Текст книги "Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея"

16 июля. Воскресенье. Ездили к Щукиным, несмотря на совершенно осеннюю дождливую погоду, и были отменно угощены; были редкости по теперешнему времени: пирог и пирожки из белой пшеничной муки, каких давно не приходилось видеть. У Щукина трое племянников, один офицер и двое нижних чинов. Беседовали о войне и о политике. Пленный австрийский поляк, который нас вез, осуждал нас за упадок дисциплины в армии, за новые правила в армии, позволяющие солдату не отдавать честь офицерам и т. п. И он был прав.

Я дал ему за его труды 2 рубля; он очень расчувствовался и по польскому обычаю поцеловал у меня руку. Мы вернулись около 8 часов. Моросил мелкий осенний дождь, было сыро и темно. Остаток вечера мы провели при лампе, затопив (в середине июля!) печь, что придавало нашему жилищу уют. В «Русских ведомостях» сильные и резкие, и очень основательные статьи против Советов рабочих etc. депутатов и повинующегося им социалистического министерства. Да, повиноваться ему следует, иначе будет полный распад и анархия; но доверять ему нельзя. Повиновение диктуется сознанием долга, а доверие – это чувство веры, не зависящее от нашей воли.

17 июля. Понедельник. Социалисты чувствуют, что потерпели крах на войне, и сдаются перед кадетами, прося последних войти в министерство. Кадеты ставят 7 условий, которым нельзя не сочувствовать и, между прочим, удаления из министерства Чернова, с которым они работать не могут¹⁷⁵. Удалению этого прохвоста, чуть было не развалившего всего нашего землевладения, подобно тому, как Керенский развалил армию, следует очень порадоваться. Я все же никак не ожидал, что социализм обанкротится так скоро, как это случилось. А каковы результаты этого опыта – ужасно сказать. В области юстиции – полное отсутствие безопасности, разбои и грабежи, воровство, какого не видала Россия. Дело начато Керенским, выпустившим каторжников в первые же дни революции, и продолжено его достойным преемником Переверзевым, устремившим всю свою энергию на месть слугам старого порядка и совершенно не заботившимся о его прямой задаче: безопасности страны. Сентиментальничанье этих адвокатов с уголовными элементами привело к невероятному росту преступности, которая стала вызывать самосуды толпы, инстинктивно хватающейся за это последнее средство самосохранения, когда она чувствует, что государственный суд никого не оберегает. В военном деле: декларация прав солдата, уничтожение дисциплины, развал армии, не так еще давно показывавшей чудеса храбрости, даже при отсутствии оружия, как в 1915 г., уход наиболее видных и талантливых вождей и небывалая ужасная катастрофа под Тарнополем, стоившая нам двух армий¹⁷⁶, и только ли двух! Вот к чему привела ваша деятельность, создатели «самоуправления армии». Для постов министров финансов и торговли социалисты так и не могли найти кандидатов. Почта и телеграф распустились так, что «товарищ Церетели» принужден издавать приказ об исполнении обязанностей азбучного содержания, но кто ж его будет слушать!¹⁷⁷ О железных дорогах и говорить нечего – тут положение мало изменилось, потому что было и раньше так плохо, что не могло быть хуже. Все же начались угрозы забастовкой, неповиновение начальникам дорог со стороны каких-то «исполнительных комитетов» и т. д. Переговоры с кадетами еще не кончились. Кадеты теперь, разумеется, войдут в министерство властно – да и давно пора власти быть властью. Ленин бежал в Германию¹⁷⁸. «Товарищи» большевики и меньшевики, заседающие в разных «советах депутатов», его прикрыли, а министерство юстиции во главе с фигурантом Ефремовым было, конечно, бессильно его поймать. Впрочем, и к лучшему. В тюрьме он казался бы мучеником для его приверженцев; на суде присяжных неизвестно, достаточны ли были бы против него доказательства – а бежав в Германию, он доказал сам, с не оставляющей сомнений убедительностью, что он действовал как немецкий шпион на немецкие средства. Но его приятели продолжают заседать в «советах депутатов» и править Россией. Что же значит устранение одного Ленина, когда остаются еще их десятки! Всегда мне казались уродливыми и отвратительными эти самозваные собрания неизвестных, темных людей, на четверть жидов, на четверть агентов бывшей охранки; а теперь я слышать о них не могу равнодушно. Впрочем, что ж! Россия в начале XVII в. видала единоличных самозванцев, в начале XX в. увидела самозванцев коллективных и столь же темных. За три века мы не исправились. У нас все то же тяготение к самозванщине. День с нависшими тучами. Я много работал.

