стола грамоту и снова перечитал. «От царя и великого князя Алексея Михайловича на Дон в нижние и верхние юрты атаманам и казакам Корнилу Яковлеву и всему войску Донскому, – пробежал глазами Корнила традиционное начало. – Ведомо нам, великому государю, учинилось, что на Дону в Паншине и Качалинском городках збираютца на Волгу многие воровские казаки, а чаять, что будет их з две тысячи, а хотят, взяв под городом Царицыным струги, идти для воровства. И мы, великий государь, указали вам, атаманам и казакам и всему войску Донскому, тех воровских казаков, которые сбираютца в Паншине и в Качалинском городке, от воровства унять. И как к вам ся наша великого государя грамота придет, и вы б послали от себя в Паншинский и Качалинский городки, выбрав из войска атамана и есаула и с ними казаков добрых, сколько человек пригоже, и велели им заказ чинить крепкой, чтоб они под Царицын и в иные места не ходили, и задоров никаких с царицынскими стрельцами не чинили, и стругов не имали, и от всякого дурна и воровства велели их унять. А буде из тех казаков, которые учинятца непослушны, и вы б тем за их непослушанье велели учинить наказанье по нашему великого государя указу и по войскому праву, хто чего доверетца»[54]54
  Крестьянская война… Т. 2. Ч. 1. С. 74.


[Закрыть].

– Учинить наказанье! – недовольно пробурчал Корнила, потрясая грамотой. – Просто гутарить, но ох как трудно сделать. Да откуль вам это знать, сидя в Москве, Дону не видно!» Вслух поругав московских чиновников за их недальновидность и недомыслие, Яковлев собрал своих единомышленников, и сообща они решили не чинить Стеньке и его казакам препятствий, пусть катятся на Хвалынское море, авось сложат там свои не в меру буйные головушки, может и приберет их всевышний! Дай-то бог!..

Помимо Корнилы Яковлева непозволительно медлили с выполнением царского приказа и воеводы Астрахани и Черного Яра. Они, по нерадивости ли, иль недомыслию, ограничились только неэнергичными попытками отговорить Разина от намечавшегося «воровского» похода. Однако Степан, уже давно и твердо решивший во что бы то ни стало вырваться на матушку-Волгу, даже не принял посланца царицынского воеводы Ивана Бакулина. Отняв у незадачливого посланца «разные запасы», Разин вытолкал его обратно к воеводе. «Передай своему воеводе, чтоб не посылал он напрасно своих служилых людей ко мне, а то всех потеряет напрасно, – услышал вслед себе Бакулин. – А город ево Царицын я велю сжечь!» – донеслось уже издалека.

Поздно вечером встревоженный и подавленный происшедшим возвратился Баулин в Царицын и сразу, как был в измятой, измазанной грязью одежде, поспешил к воеводскому дому. Здесь его нетерпеливо ждали. Унковский кинулся к Степану и, волнуясь, выдохнул:

– Ну, что там?!

– Плохо, воевода! – печально проронил слегка успокоившийся Бакулин. – Стоит вор Стенька Разин на высоких буграх, а кругом тех бугров полая вода: ни пройти, ни проехать, ни проведать, сколько их там есть, воров, ни языка поймать не можно, а, кажись, человек с тысячу будет, а может быть, и больше.

Наступило тягостное молчание.

– Ужо и в самом деле плохо! – растерянно и тихо протянул воевода.

Потом, минуту поразмыслив, намеренно бодрым голосом крикнул слугам:

– Позовите сюда соборного протопопа отца Лаврентия и монаха Троицкого монастыря Илиодора, – и доверительным голосом добавил, обращаясь к Бакулину, – Пусть божьим словом и с помощью божьей отговорят Стеньку-вора от воровства.

Явились слуги господни. Унковский кратко объяснил ситуацию, напутствовал их, снабдив грамотой. Протопоп и монах в сопровождении нескольких слуг отправились к Стеньке.

Прошло несколько томительных дней, наконец, посланцы воеводы Унковского вернулись от Разина. По их хмурым лицам воевода понял, что удача не сопутствовала его посланцам, не помогло им ни слово божье, ни сам Господь Бог…

– Отец Лаврентий, не томите душу, говорите, бывали ли у воровских казаков Стеньки Разина, што там?! – возбужденно заговорил Унковский.

