Текст книги "Роман с фирмой, или Отступные для друга. Религиозно-политический триллер"

– Он меня просто достал!

– Кто?

– Мой куратор!

– Не понимаю. О чем вы?

– Он делает вид, что он – профессор, цитирует Ницше и Шпенглера. Но ято знаю, что он работает на «Ведомство». И хотя он якобы в отставке, но вы понимаете, «бывших» у вас не бывает!

– И как его имя?

– Александр, я не могу вам всего сказать. Сейчас не могу! Но я уверен, мои идеи пригодятся, – пояснил он. – И вам… вам они также будут полезны. Да мы ведь в известной степени с вами единомышленники! Без малого десять лет назад я выехал в Америку по программе Фонда Софроса. Должен был поехать один мой знакомый, но не сложилось… впрочем, не суть важно. Ему и без того в жизни повезло несоразмерно. Да, так вот! Никто, конечно, мне не препятствовал, но поставили одно условие, одно маленькое условие. Он, мой куратор, поставил. И я попал на крючок! Понимаете? Да вы, конечно, понимаете. Любого можно посадить на крючок. Тем более, если человек очень хочет чегото. А я очень… очень хотел в Америку!

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– Затем, что он не понимает! Не понимает, чем я занимаюсь! Я уехал десять лет назад из одной страны в другую. А сейчас, спустя десять лет, я вернулся в третью, совершенно чужую, незнакомую мне страну! Страна, люди, отношения, цели – все иное, и только он – все тот же! Я сейчас занимаюсь тем, что открываю филиал Фонда в России. Мы занимаемся научными и социальными исследованиями (какими, я примерно обрисовал), а он требует явки, пароли, адреса! Как будто на дворе тридцать седьмой год! Нет, это просто невыносимо! Единственное, что он понимает – это то, что у меня есть деньги. Да! Действительно, Фонд поверил в мои идеи (только что я изложил вам их вкратце) и щедро оплачивает мои изыскания, а он мечтает наложить лапу! «Попилить», как тут у вас говорят! И что мне прикажете делать?

– Что делать? – эхом повторил я за ним.

– Да! Что?! Помогите мне, может быть, можно както повлиять… через ваше начальство или еще както!

Вперившись в меня, он изогнулся, как вопросительный знак, и, заискивающе глядя в глаза, прошептал:

– Сокольников.

– Как?!

– Профессор Сокольников. Подозреваю, что это не настоящая фамилия. Впрочем, не важно. Так вот! Я готов делиться, но нельзя же быть таким… таким… туголобым! – с акцентом закончил он фразу, переиначив и посвоему сцепив в одно два русских эпитета.

– Туголобым, вы сказали?

– Да! Теперь я понимаю, почему таких, как он, сотрудников «Ведомства», в народе прозвали «ведьмаками»!

– Кажется, я могу вам помочь, – сказал я, глядя, как снегом заметает на озере полыньи, делая их невидимоопасными. – Посоветовать.

– Правда?!

– Да. Николай, уезжайте обратно в Америку. Или еще куданибудь. Например, в Литву или на Украину. Развивайте там ваши идеи, может быть, чтонибудь получится.

– Зло вы пошутили. Зло!

– Но это правда! А здесь вы только потеряете деньги и время.

– Это вы мне как сотрудник «Ведомства»…

– Да с чего вы взяли, что я сотрудник! – перебил я его с выражением очень искреннего удивления.

Улыбнувшись ему напоследок, я повернулся и вышел из библиотеки, оставив Николая Накольного с его бессмысленными надеждами и планами.

« – Кого только сюда ни сволокло! – думал я, двигаясь вдоль балюстрады второго этажа, рассматривая сверху гостиную и танцующих в отблесках огня гостей. – Надо выбираться поскорее с этого праздника жизни!»

Но уйти мне в тот вечер было не суждено. Прямо передо мной неожиданно открылась одна из дверей, и из нее вышла Люда.

– Пойдем танцевать, Саш! – мурлыкнула она почти с той же безотказной легкостью, с которой когдато на Михалевском пляже обронила мимоходом:» – Саш, идем купаться!»

Но только в этот раз, сказав, Люда преградила мне путь, а потом, взяв за руку, недвусмысленно и жестко стиснула мое запястье. Хватка у нее была исключительная! Пальцы сильные, как клешни у рака!

– Люд, я не танцую.

– Ах, как жаль! Тогда, может быть, угостишь шампанским?

