Текст книги "Степан Разин. Историческое повествование"

Несмотря на то что церковная утварь, иконы и золото, оставленные разинцами на учуге как оплата за взятые продукты и рыболовные снасти, с лихвой покрывали убытки митрополита, этот «усердный богомолец» написал-таки государю жалобу на Степана Разина и его казаков, точнехонько перечислив все взятое донцами.

Покинув митрополичий учуг, Разин приказал править в открытое море, чтобы там, в спокойном плавании принять окончательное решение. Через час неторопливой гребли казакам встретились две большие бусы, на которых шли персидские купцы. Казаки не раз встречали подобного типа суда и хорошо знали их конфигурацию. Это были большие морские лодки с накладными бортами, острым носом и отрубистой кормой. Благодаря округлому днищу и мелкой посадке, они обладали ценным свойством «отыгрываться» на волнах, вследствие чего были незаменимы в плавании по мелководному и неспокойному Хвалынскому морю.

– Ну, что атаманы молодцы, потрогаем вот этими руками товары гостей персидских, – весело прокричал Разин.

– Потрогаем, атаман! – восторженно заревели казаки, начиная стремительную атаку.

И не прошло и нескольких минут, как обе бусы были в руках разинцев. Выяснилось, что одна из лодок принадлежала богатому персидскому купцу Мухаммеду Кулибеку, на ней везли в Астрахань дорогие тонкие шелка, пряности и другие редкие товары. На другой бусе находились породистые скакуны, предназначавшиеся в подарок государю Московскому Алексею Михайловичу от его «брата» шаха персидского. Все это обрело нового хозяина – разинцев. Позднее, когда на российских просторах уляжется пламя крестьянской войны под предводительством Степана Разина, а сам атаман примет героическую смерть на Красной площади, персидский купец Кулибек и его компаньоны подадут царю Алексею Михайловичу челобитную грамоту с просьбой возместить причиненные им разинцами убытки. Государь в суматохе державной смуты нашел время в спокойных тонах отказать купцам, объясняя свой отказ тем, что если бы он вздумал выплачивать компенсацию всем, кто пострадал в годы бунта, то Русское государство от этого разорилось бы в одночастье…

Пока разинцы «щупали» на море персидских купцов, воеводы приволжских городов деятельно готовились решительно расправиться с надоевшим им отрядом Степана Разина. Спешно стягивались стрелецкие сотни, готовился флот. Воеводы планировали силой нейтрализовать «вора Стеньку», хотя в запасе был вариант «умиротворения», ибо государевы наместники и стрелецкие начальники знали храбрость и боевое мастерство разинских казаков и борьба с ними могла стоить сотен стрелецких голов. Имея это в виду, астраханский воевода князь Иван Прозоровский приготовил степановым казакам «милостивую грамоту», если они признают «свои вины» и покаются. Не от хорошей жизни шел на это князь Иван…

Слухами земля полнится… Узнав какими-то путями о возвращении отряда Степана Разина из Персидского похода, заволновался-засуетился турецкий комендант Азова Муртазы-ага, ибо упорно ходили тревожные слухи, что «воровские казаки», не заходя в Астрахань, перенесут «разбойные» действия на воды Черного моря. Комедант начал готовить свой гарнизон к возможной схватке с разинскими молодцами.

