Текст книги "Репортер"

– Так это с обычными журналистами он не встречается, – рассмеялся я. – А я его близкий друг, и он поклялся, что обязательно даст мне интервью!

Очаровательная дама посмотрела на меня уже с большим вниманием.

– А кто вы вообще такой?

– Писатель, сценарист, – представился я. – Вот, кстати, сегодня вышел мой материал – интервью с Гарри Каспаровым. – И я протянул ей свежий номер «Молодежки».

– А вы уже работали для радио? – спросила меня дама.

– Вел собственную программу на «Маяке», – сказал я, заикаясь так, что меня не только на «Маяк», но в сельскую редакцию радио не допустили бы.

Странно, что я еще не сказал ей, что я основатель «Маяка»…

– Ну что ж, отлично, – улыбнулась она, старательно не замечая моего заикания, и дала команду выдать мне магнитофон «Репортер-5».

– Вы, конечно, знаете, как им пользоваться? – спросила она меня.

Я сказал, что не только знаю, но даже принимал участие в его разработке, используя все свои знания в области электроники и точной механики.

Естественно, я впервые видел это чудо. Произведенный в Венгрии четырехкилограммовый магнитофон стоил не менее 500 рублей, и руководитель редакции серьезно рисковала – если бы я разбил магнитофон или попросту украл его, ей пришлось бы выплачивать его стоимость.

Чуть позже мне стало известно, что эту очаровательную даму зовут Тамилла Ашумова, она дочь известных театральных деятелей Азербайджана – режиссера Магеррама Ашумова и актрисы Рахиль Гинзбург.

И, кроме того, бывшая жена Максуда Ибрагимбекова. Воспитывает их общего сына Мурада Ибрагимбекова – ныне моего московского приятеля и известного кинорежиссера, знает, конечно, всех друзей своего бывшего мужа и прекрасно понимает, что я в их число не вхожу.

Тамилла рассказывала мне потом, что сразу поняла: я – авантюрист, но моя запредельная наглость ей понравилась. Она решила посмотреть, что из всего этого получится.

На встречу с Максудом я поехал на метро. Когда поднимался на эскалаторе наверх, увидел парня и девушку, спускавшихся вниз. Не обращая ни на кого внимания, они целовались с таким энтузиазмом, что стоящий ниже меня явно деревенский азербайджанец начал хлопать меня по плечу, неразборчиво что-то экспансивно говорить, прикладывая щепотку пальцев к губам, – в общем, всячески показывал, как он доволен неожиданно подаренным ему зрелищем.

Мне хотелось рассмотреть лица этой пары, но их объятия были так крепки, что я видел лишь роскошные рыжие волосы девушки. А на плече у парня висела так хорошо знакомая мне вещь – большая фехтовальная сумка. Одной рукой он обнимал девушку, а в другой держал шпагу.

И вдруг я увидел самого себя, но только несколько лет назад. В ленинградском метро. Точно так же ездил я на тренировки с фехтовальной сумкой. И девушки рядом со мною тоже бывали…

Неожиданно даже для самого себя я быстро снял с плеча магнитофон «Репортер», достал телескопический микрофон, вытянул его на всю длину около метра и гордо, как шпагой, поприветствовал им проезжающих мимо влюбленных, – так фехтовальщики салютуют друг другу, и именно так, очевидно, нужно салютовать настоящей любви.

Рыжеволосая девушка увидела мой жест, улыбнулась и мягко отстранила парня от себя. Фехтовальщик, не переставая, впрочем, обнимать свою подругу, пусть и несколько удивленно, но тоже ответил мне салютом.

Так мы и проехали друг против друга с поднятыми вверх шпагой и микрофоном, так и разъехались в разные стороны.

И я вдруг понял, что только что попрощался с фехтованием навсегда. Спустя несколько лет после того, как в последний раз держал в руках спортивное оружие. Взяв в руки микрофон, я начал робко стучаться в другую профессию, в другую жизнь…

Найдя дом Максуда, я поднялся на лифте и позвонил в квартиру.