Тут только я заметил в ее руке полупустую бутылку. Не уступая остальным, Люда тоже успела как следует набраться! От нетерпения она толкнула меня бутылкой в плечо, предлагая взять ее сию же секунду. Немедленно! Я взял и налил ей в невесть откуда оказавшийся под рукой бокал.

– Ахха! Вы очень любезны! – она сделала глоток, опустошив бокал разом. – Теперь выпей со мной!

И протянула бокал мне.

Я отвел ее руку, взял у нее бутылку и прямо из горлышка сделал несколько глотков.

– Ну, Сашка! Ты настоящий мачо!

Люда обвила мою шею руками и потянулась губами к лицу. Аромат ее духов был неотразимо приятен, белая обтягивающая блузка подчеркивала все, что действительно стоило подчеркнуть! Мы поцеловались. Я запустил в ее прекрасные черные кудри свою пятерню с не до конца еще впитавшимся шашлычным жиром на пальцах. Чувственные тонкие брови взлетели вверх то ли от удивления, то ли от возбуждения, и она потянула меня за руку к ближайшей двери. Я последовал за ней в комнату.

Войдя, я увидел на диване рыдающую в подушки Валечку!

– Валюша! – с наигранной участливостью воскликнула Люда, присаживаясь рядом на диван. – Что с тобой, милая?! Ну же, вытри слезки! – и, подмигнув мне, добавила: – Или лучше… иди сюда к нам, раз уж мы обе с тобой – «его девушки»!

И, потянувшись грациозно, Люда кошачьим движением погладила ее по бедру.

Валя вскочила, как будто ее коснулась змея или задел крылом нетопырь. Закрыв лицо руками и всхлипывая, она выбежала вон из комнаты.

Люда закатилась надрывноторжествующим смехом.

– Как на слабых действует правда! – заметила она, отсмеявшись. – Они просто не выживают!

– Ты ей рассказала… про вас с Серегой?

– Конечно!

Она приподнялась на локте и схватила меня за галстук.

– Не будем мешать природе, правда! – сказала она с отлично знакомым мне цинизмом. Очевидно, брошенный тогда Серегой изрядно потрепанный оранжевый «Заратустра» (которого Люда забрала себе) не прошел для нее даром.

– Мы и так потеряли столько лет, милый! – глядя исподлобья, бросила она, должно быть, свой самый увесистый аргумент и потянула меня к себе за галстук.

Если бы у меня была причина отказаться и я хотел бы устоять, я бы устоял. Но мне всегда нравились чистокровных кровей лошади и автомобили с безупречными линиями кузова.

После мы оба, Люда и я, лежали в приятной истоме. Роскошные кудри расплескались на моем плече. Спящая и посапывающая во сне, она совсем не казалась той роковой бестией, в образе которой представала в гостиной.

Мне вспомнились Серегины слова:

« – Беда в том, что я ее не люблю. Так только, тяну отношения по привычке, а сказать и расстаться – духу никак не хватает!»

И тут же, словно ответ из прошлого, прозвучали в памяти Людины слова:

« – А Костяна я не люблю! Чтоб он провалился!»

Вот уж действительно: все нам возвращается. И слово, и дело.

– Думаешь, почему я вернулась к нему? – сонно пробормотала Люда, словно бы разговаривая сама с собой. – Видишь, какой он, и всето у него есть, кроме одного. Вот это я и хотела ему вернуть. Вместе с «Заратустрой». Да, видать, было уже поздно. Не забыл он то утро и пощечину. Да и кем я для него была: первым опытом? Экспериментом? А теперь у него эта… дурочка маленькая.

Люда замолчала, спрятав лицо в подушку. Музыка грохотала гдето внизу, и в отдалении слышались смех и звон. Мысли мои перекинулись на Людину соперницу.

« – Бедная Валюша! – думал я. – Страх перед семьей, перед ненормальным братом и убитой жизнью матерью заставил ее причинить боль любимому человеку. Страх оказался сильнее любви, но жить со страхом вечно невозможно! Только преодолев, убив его в себе, можно распрямить стебель души, раскрыть себя навстречу жизни.

Она так хотела все исправить и этими цветами примирить Серегу с его больным самолюбием. Сделала такой правильный, настоящий (пусть и немного театральный), но поступок! Понятный им обоим. И случайно, благодаря злой Серегиной воле, ставший понятным мне.»