18 июля. Вторник. Опять много и упорно работал над биографией, принимающей очень обширные размеры, при которых мне ее не кончить. После чая рубил дрова. Мысли о событиях, от коих только и отрываешься за работой, когда начинаешь жить в Голландии в 1697 г. Голова Керенского наполнена была исключительно теорией и доктриной; но, соприкоснувшись с действительностью, он стал поворачивать на государственно-практический путь, и это уже не тот социалист, которым он начал, хотя все-таки выкрики бывают. В прочих головах членов советов рабочих, «батрацких» и прочих депутатов, т. е. в головах той шайки, которая ими руководит, одни узенькие теории, у иных даже простые шаблоны и никакого практического смысла, никакой способности видеть действительность. Просидев много лет в подполье, где они учились по плохоньким переводам с немецких брошюрок, они разучились присматриваться к настоящему миру Божьему и его понимать. Некоторые почитали книжек о Французской революции, например, большевик-писака Мартов (тоже псевдоним, вероятно), и жарят оттуда сравнениями. Прочие кое-что кое о чем слыхали. От кого-то. В общем, такая болтовня, такое все одно и то же, такой бедный запас терминов, что удивляешься, как можно было тянуть с ним четыре месяца. «Им имена суть многи, мой ангел серебристый, они ж и демагоги, они ж и материалисты… Чужим они, о Лада, немногое считают, когда чего им надо, то тащат и хватают» – припоминаются гениальные слова графа А. Толстого¹⁷⁹. Миня ездил кататься в лодке с гувернером и мальчиками с соседней дачи.

19 июля. Среда. Утро за работой до 5-го часа. День ясный и не очень жаркий. После чая мы с Л[изой] ходили на Остров, а оттуда прошли по очень красивой дороге в Алексеевское училище – верстах в 2 от Острова, где купили меду. Училище это – высшее – расположено в двухэтажном здании, которое прежде было барским домом. Ходили мы туда и обратно 4 часа и сделали верст 16.

Наша интеллигенция – всегда была нигилистической: не знала ни веры в Бога, ни патриотизма. У нее не было ни одной из этих двух положительных сил. Теперь она и принуждена расплачиваться за атеизм и космополитизм; она оказалась дряблым, бессильным сбродом, который разлетается от разыгравшейся бури. Эти ее свойства способны разлагать и разрушать, а не создавать что-либо положительное. В 1612 г. нас спасли горячая вера и все же имевшийся запас национального чувства, хотя и тогда верхи общества не прочь были сблизиться с поляками. Теперь что нас спасет? Исполнилось 3 года войны. И какой позор к концу третьего года.

20 июля. Четверг. Ильин день. Все утро и до 5-го часа за работой. Вечером беседа с директором Ломжинской гимназии и с нашими соседями. Они передавали новость, что Верховным главнокомандующим вместо Брусилова назначается Корнилов. Итак, за 5 месяцев сменилось 4 верховных главнокомандующих¹⁸⁰. Корнилов – это последняя надежда. Может быть, как-нибудь ему удастся возродить армию, положить конец всем этим бредням в военном деле и повернуть колесо военного счастья. Честь и слава ему и за то, что он единственный на всю Россию крикнул слово правды. Уже это одно – его большая заслуга. А в Петрограде опять какой-то съезд исполнительных рабочих и солдатских комитетов, на котором опять разные Либеры, Даны, Гоцы и прочая парша твердят о необходимости поддержать «демократический строй», т. е. иными словами развал армии. Один дурак договорился там до того, что нужно насильно притянуть буржуазию к власти¹⁸¹. Хорошо будет властвовать тот, кто будет властвовать насильно!