На Дону тоже было неспокойно. Под впечатлением рассказов торговых людей о фантастических успехах разинцев, росло и ширилось на донской земле влияние и сила голытьбы, заметно теряла свои, некогда прочные позиции домовитая верхушка во главе с Корнилой Яковлевым. Царское правительство обеспокоенное взрывоопасной ситуацией, слало на Дон бесполезные в той ситуации грамоты с требованием «чинить промысел над воровскими казаками». Приказы дышали грозой, но выполнить их было некому. Верный пес самодержавия войсковой атаман Корнила Яковлев с небольшой группой своих сторонников «в те поры» резко потерял влияние на основную массу донцов. Дело дошло до того, что на одном из бурных казачьих кругов донская голытьба «скинула» Корнилу Яковлевича с атаманства, разжаловав в рядовые казаки. Новым атаманом стал Михайла Самаренин, дружок Корнилы, вынужденный лавировать так, чтобы быть своим среди домовитых и голытьбы. «Шатость» среди казаков все больше усиливалась, на донской земле, как грибы после благодатного дождичка, росли «воровские отряды, уходившие потом на Волгу по пути, столь блистательно проделанном разинцами. Их пример заражал казачество. «Стенька Разин и Сережка Кривой мимо Царицына прошли смело, а мы и лучше того сделаем. Мы пойдем прямо на Царицын и отомстим царицынским стрельцам и воеводе за то, что побили многих наших казаков», – грозились донцы, направляясь на волжские просторы. Правительство, доподлинно ведая обо всем этом, срочно принялось укреплять Царицын, Саратов, Самару и другие поволжские города, посылая туда свежие войска. А на Дон из Москвы в это время летели нелицеприятные государевы грамоты, в которых Алексей Михайлович приказывал домовитым казакам «своевольных казаков на Волгу и всякое злое дело не пускать и от всего отговаривать». Но что мог сделать осторожный атаман Михайла Самаренин, коль для обуздания разошедшейся казачьей голытьбы у него просто не имелось достаточных сил.

Разинцы, «пощипав» митрополичий учуг и персидские бусы с подарками для самого государя Алексея Михайловича, укрепились на острове Четыре Бугра в конце ветвистого устья Волги. Степан недаром остановился здесь, ибо место это было весьма удобным для обороны. Высокий остров, песчаные берега с обильными зарослями высокого камыша вокруг, мелководье с единственным небольшим выходом для стругов – все это делало казачий стан сравнительно безопасным местом, где можно было спокойно отсидеться в осаде, отбиться от врага или уйти, в случае необходимости, в спасительную Волгу, а потом и в море. «Буде возможно, – решили казаки на своем кругу, собранном тут же Степаном Разиным, – дадим жестокий бой стрельцам воеводским. А если увидим, что не сладим с ними, уберемся отсель и пройдем по Куме-реке домой, да еще отгоним лошадей у черкес по дороге». Разин по жизненному опыту знал и внушал это казакам, что безвыходных ситуаций не бывает.

Быстро летят вести о разинских делах: вскоре в Астрахани стало известно о нападении казаков на митрополичий учуг и бусы персидских торговых гостей с дорогими товарами и царскими жеребцами. За это в белокаменной по головке не погладят, спросят строго!.. Это знал князь Иван, потому срочно призвал своего заместителя князя Семена Львова и велел во главе четырех тысяч стрельцов на тридцати шести стругах идти на «воровское собранье» Разина. Перед отплытием у них произошел скорый разговор.

– Посылаю на нелегкое дело тебя, князь Семен, – расхаживая по комнате, убранной огромными дорогими коврами, негромко говорил Прозоровский, – надобно настичь вора Стеньку, разбить его воровское собранье, перевязав тех, кои останутся. Самого головщика воровского надобно взять живым. Но если это не удасться…, – воевода приостановился, выразительно посмотрел на Львова и продолжал, – то я пойму вас, а преосвященный владыко Иосиф отпустит вам сей грех!

– А ежели сила воровская будет ломить нашу силу и мне не удастся погромить воров, што делать тогда, князь? – взволнованно бросил воеводе Львов.

– А буде не удастся разбить воров Стеньки Разина, – спокойно отозвался Прозоровский, – тогда затеешь, князь, с ними переговоры, посулив ворам прощение по государевой милостивой грамоте.

Князь Семен согласно кивнул головой…

Стрелецкая разведка, высланная вперед, донесла Львову, что Степан Разин с казаками укрепился у Четырех Бугров, и князь велел кормчим править к Черным Буграм.

Остров вынырнул из воды неожиданно, князь Семен уже было собрался дать сигнал к атаке разинского стана, как увидел, что с противоположной стороны Четырех Бугров один за другим стали отчаливать струги: то Разин с казаками уходил в открытое море.

– За ними! Вперед! Догнать воров! – скомандовал князь.

Началась погоня.

