Текст книги "Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу"

Михаил Михайлович Державин
Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу

© Державин М., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Фотография на переплете: © Михаил Гутерман

Фотография на переплете: © Михаил Гутерман, А. Поддубный, а также архива Государственного бюджетного учреждения культуры города Москвы «Московский академический театр сатиры».

Во внутреннем оформлении книги использованы фотографии Г.В. Несмачного, В. Осьмушка, М.Н. Пазий, А.Д. Ломохова, А.С. Поддубного, а также архива Государственного бюджетного учреждения культуры города Москвы «Московский академический театр сатиры», и личного архива автора

© Галина Смит, Дмитрий Астахов, Виталий Арутюнов, Илья Питалев, Евгений Одиноков, Михаил Киреев / РИА Новости; Кадр из фильма «Они были первыми», 1956 год (Киностудия им. М. Горького / Фото ИТАР-ТАСС); © Игорь Зотин, Борис Кавашкин, Виталий Созинов, Николай Малышев, Александр Куров, Александр Саверкин, Юрий Самолыго, Карелин Дмитрий, Михаил Строков, Юрий Белинский, Васильев Виктор, Александр Яковлев, Николай Малышев / Фото ИТАР-ТАСС

Памяти моего отца

Михаила Степановича Державина

посвящаю

Вступление

Профессия актера – чудесная и удивительная, но есть у нее один минус. Она зависима. Порою ждешь подолгу новой интересной роли с новыми яркими красками, развитием характера, глубоким проникновением в жизнь персонажа, с интригующим и органичным текстом. Вот мне и захотелось наконец – не ждать написанного кем-то, пусть даже классиком, текста, а написать себе текст самому. Ведь жизнь я прожил сам. И кому же лучше меня знать ее и рассказать о ней.

Но поскольку многолетняя актерская привычка к партерам дает о себе знать, я пригласил поучаствовать и в этой книге моих близких и друзей. Действительно, раз уж они долгие годы были моими партнерами на жизненной сцене, я предложил им и здесь рассказать – так, как они умеют, беспристрастно, ярко, объективно – обо всем, что только захотят. И я ничуть не ошибся в своих ожиданиях: в этой новой для меня роли Пана Мемуариста друзья и близкие отлично поддержали меня – партнерски, сценически. Наше общее повествование порою даже переходит в диалог, в душевный разговор. А с разговорами – я с детства знаю – книжки интереснее.

Кстати, многие мои сценические партнеры, по какой-то удивительной игре судьбы, были в то же время мне и близкими людьми. Кто-то из них был (и остается) женой, кто-то – родственником, кто-то – другом. А такой мой бессменный партнер по кино и театральной сцене, как Шура Ширвиндт, мало того, что с самого детства мой близкий друг, так еще и соавтор, и худрук всех наших юморесок. Поэтому его вклад в эту книгу трудно переоценить.

Заранее хочу извиниться перед читателем, привыкшим к «разоблачениям и ужасам» из жизни «кумиров». Так уж получилось, что поскольку все рассказывали обо мне действительно объективно и правдиво, рассказать удалось… только хорошее. Зато всё без утайки и предельно откровенно! Согласитесь, это в мемуарах редкое явление. Поэтому вам, дорогие читатели, предстоит с неусыпным напряжением восторга, буквально тая от восхищения, следить за тем, как развивались все блистательные качества моей личности.

Без ложной скромности скажу, я не был Закадром Внекадровичем Нетронутым, был смолоду обласкан зрительской любовью и всесоюзной известностью, но… Все-таки много ролей не было сыграно. Сыгран Медведь в «Обыкновенном чуде», но не сыгран Ланцелот в «Драконе», сыгран Тартюф, но не сыгран Журден… Сыгран Бобчинский в «Ревизоре», но не сыгран Фирс в «Вишневом саде», сыгран Телятев в «Бешеных деньгах», но не сыгран монтер Мечников в «12 стульях»! Сыгран сэр Джордж в «Трое в лодке», но не сыгран негр Джим в «Томе Сойере»… И так сетовать на обделенность можно долго. Практически до бесконечности. То есть сетования могут в общем-то занять всю жизнь. Кстати, этим эффектно занимаются многие мои коллеги, а я почему-то не хочу. Удивительно, но я доволен всем. Для кого-то это изумительно, невероятно, но это действительно так!

И этого я от души желаю всем своим коллегам, и всем соотечественникам, и всем жителям планеты Земля – самой уникальной, комфортной, обжитой в нашей Солнечной системе.