От полы его роскошной шубы, раскинувшейся, когда он садился в кресло, слегка заколебалось пламя свечей, по воеводской горенке причудливо запрыгали быстрокрылые тени.

– Пытались мы добраться к ним, воевода, – усталым голосом пробасил протопоп Лаврентий, – но не было на то воли божьей. Хотели мы стругами в Паншине в Стенькин лагерь переехать, но никто нас к вору не повез, боятся ево окаянного. Паншинский же атаман нам по секрету сказывал, што хочет вор Стенька иттить на Волгу, а оттуда податься на Яик-реку, чтобы воевать тарковского шамхала Суркая[55]55
  Шамхал – титул одного из правителей Дагестана, владетеля Тарков, города на западном берегу Каспийского моря.


[Закрыть]. Вот и все, воевода. Уж не взыщи, старались мы…

Протопоп неуверенно отступил назад, сокрушенно развел руками, виновато уставившись в пол. Унковский, тяжко склонив голову, молчал, думая о чем-то нерадостном…

Перед выходом на Волгу Степан Разин провел реорганизацию своего войска, построив его по испытанному казачьему порядку. Весь отряд был разделен на десятки, сотни, соединенные в тысячи. Соответственно низшими начальниками были десятники, повыше сотники. Во главе всего отряда стал Разин, назначив своим помощником Ивана Черноярца. Настало время действовать.

В первой половине мая 1667 года, когда стояла солнечная и ясная, радующая души казаков, погода, двухтысячный отряд Разина с шумным весельем покинул лагерь у Паншина и споро двинулся на волжские просторы. Быстро перетащив на котах – специальных деревянных катках – лодки с Дона на Волгу, разинцы вышли к Царицыну.

 
А по славной было матушке-реке
Как плыли-то, выплывали все нарядные стружки
Уж на тех ли на стружках удалые молодцы,
Удалые молодцы, все донские казаки;
На них шапочки собольи, верхи бархатные,
На них беленьки судочки, сафьянны сапожки,
На них штаники кумачны во три строчки строчены
На них тонкие рубашки с золотым голуном;
Как и сели да гребанули, песенку запели.
 

С веселой казачьей песней один за другим двигались разинские струги по уже теплым водам величавой красавицы Волги, первой из рек русских. Стояла благодатная погода, берега зазывно зеленели густой травой и ожившими с приходом весны деревьями, настроение казаков было радостно-приподнятым. И только Степан Разин хмуро и неподвижно сидел на специально для него сделанной табуретке, размышляя о том, какой будет встреча с воеводскими войсками и чем она кончится…

У берегов Царицына разинцы появились днем двадцать пятого мая. Один за другим юркие казачьи струги причаливали к берегу, мягко и послушно утыкались в светло-желтый прибрежный песок. С них выпрыгивали возбужденные казаки, сноровисто крепили струги веревками и якорями, быстро верстались в десятки и сотни. На берегу уже шумовали простолюдины, восторженно приветствуя Степаново войска. Вдруг со стороны города прибежало несколько человек, крича:

– Атаман, воевода сейчас учнет палить из пушек, спасайтесь!

– Не бойсь, атаманы молодцы, – успокоил своих людей Разин. – Не возьмут пушки нас, я знаю заветное слово!

– Пали! – надрывался Унковский на валу. – Пали, изменники!

Но пушки молчали. И дело тут было не в «чародействе и ведовстве» Степана Разина, а в том, что пушкари, симпатизировавшие казакам и их лихому атаману, отказались стрелять по ним.

– Жди, воевода, в гости сейчас придем! – крикнул Разин Унковскому, выпрыгивая из струга и посылая в город своего помощника Ивашку Черноярца.

Учитывая настроение царицынской голытьбы, откровенно принявшей сторону разинцев, Унковский вынужден был не только принять и выслушать Черноярца, но и отдать ему на суд и расправу ненавистного народу служилого человека Льва Плещеева и одного «купчину кизылбашского», дравшего с голытьбы последнюю рубашку. И вот теперь пришел час расплаты… Предприимчивый Ивашка Черноярец велел прихватить на струги столь нужные в дальнем походе наковальню, кузнечный мех и кое-какую «кузнечную снасть».