Целых двадцать верст гнался за казаками настырный князь, двадцать верст Львова не покидало ощущение, что стоит его гребцам малость поднажать на весла и он настигнет разинцев. Но это была иллюзия: расстояние между судами князя Семена и стругами Степана Разина не сокращалось, казаки гребли и гребли, словно не ведая, что такое усталость. Первыми не выдержали стрельцы: на двадцать первой версте погони, окончательно обессилев от нечеловеческого напряжения, они бросили обрыдшие весла, бессильно опустив на колени истерзанные до кровавых волдырей руки. Остановились и разинцы, давая себе роздых. Удрученный неблагоприятным для себя ходом дел, князь Львов кликнул служилого человека, бойкого с виду усача Никиту Скрипицына. Устало глядя на готового выполнить любое поручение, князь тихо обронил:

– Поедешь, Никита, на лодке к ворам Стеньки Разина, отвезешь ихнему головщику Стеньке милостивую государеву грамоту. Постарайся уговорить воров сдать все пушки и вернуться вместе с нами в Астрахань. Иди, с богом!

Князь мелко перекрестил бледного Никиту.

…Разин и изнуренные беспрерывной погоней казаки видели, как от князевой флотилии, лениво покачивавшейся на зеленоватых волнах, тихо отчалил быстроходный стружок и осторожно, словно боясь спугнуть казаков, направился в их сторону. Кругом царила тишь, только мерный всплеск тяжелых весел на приближающейся лодке, да слабый крик одиночных чаек, круживших над морем нарушали это спокойствие. Уже издалека с лодки зычно раздалось:

– Стойте, казаки, не убегайте. Князь Семен Иванович Львов велел мне передать вам, што вам ничего худого не будет за грехи ваши, ежели вы по доброй воле сдадите ваши пушки, которые побрали в посаде на Волге и в Яике городке.

Скрипицын замолк, выглядывая в сторону казаков: слушают ли, анафемы!..

– Так же сдадите морские струги, отпустите служилых людей, коих забрали с собой на Волге и в Яицком городке, да пришлете князю Семену Ивановичу взятого вами купеческого сына Сехамбета и прочих кизылбашских и воеводских пленников!

Скрипицын смолк, выжидая…

– Любо! – неожиданно загремел с лодки сочный голос Степана Разина. – Мы согласны на сие. Греби сюда к нам, мил человек, не тронем, миром дело будем ладить. Греби скорей, а то кричать силов нету, все на персюков положили!

Обрадованный согласием казачьего головщика, Скрипицын велел гребцам подойти ближе к казачьим стругам. Подгребли. Скрипицин, впервые видевший Степана Разина, о котором столь много говорили на улицах и площадях Астрахани, пристально разглядывал казачьего атамана. Степан, кинув опытный взор на воеводского посланника, спросил:

– Как величать-то тебя, храбрец?

– Никита я, сын Скрипицын, галицкий служилый человек, а ныне несу государеву службу в Астрахани-городе при воеводе князь Иван Семеновиче Прозоровском.

– Свезешь, Никита, моих людей-переговорщиков к князю Семену Ивановичу на переговоры. Да смотри, Никита, чтоб ни один волосок не упал с их голов!

– Што ты, атаман! – торопливо зачастил Скрипицын. – Все будет честь по чести. Князь Семен завсегда слово свое крепко держит. Вот и грамота государева, где вам полное прощение записано, есть! Верь мне, атаман!

– Ладно, вези! – устало буркнул Степан…

Вскоре посланцы Разина предстали перед князем Львовым, который выглядел больше утомленным, нежели грозным. Завязался деловой разговор.

– Просим, князь, от всего нашего казацкого войска, чтоб великий государь велел против своей милостивой грамоты, нас отпустил бы на Дон со всеми нашими пожитками… – начали Степановы казаки и, видя некоторую нерешительность князя, добавили: – А мы за то рады служить ему и головами своими платить, где великий государь укажет! Пушки, как вы велите, отдадим и служилых людей, кои у нас есть, отпустим в Астрахань, струги свои отдадим в Царицыне, когда по Волге туда доплывем, пушки сдадим там, где надобно будет на Дон-реку переволакиваться. А о купчинином сыне Сехамбете, что требовал служилый человек Никита Скрипицын, мы подумаем ишшо, потому как сидит этот купчинин сын у нас в откупу в пяти тысячах рублей.

Князь почти сразу согласился с казаками…

– Добре! – сказал он, отпуская Степановых посланцев. – Возвертайтесь к своему атаману, да все присягните, что в точности сполните из того, что только что обещались!

