Текст книги "Роман с фирмой, или Отступные для друга. Религиозно-политический триллер"

***

На следующий день, когда часам к девяти я проснулся и вышел на кухню позавтракать, бабушка сказала, ставя передо мной тарелку с горячей яичницей:

– Соседка, тетка Маша, только что новость принесла.

– Какую… – пробормотал я, подцепив на вилку кусок яичницы.

Бабушка присела рядом на табуретку.

– Бандит разбился.

Я так и замер с дрожащим куском яичницы у рта.

– Как… какой бандит?

– Какой у нас бандит? Тот самый, с рыжей бородой, на мотоцикле.

– Костян? Быть не может!

– Еще как может! Бог шельму метит.

Машинально пережевывая яичницу и почти не замечая аромата свежайшего укропа, я вспоминал вчерашний вечер и внезапно оборвавшийся вдали рокот мотоцикла.

– Пьяный был в зюзю, ну и в яму, да об дерево, – доливая чайник, сказала бабушка. – В больничку свезли.

– В смысле? – я вовсе перестал жевать.

– Ну в районную.

– Так он жив?!

– Неизвестно. Может, жив, а может, прямо в морг. А мотоцикл, вообще сказали, что был краденый. А хозяин, тот и вовсе пропал.

Допив одним глотком чай, я встал.

– Спасибо, ба!

– На здоровье, Сашок, ты куда?

На стук в дверь никто не отвечал. Но когда я наконец решился и потянул за ручку, дверь в «пуньку» оказалась не заперта. Я вошел на терраску, помедлил с некоторой неловкостью оттого, что вот сейчас, возможно, застану их обоих спящими под белым одеялом, в объятиях друг друга. Я толкнул дверь в комнату. Серега спал, отвернувшись к стенке. Один.

– Эй! – я потряс его за плечо. – Эй, знаешь чего… Да просыпайся, что ли!

Наконец Серега приоткрыл глаза. Некоторое время он смотрел на меня, будто не понимая, кто перед ним и зачем его разбудили. Потом сбросил спальник и нехотя сел на кровати. Выслушав новость про Костяна, равнодушно зевнул. Был он вял и заспан, видимо, ночь выдалась бурной и бессонной. Словом – удалась!

– Пойдем, – сказал он и, встав, натянул футболку.

– Куда?!

– На пробежку!

И тут же, выйдя на терраску, он поплескал себе в лицо из рукомойника, а потом уселся на порог крыльца и стал натягивать кроссовки.

Он зашнуровывал их не торопясь, тщательно и деловито, вытягивая пальцем петлю за петлей и туго фиксируя стопу. Он, казалось, забыл обо всем, кроме этого занятия, а я… я стоял у него за спиной и не мог оторвать взгляд от кресла, что стояло на террасе возле двери. Через спинку этого самого кресла была небрежно переброшена брезентовая штормовка со стройотрядовской нашивкой. Та самая, которой (пару дней назад на пристани) я укрыл ее плечи.

– Ну что стал? – не оборачиваясь бросил Серега. – Идем!

Стартовали мы, прямо скажем, поздновато! Было уже довольно жарко, мы бежали через скошенное поле, и дорога гулкими ударами отзывалась у нас под ногами.

Поле закончилось, глина сменилась хвойной пружинящей подстилкой. Мы бежали заросшей лесной просекой, обегая рытвины и прыгая через ямы. Коричневые корни торчали нам на встречу изпод земли кривыми изломами и наростами суставов. Да такими корявыми, что иногда мы спотыкались о них на бегу.

Мы бежали, и топот наших ног сливался с шелестом ветра в кронах деревьев, щебетом птиц и прочими звуками летней лесной жизни. Все это свистело в ушах с потоком рассекаемого воздуха, так что мы даже не с первого раза расслышали тревожный звонок догоняющего нас велосипеда.

И лишь когда приблизившись, он вовсю растрезвонился у нас за спиной, мы остановились, обернулись.

Люда крутила педали, сосредоточенно глядя перед собой! Брови нахмурены, губы поджаты, локти упрямо расставлены в стороны, и руки напряженно сжимают руль. Казалось, нас она вовсе не замечает и вотвот промчится мимо.

– Эй! Привет! – крикнул Серега, взмахнув рукой.

Проехав вперед, она все же затормозила. Резко, с хрустом и облаком песчаной пыли, вылетевшей изпод колеса.

– Люд, привет, ты кататься? – подойдя, не нашел ничего лучше спросить я, хотя и дураку было ясно, что с ней творится не ладное.