21 июля. Пятница. Все утро за работой над биографией. Доведена до 21 октября 1697 г. Выходит очень большое описание заграничного путешествия Петра. Газеты сообщают о заседаниях членов Государственной думы, на которых, в особенности депутатом Масленниковым, солдатские и рабочие советы названы их настоящим именем, т. е. сбродом неизвестно кем выбранных проходимцев, шпионов, темных невежественных людей. О том же говорило еще несколько членов, и очень горячо. Но собирается на эти заседания всего 60–70 человек. Поднимался вопрос, чтобы собралась вся Государственная дума как властный орган. Но есть ли у нее опора? По-видимому, все-таки еще неизбежно столкновение между Думой и этими Советами.

22 июля. Суббота. Исключительно хороший, заслуживающий быть отмеченным день, ясный – ни облачка, тихий, не особенно жаркий с какою-то особой прозрачностью воздуха. Вода в Волге как зеркало с ясным отражением противоположного берега. Красота. Л[иза] ездила в Рыбинск. Из газеты, ею привезенной, стало известным, что кадеты не согласились вступить в министерство. Итак, будет министерство только социалистическое. Социализм у нас еще не исчерпал себя до конца; пусть исчерпает, только чего это будет стоить? Но очевидно, что правительственная его неспособность не всем еще ясна. Работал меньше, чем обыкновенно, и как-то вяло: не успел сделать того, что хотелось.

23 июля. Воскресенье. День пасмурный, северный ветер и к вечеру дождь. У пристани во время 12-часового парохода я встретил нашего соседа лесопромышленника еврея Городинского из Рыбинска, который развернул при мне только что полученную газету, и мне бросились в глаза зловещие заглавия крупным шрифтом: «Конфликт Временного правительства с Верховным главнокомандующим», «Кризис власти»¹⁸², «Арест Гурко»¹⁸³ и пр. и пр. Он прочел мне несколько выдержек. Тяжко! То, что происходит в Петрограде, – это агония социалистического правительства, совершенно бессильного и разваливающегося: подал в отставку и сам глава его Керенский. Собиралось совещание вождей партий в Зимнем дворце – точно консилиум врачей у постели больного¹⁸⁴. Я никак не думал, все-таки, чтобы наш социализм оказался настолько слаб и беспомощен, каким он теперь явился. На войне крах, пустая казна, полная анархия, отпадение Украины и Финляндии – вот его результаты. Партии сталкиваются, борются, стремятся достигнуть своих партийных целей и стремлений, и нет такой силы, которая бы стояла над партиями и хотя бы символизировала только всю Россию в целом и общем. Подумав об этом, многие станут монархистами. То, что она может беспристрастно выситься над партиями и взирать только на государство как единое общее, – есть ценное свойство монархии. Даже президент республики – все же член той или иной партии и невольно клонит в партийную сторону.

Тот же сосед рассказал мне, что он на днях по коммерческим делам ездил в Москву и попал туда в то время, когда шли переговоры с кадетами и членами торгово-промышленной группы. В торгово-промышленном мире – все оживились и были полны надежд, начались и сделки. Затем, когда переговоры постигла неудача, все повесили носы. На пути в Москву он был очевидцем происшествия, характеризующего наше теперешнее анархическое состояние. Он ехал в I классе. Вдруг ночью в вагоне раздался шум и послышалась какаято возня. Оказалось, что в одно купе, откуда только что вышли, оставив там свои вещи, два пассажира в коридор или на станцию, влез матрос-кронштадец, вещи сбросил, сам лег и заперся. Когда пассажиры вернулись и нашли дверь своего купе запертой, они обратились к кондуктору. Кондуктор, отперев дверь, получил от кронштадца грубое заявление, что всякому, кто еще попытается войти, он «расколотит морду». Когда кондуктор привел контролера в сопровождении солдата с винтовкой, матрос набросился на контролера и исполнил свою угрозу, стал бить его по лицу и разбил в кровь. Солдат, поставив винтовку в уголок коридора (тоже хорошо! зачем же и носить винтовку?), хотел взять матроса руками, но тот оказался сильнее его и в борьбе, которая завязалась, начал одолевать. Кондуктор привел еще двух солдат, и все общими усилиями вытолкали негодяя из купе и из коридора на площадку, а оттуда на всем ходу поезда сбросили из вагона. Одумавшись, все же остановили поезд, подобрали его, с израненной головой и разбитой рукой, вызвали фельдшера, сделали перевязки и повезли в Москву.

