Текст книги "Степан Разин. Историческое повествование"

Несколько дней спустя эта же компания снова посетила Степана Разина. Снова были многочисленные тосты и веселье, закончившееся, как пишет Стрейс утоплением персидской княжны. Случай этот, описанный потом в десятках произведений, прочно вошел в историю разинского движения[69]69
  Вспомним хотя бы известное стихотворение Дмитрия Садовникова, ставшее популярной песней:
«Из-за острова на стрежень,На простор речной волныВыбегают расписные,Острогрудые челны.На переднем Стенька Разин,Обнявшись с своей княжной,Свадьбу новую справляет,И веселый и хмельной.А княжна, склонивши очи,Ни жива и ни мертва,Робко слушает хмельные,Неразумные слова.«Ничего не пожалею!Буйну голову отдам!» –Раздается по окрестнымБерегам и островам.«Ишь ты, братцы, атаман-тоНас на бабу променял!Ночку с нею повозился –Сам наутро бабой стал…»Ошалел… Насмешки, шепотСлышит пьяный атаман –Персиянки полоненнойКрепче обнял полный стан.Гневно кровью налилисяАтамановы глаза,Брови черные нависли,Собирается гроза…«Эх, кормилица родная,Волга матушка-река!Не видала ты подарковОт донского казака!..Чтобы не было зазорноПеред вольными людьми,Перед вольною рекою, –На, кормилица… возьми!»Мощным взмахом поднимаетПолоненную княжнуИ, не глядя, прочь кидаетВ набежавшую волну…«Что затихли, удалые?..Эй ты, Фролка, черт, пляши!..Грянь, ребята, хоровуюЗа помин ее души!..»(Садовников Д. Песни Волги. С. 135–136).

[Закрыть]. В истории этой столько много несовпадений и сомнительных мест, что невольно возникает вопрос: «А была бы персидская княжна? Не выдумка ли это врагов Степана Разина, чтобы опорочить имя народного героя?

Анализ исторической и мемуарной литературы со времен Степана Разина позволяет утверждать, что первоначально об этой истории писали современники Разина и его явные недруги – иностранцы Ян Стрейс и Людвиг Фабрициус.

Ян Стрейс, голландский корабельный мастер на русской службе, прибыл в Россию в сентябре 1668 года, а в июне 1670 года покинул переделы Российского государства. Приход казаков Разина в Астрахань в конце лета 1669 года застал там и Стрейса, который дважды, как мы упоминали, виделся с Разиным на его струге «Орел». Второе посещение особенно запомнилось Стрейсу. Когда он пришел на разинский струг, «Разин пребывал на судне, – пишет Стрейс, – с тем, чтобы повеселиться, пил, бражничал и неистовствовал со своими старшинами. При нем была персидская княжна, которую он похитил вместе с ее братом. Он подарил юношу господину Прозоровскому, а княжну принудил стать своей любовницей. Придя в неистовство и запьянев, он совершил следующую необдуманную жестокость и, обратившись к Волге, сказал: “Ты прекрасна, река, от тебя получил я так много серебра и драгоценностей, ты отец и мать моей славы, чести и тьфу на меня за то, что я до сих пор не принес ничего в жертву тебе. Ну хорошо, я не хочу быть больше неблагодарным!” Вслед за тем схватил он несчастную княжну одной рукой за шею, другой за ноги и бросил в реку. На ней были одежды, затканные золотом и серебром, и она была убрана жемчугом и другими драгоценными камнями, как королева. Она была весьма красивой и приветливой девушкой, нравилась ему и во всем пришлась ему по нраву. Она тоже полюбила его из страха перед его жестокостью и чтобы забыть свое горе, а все-таки должна была погибнуть таким ужасным и неслыханным образом от этого бешеного зверя»[70]70
  Стрейс Я. Три путешествия. С. 201.


[Закрыть].

Автор второй версии об утоплении Степаном Разиным своей любовницы – Людвиг Фабрициус – прожил долгую жизнь. Он родился в 1648 году, а умер в 1729, пережив нескольких русских царей и цариц. Во времена Степана Разина он служил наемником в русских войсках. В 1668 году Фабрициус попал в Астрахань, а через два года, когда отряд князя Семена Львова перейдет на сторону разинцев, он окажется в плену, откуда сбежит с риском для жизни. Естественно, что к Разину и его казакам Фабрициус, кроме ненависти, ничего не питал, и это ярко видно в его записках. Версию о красавице, якобы утопленной Степаном Разиным, Фабрициус передает в пересказе, ибо сам прямым свидетелем этого события не был.