Максуд сразу поразил меня, когда открыл дверь с сигарой в руках. Он потягивал сигару и не спешил пропускать меня в квартиру.

– Я интервью не даю, – сказал он, внимательно меня разглядывая.

– Как вы догадались, что я журналист? – выдавил из себя я, волнуясь, и на то были веские основания – ведь передо мною стоял самый, быть может, известный писатель Азербайджана.

– У вас на плече магнитофон, – спокойно ответил Максуд.

Боже, каким же я был идиотом!

– Откуда вы знаете, что это магнитофон? – не нашел я лучшего вопроса, уже поняв, что в дом меня не пустят.

– Я работал корреспондентом Центрального радио, – сказал Максуд. – И с этой штукой хорошо знаком.

Заикаясь, невнятно бормоча, я понес какой-то бред о любимой девушке, которая сказала мне, что если я не возьму интервью у ее любимого писателя, она меня бросит, что только Максуд стоит сейчас на пути моего счастья, и вообще, не смотрите на меня как на сумасшедшего, я не такой.

– Какой напор! – улыбнувшись, сказал Максуд. – Напоминаете меня в юности.

И он впустил меня в свою квартиру!

Стоит ли рассказывать, что интервью я записал.

Конечно, никак не мог справиться с магнитофоном.

Максуд сам все подключил и даже научил меня, что нельзя аппарат и микрофон ставить на одну поверхность, – иначе будут проблемы со звуком. Например, сам магнитофон должен стоять на стуле, а микрофон – на столе.

Тогда Максуд работал над музыкальным фильмом «Прерванная серенада». Он был и режиссером, и автором сценария. В главной роли снимался Муслим Магомаев. Муслим же был и композитором картины.

В итоге я ушел от Максуда с замечательным интервью и с песнями Муслима Магомаева из будущего фильма.

Моя беседа с Максудом совсем скоро вышла в эфир. И на радио, и в газете мне стали давать разные другие задания. Короче, стал я внештатным корреспондентом газеты «Молодежь Азербайджана» и русскоязычной редакции радио.

Мой план сработал, и я окончательно понял, что с железной дорогой нужно завязывать.

Три года я был обязан отработать, но в оставшиеся до окончания срока месяцы я, что называется, забил на водоснабжение, почти все свободное время посвятив журналистике.

Юлий Гусман, который вскоре стал моим другом, очень веселился, узнав, что я работаю пусть и внештатным, но все же корреспондентом радио.

В те же годы собственным корреспондентом программы «Время» по Азербайджану был Маис Мамедов, у которого не видел один глаз.

– Ну что за республика у нас? – весело переживал Юлик. – Корреспондент телевидения – слепой, а корреспондент радио – заика.

Благодаря журналистской работе я постепенно обрастал друзьями – самыми интересными людьми Баку.

Гриша Гурвич был одним из первых. И до конца своей жизни он оставался самым моим близким другом.

Григорий Гурвич

Гриша умер в 1999 году. Это был уникальный человек.

Ведь он один из тех, кто возродил целый жанр. Жанр этот называется кабаре, и в нем не было равных Григорию Гурвичу…

Гришу я знал много лет. Пытался недавно вспомнить – сколько же?

У меня сохранились стихи, которые я написал в качестве тоста на один из его дней рождения.

 
На срез его тела двадцать второй
Время вкрутило круг годовой.
Как Гриша жалеет, что их не за тридцать,
Тогда б в КВНе он был бы патрицием…
 

Значит, это был 1979 год. А познакомились-то мы с ним еще раньше.

Тогда он поправил меня мгновенно.

– Лучше бы, – сказал он, – если бы ты написал так: «Как Гриша жалеет, что их не под тридцать»… Рифма была бы чище.

Это чувство рифмы всегда у него было потрясающим.

А на КВН Гриша действительно был помешан. Он всегда жалел, что не попал в тот возраст, когда можно было бы играть вместе с Юлием Гусманом и его великой командой 60-х «Парни из Баку».

С Гусманом меня познакомил Гриша. На спектакле Юлика «Человек из Ламанчи». Гриша писал к этому спектаклю стихи и зонги. Что такое «зонги», я до сих пор не знаю, но было здорово!