Мне вспомнился секундный страх в Серегиных глазах. И я понял причину: это был страх оказаться лучше, добрее, человечнее, чем он привык играть себя на публике! Валюша искренностью своего поступка на секунду приподняла его лощеную и выхолощенную маску, и мой бесстрашный друг испугался, что не только я, а весь присутствующий «муравейник» увидит его настоящим!

Разыграв циничный, глупый и оскорбительный водевиль с «обеими „моими“ девушками», мой успешный друг, в очередной раз, потерпел победу (!).

Не устрой он (с моей помощью) этот «спектакль», и все бы у них с Валюшей наладилось! А теперь? Теперь Серегина очередь исправлять наломанное! Ведь он, похоже, любит эту – правильно Люда сказала! – маленькую дурочку. Сумеет ли он преодолеть окончательно не только ее страх, но и свой? Дада! Именно свой.

Да и не поздно ли?!

Внезапно дверь открылась, и вместе с уханьем дискотечных басов в комнату ворвался Серега!

– Где она! – заорал он с порога, вытаращив глаза.

– Кого именно ты ищешь, дорогой?! – спросонья вяло отозвалась, оторвавшись от подушки Люда.

– Где она! – заорал он с порога, вытаращив глаза.

– Кого именно ты ищешь, дорогой?! – спросонья вяло отозвалась, оторвавшись от подушки Люда.

– А… вы это… того… – увидев нас вместе, на секунду смешался он, но тут же крикнул: – Валя пропала!

– Как так?!

– Вот так, и ни тачки, ни ключей.

– Ключи в прихожке валялись на столике, – подсказал я.

– Нету!

Я поднялся с дивана.

– Ты видел ее?! – гаркнул Серега.

– Видел. Плакала.

– Почему? Кто обидел?!

– Тебе лучше знать, кто!

– Нда, точно, – он опустил глаза. – Это я… выпил много. Где Онааааа! – заорал Серега таким же истошно протяжным голосом, каким кричал тогда, когда тонул.

Он выбежал. Я следом за ним.

Никто уже не танцевал. Одни сидели в обнимку, другие спали на диване и в креслах. Камин догорел и лишь слегка подмигивал угольками. Только музыка продолжала все также долбить, не зная устали!

Серега выбежал из дому, я поспешил за ним.

Он бросился вглубь участка к старому гаражу, неизвестно почему и зачем уцелевшему вопреки концепции ландшафтного дизайна. Непростительно долго, как мне показалось, возился с замком, пока, все же, не повернулось. Заскорузлые, ржавые ворота распахнулись. Внутри, поблескивая тусклым хромом радиаторной решетки, словно задремав тут надолго, стояла кофейного цвета «шестерка».

– Дядя Илья, где ключи?! – крикнул Серега.

– Там, Сережа, там, на гвоздике, – Илья засеменил к нам, на ходу неуклюже попадая в рукава ватника.

– Да где же, где на гвоздике?! – метался Серега в темноте гаража.

– Да вот же они, Сережа! А где ж твоято машина?

– Потом, Илья! Потом все расскажу. Заводи скорее!

– Хорошо, хорошо! Сейчас все будет!

Дядя Илья сел за руль и не с первого раза, но все же завел мотор. Серега тут же, схватив за рукав, вытащил его из салона и плюхнулся на водительское место. Я быстро уселся рядом на переднее пассажирское.

– Погодите ребята! Пусть прогреется, – запричитал нам вслед Илья весь в дыму сизого выхлопа. – Эх, загубите мотор!

Но мы уже не слышали его, «шестерка» юзом вылетела на дорогу, ведущую к трассе. Серега был вне себя.

– Вот ведь, а! Всего ожидал от нее, но такого!

Замелькали занесенные снегом крыши и заборы.

– Стой, смотри, вон она! – крикнул я, заметив, как в проулке справа от меня мелькнул серебристый бок спортивки.

Серега с треском врубил заднюю, мы сдали обратно и свернули. Подъехав, мы увидели Серегину беглянку.

На обочине, колесами на отбойнике, уткнувшись носом в дерево, висела Серегина «лялечка». Чтото, шипя, капало на снег, все вокруг было в дыму от сработавших «аирбэгов». Пахло бензином и жженой резиной. Через тонированные стекла не было видно ничего внутри. Сергей медленно подошел и (как мне показалось, собравшись с духом) рывком открыл дверь.