24 июля. Понедельник. День пасмурный и дождливый. Я много работал. После чая, т. к. от дома отходить было рискованно, гулял долго по любимой береговой дорожке, а мысль работала над текущими событиями. Вечером на пристани, встречали десятичасовой пароход. В газетах о совещании в Зимнем дворце – и кто же в Зимнем дворце: Дан, Либер и пр. и пр. Фигляр [А. Ф. Керенский] ломал комедию, выходил часа на три в отставку, потом по челобитью всех вновь взял бразды правления. То ли не Борис Годунов. Генералами-главнокомандующими швыряют хуже, чем пешками, и даже верховным. Брусилова прогнали, не предупредив его даже. Гурко посажен под арест – его легко поймали и нашли. Но с обратной стороны иное. Троцкий и Луначарский выступали в исполнительном комитете и т. д., но когда в тот же день прокурор издал приказ об их аресте – то их нигде не могут разыскать¹⁸⁵. Это жалкая комедия, а не судебная власть.

25 июля. Вторник. Не выходит из головы генерал Брусилов и оскорбление, ему нанесенное. Должно же Временное правительство объяснить стране мотивы своего непонятного поступка! Неужели это борьба с «контрреволюцией» направо? Тогда не много останется генералов, а сколько и теперь имен первой величины не у дел? Какой же генерал может терпеть развал дисциплины в армии и не осуждать его? Брусилов прямо и откровенно называет сделанное с армией: и пропаганду, и «самоуправление» – ошибкой правительства, и разве это не так?

Дивный, теплый, ясный день при легком ветерке с юговостока, из теплых пустынь Средней Азии. Сегодня пришлось испытать неприятное происшествие. Миня утром, не желая учиться – он понемногу занимается с Л[изой], – где-то спрятался с соседским мальчиком Колей, и не откликался на все свистки, и не появлялся вплоть до обеда. Во время обеда они с Колей вбежали в столовую в масках из листьев с палками, изображая не то экспроприаторов, не то еще кого-то. Мы встретили эту выходку молча. Коля сконфуженно удалился, а Миню пришлось весь день держать под арестом дома. Арест заключался в том, что ему запрещено было выходить из дома гулять. Кажется, это подействовало.

Я ходил в Алексеевское отдать тамошнему учителю посуду, в которой он нам отпустил мед. Ходил туда и обратно, нигде не отдыхал, ровно 3 часа; значит, сделал верст 12–15.

Партия с [оциалистов] – р [еволюционеров] возникла в 70-х гг. вскоре после освобождения крестьян. Когда вся земля была в руках помещиков, а очень много крестьян находились еще во временнообязанном состоянии и вообще еще и вышедшие на волю были в большой зависимости от помещиков, имел смысл лозунг партии на ее знамени: «Земля и Воля». Но теперь, когда громадный % земель находится в руках крестьян, аза помещиками остается всего 35 миллионов десятин (что-то на 200 м[иллионов] дес[ятин] крестьянских) и когда крестьянство с отменой круговой поруки стало совершенно свободным – какой смысл имеет помахивание старой изветшавшей тряпочкой с полинялыми словами «Земля и Воля», которые, однако, дразнят аппетиты несбыточными надеждами и обещаниями, которые нельзя осуществить? Ибо что можно сделать с этими 35 миллионами] десятин? Разве хватит хоть по ¹/₁₀ дес[ятины] на нуждающуюся в земле душу, если их разделить? Ведь никто не рассчитывает на дар чуда, при котором 5-ю хлебами можно было насытить 5 000 человек? А между тем, какое разорение культурно-хозяйственных центров повлечет за собой отобрание помещичьих земель! Какое оскудение в скоте, молочных продуктах, хороших семенах и пр.! И какое подлое шарлатанство выступать теперь с девизами 70-х годов, которые уже выдохлись!