«Стенька, – пишет Фабрициус, – весьма необычным способом принес в жертву красивую и знатную татарскую деву. Год назад он полонил ее и до сего для делил с ней ложе. И вот перед своим отступлением (из Яицкого городка. – М.А.) он поднялся рано утром, нарядил бедняжку в ее лучшие платья и сказал, что прошлой ночью ему было грозное явление водяного бога Ивана Гориновича, которому подвластна река Яик, тот укорял его за то, что он, Стенька, уже три года так удачлив, а обещаний своих не сдержал. Ведь когда он впервые пришел на своих челнах на реку Яик, он обещал богу Ивану Гориновичу: “Буду я с твоей помощью удачлив, то и ты можешь ждать лучшего из того, что я добуду”. Тут схватил он несчастную женщину и бросил ее в полном наряде в реку с такими словами: “Прими это, покровитель мой Горинович, у меня нет ничего лучшего, что я мог принести тебе в дар или жертву, чем эта красавица”».[71]71
  Записки иностранцев о восстании Степана Разина. С. 47.


[Закрыть]

Вот перед нами те два свидетельства-первоисточника, из которых потом родилась и пошла гулять по страницам книг, журналов и газет история об утоплении Степаном Разиным своей любовницы. Характерно, что ни в одном русском источнике того времени нет и упоминания о персидской княжне или татарской деве, утопленной казачьим атаманом, а ведь документы эти сейчас собраны и систематизированы в нескольких томах, изданных в период с 1954 по 1976 годы, и в них представлены все известные документы по истории разинского движения. В чем только ни обвиняли Степана Тимофеевича его недруги: в жестокости (будто его противники не были жестоки!), в клятвопреступлениях, отречении от «святыя и соборныя церкви», в связях с нечистой силой, вот здесь бы и пригодилась врагам атамана история с персидской княжной, чтобы еще раз обвинить его в кровожадности, если бы она, эта история, имела место в реальной действительности.

Теперь обратимся к сопоставлению данных Фабрициуса и Стрейса. Здесь многое не совпадает и даже противоречит друг другу (противоречие, как известно, толкуется в пользу этого утверждения).

Людвиг Фабрициус пишет, что Степан Разин утопил свою любовницу до Персидского похода, Ян Стрейс утверждает, что трагедия произошла после возвращения казачьего атамана из Персии. Он же указывает, что княжна была утоплена на Волге, в районе Астрахани, тогда как Фабрициус пишет, что было это на Яике-реке. По Стрейсу получается, что возлюбленная Разина – персидская красавица – происходила из княжеского рода, у Фабрициуса же это просто знатная татарская дева без всякого титула.

Кому же выгодно было представить вождя казачьей и крестьянской голытьбы кровожадным зверем, для которого и девичья красота ничего не значила и младенец бессловесный был врагом? Кто такие Стрейс и Фабрициус, неужели беспристрастные хронисты, честно фиксировавшие мгновения жизни, свидетелями которых были, или ловки подтасовщики фактов? В данном конкретном случае, налицо явная фальсификация астраханских событий, своеобразная месть Степану Тимофеевичу со стороны иноземцев за страхи, принятые ими от разинцев. А если правда то, что Степан утопил бедняжку-княжну, почему в русских документах, особенно вышедших из недр царских Приказов, о княжне ни звука, ни упоминания?! А ведь брат княжны Шабын-Дебей («Шаболда»), как его именуют русские документы) – лицо историческое, существовавшее в действительности. Это о нем содержится упоминание в «Памяти» из приказа Казанского дворца в Посольский приказ о присылке сведений с отписок городских воевод, повествующих о действиях отряда Степана Разина на Волге и Каспийском море. «Память» эта датирована февралем 1670 года, и в ней говорится, что «бил челом великому государю… Мамед ханов сын Шабын-Дебей, чтоб великий государь пожаловал, велел… отпустить… Мамед ханов сын Шабын-Дебей, чтоб великий государь пожаловал, велел… отпустить… Мамед ханова сына с товарыщи в шахову область»[72]72
  Крестьянская война… Т. 1. С. 134.


[Закрыть]. О сестре Шабына, персидской княжне, в челобитной – ни слова!