Это было прекрасное время. Все были молоды, веселы, остроумны… Теперь уже нет этого Баку и вряд ли когда-нибудь будет.

Слова «антисемит» никто не знал, все жили как одна семья… Никого не удивляло, например, что еврей пишет речи Гейдару Алиеву. Этим евреем был отец Гриши – член ЦК Компартии Азербайджана Ефим Григорьевич Гурвич.

Естественно, Гурвичи жили в доме ЦК Компартии Азербайджана. Мне там бывать нравилось, поскольку я жил в бедной съемной комнате – правда, в самом центре города, на улице Петра Монтина, практически напротив дома самого Юлия Гусмана, чем немало гордился!

У Гурвичей была экономка по имени Настя. Она уже давно стала членом их семьи, жила на равных. Почему-то Настя никак не могла запомнить мою фамилию и звала меня «Юхтяев». Почему Юхтяев, непонятно! Гришу это очень злило, он долго пытался научить Настю моей фамилии, но она твердо стояла на своем – Юхтяев и все тут! И Гриша махнул на это рукой. Мало того, с тех пор он сам стал звать меня Юхтяевым.

Много лет спустя на вручении ТЭФИ, когда эту высшую телевизионную награду России получала программа «Старая квартира» – вместе с Гришей, естественно, – он перед выходом на сцену повернулся ко мне, показал язык и прокричал: «Ну что, Юхтяев, догнал я тебя!».

Чувства соперничества между нами не было: мы ведь работали в слишком разных областях – я на телевидении, а он в созданном им театре. Но я все время подкалывал Гришу: я лауреат национальной премии, а ты кто? И этот показанный на церемонии язык был сладкой Гришиной местью мне за все предыдущие унижения…

Но вернемся в Баку. Насколько я помню, мы редко разговаривали с Гришей нормально – стиль тогдашних наших бесед был только стебом, мы постоянно хохмили. Впрочем, это продолжилось и в Москве, только Гриша в мастерстве хохмить уже значительно меня опережал, и мне все труднее было поддерживать такой разговор на хорошем уровне. Не зря же он был асом капустника!

Но это его умение абстрактно шутить развивалось на моих глазах в Баку, и я горжусь, что был неплохим спарринг-партнером для Гриши! В соавторстве мы написали немало поздравительных капустников на дни рождения наших друзей. Кстати, таких дней рождения, какие праздновались в те годы в Баку в нашей компании, я нигде не видел. Стол был последним делом. Главное – спектакль, всегда спектакль! И, конечно же, лидером был Гриша, всегда Гриша!

Тогда в Баку очень популярной была игра в пантомиму. Суть игры состояла в том, что мы делились на две равные команды и одна группа загадывала игроку из другой группы какое-то слово или понятие, – чем сложнее, тем лучше. И этот игрок начинал показывать это понятие членам своей команды языком мимики и жестов. Участники команды могли задавать любые наводящие вопросы, но изображающий имел право отвечать только односложно – «да» или «нет».

Гришка был асом этой замечательной игры. Помню, как ему заказали показать строфу: «Я помню чудное мгновенье, / Передо мной явилась ты, / Как мимолетное виденье, / Как гений чистой красоты». Гриша подумал несколько секунд и сказал, что покажет фразу четырьмя жестами.

Первым жестом он показал море.

Вторым – корабль в море.

Третьим он накренил корабль так искусно, что мы все догадались, что речь идет о слове «крен».

Четвертым он показал четыре пальца и два из них в центре как бы поменял местами.

И мы отгадали слово – «Керн»!

Для интеллектуального уровня нашей тогдашней компании этого было достаточно. Если Керн – значит, это Анна Керн, супруга коменданта Рижской крепости Ермолая Керна, а если так, то, значит, это та самая женщина, которой Александр Сергеевич Пушкин посвятил свое бессмертное стихотворение, и мы его тут же отгадали.

Ну разве не остроумно?