Что ж, несмотря на множество нереализованных возможностей (а у кого они все реализованы? – спрошу я вас), сыграно немало. Но в этой книге я предстаю не в самой привычной для себя роли. А именно – в роли Михаила Михайловича Державина, оттого прошу читателя о снисхождении. Впрочем, эта роль все-таки исполнялась мной изредка – в спектакле «Андрюша» (о моем друге Андрее Миронове), отчасти в спектакле «Счастливцев-Несчастливцев», а также во время моих недолгих прогулок от театра к дому и обратно.

Конечно же, с любимой супругой Роксаночкой я не был ни Паном Ведущим, ни Тартюфом, ни Телятевым, а был самим собой. Впрочем, иногда с ней я и сам не понимал – кто я и где, на каком по счету небе, так был счастлив… Но оставим подробности для последовательного рассказа в самой книге.

Разумеется, всю жизнь не втиснуть в несколько переплетенных тетрадок, но ведь и в текст роли, киношной или театральной, нельзя втиснуть всю жизнь персонажа, все его мысли и душевные движения… – многое зритель должен угадать, домыслить. Это закон драматургии. В пьесе и в жизни должен быть воздух. И я надеюсь, тот воздух счастья и восторга от жизни в искусстве кино и театра, которым я дышал, окутает и вас, мои дорогие зрители-читатели! Вы будете дышать им, пока листаете страницы этой книги.

Здесь же я хочу выразить сердечную благодарность и признательность всем, кто оказал мне неоценимую помощь в создании этой книги – супруге Роксане Рубеновне Бабаян, сестре Анне Михайловне Державиной, дочери Марии Михайловне Золотаревой, другу Александру Анатольевичу Ширвиндту, директору Театра сатиры Мамеду Гусейновичу Агаеву, композитору Владимиру Леонардовичу Матецкому, поэту Михаилу Зеликовичу Шаброву, профессору Юрию Леонидовичу Арзуманову, моим товарищам – актерам Театра сатиры Вере Кузьминичне Васильевой, Алене Юрьевне Яковлевой, Юрию Борисовичу Васильеву, Федору Викторовичу Добронравову, Михаилу Борисовичу Владимирову, Марине Павловне Ильиной, заведующей труппой Брониславе Сергеевне Чунихиной, заведующей музеем театра Марине Александровне Калининой, редактору пресс-службы Бединадзе Лиане, главному администратору театра Гинову В.В., зам. директора по работе со зрителями Багарникову Александру и всем другим прекрасным людям моего родного Московского Театра сатиры.

От всей души благодарю профессора, академика РАН Бузиашвили Ю.И., академика РАН Насонова Е.Л., руководителя отделением травматологии и ортопедии, профессора Макарова С.А., Тарасову Г.М., старшего научного сотрудника, кандидата медицинских наук.

Отдельная великая благодарность – врачам московской городской больницы имени С. П. Боткина, на которых мне удалось полностью взвалить ответственность за продление моей жизни, в частности: профессора, член. – корр-а РАН, заслуженного врача РФ, глав. врача ГКБ им. С.П. Боткина – Шабунина А.В. и заведующую терапевтическим отделением Смирнову И.М. Сам удивляюсь, как им это дело замечательно удается! Поэтому тот факт, что эта книга написана и издается, – и их неоспоримая заслуга.

Хочу поблагодарить настоятеля храма Преображения Господня на Песках, протоиерея Александра Турикова и его семью, а также Иеромонаха Филарета.

А теперь мой дорогой зритель, а ныне читатель, – в путь! Теперь обо всем по порядку.

Глава первая
Ах, Арбат, мой Арбат…

Собачья площадка

Происхождение у меня отнюдь не аристократическое, как думают многие, судя по «великосветской» фамилии, а самое что ни на есть рабоче-крестьянское. Отцовские корни уходят к крепостным знаменитого поэта Гаврилы Романовича Державина, которые звались Захаровы. Папа мой еще успел побыть Захаровым. Но когда он, молодой рабочий металлургического завода, поступал в театральное училище, а точнее, в студию Евгения Вахтангова, ему посоветовали поменять фамилию – среди учащихся уже числилось немало Захаровых. И папа решил стать Державиным, вспомнив о том, что крепостных Гаврилы Романовича в его подмосковной деревне называли «державинские».