26 июля. Среда. День ясный и жаркий. В середине дня за чаем сильный внезапный дождь с небольшою грозою, и потом опять светло и ясно. Я очень много работал, так как вчерашней прогулки для меня оказалось достаточно и на сегодняшний день, и не хотелось двигаться.

Вечером газеты и беседа с директором Ломжинской гимназии, с которым прохаживались по еловой аллее как наиболее сухому месту. Их гимназию переводят не то во Владивосток, не то в Иркутск. У нас есть правительство и верховный главнокомандующий. В правительство вошли кадеты – второго сорта, один Кокошкин из перворазрядных. Трое – между прочим, обер-прокурор Карташев – из сотрудников «Русского слова», также и Бернацкий – управляющий министерством финансов¹⁸⁶. Его статьи мне очень нравились и казались дельными.

27 июля. Четверг. Один из превосходнейших ясных и теплых дней, красящих все лето. Утром я ездил на почту в Песочное за деньгами, которые здесь плывут со скоростью, превосходящею скорость течения Волги. Для работы утро пропало. Хотел позаняться после обеда, но пришла соседка М. Л. Климина с предложением ехать на лодке на Остров за медом. Так как Л [иза] не могла ехать: Миню нельзя было покинуть из-за расстроенного желудка, а огорчать отказом соседей было жаль, то я отправился, в чем и не раскаиваюсь. Нас поплыла большая компания: хозяин лодки – ревизор Самолетского общества В. А. Кабанов – гроза самолетских капитанов с женой и дочерью, М. Л. Климина с двумя сыновьями и маленькой девочкой, внучкой батюшки, и я. Впрочем, в обширной лодке ревизора уместилось бы еще столько же народу. Мы плыли на 6 веслах, любуясь ширью Волги, красотой берегов и небом с маленькими, легкими облачками. Все было залито солнцем. Жаль, что Миня не мог поехать с нами и, в особенности, с ревизором, который является для него героем и идеалом. Бедный мальчик наблюдал наши приготовления к отплытию издали, прячась за кустами ивняка, сквозь которые мелькала синяя рубашечка и грустное его личико. Мне было его очень жаль. Ближе он подойти не решался, потому что сегодня над ним стряслась новая беда. Они с Колей в шалаше из ветвей на берегу, который они сплели, насушили какой-то травы и делали опыты курения. И мы с братом в таком же возрасте занимались тем же! Но Л[иза] почему-то страшно расстроилась. Миня был сконфужен и потому и не решался подойти ближе к нам.

На Острове мы пили чай в лавке, на воздухе, любуясь видом, а затем были в стоящем на горе новеньком, чистом, светлом и замечательно уютном домике местного батюшки, где Кабановы покупали у матушки мед. Из окон домика, а в особенности с терраски, открывается роскошнейший, необъятный вид на Волгу и на Заволжье – глаз не оторвешь. Комнатки с чистыми полами, «дорожками» по ним и цветами у окон напомнили мне квартиру Ключевского. Мы пробыли на Острове до 7 часов, а затем, усердно работая веслами, отправились вверх по течению домой и плыли ровно час. Я получил большое удовольствие от этой прогулки, изрядно поработал в оба конца веслами – и чувствовал себя отлично. Кабанов рассказывал о безобразиях, которые производятся солдатами на пароходах нижнего плеса.