Сам Шабын-Дебей, как ни старался, не сумел выбраться к себе на родину и принял смерть в Астрахани. Об этом рассказал подьячий Наум Колесников, давая двадцать шестого сентября 1670 года показания в Москве чиновникам Посольского приказа. От отметил, что Степан Разин, захватив 24 июня 1670 года Астрахань, «повесил за ребра ханова сына, которого он же… взял в полон в Персиде»[73]73
  Крестьянская война… Т. 1. С. 252.


[Закрыть]. О печальной участи сестры Шабына, знаменитой персиянке, опять ни слова…

Весьма показательно, что ни в одной из исторических песен семнадцатого века нет и намека на эту историю. А ведь народ откликнулся в своем могучем творчестве на многие моменты из жизни Степана Тимофеевича и недаром о знаменитом вожде голытьбы и доныне существует огромное количество высокохудожественных песен.

История с персидской княжной, вполне вероятно, является выдумкой иноземцев – недругов Степана Разина. Но она прочно вошла в историю разинского движения так, что о ней не забыли и поныне, и в России и заграницей помнят и поют песни о Степане и персидской княжне. И в песнях этих Степан Тимофеевич показан романтическим героем, для которого казачье братство, уважение казаков, дороже женской ласки и любви…

Но вернемся в Астрахань конца жаркого лета 1669 года, где уставшие от битв, осад и лишений разинцы с удивительным проворством и быстротой расставались с товарами и драгоценностями, добытыми кровью и потом в изнурительных боях с персами. Фунт шелка – первосортного персидского шелка! – продавался всего за восемнадцать денег. Многие русские и иноземные купцы, находившиеся в это время в Астрахани, за несколько дней этой удивительной торговли фантастически обогатились. Шатавшийся в праздности по бурлящим улицам Астрахани Ян Стрейс, презиравший казаков и их атамана, тем не менее не избежал искуса и купил-таки у одного казака золотую цепь, «между каждой долей которой было выложено пять драгоценных камней». И все это всего за сорок рублей!

Разин, не запрещавший казакам по-своему усмотрению решать участь доставшейся им доли трофеев, строго преследовал блуд, карая самым жестоким образом. «Случалось, – писал Стрейс, – что казак имел дело с чужой женой. Стенька, услышав про это, велел взять обоих под стражу и вскоре бросить мужчину в реку; но женщина должна была перенести иное: он велел вбить столб и повесить ее за ноги. Она прожила еще двадцать четыре часа».

Пребывание казаков в Астрахани взбудоражило город и его жителей своими демократическими порядками и небывалой щедростью, вызывая симпатии у простого люда этого большого города юго-восточной части российского государства. Воевода Иван Прозоровский, с тревогой наблюдавший за растущим «воровским» влиянием Степана Разина и его казаков на своих подданных, торопил атамана с быстрейшей отправкой на берега Дона. Но Разин все оттягивал отправку, словно чего-то выжидая…

Лето подошло к концу, но дни были по-летнему благодатными и жаркими. Степан, посоветовавшись с ближними старшинами, принял решение поднимать паруса и двигать войско на Дон, о чем и было объявлено казакам. Засуетились, заволновались донцы, собираясь в дальний путь. Солнечным днем четвертого сентября разинцы, пройдя по людным улицам Астрахани триумфальным шествием, начали быстро грузиться на струги, мирно и покойно дремавшие у пологого берега Волги. Напористый ветерок живо ворошил широкие паруса казачьих стругов, одежды разинцев и астраханского люда, в большом числе собравшегося на берегу, чтобы проводить полюбившихся щедростью и добрым обхождением донцов. Степан, не скупясь, бросал в волновавшуюся толпу полновесные золотые монеты, добытые в Персии, звал с собой на вольный Дон, оставшимся обещал вскорости вернуться, чтобы освободить бедняков от ярма боярского. Разин велел грузиться и на те струги, которые он должен был отдать воеводе в обмен на легкие струги.

Наконец погрузка закончилась, гребцы замерли, крепко уцепившись в весла, ждали команду, чтоб дружно налечь на весла. Разин первым вывел своего красавца «Орла» на блестевшую от лучей солнца волжскую ширь. Еще мгновение – и под упругим напором весел корабль живо заскользил вверх по могучей реке. С берега казакам махали астраханцы, слышались восторженно-одобрительные крики:

– Степан Тимофеевич, живее возвертайся, ослобони нас от иродов и кровопийцев! – надрывался чей-то пронзительный голос.