Кстати, в начале 90-х в связи с моим «загадочным» происхождением случилась забавная история. Во время гастролей Театра сатиры в Казани президент Татарстана Минтимер Шаймиев предложил мне осмотреть деревню Державино, построенную во времена Гаврилы Романовича. Поехали вместе с директором нашего театра Мамедом Агаевым в правительственной машине. Оставили ее у околицы села, пошли дальше пешком. Державино – село большущее, со светлыми одноэтажными домами, чистыми шторками на вымытых окнах. Справа – реставрируют старинный православный храм, слева – мечеть стоит, новенькая, недавно возведенная и похожая на космический корабль. Хоть и выходной день, но прохожих почти нет: непогода – сыро, холодно, ветрено, село как будто вымерло – все посиживают по своим углам. Только вдалеке, в овраге, – немногочисленная погребальная процессия. И вот от нее отделяется и идет к нам милиционер: «Вы здесь что-то ищете?» Мамед улыбнулся: «Да вот, Михаил Михайлович приехал приватизировать свою деревню». Страж порядка тут же принял стойку «смирно», ведь это было время, когда все приватизировали… И назад мы возвращались уже под аккомпанемент многочисленных приветствий – почти от всех ворот, из всех окошек махали нам руками, новость разлетелась быстро.

Мой же дедушка по линии мамы, Иван Алексеевич Дроздов, был начальником Первого водопроводного участка Москвы, который простирался от улицы Горького до Кремля, и был большим приятелем знаменитого журналиста и бытописателя Москвы – Владимира Гиляровского, «дяди Гиляя». И, кстати, мамин отец налаживал знаменитую водную феерию в Цирке братьев Никитиных в 1910 году. А в здании, где когда-то располагался этот цирк, сейчас находится… Театр сатиры, в котором я имею счастье служить и по сей день.

Вообще, я думаю, мне очень повезло появиться на свет в семье народного артиста РСФСР Михаила Степановича Державина [1]1
  ДЕРЖАВИН МИХАИЛ СТЕПАНОВИЧ, (12 (25) июля 1903 г., село Аксиньино, Московская губерния – 30 июля 1951 г.).
  Был рабочим металлургического завода. В 1924 году поступил в Студию Евгения Вахтангова. В 1928 году зачислен в труппу Театра имени Вахтангова. Основное внимание в своем творчестве уделял раскрытию черт русского характера. С большой внутренней силой и обаянием играл Михаила Кутузова («Фельдмаршал Кутузов», 1940); тонко обрисованные бытовые детали придавали глубокому и значительному образу национального героя мягкость, простоту, человечность. Лучшие черты своего современника Державин воплотил в образе Макара Дубравы в одноименной пьесе А.П. Корнейчука. Заслуженный артист РСФСР (1942). Народный артист РСФСР (1946). Лауреат Сталинской премии (1946, за фильм «Великий перелом»). Награжден орденом Ленина (1946).
  Театральные работы: помощник начальника станции («Барсуки» Л. Леонова); Кутузов («Фельдмаршал Кутузов» В. Соловьева); Макар Дубрава (одноименная пьеса А. Корнейчука); Леонато («Много шуму из ничего» В. Шекспира); Егор Булычев и Павлин («Егор Булычев и другие» М. Горького); Киров («Крепость на Волге» И. Кремлева); Боцман Швач («Разлом» Б. Лавренева); Дудыкин («Темп» Н. Погодина); Рагно («Сирано де Бержерак» Э. Ростана); Тихон («Гроза» А. Островского).


[Закрыть], ведущего артиста Театра Вахтангова. Самые известные его кинороли – это Петр Артамонов в фильме «Дело Артамоновых» (1941), маршал Муравьев, прототип Георгия Константиновича Жукова, в фильме «Великий перелом» (1945) – за эту работу он был удостоен звания лауреата Сталинской премии первой степени. Отец еще неоднократно воплощал на экране образы известных личностей советской и русской истории. В картине «Глинка» (1946) сыграл знаменитого поэта Василия Андреевича Жуковского, в киноленте «Сталинградская битва» (1948) сыграл Клима Ворошилова. Одна из самых известных театральных работ отца – роль победителя Наполеона Михаила Илларионовича Кутузова в спектакле «Фельдмаршал Кутузов» (постановка Николая Охлопкова 1940 года).

Поступив после окончания студии в Театр имени Евгения Вахтангова, отец частенько играл в теннис во дворе дома в Большом Левшинском переулке, где жили актеры-вахтанговцы. Там он и познакомился с моей мамой, жившей по соседству, они полюбили друг друга, поженились – и в 1936 году появился на свет я.