В «Русских ведомостях» статья о безвыходном положении вследствие того, что партии, раздирающиеся враждой, столкнулись, ни одна не хочет уступить «и нет верховного арбитра, который мог бы разрешить это столкновение, гибельное для России». Что же это, как не воззвание почтенной газеты к монархии. Опыт пережитого выясняет мне с большою убедительностью два заключения. 1) Монархия в России не доделала своего, может быть, жестокого и неблагодарного, но необходимого дела, которое было доделано ею ко времени революции во Франции. Она не закончила еще слияния частей России в одно национальное целое. Части эти только и держались монархом, а когда его не стало – они начали разваливаться. Монархия объединяла их, нередко прибегая и к принудительным, насильственным мерам, и весь odium[50]50
  Ненависть, предмет нарекания (лат.).


[Закрыть] за них падал на нее. Но это дело необходимости, если мы не хотим развалиться. 2) Русский народ не приобрел еще такого характера, выдержки и развития, чтобы те партии, на какие он теперь распадается во взаимной своей борьбе, могли обойтись без «верховного арбитра», голос которого был бы уже окончательным и безапелляционным. Может быть, во Франции и Америке это можно. Но у нас, как показывает опыт, гибельно, и жизнь сама приведет нас к тому, к чему она всегда приводила при раздорах партий: или к тирании, если в народе есть спасительное чувство самосохранения, или к такой же политической гибели, какую испытала Польша. Из абсолютной монархии прямо в «демократическую республику» не прыгают.

28 июля. Пятница. Кроме утренней прогулки в парке, я не выходил из дома и много написал. У нас была за чаем жена директора Ломжинской гимназии. Их судьба, куда они отправятся, все еще не решена. Для меня большая отрада, что я, работая, живу в 1697 г. в Голландии и таким образом хоть на несколько часов в день могу покидать русскую действительность XX века с ее «товарищами», «эсерами», «линиями поведения» и всем этим прочим словесным навозом и с ее небывалым позором.

29 июля. Суббота. Л[иза] уезжала рано утром в 5 час. в Рыбинск, как она это обыкновенно делает здесь по субботам, и вернулась в 12 не только с мясом и зеленью, но и с мешком ржаной муки. Все же насколько жизнь здесь в отношении продовольствия обставлена лучше, чем в Москве! Есть, по крайней мере, все основное необходимое, и даже мясо. Все страшно дорого, но имеется, и не надо прислуге стоять в очередях, как в Москве. Но дороговизна прямо ужасающая. То, что стоило раньше 15 коп., стоит теперь 1 р. 15, и все в той же пропорции. У нас уже не рубль, а что-то меньше франка. Мне удалось много поработать. Сегодня подходил к нашей даче нищий. Я вынес ему пятак, но стал делать замечание, что теперь заработать можно и т. д. Но он мне возразил: «Плохя! Плох! Мне денег не нужно!» – и взглянул на меня такими ясными, кроткими и умными глазами, что мне стало совестно. Сколько раз давал себе слово таких замечаний просящим не делать. Рожь уже сжата. На березах кое-где появляются желтые, золотые ветки. «Помни, скоро лист желтеет, быстро твой проходит май!»

30 июля. Воскресенье. Засидевшись в течение недели, я сделал утром трехчасовую прогулку по обычному и любимому своему кругу: Глинино – Панино – Остров – и берегом Волги домой. К нам перед отъездом в Москву заходила Т. В. Щукина, и мы ее проводили на пароход. Весь остальной день я предавался отдыху – занятие довольно скучное. Тем более что пошел мелкий дождь. Вечером на пристани беседовали с соседом по даче – евреем о дороговизне и падении денег и с гувернером-латышом о красоте его родного города Риги, о которой и у меня наилучшие воспоминания.

31 июля. Понедельник. Отдохнув после вчерашней усиленной маршировки, я с особенной энергией работал над биографией, тем более что и утро было пасмурное, располагающее к работе. После чая, когда выглянуло солнце и стало ясно, катались с Миней на лодке. Письмо от С. К. Богоявленского.