Люда стояла, не оборачиваясь, глядя вперед мимо нас.

– Люд, ты чего такая? Случилось что?.. – Серега осторожно тронул ее за плечо.

Этот вопрос и это прикосновение взорвали ее.

– Случилось! – вскрикнула Люда, несоразмерно сильным взмахом скинув со своего плеча Серегину ладонь.

– Бегуны! Все бежите и не догоняете! А он… он лежит! Переломанный… умирает. А может, и умер! Потому что я… Потому что ты!!!

И обернувшись к Сереге лицом, искаженным гримасой боли и злости (выражения такой боли и злости ни он ни я и вообразить себе у нее не могли!), Люда от всей души влепила Сереге звонкую, на весь лес прозвеневшую пощечину.

И… сама заплакала! И уже никакой злости, а только боль и недетская досадливая обида в дрожащих девчоночьих губах.

– Люд… ты слушай, постой… – попытался было я робко.

– Да пошел ты… – судорожно втянув воздух, – вы оба! – она оттолкнулась, чтобы ехать.

– Ты сама сказала, что не любишь его! – крикнул Серега вслед, пылая левой щекой.

– Кто, я? И ты поверил?! А может, и в то, что я боюсь его?! Дураки! Да ты в тысячу раз хуже его и трусливее! – и не зная, видимо, чем еще уязвить, через всхлип добавила, ни на кого не глядя:

– Сверхчеловек ты, хренов! Иди… сплавай на свой бакен! Если можешь…

И вздрагивая от рыданий, неуклюже оттолкнулась и поехала, то и дело утирая глаза рукой и оттого вихляя колесом то вправо, то влево.

А мы стояли, как два каменных истукана.

– Нда… вот тебе и плетка… – попытался философски отрешиться я от случившегося.

Но друг мой был совершенно иного мнения и настроения:

– Значит, вот так. Люблю и не боюсь!

– Пройдет, – не особо убедительно заметил я. – Будет жалеть.

– А ведь она права! Бакен! – и протянув мне раскрытую ладонь, объявил тихо: – Прямо сейчас! Не откладывая!

И неотвратимая решимость в глазах.

Я, помедлив секунду, ударил ладонью о ладонь. Серега резко крутанулся на пятках, и мы побежали обратно к деревне, в сторону «пляжа».

Поравнявшись с зарослями тех самых акаций, через которые тропинка вела к пляжу, я с мгновенным смешением горечи и досады успел подумать, что вот всегото какихто несколько дней назад ждал тут вечером обещанного свидания. Ждал чегото хорошего, доброго. Того, от предвкушения чего замирает все внутри; в чем, не взирая на известные обстоятельства, все же была прямота обычного счастья, того самого, о котором разве что в романах пишут и которое растоптали (чуть ли не в прямом смысле!) вот эти самые ноги в кроссовках, мелькающие впереди меня в пыли.

Растоптал он – мой друг!

Адреналин от этих мыслей так и вскипел, ударил, подхлестнул силы, я рванул и наверняка вырвался бы вперед, но внезапно Серега (а он всегда бежал первым) остановился и, пригнувшись, замер посреди зарослей.

– Смотри! – шепнул он мне, дыша тяжело и вязко. – Вон там, под деревьями!

На прогалине, под акациями шевелилась трава. Мы осторожно подкрались и раздвинули стебли. Птенец смотрел на нас большими выпуклыми глазкамибусинами.

– Упал с дерева.

– Да, похоже.

Я тут же вспомнил, что однажды (в подобной ситуации) сделал мой отец.

Лет десять назад, гуляя с ним по лесу, мы наткнулись на такого же беспомощного птенца. Отец подобрал его и посадил повыше, на ветку. Вспомнилась взлетевшая вверх над головой сильная и твердая рука, пахнущий хвоей, Севером и ветром брезентовый рукав штормовки с синей трехбуквенной нашивкой: «МАИ стройотряд».

Сам отец тогда еще не пил запойно (отчего впоследствии и умер), и поступок его восхитил меня, разжег мою детскую мальчишескую гордость за отца, за его доброту, силу и благородство. Но то было давно, а сейчас… сейчас каждое утро отец начинал с того, что трясущимися руками наливал стакан водки и, дрожа всем телом, склонялся над ним (и перед ним!), как дикарь перед идолом. После похмельного возлияния отец падал на диван и засыпал сном, больше похожим на смерть. К вечеру он просыпался, и тогда начинался настоящий кошмар. А ведь всего три года назад – пока не свернули за ненадобностью КБ при авиазаводе и сам авиазавод – отец был вполне успешным, ведущим инженером!