Меня принесли из роддома (кстати, это знаменитый родильный дом имени Грауэрмана, где родилось и множество моих друзей – Марк Захаров, Александр Ширвиндт, Андрей Миронов) в дом моего деда в Большом Левшинском переулке. Именно здесь находился когда-то Первый Московский водопроводный участок, здесь была контора и квартира деда – отца моей мамы, Ираиды Ивановны. Там я, по мнению родных, просто великолепно провел первый год своей жизни.

Напротив, подъезд в подъезд, стоял первый дом Театра имени Вахтангова. Вскоре неподалеку построили для вахтанговцев новый – восьмиэтажный, и папа получил в нем квартиру. Вплотную к нашему дому располагалось Театральное училище имени Щукина (теперь театральный институт им. Бориса Щукина).

Арбат стал для меня микромиром, в котором умещалось все – детские игры во дворах, мороженое, газировка, кинотеатры, музеи… ну и, конечно, центром, средоточием этого чудесного мира был папин Театр. По соседству с нами жили Рубен Симонов, Цецилия Мансурова, Андрей Абрикосов, Виктор Кольцов, да все знаменитые вахтанговцы-основоположники. Со всеми актерами я был на короткой ноге.

Знаменитая Собачья площадка

Мы жили рядом со знаменитой Собачьей площадкой, которая сейчас уже не существует. Это была маленькая площадь в центре Москвы, рядом с Арбатом. В центре площадки находился маленький фонтан, который называли памятником собаке, хотя на самой стеле были барельефы львов. А вокруг располагались изумительные старинные двух-, трехэтажные особнячки, построенные после войны и пожара 1812 года, больница имени В. Ф. Снегирева, музей быта 1840-х годов, Музыкальное училище имени Гнесиных. Я помню самих бабушек Гнесиных, которые приходили заниматься со студентами.

На Собачьей площадке стояли пивные, каждая из которых имела свое собственное имя. Та, которая была рядом с домом, где жил академик Вавилов, называлась Вавиловкой. Она была знаменита не только тем, что зимой там подавали подогретое на плиточке пиво с крабами на закуску, но и тем, какие люди там собирались. Ходить в Вавиловку я начал, кажется, с самого младенчества – не выпивать, разумеется, а смотреть на великих, а это тоже своего рода зависимость, еще покруче алкогольной.

Внизу под Собачьей площадкой находился Большой Николопесковский переулок. Почему такое название? До революции там стояла церковь Святителя Николая Чудотворца, «что на Песках», и было кладбище. Урочище Пески в этой местности известно с XIV века. Прежние названия улицы: Первый Николопесковский переулок, Николопесковский переулок и Стрелецкий переулок. С 1934 до 1993 года улица носила имя Вахтангова в честь основателя находящегося здесь Театра имени Евгения Багратионовича Вахтангова.

В начале 30-х церковь снесли и на этом месте построили дом, в котором жили вахтанговцы, а через пятнадцать шагов – театральное училище имени Щукина. Заканчивалась улица служебным входом театра Вахтангова и английским посольством. Рядом стоял двухэтажный особняк, который принадлежал некогда композитору Александру Николаевичу Скрябину. Сейчас в нем располагается мемориальный музей Скрябина – место притяжения московской интеллигенции и зарубежных туристов. Рядом – домик в два этажа, где располагалась студия Шаляпина.

Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора:

«Потрясающая улица! Там была булыжная мостовая, и Мишка, когда прилетал из школы, обязательно притаскивал какие-нибудь железяки, дощечки и что-то мастерил. Так он собственноручно сделал самокат. А еще у него крючок был специальный – цепляться за борта грузовиков и катиться вслед за ними на коньках – так, чтобы искры летели.

Конечно, эти развлечения взрослыми, мягко говоря, не поощрялись. Когда наш папа снялся в фильме «Дело Артамоновых», по сюжету у его персонажа было трое детей – старший сын Илья Артамонов, средний сын Яков и дочь Татьяна (кстати, я думаю, что он назвал нашу младшую сестренку Танечку в честь этой героини). И папа вечно называл этого Якова «балбесом» по ходу действия фильма. Так вот, это словцо «балбес» необычайно легко и естественно перекочевало от сына по роли к сыну в жизни, то есть к Мише.

Частенько, приходя домой после репетиции, папа спрашивал: «Так, где балбес?» А балбес уже на всякий случай сидел под столом, прятался.

Кстати, почему-то, когда я сегодня начинаю рассказывать при Мише об этом, он как-то очень смущается. Ему не очень-то приятно, что он был балбесом. Народный артист РСФСР умело делает вид, что такого не помнит. «Миша, ну ты что? – говорю я ему. – Никто тебя всерьез балбесом не считал. Просто это было такое папино любимое словечко».