Вспоминаю свои дни рождения, на которые я просто не имел возможности накрывать богатый стол. Всегда покупалось одно и то же – жуткого качества бакинские сосиски, которые разваливались в руках еще в сыром виде, и такого же жуткого качества бакинская водка в зеленых бутылках. Но Грише это меню безумно нравилось! После его шикарной квартиры и прекрасной кухни, которой славился их дом, он любил бывать у меня – отчасти и ради экзотики. А я жил в маленькой комнатке площадью не более десяти квадратных метров. Туда набивалось человек двадцать пять, и начиналось такое…

Причем пили мало. Смеялись много…

Тогда все соседи думали, наверное, что мы хотим стереть их старый дом 1896 года постройки с лица земли! Моя хозяйка Тося Горина (сейчас она уже в Израиле, как, впрочем, и многие евреи из тех бакинских двориков) разрешала нам все и грудью останавливала соседей, рвущихся прекратить это безобразие.

Гришу она любила, гордилась, что он бывает у нас дома. Гордостью для нее было и то, что ко мне иногда заходили братья Гусманы. Как я уж говорил, жили они напротив, в доме № 111. Сейчас там установлена мемориальная доска. Не в честь братьев, конечно, а в честь их родителей – известного в Баку врача Соломона Моисеевича Гусмана и Лолы Юльевны Барсук.

Однажды Юлий Гусман пригласил нас с Гришкой на работу. В Баку должен был пройти торжественный вечер, посвященный, кажется, 60-летию комсомола Азербайджана. Этим вечером открывался только что построенный Дворец радости «Гюлистан». Готовили праздник какие-то азербайджанские люди из местного ЦК комсомола, но, как обычно, все запороли.

До празднования оставалось три дня, и ничего не было готово. А ведь на праздник должен был приехать сам Гейдар Алиев – первый секретарь ЦК КП Азербайджанской ССР. В ЦК комсомола республики началась истерика. Начальство знало, что в трудные минуты нужно всегда звать на помощь еврея Юлия Гусмана. Ему и предложили эту работу.

Хорошо помню тот вечер. Я уже лег спать, когда в квартире раздался звонок. Моя хозяйка Тося Горина постучала мне в комнату и торжественно произнесла: «Михаил, к вам Юлий Гусман!».

И действительно в дверях стоял Юлий Соломонович. «Одевайся, – коротко сказал он. – Сегодня ночевать не вернешься. Все объясню в машине».

Затем мы заехали за Гришей Гурвичем и точно так же подняли из постели его.

По дороге Гусман объяснил, что этой ночью нам предстоит сделать – мне написать сценарий, а Гришке – стихи к нему (кажется, без зонгов).

Нас привезли в Центральный комитет комсомола Азербайджана и провели в кабинет первого секретаря Джангира Муслим-Заде. Хозяин был еще в кабинете. Он поприветствовал нас и сказал, что кабинет – в нашем полном распоряжении. Что за нами на ночь закрепляется секретарша, которая будет поить нас чаем и кормить бутербродами, а также машина с водителем (зачем нам была машина с водителем ночью?)

– Михаил, – весомо сказал мне первый секретарь, – мы даем вам возможность пригласить для реализации вашего сценария любую звезду Советского Союза. Хотите Пугачеву? Пишите Пугачеву. Хотите Кобзона? Будет Кобзон!

Всю ночь мы с Гришкой писали, пили чай и ели бутерброды. Машину так и не задействовали. Утром в кабинет ворвался Юлий Гусман, схватил текст, пробежал глазами…

– Подходит! – улыбнувшись, сказал он. – Теперь едем в «Гюлистан».

Естественно, Юлий стал режиссером этого значительного в политической и культурной жизни Азербайджана события.

На Аллу Пугачеву и Иосифа Кобзона я замахиваться не стал. Но поскольку мне дали карт-бланш, в сценарии я прописал участие всех тогдашних звезд Азербайджана – Муслима Магомаева, ансамбля «Гая», народной певицы Зейнаб Ханларовой… И все они пели! Отказаться от участия в таком вечере было невозможно.

Праздник прошел на ура!