Желанный для всех мир был заключен. В присутствии князя Семена Львова казаки присягнули на священной книге честно выполнять все, что обещали. Удовлетворенный клятвой, князь Семен велел разворачиваться и идти к Астрахани. Впереди себя он послал быстроходный стружок с крепкорукими гребцами для извещения воеводы Прозоровского об успехе своей миссии.

Астрахань жила в эти дни разноречивыми слухами о разинцах.

О казаках, их отваге, подвигах и удальстве много говорилось тогда и в кварталах бедноты, на многолюдных и шумных рынках и в боярских палатах. Только разным был тон тех речей: беднота восхищалась молодцами Степана Тимофеевича, толстосумы скрежетали от лютой неприязни зубами, мечтая скрутить в бараний рог непокорных донцов.

Когда в Астрахани стало известно о покаянии разинцев и их скором прибытии к тесным и многолюдным астраханским причалам, город закипел, словно потревоженный улей, и сотни горожан ринулись к набережной Волги, куда уже не спеша чалили просоленные морской водой разинские струги.

 
А на пристани собрался
Астраханский вольный люд, –
Машут шапками на Волгу,
Не расходятся и ждут.
– Здравствуй, батюшка-кормилец! –
Все кричат и стар и мал:
По добру ли, по здорову?
Где, кормилец, пропадал?[60]60
  Садовников Д. Песни Волги. С. 134–135.


[Закрыть]
 

Стоял погожий день двадцать 6 августа 1668 года, ревели восторженные пестрые толпы астраханской голытьбы, широкой походкой уверенного в своих силах и влиянии человека Степан Разин шел сквозь неистовствующую толпу, молча глядя на ликующих астраханцев. Со всех сторон сыпались нетерпеливые вопросы горожан, но Разин молча и строго шел к своей цели, шел к воеводе Прозоровскому. А вопросы сыпались и сыпались:

– Удачно ли ходили, Тимофеич, сколь басурман положили?

– Много ль добра привезли, казаки?!

– Выручили ль кого из полонного терпения, атаман?

– Когда народ одаривать будешь, Степан Тимофеевич?

– Бойсь воеводы, атаман, не верь ему проклятому!

Продравшись сквозь орущую толпу, Разин с бунчуком и знаменами в руках быстро проследовал к приказной избе, где его ждал воевода Иван Прозоровский. Степан с достоинством поклонился князю и в знак послушания воеводе и государю положил к ногам Прозоровского бунчук, а казаки один за другим сложили десять боевых знамен. Следовавшие за Степаном рослые рукастые казаки-силачи притащили пять медных и пятнадцать железных пушек и тоже передали воеводе: «На, князь Иван, бери, владыко!»

Ивашка Черноярец, озорно улыбаясь, притащил испуганного сына Мамеды-хана, флот которого столь быстро разгромили разинцы у острова Свиного; здесь же шли четыре знатных перса. Всю эту компанию без выкупа и предварительных условий передали Прозоровскому.

– Прими, князь-воевода, подарок от атамана нашего Степана Тимофеича! – с поклоном присовокупил Ивашка.

Прозоровский внушительно промолчал, но по всему было видно, что весьма доволен князь совершенным.

Потом говорил Степан. Он твердой поступью вышел вперед, поклонился низко, но с достоинством, сидевшему в кресле воеводе. Прозоровский слегка кивнул в ответ, во все глаза рассматривая человека, наделавшего столько шума в государстве Российском и из-за которого, его, родовитого князя Ивана Прозоровского, государь направил из стольной Москвы в окраинную астраханскую землю. Минуту длилось молчание, потом заговорил атаман. Его голос, слегка хрипловатый, звучал просто и уверенно, притягивая слушателей:

– Мы бьем челом великому государю и великому князю Алексею Михайловичу, чтоб он, великий государь, пожаловал нас, велел вины наши нам простить и милостиво отпустить нас на Дон против своей государевой грамоты.

Воевода, подобрав под кресло ноги в красных сафьяновых сапожках рассеянно слушал, все так же внимательно разглядывая Разина.

– А мы, – продолжал Степан, – желаем выбрать от себя шесть человек казаков и послать в стольный град Москву, да бить ему, великому государю и великому князю, челом и головами своими.