Валя лежала, откинувшись на спинку кресла. Ее прямые темнорусые волосы рассыпались по бледному лицу, которое сейчас было почемуто особенно бело. В лице ее были те безмятежная отрешенность и спокойствие, что охватывают человека после того, как он совершил отчаянный шаг. Ладони лежали на руле так непринужденно, легко, словно она только что задремала, и ей снился самый прекрасный сон на свете, какой только может присниться. Голова склонилась на плечо, и, подойдя поближе, на правой щеке, возле угла губ, я заметил маленькую родинку.

Мы стояли как два каменных истукана, когда изза поворота, слепя ксенонами, вырулил и остановился прямо перед нами черный «Мерин». Тот самый «Гелик». Двери его одновременно открылись, и оттуда вышли двое в темных очках с каменными лицами. Ночь. Вокруг ни души. Неторопливой походкой они двинулись к нам – темные силуэты, разрезаемые светом фар. Длинные черные тени на снегу. Вот уже они в десяти шагах, вот одновременно, как по команде, сунули руки за отвороты. Еще мгновение и…

– Стойте! – крикнул я на долю секунды раньше, выхватив из кармана плотный прямоугольник красного картона. – Я офицер «Ведомства». Он со мной.

Черные тени замерли. Явно не ожидали.

– Девушка в коме. Ей нужна помощь. И нам, – я глянул на заглохшую «шестерку», – нам нужна ваша машина! Срочно, немедленно! Прямо сейчас!

***

Часы на стене пробили восемь и вновь – тишина, прерываемая потрескиванием поленьев в камине. И эта тишина, и эта огромная зала, да и весь дом вдруг показались мне зловещими и давящими, какими они после той злосчастной аварии казались также и моему другу. Оставаться с домом один на один Сереге было невыносимо, отчего он и приезжал ко мне почти каждый день. Пока ждал и надеялся на выздоровление Валюши.

Я поднялся и на прощанье протянул дяде Илье руку. И только тут заметил, что старик спит, свесив седую голову чуть ли не в камин и тихо посапывая. Рядом с ним на полу стояла пустая бутылка джина.

Я вышел из дома, спустился с крыльца и, подойдя к воротам, нажал рычаг. Створка со скрежетом поднялась, вспыхнул прожектор, я сел в машину и выехал. Створка ворот автоматически опустилась у меня за спиной, свет погас.

Я выехал на МКАД, обдумывая только что услышанное. Итак, судя по всему, мое первое предположение о том, что Серега «окэшился» и свалил, подтвердилось. Его ищут и ищут серьезно. Полковник с «ведомственным» спецназом просто так не приезжает. (Полковник, кстати, был с черными усами… точьвточь как мой начальник Константин Сергеевич Мрачной, но это, конечно, может быть, всего лишь совпадение. А может…)

Но при чем тут политика? Старик сказал, что Серега с кемто связался и ввязался в какуюто политическую историю! Серега бизнесмен, в политике как таковой вряд ли у него мог быть какойто интерес. Значит, деньги? В политике деньги крутятся немалые, очевидно (и это подтверждается информацией с диска!), что тут дело именно в «коктейле» политики и денег.

« – И в бабах!» – вспомнился мне хлюпающий носом дядя Илья.

Что бы это могло значить?! Валюша и Серега – неужели… Да, что гадать! Раз уж я сегодня съездил к нему в дом, что мешает мне съездить и на квартиру.

Что ж, адрес (М. Кисловский переулок, д. 7, кв. 64) я запомнил и решил (пока охотничий азарт не остыл!) поехать прямиком туда.

***

Обратная дорога заняла несравнимо меньше времени. Приблизительно через час я въехал во двор и припарковался возле нужного мне дома.

Три наиболее затертые цифры на панели домофона подсказали мне код. Я вошел и поднялся на седьмой этаж, где располагалась квартира.

– Валя? Не знаю никакую Валю! – ответила раздраженным женским голосом решетка домофона изза наглухо задраенной двери с дорогущими замками. Я понажимал еще несколько раз на кнопку, но в ответ услышал лишь глухое буханье собачьего лая.

Решив не искушать судьбу и не дразнить собачку, я сделал то, что на моем месте сделали бы сто из ста. Позвонил в соседнюю дверь. Обычно в детективных романах именно соседняя дверь открывает перед героемрозыскником те секреты, в которых ему отказали изза первой двери. В моем случае результат оказался хуже. Просто никто не ответил.