Донельзя униженный собственным бессилием перед напором разинцев Андрей Унковский оправдывался перед государем и приказными чиновниками тем, что винил во всех бедах стрельцов и «колдовство и ведовство» Степана Разина. В отписке, посланной царю в тот же вечер, воевода плакался: «Что я буду делать, государь, коль этого есаула Черноярца, как и его воровского атаману Стеньку Разина, ни сабля, ни пищаль не берет, и они своим ведовством все свое войско берегут». В Москве не оценили причитаний воеводы Унковского, Москве нужно было дело, Москва слезам не верит…

Покинув Царицын, Степан остановился на песчаном Сарпинском острове. Здесь казаки собрались в круг, по-братски подели захваченную у царицынских богатеев добычу. После этого отряд двинулся к Черному Яру, намереваясь как можно скорее прорваться на просторы Хвалынского моря. Захваченные на Волге купеческие корабли двигались сзади казачьей флотилии. Солнечным светлым днем тридцать первого мая казаки достигли Черного Яра. Здесь их уже поджидали: два сильных стрелецких отряда во главе с астраханским стрелецким головой Богданом Северовым и головой приказа астраханских стрельцов Василием Лопатиным прочно перегородили путь казакам, намереваясь или мирно поворотить их назад или уничтожить в бою. Казаки приостановились.

Разин неторопливо осмотрел построение противника и тихо бросил Черноярцу:

– Что делать будем, Иван?

– Вдарим по ним, атаман! – закипая злостью, воскликнул прямодушный Ивашка Черноярец.

– Дурость гутаришь! – спокойно возразил Степан, все так же внимательно рассматривая стрелецкий строй. – Уходить будем. Пока еще мы слабы для крепкого боя! Уходим, развертай!

Он махнул рукой, давая условный сигнал, и струги, упруго развернувшись на воде, один за другим мощно заскользили по водной глади, уходя вниз по реке.

Но уйти от противника не удалось: ниже Черного Яра разинцев поджидал с отрядом стрельцов черноярский воевода Семен Беклемишев. Твердо уверенный в своих силах, он решительно перегородил судами протоку, по которой стройной линией двигалась казачья флотилия. Разин моментально сориентировался в обстановке: понимая бесполезность лобового удара, он пошел на хитрость.

– Семен! – раскатисто крикнул он воеводе, – давай мирно переговорим штоб не лить понапрасну кровь христианскую.

Беклемишев, стоя на песчаном берегу, пристально вглядывался в строй казачьих лодок, прикидывая, что предпринять. Войско стрелецкое ропотом возмущения, заставило воеводу принять атамановы условия, и он разрешил Степану высадить свое войско на сушу. Ближайшее будущее показало, что это была непростительная оплошность для столь опытного воина и руководителя, каким был Семен Беклемишев. Едва высадившись на берег, разинцы неожиданно и предельно стремительно атаковали опешивших от изумления стрельцов. Все смешалось, под мирным небом разгорелось кровавое сражение. Стонала земля, гремели выстрелы, звенели сталкиваясь сабли. Исход боя решил сокрушительный натиск группы казаков во главе во Степаном в центр стрелецкого войска. Часть их сдалась разинцам, часть бросилась наутек. Беклемишева, стоявшего до конца, схватили и приволокли к Разину, невежливо бросив тучного воеводу к ногам атамана. Еще не остыв от боя, тяжело дыша, Степан недобро сверкнул черными очами на поверженного воеводу. Минуту он молчал, вытирая рукавом кафтана обильно струившийся по лицу пот, затем вложил тяжелую саблю за широкий цветастый пояс и коротко кивнул Черноярцу:

– Подвесить на мачту!

Беклемишев молчал, мужественно перенося унижение. Сильные, грубые руки подхватили воеводу, ловко опоясали ноги веревкой, еще мгновение – и воевода закачался на мачте, почти касаясь головой палубы. Казаки молча и напряженно наблюдали за недавним супротивником, воевода мужественно терпел боль и унижение. Степану понравилось достойное поведение противника, лицо атамана, разгладившись от вражды, стало спокойным и почти доброжелательным.