Я получил бешеные по тем временам деньги – 600 рублей. Достаточно сказать, что на моей основной работе – а я тогда уже работал мастером Бакинского участка водоснабжения – мне платили 150 рублей в месяц.

Затем в нашей с Гришей Гурвичем жизни случилась забавная история с грустным для меня результатом.

В 1980 году я стал корреспондентом республиканской молодежной газеты «Молодежь Азербайджана». Хорошая была газета, многие ее тогдашние сотрудники сегодня очень активно работают в Москве на высоких журналистских должностях. Достаточно вспомнить Рустама Арифджанова, Рафаэля Гусейнова, Алексея Ганелина…

И вот придумали мы выпускать в этой газете страницу юмора и сатиры – естественно, под влиянием 16-й полосы «Литературной газеты». Назвали страницу «Караван». Мы писали в «Караван» небольшие юмористические рассказы, стихи, – в общем, реализовывали свои зарождающиеся литературные способности.

Хочу привести здесь свой рассказ «Деталь», опубликованный в 1980 году в газете «Молодежь Азербайджана». Удивительно, что его напечатали в те застойные годы, – ведь это было так давно, что даже Брежнев еще был жив. Написан он был изначально как реальный рассказ об интеллигентном токаре, который вдруг осознал бессмысленность своей работы. Чтобы опубликовать рассказ, мне пришлось переписать его в виде новогодней сказки для взрослых:

ДЕТАЛЬ

Жил-был на свете токарь Кай Окаевич. В своем тридевятом царстве он был едва ли не самым крупным специалистом токарного дела.

Достаточно сказать, в своей специальности он разбирался лучше, нежели в игре в домино, что, как известно, среди токарей тридевятого царства явление чрезвычайно редкое, если вообще не беспрецедентное.

Такое бывает, конечно, только в сказках, но Кай Окаевич совершенно не играл в домино.

Мало того, он обходил стороной пивные ларьки и категорически отказывался соображать на троих, за что был презираем и отвергнут своими же коллегами. Они также не могли простить Каю Окаевичу его желания всегда работать в белоснежном костюме…

Кая Окаевича же интересовало другое: коллекционирование марок, камерная музыка, зарубежная литература…

И все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство: Кай Окаевич мечтал о настоящей работе.

Вознесшись в своей профессии, он мечтал покорить весь мир, чтобы во всех царствах знали о Величайшем Токаре.

Короче, его исключительные способности нуждались в великом применении.

Но жизнь проходила, а настоящей работы не было. «Впустую живу», – думал по вечерам Кай Окаевич, и все чаще звучал в его комнате реквием Берлиоза…

И вот однажды новогодней ночью к дому Кая Окаевича подкатила роскошная машина.

Токаря попросили срочно собраться и прибыть к месту службы для выполнения дела царской важности. Сердце Кая Окаевича дрогнуло. «Вот оно, дело, – думал он, судорожно собираясь. – Вот оно. Началось!»

По дороге ему рассказали, что вечером на завод привезли чертеж невероятной Детали!

Конструкция выходила вон из ряда знакомых, была загадочна, как сфинкс, и бесформенна, как уборщица волшебного цеха тетя Ая.

Никто не мог понять назначение Детали! На чертеже стоял гриф «Совершенно секретно».

Началась паника. Был разбужен директор завода и все его семь заместителей. Задымились сигареты, запенилась минеральная, закручинились головы, но, как всегда, ни одному из выступивших не удалось в прениях по докладу внести что-нибудь решающе-конкретное в существо вопроса.

Зависла тишина…

– Нужен хороший токарь! – сказал наконец директор.

Все облегченно вздохнули. Конечно, как они сразу не догадались!

Но такую Деталь каждому не поручишь.

Проголосовали, и большинством голосов выбор пал на Кая Окаевича.

Хороший семьянин, сдержанно выдержан, морально устойчив. Должен справиться!

А в это время на заводе, несмотря на новогоднюю ночь, все кипело.

Как-то проникли пронюхавшие про такое дело журналисты. Вспышки освещали цех яркими всполохами, вырос лес телескопических антенн, во дворе шумно разворачивались телевизионные машины.