– Атаман, не забудь, что обещался! Будем ждать! – орало сразу два или три голоса.

Разин, стоя на видном возвышенном месте струга, довольно улыбался. Ритмично скрипели в несмазанных уключинах весла, тихо вспенивалась у бортов «Орла» зеленоватая, тронутая невидимым крылом осени, вода, стремительно несся по волжской глади «Орел», навстречу родимой земле, по которой так истосковались казаки.

Князь Иван Прозоровский облегченно вздохнул, когда верные люди, наблюдавшие за донцами, доложили, что Степан Разин со своим беспокойным воинством покинул град Астрахань. Довольное лицо воеводы вскоре исказилось гримасой гнева, когда ему сообщили, что вместе с разинцами ушли на тяжелых стругах многие стрельцы и часть служилого люда города.

– Этот донской разбойник уведет у меня все войско! – закричал побагровевший от гнева князь. – Послать вослед вору Стеньке полковника-иноземца Иоганна Видероса. А ты, – князь оборотился к писарю, смиренно сидевшему в углу за письменным прибором, – сей час заготовь грамоту вору с моим приказанием немедля возвернуть в Астрахань государевых служилых людей!

Час спустя быстроходная воеводская ладья с щеголеватым полковником Видеросом на борту стремительно отчалили от астраханской пристани и взяла курс за только что ушедшими разинскими стругами, уже скрывшимися за изгибом реки.

Степан, расположившись на табурете, правой рукой сжимая суковатую трость, молча и отрешенно смотрел на проплывавшие мимо волжские берега, на привольные утесы, где не единожды останавливался со своей удалой ватагой. Но особенно лег на душу атамана один утес, где он в одиночестве обдумывал планы борьбы за лучшую долю подневольного люда. «Вот он стоит, родимый!» Разин затуманенными от нахлынувших чувств глазами проводил утес-красавец, величественно-недоступно проплывавший мимо каравана[74]74
  Позже появился целый цикл песен и стихотворений о разинских утесах на Волге. Наиболее популярной песней из этого цикла является «Утес Стеньки Разина» на слова А.А. Навроцкого:
Есть на Волге утес, диким мохом обросОн с боков от подножья и края,И стоит сотни лет, только мохом одет,Ни нужды, ни заботы не зная.На вершине его не растет ничего,Там лишь ветер свободный гуляет;Да могучий орел свой притон там завелНо приволжский народ о нем песни поетИ с почетом его вспоминает.Раз, ночною порой, возвращаясь домой,Он один на утес тот взобралсяИ в полуночной мгле, на высокой скале,Там всю ночь до зари оставался,Много дум в голове родилось у него,Много дум он в ту ночь передумал,И под говор волны, средь ночной тишины,Он великое дело задумал.И задумчив, угрюм от надуманных дум,Он наутро с утеса спустился,И задумал пойти по другому пути,И идти на Москву он решился.Но свершить не успел он того, что хотел,И не то ему пало на долю,И расправой крутой, да кровавой рекойНе помог он народному горюНе владыкою он был в Москву приведен,Не почетным пожалован гостем,И не ратным вождем на коне и с мечом,А в постыдном бою с мужиком палачом,Он сложил свои буйные кости.Но прошла старина, и что в те временаЛишь мятежною вспышкой казалось,То теперь решено, но не все, а одноИ надолго вопросом осталось.И Степан будто знал, никому не сказал,Никому своих дум не поведал,Лишь утесу тому, де он был одномуОн те думы хранить заповедал.Он поныне стоит тот утес и хранитОн заветные думы Степана,И лишь с Волгой одной вспоминает поройУдалое житье атамана.Но за то, если есть на Руси хоть один,Кто с корыстью житейской не знался,Кто неправдой не жил, бедняка не давил,Кто свободу, как мать дорогую любил,И во имя ее подвизался.Пусть тот смело идет, на утес тот взойдетИ к нему чутким ухом приляжет,И утес-великан, все, что думал Степан,Все тому смельчаку перескажет.(Навроцкий А. А. Сказания минувшего. СПб., 1906. С. 197–198).