У нас всегда был полон дом людей. Причем таких звезд! Но – увы – мы, дети, этого не понимали. Для нас они были всего лишь дядя Коля, дядя Слава, дядя Дима. Только много позже, пожалуй, уже только после школы, понемногу стало приходить понимание, что наши гости, оказывается, были мировые величины.

Помню, папа нас выстраивал в линейку по головам: первым – я, в середке – Анна, третья – Таня. Так он демонстрировал нас Рубену Николаевичу Симонову: «Рубен Николаевич, вот они мои – Мишка, Анька, Танька». Рубен Николаевич с нами раскланивался. Потом нас отправляли в «другую» комнату, прямо как в «Томе Сойере», та комната так и называлась – «другая». Мы сидели там втроем, а взрослые веселились в большой комнате, которая по размеру была около тринадцати метров, а маленькая, которая «другая», – одиннадцать.

Я и сейчас живу в этом же доме. Даже когда я женился на Роксане и нам предлагали несколько вариантов больших квартир, я не захотел никуда переезжать. К счастью, тогда освободилась квартира на 4-м этаже в том же доме и даже в том же подъезде, где я прожил все свое детство и юность.

Михаил Степанович Державин в роли фельдмаршала Кутузова, 1949

Подумать только – стоило мне выйти из дома, я всякий раз встречался с выдающимися артистами Театра Вахтангова: они торопились кто на репетицию, кто на съемки, кто преподавать в училище… Поэтому с самого детства я был уверен, что главное место на земле – это театр, и все события и происшествия вертятся вокруг него.

Помню довоенную Москву, когда по Арбату проходили праздничные демонстрации и вахтанговские актеры приветствовали демонстрантов. Многих актеров, снимавшихся в кино, демонстранты узнавали, что-то кричали им, махали руками, флажками. Я же был убежден, что демонстрация только для того и устроена, чтобы люди увидели любимых актеров.

М.С. Державин и М.М. Державин. Москва (1937)

У нас в доме бывали изумительные люди: Рубен Симонов, Цецилия Мансурова, которые для меня были просто «дядя Рубен» и «тетя Циля», Александра Исааковна Ремизова, Виктор Григорьевич Кольцов, Николай Николаевич Бубнов, Галина Алексеевна Пашкова… К Александре Исааковне Ремизовой наезжал из Ленинграда Николай Павлович Акимов, великолепный режиссер и художник, а в гости к отцу частенько наведывался сам Николай Константинович Черкасов, который для нас, детей, был одновременно неунывающим Паганелем из «Детей капитана Гранта», отважным Александром Невским и жутковатым Иоанном Грозным. Мы были сами не свои от какого-то волшебного восторга!

На первом этаже жил Андрей Львович Абрикосов, папин очень большой друг по Театру Вахтангова. Они вместе снимались в «Великом переломе», вместе получили звание лауреата Сталинской премии. Они были не разлей вода. Именно Абрикосов в первом, еще немом фильме «Тихий Дон» играл роль Григория Мелихова. Андрей Львович – красавец-мужик! У него была масса поклонников. И каких! Он, например, дружил с первым Героем Советского Союза летчиком Анатолием Ляпидевским, с Героем Советского Союза Михаилом Водопьяновым. У него была масса таких друзей, к которым мы, дети, липли, как тянучка. Помню, как дядя Миша Водопьянов погрузил всех детей из нашего дома в свой автомобиль с открытым верхом и покатал нас, сделав несколько кругов по окрестным улицам.

Иногда, когда гость мог припоздниться со своим приходом, нас с сестрами заранее укладывали спать, но я-то знал, что придет Черкасов, и только делал вид, что сплю. Отец приводил его к нам в комнату и тихо говорил: «Вот, Коля, полюбуйся, мои детки спят». И я сквозь дрему слышал знаменитый голос, знакомый мне и по радиопостановкам, и по фильмам.

Наверху, на пятом этаже, жил Митя Дорлиак, замечательный друг моего детства. Его тетя – знаменитая певица Нина Дорлиак – была замужем за великим пианистом Святославом Рихтером. Тогда он был еще совсем молод, но уже необыкновенно популярен. Взрослые часто устраивали нам праздники, а зимой, с середины декабря до середины января, – елки чуть ли не каждый день в разных квартирах. Рихтер любил возиться с нами – садился за рояль, импровизировал какой-то музыкальный кусочек и спрашивал: «Кто это?» А мы должны были узнать в этой музыке наших знакомых или родственников.