Пока ни в чем не разобравшись, корреспонденты брали интервью друг у друга.

Наискосок от станка готовили свои мольберты художники. Токарь нужен им был в профиль и, желательно, в промасленной куртке, о чем своим ходом шла договоренность с начальством.

Звучала жизнеутверждающая музыка.

Наконец привезли Кая Окаевича, показали ему чертеж, объяснили суть дела и ответственности, после чего он задумался.

Предчувствие не обмануло Кая Окаевича. Это была настоящая работа!

Внесли материал, редкость которого была того же порядка, что и его стоимость.

От промасленной куртки Кай Окаевич отказался, несмотря на протесты художников, и работал, как обычно, в белом костюме.

Закрутился вал, затвердел ловимый художниками профиль, заструилась стружка.

Даже электронный штангенциркуль не обеспечил бы нужную по заданию точность. Глаз Кая Окаевича обеспечивал.

Два ассистента, стоя сзади, промокали ему лоб и поили через трубочку высококалорийными соками.

Так прошла ночь, и где-то далеко, в деревнях, запели петухи, с первыми трелями которых Кай Окаевич выключил станок, сделал шаг назад и встряхнул головой.

Ассистентам не удалось удержать последнюю каплю пота, которая победно зашипела на Детали.

Раздались бурные продолжительные аплодисменты.

Неизвестно откуда взявшиеся в столь ранний час девочки в бантиках и мальчики в коротких штанишках подносили Каю Окаевичу цветы.

Все обнимались и целовались.

Вдруг появились люди в черных плащах. Все они были вооружены автоматами. Деталь погрузили в ящик из красного дерева и унесли в неизвестном направлении…

В торжественной обстановке Каю Окаевичу дали день отгула, и он, радостный и просветленный, поехал домой, где сразу заснул.

Впервые за последнее время ему снились море и солнце. Море, на берегу которого стоял почему-то орган Домского собора.

Кай Окаевич сидел у клавиатуры и переключал регистры…

«Вот что такое счастье», – подумал он, проснувшись.

Встав, Кай Окаевич заварил себе кофе по-восточному, поставил на проигрыватель пластинку с легким возносящим концертом Вивальди и, взяв лупу и кляссер, удобно уселся перед телевизором.

Передавали новогодний репортаж.

Вокруг ярко украшенной елки кружились девочки в бантиках и мальчики в коротких штанишках.

И внезапно Кай Окаевич увидел свою Деталь.

Именно на ней была установлена новогодняя елка.

Кай Окаевич встал, отбросил кляссер, выключил музыку и телевизор.

Затем он спустился во двор и подошел к мужикам, с треском забивавшим «козла».

С удивлением ему позволили занять очередь, и уже через несколько минут он с неведомой ранее страстью вбивал верные костяшки в рыхлую поверхность стола.

В мае 1980 года в Баку с концертами приехали Аркадий Арканов, Александр Иванов и Лион Измайлов.

Александр Иванов был тогда неимоверно популярен! Помимо того, что он был самым известным стихотворным пародистом СССР и тесно сотрудничал с «Клубом 12-стульев» «Литературной газеты», Александр Александрович еще и бессменно вел на Центральном телевидении программу «Вокруг смеха», в которой как-то сказал одну из своих легендарных фраз: «Если вам кажется, что я слишком высокий и тощий, у вас проблемы с телевизором. Обратитесь в телеателье – там подрегулируют».

Короче говоря, наша газета не могла пройти мимо таких гостей, и мы решили взять у них интервью. Поручено это было сделать нам с Гришкой – он работал в «Караване» внештатно. Мы созвонились с писателями и приехали к ним в гостиницу. Записали хорошую беседу.

Я взволнованно поинтересовался у Александра Иванова, нет ли у него новой пародии, которую мы можем опубликовать в нашей газете. Он радостно отвечает, что есть. На Булата Окуджаву, на его «Восточную песню» – «Виноградную косточку в теплую землю зарою…».

– А вы можете отдать нам ее для публикации? – не верим мы своему счастью.