[Закрыть]. На душе было неспокойно, думалось о будущем: что делать по прибытии на донские берега, как встретит крестный Корнила его и казаков, ведь ныне крестный из друга и покровителя превратился в завистника и явного врага. Думы, думы… Они наползали на Степана всегда, особенно в минуты тяжелых морских переходов или в зловещей тиши лагерных стоянок. И только в бою Степан отбрасывал ненужную тягость дум, целиком отдаваясь стихии смертельного боя.

– Атаман! Тимофеич! – раздалось вдруг с кормы.

Степан очнулся от размышлений, кинул взор на корму. Там стоял дозорный казак и, указывая рукой на юг, вниз по течению, сказал:

– За нами гонится ладья воеводская. Штой-то надобно князю Ивану!

Гребцы, слушавшие разговор своего атамана с дозорным, и уставшие от энергичных однообразных движений, подопустили весла, полагая, что будет остановка, но Разин думал иначе.

– Грести, как гребли, – спокойно обронил он, – кому надобно, тот догонит!

Снова энергично взметнулись смоленые упругие весла, смачно опускаясь в зеленоватые воды матушки Волги.

Быстроходная воеводская ладья тем временем стремительно приближалась и вскоре важно заскользила рядом с атаманским стругом. Казаки помогли Видеросу перебраться на разинскую ладью, после чего полковник начал добросовестно излагать Степану грозный приказ воеводы. Ожидая покорности от атамана, Видерос к своему удивлению и ужасу увидел, как с каждым его словом пламенеет гневом и раздражением рыжеватое лицо Степана, как рука казачьего предводителя потянулась к торчавшей за широким поясом сабле.

– За наглость таковую, полковник, следовало бы снять с тебя твою неразумную башку. Как смеешь ты приносить мне такие нечестивые требования, чтоб я, атаман Степан Разин, вольный донской казак, предал своих друзей и тех, кто, доверившись мне, пошел за мной из любви и преданности! Меня же еще к подлым поступкам и немилостью принуждают! Добро же, я не останусь в долгу!

Степан недобро придвинулся к растерявшемуся Видеросу и сиплым от крайнего раздражения и волнения голосом тяжело проговорил:

– Иди и передай своему начальнику князю Ивану Прозоровскому, что я не желаю считаться ни с ним, ни с самим государем и в скором времени явлюсь с отрядами подневольных людей предъявить свои требования. Передай еще князю Ивану, чтоб этот малодушный и трусливый человек, который теперь кичится и хвастается своей двойной властью, не смел разговаривать со мной, повелевать и делать мне предписания, будто я подневольный холоп, а не вольный донской казак. Я рожден свободным и лишить ее меня может только смерть. Кроме того, у меня больше сил, чем у твоего князя. Пусть стыд, если он есть, выест ему бесстыжие его глаза за то, что он встретил меня без малейших почестей, как ничтожного человека. Иди!

Разин, все так же гневно сверля полковника злыми глазами, отошел от Видероса и сел на табурет, вмонтированный в деревянный настил струга. Воеводский посланец, неуклюже спотыкаясь на сходнях, торопливо перебрался на свою ладью и трясущимися от волнения и испуга губами дал команду грести изо всех сил, чтобы быстрей уйти от этого проклятого места, от этого зверя-атамана, который чуть не лишил его головы.

– Быстрей!

Гребцы дали полный ход…

Добравшись вскоре до Астрахани, полковник опрометью бросился в дом воеводы, которому, путаясь и волнуясь, рассказал о дерзких атамановых речах. Нервно прохаживаясь по полутемной комнате, убранной коврами, князь Прозоровский мысленно прикидывал, что он отпишет великому государю в Москву. Видерос, заметив, что воевода погрузился в свои мысли, торопливо откланялся и быстро вышел. Прозоровский кликнул писаря, начал диктовать послание государю.

Мерно поднимались и опускались огромные весла казачьих стругов, вскипая, струилась под бортами осенняя волжская вода, мимо не спеша проходили выжженные солнцем знакомые волжские берега. Разинская флотилия шла к Черному Яру. Степан, нахохлившись, словно мудрый филин, молча сидел на неизменном табурете, мысли тревожно вспыхивали в воспаленном мозгу, рождая цепь размышлений. «Правильно ли поступил я, прогнав воеводского холопа? Не рано ли открываю замыслы? Нет, все верно! Эти холопьи души признают только силу, и я покажу им ее, подниму весь люд подневольный на бояр. Доколе терпеть кровопивцев!»

– Атаман! Черный Яр! – наблюдатель показывал в сторону берега, где вырисовывались контуры Черного Яра.