– Ладно, воевода, повисел и будя! – намеренно ворчливо сказал Степан. – Сыми его, Иван!

Черноярец кивнул казакам, три дюжих молодца мигом перерезали веревки, и воевода, поддерживаемый сильными руками казаков, тяжело сполз на дно струга. Разин, стоя над ним, багровым от прилива крови, твердо сказал:

– Иди, Семен, восвояси, иди с богом, да не воюй с нами боле, мы тебе зла не желаем, не замай и ты нас!

– А то в реку посадим! – озорно выкрикнул кто-то из казаков, поддержанный одобрительным гулом десятков казачьих голосов.

После этого короткого напутствия Беклемишева посадили на лошадь, Степан твердой ладонью хлопнул коня по крупу, и он понес несчастного воеводу в сторону Черного Яра.

Отдохнув малость после боя, похоронив убитых и перевязав раненых, Разин повел отряд к Красному Яру, выбрав путь по низовой протоке Волги, Бузани.

Красный Яр возник незадолго до появления в этих краях отряда Разина. Городок защищал Астраханский край от набегов воинственных кочевников с неспокойного юго-востока, откуда регулярно выплескивались хищные кочевые отряды недругов России. Кроме этой обязанности, была у стрельцов красноярского гарнизона и другая задача: препятствовать прорыву казачьих ватаг, стремившихся в Хвалынское море в богатым кизылбашским провинциям. С виду Красный Яр представлял собой деревянную четырехугольную крепость, в которой сидел пятисотенный гарнизон стрельцов с достаточным запасом пороха, свинца, ядер и рубленного железа для пушек.

К исходу солнечного дня разинцы появились под крепостью. Стрельцы, сидевшие в городке, высыпали на стены, не решаясь напасть на казаков. Разин не стал штурмовать крепость, ибо стремился как можно скорее и без потерь прорваться в открытое море, для чего за хорошую плату нанял опытных и знающих лоцманов из местного населения. Они и вывели разинские струги в Хвалынское море.

Астраханский воевода Иван Андреевич Хилков пришел в совершенную ярость, когда ему доложили, что стрелецкие начальники не выполнили его приказ и не сумели задержать «воровской» отряд Стеньки Разина. Особенно досталось от разъяренного воеводы стрелецкому голове Богдану Северову.

– Ты под Черным Яром своею несусветною дуростью с воровскими казаками государевым служилым людям боя не дал, – зло отчитывал несчастного Северова Хилков, – а за ними для поиску не ходил! Езжай, голова, тотчас на море, днем и ночью безо всякия мешкоты и над воровскими казаками Стеньки Разина поиск чини немедленно, чтоб однолично их переимать или побить! Без победы не возвертайся!

В помощь Северову Хилков послал отряды других стрелецких голов, которым строго-настрого приказывалось действовать в тесном взаимодействии друг с другом, без злобы и зависти… И обязательно привезти воеводе победу…

Приказать легко, выполнить значительно труднее, особенно если перед тобой умный, решительный и отважный противник, каким был Стенька Разин. В этом очень скоро убедились стрелецкие начальники: уже знакомый нам Богдан Северов, Иван Ружинский и Иван Авксентьев – у которых совместных действий, несмотря на строгий приказ воеводы Хилкова, не получилось. Да и стрельцы, как вскоре выяснилось, не горели особым желанием сражаться с казаками. У них были на то свои причины: подневольные люди, собранные со всех концов русского государства, они постоянно испытывали начальнический гнев и издевательства, не получая к тому же регулярного жалованья за свой нелегкий труд. Не мудрено, что в разинцах они увидели своих сотоварищей и освободителей от тягот и невзгод службы. Среди астраханских стрельцов были и участники знаменитого московского восстания 1662 года, сосланные сюда после кровавого подавления мятежа. Заброшенные волей государя и его чиновников на далекую окраину Русского государства, они, конечно, не забыли своего бунташного прошлого. Среди стрельцов находились беглые крестьяне, холопы, «гулящие люди» и даже голутвенные казаки, нанявшиеся на службу для прокормления себя и своих семей. Ясно, что в «в Стеньки Разина работничках» они видели не врагов, а единокровных друзей и союзников, боровшихся против их же недругов.