Отсюда, из нашего любимого дома, в 1941 году мы и отправились вместе со всей труппой Театра Вахтангова в эвакуацию в Омск. Папа приехал позже, поскольку в Москве завершались съемки фильма «Дело Артамоновых», где он играл главную роль. Последний спектакль театра, на который меня взяли перед отъездом, был «Фельдмаршал Кутузов», папа тоже играл в нем главную роль. Долго не смолкали аплодисменты зрителей. Я был несказанно горд и повторял всем окружающим в зале, указывая пальчиком на сцену: «Это мой папа! Это мой папа!..» Меня кто-то поставил на стульчик (мне тогда было всего четыре года), и все аплодировали, кажется, уже мне, а я в ответ смущенно твердил: «Это надо папе! Это надо папе!» Зал хохотал.

М. Державин на руках у мамы, И. И. Державиной

Итак, большую часть театра эвакуировали, но часть актеров оставалась на дежурстве в Москве. Папа остался вместе с ними и в итоге даже получил медаль «За оборону Москвы».

С этим пребыванием папы в осажденной Москве связан один страшный эпизод. Папа должен был дежурить в театре именно в тот день, когда в Театр Вахтангова попала авиабомба. В первые минуты, когда пришло известие о попадании бомбы, все подумали, что папа погиб, а он, оказывается, на наше счастье, поменялся с одним своим коллегой сменами дежурства. Был у нас такой актер в Театре Вахтангова – Василий Куза, он и погиб во время этой бомбежки. Это произошло, по одним источникам, 24 июля, по другим – 25 июля.

Нашим воспитанием в детстве активно занимался папа. Так, будучи актером, он прекрасно знал предмет «техники речи» и с самого раннего детства учил нас разговаривать правильно. Рассказывают, что, когда мне был всего год, я прекрасно выговаривал буквы «р» и «л», у нас с Аней никогда не было обыкновенной детской шепелявости. Первым моим любимым словом было «макароны». Я всегда восторженно кричал: «У-р-р-а! Ма-к-к-а-р-р-оны!», сидя на детском стульчике за столом. Мне кажется, я потому и полюбил это блюдо, что мог раскатисто провозглашать его название. По словам родственников, я вообще в том возрасте очень полюбил слова, имеющие букву «р».

Иногда к нам приходила папина тетя, Варвара Степановна. Папа ее называл тетя Варя, и мы, естественно, тетя Варя. Это была добрая-предобрая пожилая женщина небольшого роста. И когда она к нам однажды пришла (мне было два с половиной года, Анечке – год) и начала говорить: «Ой, вы, мои малюсенькие, ой вы, мои хоросенькие, ой вы, мои детишечки…», я грозно на нее взглянул и заявил приказным тоном: «Тетя Вар-р-ря, не сюсюкайте!»

В общем, мы с сестрой выговаривали все буквы четко-четко. Когда мне было четыре, папа репетировал фельдмаршала Кутузова в спектакле «Фельдмаршал Кутузов». И вот мы с Аней в подушках-думочках делали вмятины на углу и надевали как треуголки – ну как же, Наполеон и все такое. Я был, естественно, Кутузовым, однажды Анна, не успев выйти из образа Наполеона, села на горшок. Я вокруг нее бегаю: «Ну, Наполеон! Ну что ты так долго?!.. Я же должен читать монолог». Потом мама смеялась – предлагала отцу эту сцену в спектакль добавить.

Мы очень любили нашего дедушку, маминого папу, Ивана Алексеевича Дроздова, он занимал очень ответственную должность – был начальником Первого водопроводного участка города Москвы. Всю войну он пробыл в Москве, потом получил орден Великой Отечественной войны I степени, самый высокий. Водопровод тогда был важнейшим гражданским объектом, нельзя было допустить диверсий, каких-то повреждений, взрывов или отравлений. При этом он оставался потрясающей доброты человеком, и когда дедушка к нам приезжал, это всегда была неописуемая радость для меня и для Анны, мы его обожали совершенно.

А надо сказать, дедушка наш был высоченного роста, с роскошной темной шевелюрой, буквально без единого седого волоса, и только усы его были белоснежными. Вот такая отличительная черта нашего дедушки, больше я такого в жизни не встречал.

Только однажды случился конфуз.