Я спустился обратно по лестнице на первый этаж, вышел из подъезда и… едва не получил в лоб металлической дверью, ведущей в соседний подвал. Прямо передо мной дворничиха выкатила коляску, увенчанную корытом.

« – Хм, дворничиха – славянка. Редкий случай в наши дни!», – отметил я про себя, хотя лицо женщины скрывал платок и увидел я ее практически мельком. Стуча метлой по ступеням, она повернулась спиной ко мне и вытолкнула все свое дворницкое снаряжение во двор.

Стоя у подъезда под навесом, я наблюдал, как она, шаркая метлой по асфальту, сгребала в кучи мертвую осеннюю листву. Потом принялась подбирать собранные кучи и сбрасывать в корыто. Она объехала со своей тележкой весь двор, собирая опавшие листья до тех пор, пока корыто не наполнилось.

Вдруг она выпрямилась, поправила платок и, распахнув полу старенького то ли пальто, то ли халата, вытащила оттуда чтото блеснувшее стеклом. Лица ее попрежнему не возможно было рассмотреть в дождливых сумерках, и я понял только, что дворничиха сделала глоток из бутылки. Сняла рукавицу и вытерла губы. Потрясла и бросила пустой шкалик в корыто с листвой. Потом натянула на корыто безразмерный черный полиэтиленовый пакет, опрокинула всю листву в него, завязала узлом и примяла к бордюру возле мусорных баков. Рабочие рукавицы казались огромными на ее тонких руках.

Мне даже показалось, что гдето давно я видел эти тонкие руки, стройную фигуру. Одна догадка мелькнула, но я тут же отогнал ее как невозможную, невероятную.

« – Кстати! Что если расспросить ее? Дворники зачастую в курсе всех событий на своем участке. Что и с кем происходит, кто когда умер, кто у кого родился, кто с кем развелся. Такая пара, как Серега с Валюшей, наверняка была у всех на виду. Да и Димку – их сынишку – наверняка должны были видеть во дворе и знать. Интересно, сколько ему уже? Не меньше десяти, должно быть. Да… ведь с того дня рождения не меньше десяти лет и прошло.

***

После автоаварии на дне рождения Валюша провела в коме около месяца. Все то время, пока она была между нашим и иным миром, мой друг приезжал в больницу, как на работу – практически каждый день.

Серега сильно изменился, похудел, утратил наносной лоск и броню светского цинизма. Видно было, что он сильно переживает, особенно после общения с врачом. Врач с равнодушной улыбкой рассказывал ему о «стабильнотяжелом состоянии больной». И лишь незаметно принимая от Сереги купюру, оживлялся на короткое время, как наркоман после дозы. Заверял, что «делается все возможное» и что «со дня на день ожидаются улучшения».

Врач уходил довольный, а Серега «на автомате» ехал к себе в офис. Полдня сидел там в кресле потерянный, слушал управляющего, подписывал чтото, изображал мыслительный процесс перед принятием решений, заранее подготовленных для него другими.

Рассказывал Сергей об этом уже вечером, когда приезжал ко мне. Одиночество его тяготило. В России он остался один, если не считать дядю Илью. Родители его почти безвыездно находились в Европе – отец переезжал из одной страны в другую с лекциями – и так случилось, что более близкого человека, чем я, в тот момент рядом с Серегой не было. Его почти ежевечерние наезды ко мне со всеми атрибутами холостяцкого образа жизни были обусловлены еще и тем, что я (в силу выше описанных обстоятельств) оказался, наверное, единственным, посвященным в подробности его сумбурной личной жизни.

Вот один из диалогов, который запомнился мне особенно.

– Наливай!

– Сегодня опять ничего?

– Ничего. Стабильно тяжелое.

– Может, тебе самому к ней както пробиться?

– Думал об этом тоже.

– Говорят, иногда это реально помогает.

– Смотря кому!

Ох, и не нравился мне его настрой!

– А врачто как?

– Деньги любит.

– Это неплохо, может, пропустит?

– Можетможет. Ты прав. Завтра попробую!

– Наливай!

На следующий день Серега снова появился у меня. В одной руке коробка с коньяком, в другой – пакет, в глазах – интригующе веселая загадочность. Перемена настроения по сравнению со вчерашним вечером была настолько разительной, что я даже не сразу обратил внимание на дорогущую марку коньяка.

– Сашка, дружище! Держи скорее! – чувствовалось, что его буквально распирало от желания поделиться хорошими новостями.