Последние слова атаман закончил голосом тихим и покорным. Эта покорность и сбила с толку многоопытного князя Прозоровского. По рассказам стрелецких начальников, воевод и комендантов крепостей, которые сталкивались с Разиным, князю Ивану рисовался образ свирепого, неуступчивого и беспощадного казачьего атамана, а тут перед воеводой стоял покорный казак и смиренно испрашивал у князя разрешения послать своих казаков к государю. «Ну как не уважить казака, ведь повинную голову меч не сечет!» И князь Иван согласился:

– Добро, посылай, атаман, легковую станицу к великому государю, я дозволяю!

Разинцы тут же выбрали казаков в посольство, и вскоре оно во главе с расторопным атаманом Лазарем Тимофеевым отбыло в столицу с нелегкой миссией.

– А теперь, светлый князь, разреши преподнести тебе наши подарки малые. От всей души дарим, прими!

Разин звучно хлопнул в ладоши, казаки стоявшие тут же наготове, быстро приблизились к воеводе и, постелив ковер, осторожно положили к ногам астраханского наместника плотные тюки переливчатого персидского шелка. Прозоровский изменился с лица, непроизвольно приподнявшись в кресле: его откровенно поразили атамановы подарки.

– Коль от чистого сердца даришь, атаман, я принимаю твои подарки! – только и сумел выдавить из себя пораженный и растерявшийся князь Иван.

– Мы, казаки, просим, князь Иван Семенович, – продолжал Стенька, – принять под высокую государеву руку кизылбашские острова, добытые нами в честном бою этим летом!

Воевода окончательно потерялся, не зная, что предпринять: что-что, а принять от «вора Стеньки» территории, принадлежавшие персидскому шаху, это уже пахло войной с соседним государством! Опомнившись, князь благоразумно отказался от этого неожиданного «подарка», чреватого войной с Персией. В дальнейшем этот эпизод послужил для иностранцев Жана Шардена и Энгельберта Кемпфера основанием утверждать, что разинский поход в Персию был организован царем Алексеем Михайловичем, который якобы обиделся на своего «брата» шаха за недостаточно почетный прием российского посольства. Такое утверждение и близко не лежало к истине.

Щедро одарив князя Ивана Прозоровского, а также его брата Михаила, сдав воеводе ненужные казакам пушки, Разин наотрез отказался отдать астраханскому наместнику два десятка легких медных пушек. Как ни настаивал князь, ничего не получилось!

– Нам надобны эти пушки! – спокойно отбивался от наскоков воеводы Степан. – Вить нам еще отбиваться от крымцев и азовцев, когда будем иттить к себе домой, на Дон.

– Еще ты, атаман, должен вернуть добро, захваченное твоими казаками у купцов персидских, кои ехали торговать в Астрахань, – с ехидцей в голосе напомнил Прозоровский.

Степан, уставший от князевых нападок, зло усмехнулся, было видно, что в душе его зреет и кипит дерзкий ответ. Но он сдержался, укротил клокочущую душу и уверенно-спокойно резанул:

– Того, что прошло, князь Иван, уже не возвернуть, не в человечьих это силах, все в руках божьих. Товары, кои мои казаки забрали на взморье с кизылбашской бусы, уже давно подуванено меж нами всеми. Иное продано, иное уж в платье переделано. Собрать всего никоим образом невозможно, а за то за все мы идем к великому государю и будем платить головами своими. А что ты, князь-воевода, говоришь о полоне, что мы брали в шаховой области, так это досталось нам саблею и есть наше прямое и законное достояние, наши братья-казаки за то в шаховой земле побиты, а многие взяты в неволю. Да и много ли того полону, князь? На пять, на десять человек один полонянник! Этого отдавать нам не привелось! Нет того в обычае казацком!

Прозоровский, неприятно удивленный твердостью казачьего атамана, упрямо повторил:

– Все-таки, атаман, тебе придется отдать струги, на которых вы по морю Хвалынскому ходили, а взамен я прикажу отдать вам легкие речные струги, чтоб вы могли добраться домой.

Разин мгновение взвешивал воеводское предложение, о чем-то перешепнулся с Черноярцем и неожиданно для князя согласился:

– Добре, князь Иван Семенович, струги отдадим, целых пятнадцать стругов! Возьми: помни нас, донских казаков!

– А еще, атаман, следует сделать перепись всему твоему казацкому войску, – воодушевляясь Степановой уступчивостью, наступал воевода, но встретил суровую непреклонность Разина.