– Надо посадить на ветку, если лапы целы, – сказал я, отогнав мысли. – Тут ему точно кранты.

Мой друг холодно взглянул на меня и както странно усмехнулся.

– Не надо! – прозвучало коротко и резко.

Сказал, как топором отсек.

Я удивленно посмотрел на него.

– Как это не надо!

– А никак!

– Сдохнет ведь! Или сожрут!

– Если сильный – не сожрут! А слабый – не достоин жить!

– Серег, ты это… того… Я все понимаю, но…

– Ты забыл, – сказал он, глядя в глаза. – «Все, что не убивает, делает сильнее». Так говорил Заратустра!

Фраза прозвучала как заклинание чернокнижника, спорить с которым невозможно и бессмысленно!

« – А ведь верно! – подумал я. – Отец спас птенца, и кто он теперь!»

И тут уже стыд за отца, мало того, ненависть к нему за его слабость, за то, что с каждым днем он все больше и больше превращался в ничтожество – все это поднялось во мне. Волна горечи мгновенно смыла всякое теплое воспоминание и о самом отцовском поступке, и о том моем давнем детском восхищении им. Тот случай из детства теперь мгновенно предстал предо мной, молодым, сильным и глупым, уже как проявление слабости и мягкости отца, которые (как я тогда считал) и стали причиной его падения.

– Ты понял?

Я кивнул в ответ, и… нагнулся, чтобы подобрать птенца. Хотел ли я его спасти, невзирая на Серегины ницшеанские эскапады, или сделал это просто из нежелания подчиняться – не знаю, но я сделал шаг, нагнулся и попытался подхватить птенца. И тут же получил такой толчок в плечо, от которого едва удержался на ногах.

Я выпрямился, Серега стоял в полной готовности к продолжению.

– Ты чо?! – спросил я сквозь зубы.

– Я не дам тебе мешать природе!

– Так, да?! – сказал я и бросился на него.

Мы схватились. Я попытался поймать Серегину шею и зажать локтем в так называемый «стальной зажим». Он увернулся и ударил ногой под колено. Падая, я все же ухитрился схватить его за ту самую ногу, которой он меня ударил. Оба оказались на земле. Барахтаясь и бросаясь друг на друга, мы катались и дрались в зарослях как два непримиримых самца в брачный период. В какойто момент мне удалось взять локоть его руки на «болевой», через бедро.

– Все! Все! Ипон! Твоя! – заколотил ладонью по траве Серега.

– Такто! Япон!

Я медленно ослабил хватку и выпустил его негнущуюся руку. Мы поднялись мокрые, красные. Отряхнули себя спереди и потом стали сбивать пыль и мелкую траву друг у друга со спин.

– «Врага должен чтить я в друге своем!» Иди, спасай своего нежильца, – съязвил Серега и, присев в теньке под акациями, стал разминать руку.

Я сунулся в заросли, туда, где сидел птенец. Пусто! Сделал несколько шагов вокруг, раздвигая руками сухие ломкие стебли травы, та же история. Не теряя надежды, я обшарил все кругом в радиусе нескольких метров – птенца нигде не было!

– Что, нету? – Серега сорвал и сунул в зубы травинку. – Я же говорил тебе: природа сама все расставит и решит без нас.

– Как минувшей ночью расставила? – поддел я его остротой с намеком.

Серега глянул на меня с прищуром.

– Ты о чем это?

– Так, ни о чем.

Он выплюнул изжеванную травинку и вдруг сказал:

– А ты задумывался, почему Люда тебе тогда свидание в кустах назначила?

– Не думал и не хочу!

– А… Может, ты решил, что стал ей вдруг милее всех на свете?

– Я сказал: мне это по барабану!

– Вот как, ну так чтоб ты знал: обида ее толкнула. Костян ее на кон поставил, словно дешевую фишку.

– Чегочего? Кто кого поставил?

– Помнишь, тогда в лодке Люда говорила, что Костян себя в карты на кон поставил? Так вот: он поставил не себя, а ее!

– Чтоо! Да ладно! Люду на кон? Не поверю!

– Хаха! Ну пойди, спроси у нее!

– Нет… ну так и что?

– Костян поставил Люду на кон и… проиграл. Потом мотоцикл поставил и тоже проиграл. После этого они того парня замочили.