Разин встрепенулся, возвращаясь к реальности, велел чалить к берегу. Гребцы, почуяв скорый отдых, дружней налегли на скрипучие весла, и скоро все разинские струги причалили к черноярской пристани.

Городской люд, неизвестно какими путями прознавший про разинское войско, толпился и гудел на пристани, приветливо размахивая руками и головными уборами. Доброхоты из местных сторонников разинцев шепнули атаману, что невдалеке от этих мест стоят на воде ладьи астраханского воеводы, на которых везут бунташных стрельцов, принявших в Яике его, Разина, сторону.

– За мной! – коротко бросил Разин, и толпа казаков, гомоня, двинулась к стругам.

Начальник конвоя, увидев атамана и донцов, понял, что ему предстоит проявить чудеса изворотливости, чтобы не отдать Разину бунтовщиков. И начальнику стражи это удалось: ценой собственного унижения он убедил Степана Разина, что благоразумней будет не обострять отношений с астраханским воеводой, обещая со стороны не обижать стрельцов в Астрахани… Степан уступил…

Злой и недовольный собственной нерешительностью и тем, что народ не понимает, что не пришла ему пора брать воеводу за горло, Разин велел грузиться на струги и немедленно отплывать. Отдохнувшие гребцы привычно взялись за весла, снова замаячили по берегам выжженные солнцем бугры и разноряженные деревья, тронутые золотым крылом ранней осени.

Несколько верст остались позади, впереди показался большой караван судов, как вскоре выяснилось, с казанскими стрельцами, следовавшими вниз по Волге, к Астрахани. Проведав, что им встретились струги знаменитого и удачливого атамана Степана Тимофеевича, несколько стрельцов переметнулись к казакам. Их приняли, обласкали по-товарищески. Такое отношение к беглым стрельцам не понравилось Леонтию Плохово, который от имени царицынского воеводы сопровождал Разина до Царицына. Опасаясь за свою жизнь, но помня долг перед государем, Леонтий явился к атаману.

– Побойся бога, Степан Тимофеевич! – вместо приветствия начал Леонтий. – Ужель забыл, атаман, великую к тебе и твоим казакам государеву милость: зачем принял в свое войско беглых стрельцов, забывших долг перед государем? Вели отпустить их, вороти служилых на их струги!

Скорее удивленно, чем зло, посмотрев на Леонтия, Разин спокойно ответил:

– Да будет тебе известно, Леонтий, что у нас, казаков, никогда не водилось, чтоб беглых людей выдавать. Они воли ищут и находят ее у нас. Мы никого не силуем: нравится у нас – пусть живет, не по душе братство наше казачье – скатертью дорога! А стрельцов я тебе не отдам, они выбрали волю, а неволить их мы не позволим. Иди, Леонтий, подобру-поздорову, не заставляй нас гневаться. Иди!

Плохово молча удалился, сила была на стороне Разина…

В чистом осеннем воздухе вдали показались зыбкие очертания Царицына. Все ближе и ближе подходили струги, все явственнее и зримее вставал на берегу город, обильный храмами божьими. Степан дал команду причаливать и казачьи струги, словно большие сильные птицы, один за другим подходили к берегу. Донцы прочными веревками крепили суда к вбитым в землю кряжистым дубовым сваям и уверенной походкой сходили на берег, где в нетерпеливом ожидании толпился разнообразный люд. Слава сильного и удачливого атамана, обогнав казачьи струги, докатилась до Царицына, люди пришли поглядеть на Степана Разина, о котором уже ходили легенды, как о храбром и везучем предводителе голытьбы. В толпе встречающих находились и донские казаки, пришедшие жаловаться атаману на здешнего воеводу, который беззастенчиво обобрал их. Степан душевно приветствовал народ, выслушал жалобы и в сопровождении возбужденной толпы казаков и горожан двинулся к приказной избе, где заседал с ближними советниками воевода Андрей Унковский. Разговор был решительным.

– Отдай, воевода, казакам их пожитки, не гневи бога, Андрей Дементьевич! Отдай, а то волей-неволей толкнешь меня на грех! – тяжело глядя на испуганного воеводу, веско проговорил Степан.

Минуту длилось тягостное молчание: Унковский соображал, как поступить, потом, кинув взгляд на казаков, уже схватившихся за сабли и ножи, благоразумно отступил. Он кликнул своего человека и велел возвратить донским казакам недавно отобранный у них товар.