– По нашим казацким законам, – недобро глядя на князя, протянул Степан, – не повелось казакам переписи делать. Ни на Дону, ни на Яике того не бывало никогда и в государевой грамоте этого не сказано. А также и того не написано, чтоб нам рухлядь нашу и пушки отдавать.

Воевода уступил…

Прошло несколько дней, и Степан Разин снова встретился с князем Иваном. Вот тогда-то и произошел знаменитый эпизод с шубой, слух о котором прошел по Руси, докатившись до ушей государя Алексея Михайловича и ставший излюбленным сюжетом многих русских поэтов, начиная с А.С. Пушкина. А дело было так.

Среди прочих трофеев, привезенных разинцами из персидского похода, воевода приметил и прекрасную соболью шубу, покрытую драгоценным персидским златоглавом. «Положив глаз» на шубу, князь Прозоровский возжелал во что бы то ни стало заполучить ее и откровенно принялся намекать об этом Разину. Готовый с бедняком поделиться последним, Степан здесь уперся. Воевода, не привыкший получать отказы, посуровел.

– Похоже, атаман, что ты пренебрегаешь моей дружбой! – с легкой угрозой в голосе «пропел» воевода. – Ведь мы, князья Прозоровские, в столице у государя можем для тебя сделать и доброе и злое. Все зависит от того, как ты отнесешься к нам.

Разин удивленно посмотрел на откровенно наглого воеводу, тяжко потупил взор, размышляя, потом неторопливо подал Прозоровскому красавицу-шубу, веско бросив:

– Возьми, воевода, шубу, только б не было в ней шуму!

Рука воеводы, унизанная драгоценными перстнями, протянувшаяся к шубе, резко задержалась, зависла в воздухе, но потом жадность пересилила благоразумие, и князь взял вожделенную шубу и исчез во внутренних покоях, спеша примерить атаманов подарок.

Слова Степана Разина оказались пророческими: слух о персидской шубе, взятой астраханским воеводой у казачьего атамана, докатился до первопрестольной, о ней узнал царь Алексей Михайлович. Стремясь разузнать подробности этого эпизода, он в июне 1671 года, составляя допросник Степана Разина, написал: «О князь Иване Прозоровском… за што побил и какая шюба?» Позже этот случай был воспет в многочисленных стихотворениях русских поэтов. Весьма интресное стихотворение о шубе, Разине и воеводе Прозоровском имеется у поэта XIX века Дмитрия Садовникова:

 
Эту шубу думал Стенька
Как святыню сохранить,
Верил он, что будто шуба
Может счастье приносить.
Инда замер воевода,
Чудной шубой ослеплен,
И ее перед Степаном,
Задыхаясь, хвалит он.
Но Степан, прищуря очи,
И с улыбкой непростой
На боярина взирая,
Лишь качает головой.
«Все, что хочешь, что желаешь
В дом снести себе вели, –
Только шубы с плеч Степана,
Воевода, не хвали!
Лучше чару принимай-ка,
Блещет искрами вино,
Пей скорей единым духом,
Чтоб сверкало в чарке дно!
На, бери ее скорее,
Знать, тебе ее носить;
Только бойся, взявши шубу,
Как бы шуму не нажить!
К воеводе в дом ступай-ка,
Шубу батьки вороти –
Да и кожу с плеч боярских
По дороге захвати»[61]61
  Садовников Д.Н. Песни Волги. С. 15.


[Закрыть].
 

Дружеские отношения установил в эти дни Степан Разин с князем Семеном Львовым. Дружба донского атамана с высокородным князем зашла так далеко, что Львов, как сообщают очевидцы этих событий, «принял Стеньку в названные сыновья и по русскому обычаю подарил ему образ Девы Марии в прекрасном золотом окладе»[62]62
  Записки иностранцев о восстании Степана Разина. С. 48.


[Закрыть].