Как-то его подчиненные в неофициальной обстановке сказали ему: «Иван Алексеевич! Ну что же такое, вы такой моложавый мужчина, ни одного седого волоса нет, а усы седые. Даже как-то странно. Может, вам усы покрасить?» И решил дедушка покрасить усы. В радикальный черный цвет. Совершив эту манипуляцию, приходит к нам. Мы с Аней остолбенели, когда увидели знакомого нам человека, но без милых и родных белых усов, а с совершенно черными. Аня подняла скандал! «Это не наш дедушка!» А он называл нас так: меня – «милок», а Аню – «милка». «Милк, ну что ты, ну это же я!» – «Не-е-е-т, это не наш дедушка!» И у нее была истерика, и всей семьей ее успокаивали.

Я вместе со всеми увещевал Аню: «Да чего ты? Это тот же дедушка, просто другие усы…» – «Нет, нет, нет!» – Она не шла ни на какие компромиссы, «такого дедушку» не принимала.

Дедушка был так расстроен, что потом вытравливал эти свои черные усы перекисью водорода, чтоб скорее они посветлели. Он очень долго у нас не появлялся – ему было ужасно стыдно, что его не признает родная внучка…

Дед меня, конечно же, любил. Звал он меня нараспев, подчеркнуто уважительно: «Миха-а-алыч!» Как-то спрашивает меня трехлетнего: «Михалыч, ну что ж ты такой грустный сидишь?» А я, видимо, уже в каком-то образе актерском, отвечаю, повесив голову: «Меня все бьют». Дедушка опешил: «Как? Кто ж тебя бьет? Мама тебя бьет?» – «Бьет…» – «И папа тебя бьет?» – «Бьет…» Не знаю, почему я так ответил, но все потом мне это припоминали со смехом. Дедушка: «И Анечка тебя бьет?» – «Бьет…» – «Скажи-ка, Михалыч, а дедушка тебя бьет?» – «Бьет…» – «Ну-у-у, Миха-а-алыч!» Тут уж дедушка развел руками. Конечно же, он знал, что и шлепка ни разу в жизни мы не получали, что нас родители воспитывали только словом.

Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора:

«Как-то раз нам здорово попало. Точней, попало мне. Из-за кого бы вы думали?… Правильно. Конечно, из-за Мишеньки.

Это было в эвакуации, в Омске. Мы жили в огромном деревянном доме. Там, кроме нас, жило много всяческих семейств, а так как кухня была в этом доме большая, там все по очереди нагревали воду и мыли детей. Нас с Мишкой мыли в корыте, рядом стояло ведро, чтобы мыльную воду туда сливать. Так вот, в тот день мама выкупала первым Мишку, надела на него все чистое – штанишки, рубашечку, носочки. И стоял он весь намарафеченный, этакий красавчик-ангелочек. Следующей должна была купаться я. Когда мама сливала воду, Мишка стоял, смотрел. Мама даже комментировала ему свои действия: «А сейчас я Анечку буду купать так же, как тебя».

М. Державин. «Арбатский дворик»

Меня посадили в корыто, выкупали, мама снова слила воду в это ведро. И тут Мишка исподтишка взял и брызнул в меня этой мыльной и мутной водой из ведра. А ведь я уже стояла такая же выкупанная, чистенькая, аккуратненькая! И я разозлилась не на шутку. Взяла и его со всей силы толкнула. И Мишка покачнулся и во всей своей красе, в рубашечке, в штанишках… со всего маха сел в это ведро с мыльной водой. Ну и сразу, конечно же: «Ма-а-ма-а-а!..» Родители услышали его негодующий вопль, первым влетел на кухню папа. Они с мамой в тот момент приводили комнату, в которой мы жили, в порядок – еще бы, сам Николай Павлович Охлопков должен был прийти в гости.

И папа видит эту жуткую картину – вымытый и уже перепачканный Мишка вопит и рыдает, я стою возле корыта – насупившаяся, исполненная праведного гнева… Папа вопрошает: «Что здесь произошло?!» – «Ме-е-н-я-я А-а-а-н-я-я то-о-лкну-у-ла-а-а в ведро-о-о…» – срывающимся голоском тянет Мишка. И папа хватает мои прыгалки и хлещет меня ими по попке. Я же беру, приспускаю трусы, смотрю на след от прыгалок, поднимаю голову и, победоносно взирая на папу, говорю: «А мне и не больно!» И гордо ухожу.

М. Державин. «Кони»

Катя, наша домработница, потом мне говорила: «Ань, я сколько лет живу, все помню вот эту картину. Ты не представляешь, как отец переживал, что он тебя ударил прыгалками. Он буквально себе руки кусал». Катя рассказывала, что, когда я с гордо поднятой головой отправилась гулять на улицу, папа метался по комнате. Правда, к приходу Охлопкова он, разумеется, взял себя в руки, но все же ему плохо удавалось скрыть волнение – где я теперь? что со мной? не решила ли я навсегда уйти из этого жестокого дома?…

Это и был тот единственный раз, когда мне попало.