Когда мы все открыли, порезали, разложили и наполнили, Серега начал – в прямом смысле выражения – взахлеб рассказывать.

Доктор, недолго поторговавшись («ему бы на рынке работать!»), согласился. Серега облачился в бледнозеленый халат с чьимто бейджем на кармане, и они прошли, совершенно не вызвав подозрений. В реаниматологии он оставил Серегу с Валей наедине. Длилось их «свидание» (если, конечно, это слово уместно в данных обстоятельствах) всего несколько минут, но об этих минутах Серега рассказывал, пожалуй, как о самых важных в его жизни.

– Понимаешь, я подошел, стою, смотрю, она вся в этих капельницах, трубках, проводах. Просто не человек, а какойто андроид на искусственном питании! Присел на стул рядом и вдруг смотрю: рука изпод одеяла, а на ней – колечко. Смешное такое, почти детское. И так меня вдруг накрыло! Протянул и свою ладонь положил на ее. Пальчики хрупкие, тонкие, безвольно лежат. Стал я их гладить, а сам того и гляди…

На этом месте Серега остановился и коротким движением кинул внутрь жгучую коньячную теплоту. Я не отставал.

– Сижу, значит, вспоминаю, как орал тогда, ведь чуть не убил ее этим своим «спектаклем». Такто вот, думаю, словами бросаться!

– Согласен с тобой.

– Ну, слушай дальше. В общем, сижу я так у ее кровати, глажу по руке, ком в горле стоит. Слова какието из меня сами вываливаются: «Валя, девочка моя! Что ж это я с тобой…» И вдруг! Чувствую – ее рука мою слегка сжала. Одним только мгновением все так случилось!

– Показалось, может тебе?

– Да нет же, говорю! Сжала, чутьчуть совсем, слегка. И вздохнула под всеми этими маскамитрубками! Тут же и прибор какойто среагировал, заморгал! Уж это мне точно не показалось!

– Прибор не обманешь.

– Тут же и «халаты» набежали! Тычут в дисплей, взбудораженные все! Лопочут на своей терминологии непонятное. Я смотрю на них, понимаю только, что случилось чтото неожиданно хорошее! Тут меня заметили. Переглянулись между собой. Мой «проводник» доктор громче всех как крикнет на меня: «Стажер! Вон за дверь!», а сам подмигнул незаметно. Вылетаю в коридор, халат, как крылья, за мной летит! Сорвал на ходу, закинул кудато. Самого как пьяного качает! Доктор меня догнал. Спрашивает:» – Что ты сделал?!» – «Не знаю, – говорю. – Хочешь денег еще? На!» Он не берет! У него рожа такая, будто он сам готов мне денег дать! Только скажи, да скажи, «как ты ее оживил»! Я ему тогда:» – Спасибо, доктор! Если б не вы! А подробности, – говорю, – завтра! Приду к ней опять! Пропустишь?!» В общем договорились. Цветы тоже разрешил. Завтра корзину принесу!

– А про Валюшу, что сказал?

– Ремиссия, сказал! Неожиданная и положительная. Рефлексы, ну и чтото там еще с мозговыми импульсами! Смысл такой, что перелом наступил. В лучшую сторону! Понимаешь!

– Понимаю! Давай еще по одной! За то, чтоб все переломы происходили исключительно как сегодня! В лучшую сторону!

Коньяк и впрямь оправдывал свою запредельную цену, но этого мы в тот вечер почти не замечали!

Весной Валю выписали, и Серега сразу из больницы забрал ее и увез в свой загородный «замок».

Через полгода Валюша вышла за моего друга замуж. Если когдалибо я и видел людей более счастливых, чем эта пара, то было это настолько давно, что припомнить я не смог, как ни старался.

О случившейся с ней травме внешне ничто в Вале не напоминало. Единственным последствием, оставшимся от той аварии, стала (редко наступавшая) мгновенная и кратковременная потеря памяти. Происходило это внезапно, под воздействием стресса либо сильного переживания. Затем память так же внезапно возвращалась к ней.

Вскоре Валюша родила Димку – чудесного малыша, названного в честь Серегиного деда.

Дружеские отношения с Серегой мы попрежнему поддерживали, хотя поводов для встреч с каждым годом (увы) становилось все меньше. Да и моя служба в «Ведомстве» оставляла мало свободного времени.

А вскоре я получил назначение в Центр «Антитеррор», и общение наше прервалось на долгие годы.