Пребывание Степана Разина в Астрахани, его связи с местным населением и власть имущими породили в народе множество песен, широко разлетевшихся по российской земле. В одной из них поется о том, как воевода пытался расправиться с атаманом с помощью некой красавицы-астраханки по имени Маша:

 
Уж вы горы, мои горы!
Прикажите-ка вы, горы,
Под собою нам постояти;
Нам не год-то годовати,
Не неделюшку стояти –
Одну ночку ночевати,
И тою нам всю не спати,
Легки ружья заряжати,
Чтобы Астрахань нам город
Во глуху ночь поехать.
Чтоб никто нас не увидел,
Чтоб никто нас не услышал
Астраханский воевода
Приказал же воевода
Сорок пушек заряжати,
В Стеньку Разина стреляти;
Ваши пушки меня не возьмут
Легки ружьица не проймут
Уж как возьмет ли не возьмет
Астраханска девка Маша.
По бережку Маша ходит,
Шелковым платочком машет
Шелковым платочком махала
Стеньку Разина прельщала;
Стеньку Разина прельстила,
К себе в гости заманила
За убран стол посадила,
Пивом, медом угостила
И до пьяна напоила,
На кровать спать положила,
И начальству объявила.
Как пришли к нему солдаты,
Что сковали руки, ноги
Железными кандалами.
Посадили же да Стеньку
Во железную во клетку
Три дня по Астрахани возили,
Три дня с голоду морили
Попросил у них Стенька
Хоть стакан воды напиться
И во клетке окатиться
Он во клетке окатился –
И на Волге очутился![63]63
  Костомаров Н. Бунт Стеньки Разина. С. 257–258.


[Закрыть]
 

Десять дней гуляли казаки Степана Разина в Астрахани, десять дней приподнято-радостно гудел огромный астраханский торг. Здесь за бесценок спускали казаки добытое в тяжелейшем походе в негостеприимные кизылбашские земли. Истощенные от недоедания, опухшие от употребления морской соленой воды, но шикарно разодетые в богатые восточные одежды, с золотыми и алмазными венками на всколоченных головах, расхаживали молодцы Стеньки Разина по шумным улицам Астрахани, щедро торгуя персидскими товарами. В этом разгуле великолепия и блеска богатств лишь Степан Разин выделялся скромностью одежды, простотой обхождения, в которой сквозила уверенность сильного человека, знающего себе истинную цену и презирающего роскошь и богатства. Голландский корабельный мастер с корабля «Орел» Ян Стрейс, многократно видевший Разина в эти дни в взбаламученной Астрахани, хотя и ненавидел казачьего атамана, вынужден был с плохо скрываемым восхищением признать, что в то время, как «простые казаки были одеты, как короли, в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом», Разин богатством костюма не выделялся. Он блистал простотой и доступностью! Еще его можно было отличить «по чести, которую ему оказывали казаки, когда во время беседы с ним становились на колени и склонялись головою до земли, называя его не иначе, как батька или отец»[64]64
  Стрейс Я. Три путешествия. С. 201.


[Закрыть]. Это свидетельство недруга Степана голландца Яна Стрейса. Он же добавляет: «Я его видел несколько раз в городе. Это был высокий и степенный мужчина, крепкого сложения, с высокомерным прямым лицом. Он держался скромно, с большой строгостью»[65]65
  Стрейс Я. Три путешествия. С. 201.


[Закрыть].

Разин часто бродил по городу, присматриваясь к его шумливому люду, изучая улицы и крепостные стены, словно предчувствуя, что скоро этот город займет важное место в его планах, его жизни. Недруг Степана, иностранный наемник Людвиг Фабрициус, служивший офицером в русской армии и видевший Степана в те бурные дни в Астрахани, верно подметил, что «в то время у Стеньки была прекрасная возможность ознакомиться с состоянием Астрахани и разведать, что думает простонародье. Он сулил вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского, к чему простолюдины охотно прислушивались, заверяя его, что они не пожалеют сил, чтобы прийти к нему на помощь, только бы он начал». Правильно подметил поэт:

 
А чего ворчать? Не даром
Воевода с ним в ладу:
Стенька будет посильнее
Воеводы в городу
За Степаном только свисни, –
Колыхнется весь народ.
А кому охота биться
За царевых воевод?![66]66
  Садовников Д. Песни Волги. С. 135.