– Отдаю! – царственно отвечает Иванов.

Мы с Гришей берем пародию, написанную четким почерком Иванова, и мчимся в редакцию. Быстро пишем интервью, прикладываем пародию и сдаем все это в набор.

На следующее утро материал – в номере!

Мы встречаемся с Гришей рано утром, покупаем газеты в киоске и бежим в гостиницу передать их знаменитым писателям. Входим в номер и видим странную картину – и Иванов, и Арканов, и Измайлов катаются по полу от смеха… А в руках у них – газеты с интервью. Увидев нас, они начинают хохотать еще громче.

Что-то нам с Гришей не пришлось это по душе….

Наконец Арканов говорит: «Вы что, обалдели? Это же была шутка! Вы пародию читали?».

Честно говоря, мы читали, но не очень внимательно.

Иванов говорит: «Прочитайте теперь внимательно» – и протягивает нам нашу же газету.

И мы читаем:

 
Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И золу поцелую, и пеплом посыплю главу…
 

Дальше читать мы не смогли….

«И зоЛУ ПОцелую» – это было концом моей карьеры. Целовать залупу в РЕСПУБЛИКАНСКОЙ газете, одна заметка в которой снимала с работы больших начальников – это было очень неожиданно.

А редактором газеты был тогда Хуррам Алиев. По поводу его имени Гришка придумал шутку – «Хýрам насмех». Хуррам был уникальным человеком, когда он видел в моей заметке слово «капустник», то вызывал меня и серьезно спрашивал: «Ты что пишешь про капусту, ты ведь не в сельскохозяйственном отделе работаешь?».

Недавно мы встретились с Аркадием Аркановым на похоронах Василия Аксенова, и я напомнил ему эту историю. Аркадий Михайлович признался мне, что пародию эту написал он сам, а не Александр Иванов. Поскольку известным пародистом был Иванов, а не Арканов, под именем Иванова нам ее и «впихнули».

Моя работа в газете на этом была закончена. Выгнали.

И тогда меня взял к себе на работу в Союз кинематографистов Азербайджана Рустам Ибрагимбеков…

А потом наступил наш с Гришей московский период. Гришка уехал поступать в ГИТИС, а я во ВГИК.

В ГИТИС Гриша поступил на курс легендарной Марии Осиповны Кнебель, которая училась у самого Михаила Чехова. Григорий очень гордился своим мастером, говорил мне шутливо, что между ним и Станиславским только Мария Кнебель.

Хорошую историю тех лет рассказал Виктор Шендерович. В ГИТИСе училась симпатичная девушка, которой очень нужна была московская прописка. Гриша был одним из тех, кто предложил девушке выйти за него замуж, но девушка категорично от его предложения отказалась. И тогда Григорий произнес замечательную фразу: «Ну вот, я лег на амбразуру, а пулемет не работает…»

Какое-то время мы жили с ним в одной съемной квартире в Матвеевском, в знаменитом круглом доме. Я отвечал за кухню. Денег было немного, и приходилось экономить. Я покупал самые дешевые макаронные рожки, отваривал их, жарил на сковороде и посыпал сверху мелко нарезанным чесноком. Гриша не мог есть эту гадость. «Зачем ты портишь продукты, – кричал он мне. – Сразу покупай что-нибудь приличное!»

Уже тогда он стал писать и ставить свои знаменитые капустники, на которые рвалась вся Москва. На одном этих капустников Марк Захаров и Григорий Горин предложили Грише возродить театр «Летучая мышь».

Этот театр и стал Гришкиной судьбою. Он ведь и сам был похож на первого режиссера «Летучей мыши» Никиту Балиева – такой же толстый, вальяжный…

Гениально, что возрожден театр был на своей исторической сцене – в Большом Гнездниковском переулке.

Рождение театра вызвало к жизни бурю газетных публикаций, но первую заметку о «Летучей мыши» под названием «Кабаре в переулке» опубликовал я – в газете «Комсомольская правда». И первый телерепортаж о театре снял я. Гришка был мне очень благодарен.