– Гляди же, воевода, – глухо и зловеще проговорил Степан, – ежели ишшо услышу от кого, что обидишь иль притеснишь беззащитного человека, клянусь богом, в живых тебя не оставлю. Особливо предупреждаю, воевода: не замай донских казаков, за них вдвойне буду карать! Помни о сем!

Разин решительно повернулся и, оставив дверь открытой, стремительно вышел из приказной избы, только ветерок от развевающихся пол атаманова кафтана закружился по комнате.

Унковский, злой и униженный, несколько минут сидел в молчании и растерянности, потом, поуспокоившись, заходил по комнате, почувствовав прилив уверенности. Мысли, направленные на одно – как отомстить «воровскому» атаману, стремительно засуетились в мозгу воеводы. Вдруг он остановился, глаза, осененные мыслью, смотрели в одну точку. Кликнув верного человека, он велел объявить народу, что с сего дня цены на вино, столь любимое казаками, поднимаются вдвое против прежнего. Это был немедленный и прямой вызов Разину.

Когда Степану доложили об этом решении воеводы, он размышлял недолго: вооружив своих казаков тяжкими дубовыми бревнами, он двинулся к приказной избе. Ткнулись в дверь – заперто!

– Ломай! – яростно загремел Степан. – Круши!

Подхватив комлистое бревно, казаки упруго разогнались и с огромной силой обрушили его в прочные дубовые двери, перехваченные вдоль и поперек змеями кованого железа. Вздрогнув от страшного удара, дверь устояла. Казаки снова разогнали бревно, вдругорядь потрясая неподатливую дверь. Только с третьего раза она рухнула, и разинцы ворвались внутрь. Обшарили избу, но Унковского и след простыл: понимая, что ждет его, если атаманы-молодцы доберутся до него, он молодцевато выпрыгнул в окно и был таков.

– Ищите этого сукина сына! – гремел Степан. – Не бывать ему живу!

Но как ни старались казаки, как ни искали и в богатых домах, и даже в церквах, воевода как в воду канул. Добравшись до тюрьмы, откуда раздавались крики колодников о помощи, казаки услышали злой голос атамана:

– Сбивай замки, ребята! Выпускай невольников!

А ребятам только этого и надо: сбив крепкие замки, они выпустили на волю изможденных бородачей с горящими от жажды мести глазами. Они тут же присоединились к разинцам, метались от дому к дому, разыскивая ненавистного воеводу и грозя пустить «красного петуха» под крыши боярских домов и перебить всех приказных вместе с Унковским. Но воевода не дурак, чтоб попадаться – надежно схоронился. Правда потом, как отмечает историк Николай Костомаров, «какой-то запорожец… поймал-таки воеводу и оттрепал ему бороду».

В начале октября 1669 года, когда уже лили холодные осенние дожди и птицы улетели в теплые края, отряд Степана Разина старым путем «переволокся» с Волги на Дон.

Персидский поход завершился.

Историки по-разному определяют цели и оценивают итого Персидского похода Степана Разина. Некоторые исследователи видели в нем только желание разинцев пограбить богатые персидские провинции, добыть там вожделенного «зипуна», разбогатев таким образом. Отчасти это так. Но отряд Степана Разина состоял не только из людей, которые шли в поход исключительно с целью грабежа купеческих караванов и «шарпанья» персидских земель. Казачья голытьба и беглые крестьяне уже на этом этапе разинского движения шли к Степану Тимофеевичу в надежде, что он поможет им избавиться от иссушающего душу крепостного гнета. У этих людей были и более серьезные планы: уйти из пределов досягаемости длинной и беспощадной руки владельцев, ибо даже на благословенной земле Дона уже стали ограничивать свободу. Для осуществления этой цели весьма подходящим было место где-нибудь на Каспии, вне пределов русской государственной территории, вне пределов влияния царя и помещиков.

Продвигаясь по Волге, Степан Разин освобождал ссыльных и каторжных людей и охотно принимал в свой отряд всех недовольных существующим строем. Все это объективно оказывало бунтарское воздействие на крепостное крестьянство Поволжья и Центральной России, которое видело в Степане Разине человека, способного повести угнетенный люд на борьбу с «мирскими кровопивцами». Они ждали только удобного момента, когда Степан Тимофеевич призовет их под свои знамена. И это время скоро пришло.