[Закрыть]
 

Не теряя времени даром, Степан с несколькими сотоварищами побывал в астраханском Троицком монастыре, помолился богу за упокой души бати Тимофея и преподнес монахам богатые дары, чтобы они в молитвах своих поминали его родителей. Благодарные монахи тут же записали род Степана в синодик Троицкого монастыря. И уже потом, когда Разин будет предан анафеме и казни в Москве, враги вычеркнут из монастырского синодика имена родных Степана Тимофеевича. Интересно, что имя крестного отца Разина Корнилы Яковлева тоже было старательно внесено в синодик Троицкого монастыря. Оно так и осталось там навсегда и долгие годы поминалось чернецами в их молитвах…

Лето стремительно катилось к исходу. Погрустнела еще бойкая листва на деревьях солнцеобильной Астрахани. Разин жил в городе, и город жил им. Степан расширил сеть своих знакомых и наладил связи с иноземными наемниками, которые служили в городе и сами набивались в знакомцы к популярному атаману. Уже упоминавшийся нами голландский корабельный мастер Ян Стрейс, писал, что однажды он вместе с капитаном корабля «Орел»[67]67
  «Орел» – первый отечественный военный корабль, был построен в 1669 году в селе Дединове. Он представлял собой тип морского двухпалубного трехмачтового корабля длиной в 25 метров, шириной 6:5 и осадкой 1:5 метра. «Орел» имел на вооружении 22 пушки, имелись и ручные гранаты. Летом 1669 года «Орел» в составе небольшой флотилии, выполняя задачу охраны морского судоходства с Персией на Каспийском море, прибыл в Астрахань. Ввиду низкой осадки корабля он не смог выйти в Каспийское море и застрял в Астрахани. Воевода Иван Прозоровский получил из Москвы приказ разгрузить корабль и отправить в Каспийское море, однако Разин спутал все карты. После взятия Астрахани в июне 1670 года «Орел» был сожжен в бою. Имеются сведения, что остатки корабля находились в «Кутумове-реке» до 1678 года (см. «Дополнение к актам к историческим», т. 8, № 60).


[Закрыть] Дэвидом Бутлером, прихватив пару бутылок русской водки, посетили разинский струг, в народных песнях именовавшийся «Орлом». Стрейс, отличавшийся скрупулезностью в описании мелочей и деталей виденного и ведший дневник, отметил, что разинский «Орел» отличался от прочих казачьих стругов тем, что его канаты были свиты из шелка, а паруса сделаны из дорогих и прочных персидских тканей.

Стояла удивительно прекрасная погода. Куда-то ушел-улетел обычный в этих краях ветер, было тихо и покойно. Стрейс и Бутлер, одетые празднично и с некоторым щегольством, по шатким сходням опасливо поднялись на атаманский струг. Здесь их встретили дежурные казаки и проводили к Степану. Разин ждал иноземцев, вышел навстречу, приветливо усадил за низкий дубовый столик и спросил с любопытством:

– Что вы за люди, господа? Из каких стран-краев происходите? Где и кому служите?

– Мы немцы[68]68
  Немцами в тогдашней России называли всех западноевропейцев.


[Закрыть], – просто ответил Бутлер, внимательно разглядывая казачьего вождя. – Ныне состоим на службе на корабле его царского величества. Я капитан, а господин Стрейс – корабельный мастер. Хотим объехать Каспийское море, чтобы споспешествовать торговле российского государя с шахом персидским. Мы прибыли приветствовать вашу светлость и милость, от души и сердца поднести вам две бутылки водки. Примите!

Бутлер жестом показал на водку, стоявшую на столе, предложив испробовать ее.

– Хорошо, господа, благодарствую, – откликнулся Степан, – а то как плавали мы на море Хвалынском, того никому не желаю испытать, то водки и в глаза не видели, не то, чтобы отведать. Выпью с удовольствием!

Разин кивнул одному из казаков, и тот уверенным мановением руки моментально наполнил водкой небольшие тонкой чеканки серебряные кубки. Степан поднял кубок и встал:

– Пью за здоровье великого государя Алексея Михайловича, его благоверных сыновей и дочерей. Пусть царствует государь в кременной Москве сто лет! – и единым вздохом осушил кубок.

Стрейс, внимательно и настороженно следивший за атаманом, выпил после небольшой паузы, ибо его целью была не водка, а казачий предводитель. От внимания голландца не ускользнула неискренность Разина, когда он произносил тост за государя и его семью. «Каким лживым языком и с какой хитростью в сердце было это сказано!» – записал Стрейс, возвратившись поздно вечером домой.