– Бред!

– Костян поставил на карту ее, проиграл и потом уже поставил свою «керосинку». Люду это обидело смертельно, вот она ему и отомстила!

– С тобой?

– Не скрою, первым в очереди был ты!

– Так что же она сегодня… сейчас!

– Что?

– Влепила тебе… послала…

Серега покривился, но быстро поборол себя и сказал, скрыв досаду за очередной цитатой:

– «В любви женщины есть и внезапность, и молния, и тьма рядом со светом».

Я молчал, переваривая услышанное.

– Ну, а ты… Тебя Костян почему вчера не замочил? И Люду отпустил… с тобой.

– Кишка тонка оказалась!

– Объясни!

Серега поднялся и, потирая руку, спросил:

– Насчет бакена не передумал?

– Ты не ответил.

– Вернемся, узнаешь. Готов?

– Я готов. А твоя рука?

– А без сострадания?

– Идем!

Он кивнул.

***

Полные решимости в одно мгновение мы оказались у воды. Денек был солнечный, легкий ветерок трепал мелкую волну и слепил солнечными бликами. Ничто не предвещало беды.

Мы бросили футболки, носки и кроссовки в траву и с разбегу бултыхнулись в воду. До бакена, красневшего зыбкой точкой на горизонте, было около двух километров. Водохранилище в том месте достигало своей максимальной ширины.

Мы плыли, и ветер помогал нам, задувая с берега. Проплыв около половины пути, мы вышли изпод закрывавшего залив мыса на настоящий, открытый ветрам водный простор. Тут волна стала гораздо гуще и выше. И накатывала она чаще. Но ветер все еще дул со стороны берега, и хотя буйствовал изо всех сил, но все равно помогал нам, подгоняя к цели. Понемногу красная феска бакена становилась все ближе. Ветер и волны раскачивали его, и белая пена яростно хлестала по бокам вылетая изпод днища.

– Уже близко! Ну, кто первый?! – крикнул Серега.

И мы прибавили. Серега опередил меня, быть может, всего на полкорпуса и первым коснулся ладонью шероховатого, скользкого от налипшей тины края.

– Я первый! – крикнул он. – Ты проиграл!

И хохотнув, как безумный, он брызнул мне в лицо, ударив ладонью по воде. Я ответил тем же, и какоето время мы вплавь гонялись друг за другом вокруг бакена, укрываясь за ним и брызгаясь. Свежая царапина от носа «казанки» сияла на красном боку, отчего казалось, что бакен криво и недобро улыбается, глядя на наше ребячество.

– Надо отдохнуть, – сказал, наконец, Серега примирительным тоном. – Залезем на бакен. Посидим, и обратно.

Каково же было наше разочарование, когда выяснилось, что отдохнуть на бакене нам не удастся! На нем не было широких полок или выступов, чтобы присесть. Можно было вылезти из воды, встать на едва выступающий узкий карниз, растопырить руки и, обхватив ими бакен, недолго удерживаться в таком положении, вплотную прильнув к нему грудью. Что Серега и сделал, раскачиваясь вместе с бакеном на волнах. На отдых это было совсем не похоже, и он тут же спрыгнул обратно в воду, дрожа от холода. Солнце неожиданно скрылось, а без него в воде было теплее, тогда как на бакене от холода на ветру сводило мышцы.

Повисев немного на тросах, опоясывающих по кругу днище, мы решили возвращаться.

Вот тутто и началось понастоящему страшное! Легкий бриз, который помогал нам вначале, усилился. Получив свободу на открытой воде, ветер окончательно взбесился и теперь гнал сильнейший волнопляс нам навстречу! В лицо! Заплескивал в нос и в рот.

Мы оба считали себя сильными пловцами, выросли на этих самых водных просторах и с детства плавали помногу и часто. Но так далеко мы никогда не заплывали, и вот оказалось, что классическая техника пловца тут бессильна. При вдохе волна мгновенно ударяла в лицо, вода попадала в носоглотку и сбивала дыхание на «захлеб». Приходилось останавливаться, отфыркиваться и прилагать немалые усилия, чтобы тут же вновь не нахлебаться, держать голову как можно выше над водой, в недосягаемости от мелких и частых волн.

Вот так, барахтаясь, глотая воду и отфыркиваясь, мы плыли все медленнее и медленнее. От бакена мы отплыли не более чем на 150 метров. Берег был еще очень далеко, а силы наши были уже почти что на исходе.