1 августа. Вторник. Ночью, часу в первом, я слышал вдалеке два выстрела, показавшиеся мне револьверными, но затем наступила тишина, и не было никакой тревоги. Оказалось, что эта стрельба была в соседней деревне Позделинском, где находится дом волостного правления. Ночью шайкой бандитов, вероятно, большевиков, было сделано покушение унести хранящийся в правлении сундук с деньгами, где находилось в это время тысяч 20 денег. Разбойники связали сторожа-старика и выволокли тяжелый несгораемый сундук, прикованный к какому-то бревну. Но, заслышав голоса идущих людей, бежали, оставив на месте несколько шляп (были в шляпах). Все это мы узнали сегодня после обедни в крестном ходу на реку. Известие не из приятных. Так как никаких властей теперь нигде нет, то никто и не преследует разбойников, и не ищет их. С 1 марта сколько было громких вооруженных нападений и экспроприаций, виновники которых даже бывали пойманы; однако до сих пор не было еще ни одного судебного процесса по этим делам. Где же суд в России? При старом порядке хоть суд, по крайней мере, у нас был порядочный. Удивительно ли, что толпа прибегает теперь к самосуду, случаи которого происходят постоянно.

Превосходный, удивительно ясный и свежий по-осеннему день. Мы катались с Миней на лодке, и я – с большим удовольствием. Порядочно удалось и поработать.

2 августа. Среда. Я стал заниматься с Миней арифметикой, так как уроки его с Л[изой] приводили к постоянным стычкам между ними. Я всегда говорил, что мать не всегда может обучать своего ребенка, хотя бы была по отношению к другим детям прекрасной учительницей. Обе стороны слишком взаимно близки, пристрастны и потому раздражительны. Итак, я обучаю его сложению и вычитанию в пределах десятков. Первый урок прошел отлично. О происшествии в Позделинском самые различные версии – вот и устанавливайте исторические факты по рассказам свидетелей. Позделинский крестьянин Бабкин, чинивший нам лодку, говорил мне, что видел 7 человек, из которых одни были в шляпах-котелках, другие в соломенных картузах. Он, заслышав их голоса и шум, выглянул в окно, увидал в доме правления свет и выстрелил дважды из берданки. Другие говорят, что это сами воры отстреливались. Бабкин говорил, что они убежали в лес; по другой версии, один из них свалился в овраг и т. д. Больших трудов стоило мне расспросить этого очевидца Бабкина о происшествии: он все сбивался на разные вводные, побочные рассказы. И это не в нем одном. То же и у матроса на пристани Ивана Ивановича Монахова – все какие-то околесицы. Русский человек не привык ходить прямою шоссейного дорогою, за ее неимением, а все пробирается окольными проселками; оттого и не скажет никогда ничего прямо. Вот почему с иностранцем иметь дело легче, чем с соотечественником. Работал умеренно благодаря великолепному, ясному, тихому и свежему дню. Хотелось побыть побольше на воздухе и на солнце. Таких дней немного. По предложению В. А. Кабанова мы плавали опять на Остров большою компанией на его двух шлюпках. Вернулись уже в 10-м часу. Газета отравила по обыкновению. Из Румынии нас гонят, а стало быть пропадает и Румыния, как Сербия и Бельгия¹⁸⁷. Зачем-то понадобилось переводить царскую семью – в Тобольск!¹⁸⁸ Ведь это лишнее издевательство в угоду разным советам! Потеряв веру в икону, недостаточно снять ее из переднего угла, но надо еще надругаться над нею! Вот они, дикари! Почему же Иаков II, Карл X, Людовик Филипп, да и теперь греческий король Константин могли уехать за границу и жить себе там – но это в цивилизованных странах. Наши верховоды играют теперь во французскую революцию XVIII в., о которой они кое-что почитали. Но народ наш еще не французы XVIII в., а немцы эпохи Реформации XVI столетия, когда, переставая верить в иконы и мощи, выволакивали их из церквей и всячески надругались над ними.