К сожалению, последние годы Гришиной жизни мы с ним виделись редко. Пару раз ездили отдыхать в подмосковные дома отдыха. Встречались на его премьерах, не очень частых.

Единственное, что было святым и незыблемым – наши с ним дни рождения. Гришка был на всех моих днях рождения, я – на всех его. Естественно, на моих днях рождения он был тамадой, и мои постоянные гости весь следующий год ждали встречи с Гришей – настолько ярким человеком он был.

А гости на моих днях рождения бывали не слабые! Любой из них сам мог и тамадой быть, и за словом долго в карман не лез. Всегда приходили Света Сорокина, Юра Стоянов, Боря Берман, Ильдар Жандарев, Володя Вишневский, жена Гриши Люба…

Несколько раз мы все присутствовали при боях «быков» – Гриша Гурвич против Володи Вишневского. Они сыпали друг другу стихи собственного производства, и это было очень яркое зрелище!

Известие о Гришиной болезни потрясло. Сразу почему-то было понятно, что там страшное… Говорили, что его добили в Москве врачи, хотя им и хорошо платили. И вроде бы вытащить Гришу взялись врачи израильские.

Перед самым отъездом в Израиль он мне позвонил. Голос был спокойный, интонации прежние. Гриша предложил пообедать в «нашем» месте. Есть в Москве одно кафе, в котором работают армяне, беженцы из Баку. Пищу они готовят типично бакинскую и очень приличного качества. Мы иногда обедали там с Гришей, и перед отъездом он захотел сходить именно туда.

Когда я увидел Гришу, то еле сдержался, чтобы не выдать своих эмоций. Это был совсем другой человек. Он очень похудел. Почти без волос, как это обычно бывает после курса химиотерапии. Гриша внимательно смотрел на меня – его, видимо, интересовала моя реакция на изменения в его внешности. Надеюсь, что я себя не выдал.

Весь тот день мы провели вместе. Посидели в нашем кафе, потом в другом… Я пытался хохмить, Гриша привычно отвечал, но чувствовалось, что он весь в себе, словно прислушивался к своим ощущениям. Так бывает, когда человек принял обезболивающее и с тревогой ждет – подействует или нет? Теперь я думаю, что он все про себя понимал.

Мы попрощались с ним на площади Маяковского. Через два дня Гриша улетел, и больше я его не видел.

О смерти Гриши я узнал с запозданием. В составе группы российских журналистов я был на Кипре. Мы встречались с президентом этой страны Глафкосом Клиридисом.

В делегации был также Михаил Гусман, младший брат Юлия. Мы с ним сразу же решили, что вылетим в Тель-Авив. Но у нас не оказалось израильских виз, и была суббота – шабат. Никакая сила не могла заставить израильских дипломатов выйти ради нас на работу. Мы подключили к решению этой проблемы наше посольство на Кипре, но и оно ничем помочь не смогло.

Так что мертвым я Гришу не видел. Но теперь, спустя время, думаю, что это, может быть, и к лучшему. Я помню, как мы прощались с ним на площади Маяковского, помню его живым и только живым. Для меня он просто уехал, как уезжают люди за границу на постоянное место жительства.

…Спустя двенадцать лет после смерти Гриши я все же побывал вместе со всей своей семьей на его могиле. Узнал от друзей, что похоронен он на кладбище «Яркон» возле города Петах-Тиква (это совсем рядом с Тель-Авивом).

Приехали.

Но как найти могилу? Кладбище ведь огромное.

Перед входом на кладбище видим небольшое строение, похожее на продуктовую лавку. В окошке сидит солидного возраста ортодоксальный еврей с пейсами, в широкополой шляпе… Говорю ему, что хочу найти могилу. Человек просит у меня фамилию и год смерти. Через минуту держу в руках листок с подробной информацией, как найти могилу – в каком ряду, на какой аллее. Есть ли у нас такие службы, не знаю…

Постояли у могилы Гриши, положили на нее цветы, зажгли свечку.

Боже мой, думал я, здесь лежит мой лучший друг, который был моложе меня, но вот уже двенадцать лет, как он в сырой земле.