Первым опомнился Серега.

– Помогиииитеееее! – заорал он.

– Помогите! – поддержал его я.

Мы орали и махали руками в сторону берега. Там, сейчас гдето очень далеко от нас, белели и желтели выгоревшие на солнце палатки рыбаков. У них были надувные лодки, и они бы могли нам помочь.

Бесполезно. На берегу ни малейшего намека на движение. Больше того! Мы почувствовали, что начал накрапывать мелкий дождь, и рыбаки, видимо, попрятались под тенты, сидели в тепле и уюте, попивая чаек.

Я перевернулся на спину, чтобы дать немного отдохнуть ногам и рукам. Способ проверенный и надежный. Одно только было плохо! Пока я отдыхал, с каждым порывом ветра те драгоценные метры, что были добыты в борьбе с течением, этим же самым течением отыгрывались в обратную сторону. Пока я пытался восстановиться, лежа на спине, прямо надо мной, высоко в сером небе появился самолет. Он резал тучи красивыми крыльями, прокалывал их стройным фюзеляжем, а турбинами при этом гудел так, что было слышно даже в воде. Мало того, гул моторов нарастал с каждой секундой, и этот факт, несмотря на всю безвыходность моего положения, удивил и отвлек меня. Когда гул заполнил собой все пространство слуха, я машинально приподнял голову над водой и огляделся. И тут же замерзшие от долгого пребывания в воде руки и ноги похолодели еще больше.

«Ракета» с ревом неслась прямиком на меня! Два огромных крыла на скорости приподняли ее стальную тушу, отчего конусообразный киль вылез, поднялся над водой и тускло серебрился, словно чешуйчатое брюхо акулы. Но пугало не это, а то, что стальные проклепанные крылья, вспарывая волну, стремительно приближались к моим глазам как два ножа!

Я рванул в сторону, стараясь уйти с «линии атаки». Внезапно «Ракета», небо, берег заколебались и поплыли перед глазами – в лицо хлестко ударила волна, в нос и легкие вместо воздуха устремилась кислая речная жидкость. Мгновение… и я задохнулся, вода больше не держала меня, она тянула к себе, увлекала в объятия, наполняла меня собой. Еще мгновение, и я окончательно стал бы частью ее. Навсегда! Я забился в отчаянных усилиях, больше похожих на судороги, но вода была сильнее, мягче и тяжелее. И вот, когда сознание почти померкло, чтото схватило меня за волосы и с неимоверным усилием приподняло мою голову над водой. Этим «чтото» была Серегина рука! Как мы оба при этом не попали под «Ракету» – известно только ему, но этого мгновенного вмешательства (и этой руки) хватило, чтобы я откашлялся, отплевался, задышал и пришел в сознание.

– Я понял! – крикнул Серега мне в лицо, когда я, перестав отхаркиваться и дико озираться по сторонам, уставился на него безумными глазами. – Я понял! Мы слабые, и нам никто, никто не поможет!

Его лицо было бледным, губы посинели, зрачки расширены. В них было нечто невероятное и совершенно до сих пор неизвестное – предсмертное смирение обреченного.

Я же, напротив, только что едва не ушедший ко дну и возвращенный к жизни рукой друга, я не верил, отказывался верить в нашу смерть.

« – Ну не может быть, что мы вот так просто возьмем и утонем! Да и за что может случиться с нами такая вопиющая несправедливость! За что!»

Примириться с такой несправедливостью мой юный разум не мог и не хотел! Я верил в наше спасение (хотя для этого должно было случиться настоящее чудо!). Внезапно паника прошла совершенно. Я снова лег на спину и, сносимый волнами, стал про себя повторять слова единственной молитвы, которой когдато научила меня моя бабка.

– Лодка! – вдруг заорал Серега. – Там! Туда! Помогииитееее! – и он рванул навстречу мелькнувшему среди волн предмету слева.

– Помогииитеее! – рванул и я за ним, бросив на то всю энергию молодого живучего тела.

Серега и тут доплыл первым, рискуя опрокинуть лодку, перевалился через борт, я следом.

На веслах сидел рыбак в выцветшей брезентовой штормовке и кепке. Мы, дрожа как два недотоутопленных котенка, съежились на дне лодки. Ритмично взмахивая веслами, рыбак приближал нас к заветному берегу. Он сидел к нам спиной, а за ним, облокотясь на корму, полулежала женщина с вязальными спицами и клубком шерсти в руках.