3 августа. Четверг. Утром занятия с Миней и биография. После обеда мы с Миней ездили в Рыбинск и оказались попутчиками Кабановым. Ревизор отвел Миню на капитанскую рубку, на которой он и находился все время. В Рыбинске на пристанях и на набережной масса поражающих грязным и неряшливым видом оборванцев-солдат, в защитных рубахах без погон, стоят без дела и грызут подсолнухи, необыкновенно тупо смотря на окружающее. Иные предлагают услуги по переноске тяжестей. И эта рвань – наша армия! Куда же ей сражаться с обученными и вымуштрованными немцами? Это тунеядцы, бездельничающие по целым дням, на которых жалко смотреть, и это, впрочем, также избиратели на городских выборах в Рыбинскую думу, предстоящих 6 августа. Я думаю, что даже турецкая армия теперь более обучена, занята и более военного вида, чем этот паскудный сброд. И пять месяцев только назад еще можно было гордиться нашим войском!

4 августа. Пятница. Стоит все время великолепная ясная погода. Утром занимались с Миней, затем своя работа. После обеда я стал чувствовать лом во всем теле. Чтобы размяться, я прошелся до Болонова и обратно, причем имел интересную встречу: шли несколько рабочих с завода Теляковского, мужчин и женщин; одна из последних заметила по моему адресу: «Нарядный какой, ходит один, не боится». Я спросил: «Чего же бояться?» Они все ответили: «Нынче выходили из лесу пять воров, напугали нашего пастуха». На мой вопрос, кто же это такие, они ответили: «Беглые мужики». Воровство и грабежи вокруг повсеместные. И наша дачная колония в тревоге проводит каждую ночь, ожидая посещения.

Вернувшись с прогулки, я почувствовал жар и лег в постель в лихорадке. Второй раз за лето! Плохо! Прочел в «Русских ведомостях» статью о денежном обращении, в которой доказывается, что денежное обращение после революции стало много хуже, чем было при старом порядке. За два первые года войны выпущено бумажек на 6 миллиардов, а новое правительство за 5 последних месяцев уже выпустило их на 6 миллиардов. День войны при старом порядке стоил 15 милл [ионов] рублей, теперь он стоит 70–75 миллионов руб. «Русские ведомости» остроумно указывают причину такого увеличения: страшное повышение заработной платы рабочим, работающим на казну, причем бумажки застревают у них в руках, не обращаясь в % бумаги, как это делают капиталисты с получаемыми прибылями. Оттого и создается потребность все в новых и в новых кредитных билетах.

Итак, денежное обращение – хуже, продовольственное дело – хуже, о военном деле – и говорить нечего, суда и полиции совсем нет. Что же стало лучше после переворота? Свобода? Но министры получают право закрывать газеты, запрещать съезды и собрания, и, наконец, министр юстиции Зарудный (какое имя! и кадет¹⁸⁹) вносит законопроект о предоставлении двум министрам – внутренних дел и юстиции – по соглашению без суда арестовывать в административном порядке и ссылать в определенные местности лиц, действующих контрреволюционно или опасных для революции!¹⁹⁰ Где же эти свободы, что от них остается и чем все это отличается от старого порядка?

5 августа. Суббота. У меня повышенная температура. Я чувствовал слабость и потому мало работал. Сидел на солнце в кресле и читал Диккенса. Расставаться с жизнью при нормальной температуре, может быть, и жаль, но при повышенной – довольно безразлично. Смерть при тяжелой болезни, думается, и совсем не страшна.

6 августа. Воскресенье. Утром я уже чувствовал себя здоровым. Был в церкви или, вернее, у церкви, так как внутри было душно от большого числа богомольцев. Здесь 6-го августа совершается невиданный мною обряд крестного хода вокруг церкви с молебнами на каждой из четырех сторон. Л[иза] уехала в Рыбинск «посмотреть» на выборы в городскую думу. Объекты женского любопытства меняются, но существо его остается тем же; прежде ходили «посмотреть» на чужую свадьбу, теперь мода на политику, значит, надо смотреть на выборы. Мы оставались с Миней, и мне удалось много поработать. Вечером мы катались в лодке с М-lе и М-llе Кабановыми. Л[иза] вернулась в 121/₂ благодаря опозданию парохода. Стоило ездить!