А еще я очень любила, чтобы у всех была чистая обувь. И вот картина – приходит к нам в гости Алексей Денисович Дикий. Я внимательно смотрю на его ботинки и сразу предлагаю свои услуги: «Дядя Леша, вам не нужно почистить обувь?» Смех, да и только. Мне вообще нравились сапожники. У нас во дворе стояла сапожная будка, и там сапожник так ловко чистил ботинки! И вот, налюбовавшись на его искусство, я начинала чистить обувь всем, кто бы ни приходил к нам в дом. Но как! Это было потрясающе. Даже Мишка не мог взгляд оторвать, глядя, как я лихо тружусь над ботинками наших гостей. Но и Мишка в этом плане тоже всегда у меня был в порядке, щеголял в начищенных до блеска ботинках. И это продолжалось много лет – моя тяга к чистке обуви, «сапожное увлечение».

М. Державин. «Городской пейзаж»

У братца же иное было увлечение. До дома маминой сестры, тети Оли, надо было идти через железнодорожные пути. А Мишка обожал паровозы. Когда за нами приезжал дедушка, Мишка буквально повисал на нем: «Дедушка-дедушка, а мы пойдем мимо паровозов?» Дедушка: «Ну, конечно, милок, пойдем…»

И вот Мишка останавливался и как зачарованный смотрел на эти колеса, всякие колодки, их связующие звенья… Ему нравились именно паровозы, а не сами составы, не вагоны. А уж если какой-нибудь паровоз двигался, тут восторгу не было предела… В итоге мы, вместо того чтобы за полчаса добраться до дома нашей тети Оли, шли часа два.

М. Державин. «Сельский пейзаж»

На улице Вахтангова, где мы жили, по ночам были слышны паровозные гудки с Киевского вокзала, и Мишка очень полюбил их слушать. Сидел и слушал, будто полонез Огинского, с таким наслаждением…

Но папа больше хотел, чтобы мы развивались творчески в гуманитарных областях. А Мишка с дошкольного возраста здорово рисовал. (Кстати, и папа у нас рисовал – это по его линии передалось, видимо, Мишке.) И папа организовал сыну уроки живописи у профессора Мешкова, Василия Никитича. Тогда Мишка научился уже рисовать просто великолепно. Он создал множество картин, иной раз это было нечто действительно уникальное. К сожалению, мне он никогда ничего из своих работ не дарил. Наверно, потому, что я – своя, «ну ты-то и так, мол, любую возьмешь, если захочешь».

В детстве мы с братом-художником часто хаживали «на пленэр», он писал всякие поля, леса, рощи, церквушку где-то старенькую находил… Все это осталось на его полотнах. Дома же он рисовал натюрморты. Часть его работ и по сей день висит на даче, а часть он подарил Роксаниному брату Юре.

Удивительно – так получилось, что по Мишиным пейзажам можно сегодня воссоздать историю нашей улицы. Вот напротив нашего дома стояла чья-то усадьба. Она запечатлена на его холстах. Там, где сейчас стоят махины Нового Арбата, везде были деревянные особнячки. И все это на картинах живописца Михаила Державина сохранено.

Жаль, что он много картин раздарил, и уже не вспомнить – что кому, часть картин была уничтожена заливом их квартиры соседями сверху, но часть все-таки успели вывезти на дачу. У моей двоюродной сестры есть какие-то его этюды, а у меня же ничего не сохранилось. Надо будет что-нибудь у него все-таки выпросить на память. Он ведь до сих пор рисует, делает какие-то наброски, всякие этюды. Когда просто сидит за столом, может что-то машинально рисовать, чертить».

«Молодец, будешь артистом!»

Мама ехала в эвакуацию беременной, да еще и с двумя детьми – Анечкой и мной. Сначала мы остановились в Горьком, но там было очень неспокойно, через этот город в Сибирь эвакуировались заводы, фабрики, учреждения, семьи, было ощущение какого-то повального, хоть и организованного бегства, стояла страшная сумятица, и когда у мамы начались схватки, ее отправили рожать от греха подальше – за 30 км на север от Горького, в роддом тихой захолустной Балахны. Поселили нас там в опустевшей школе, где я, видимо, руководствуясь ностальгическими ощущениями, принялся изготавливать из географических карт театральные декорации и кулисы.