Ее домашний вид и умиротворенность посреди разыгравшейся за бортом бездны показались мне (особенно на фоне только что пережитого) настоящим подвигом самообладания и достоинства. На холодном ветру да еще и под тонким, противным дождем нас начало колотить, и она, эта замечательная добрая женщина, передала нам с Серегой шерстяное одеяло.

– Вы… вы слышали, как мы орали? – спросил я, подергивая скулой.

– Нет, мы только увидели, как двое барахтаются, и решили подплыть поближе. Вдруг помощь нужна.

Серега молчал, лишь зубы его мелко выстукивали судорожную дробь прямо у меня над ухом.

Радость от спасения была сродни радости второго рождения. Когда первая эйфория прошла, в моей мокрой и озябшей голове вновь начали пульсировать мысли.

Я вспомнил сегодняшнее утро, пробежку, беспомощного птенца… и Заратустру.

Тем временем лодка, шурша, врезалась носом в песок, и мы с благодарностью попрощались с нашими спасителями.

На берегу, оба синие, все покрытые «гусиной кожей», мы коекак переоделись.

– Слуслушай, – простучал я зубами, дрожь все еще била меня не на шутку, – ты… ты скорее всеего нене дождешься приглашения в Америку.

Серега молчал.

– Слыслышишь?

– Да.

– Профессор Сокольников приезжал за тобой вчера с какимито… спрашивал тебя… Конверт показывал. С приглашением. Спрашивал, не знаем ли тебя, не сдаем ли дачу. Ты в это время у Костяна «в гостях» был.

Серега молчал.

– Бабка сказала им, что тебя она не знает и никому ничего не сдает. И я… не сказал. Тогда профессор сказал, что если не найдет тебя, то сегодня пошлет в Америку другого парня. Может, не поздно еще…

– Поздно!

– Да ну! Не может быть! Что деньдругой прям вот так все решает?!

– Дорогой друг! Иногда не то что день, одна секунда, одно слово очень многое решают! Так что пожелаем Коле удачи.

– Кому?

– Николай Накольный с параллельного курса. Протеже профессора. Теперь поедет в Америку по приглашению фонда Софроса. По обмену опытом и для повышения квалификации. А возможно еще для чегото, чего мы не знаем.

Помолчали.

– Жалеешь? – спросил я.

– Кого?! Тебя? – вопросом ответил Серега.

– Об Америке. Ну и о том, что спас такую сволочь, как я.

– Мы все сволочи. И все ангелы. Но не постоянно. То одно, то другое. А Америка… Отец, конечно, расстроится. Даже разозлится. Но… (он улыбнулся) кто б тебя спас, если б я уехал с профессором!

Тут я подумал, что если бы Серега уехал с профессором, то никакого заплыва, скорее всего, и не было бы. В самом деле, что мне было плыть одному на этот злосчастный бакен, с кем тягаться?! Но потом я вспомнил птенца и все что было после, и уверенности у меня поубавилось. Что должно было случиться, случилось.

– Кому суждено быть повешенным, тот уж точно не утонет, – весьма уместно, в тон моим мыслям, пошутил Серега, – думаю, в этом мы сегодня убедились. Жаль профессора подвел.

– Чем же?!

– Раздолбайством своим.

– Как это?

– Да очень просто. Зря ты с ним не познакомился поближе. Он бы тебе глаза открыл на многое.

– Да, наверное. Но ты всетаки скажи, как тебе удалось с Костяном насчет Люды договориться.

– Слушай, ну какая разница как! Итогто сам видел. Хаха! – Серега взялся за калитку. (Я и не заметил, как мы пришли!) – Нам сейчас главное пневмонию не схватить. После обо всем поговорим.

– Нет уж, постой!

Я хотел остановить Серегу и даже успел схватить его за руку, но тут почувствовал, как в глазах засверкали яркие вспышки и забегали черные «мухи». Тут уж стало не до вопросов! Хватаясь за перила, я медленно, почти наощупь, опустился на крыльцо.

– Эй, ты чего! – услышал я откудато издалека (словно бы сквозь вату в ушах) Серегин голос.

Не помню, как я оказался в доме (должно быть, опять Серега помог!). Сознание вернулось, когда я уже лежал под двумя одеялами, заботливо укутанный в них бабушкиными руками. Меня трясло и колотило. Бабушка Тоня напоила меня рябиновой настойкой, а потом (не бросать же второго!), захватив бутылку с питьем и серое шерстяное одеяло, пошла в «пуньку».