Текст книги "Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу"

В Балахне родилась моя младшая сестричка Танечка. Затем ее место рождения надолго стало предметом семейных шуток: мол, все мы – москвичи, а Таня – жительница Балахны.

…Только добравшись до Омска, мы сообщили папе, что у него родилась дочка. И он (телеграммой или звонком, уже не вспомнить) отдал важное распоряжение главы семейства – назвать дочь Татьяной.

Так нас стало трое. И до этого мы с Анечкой были совершенно неразлучны, а тут появился новый, живой и писклявый объект для нашего внимания, для постоянных обсуждений и полемики. С Анечкой мы были погодки – росли вместе, такие белоголовые, одинаковые. Одна актриса в Театре Вахтангова, Елизавета Георгиевна Алексеева, даже говорила: «Ой, у Державиной дети, как белые грыбы». Почему-то говорила не грибы, а через букву «ы» – «грыбы». Такие уж белоголовые-белоголовые были мы с Аней, а Танечка была у нас потемнее, и я почему-то, возможно желая дистанцироваться от иной масти, какое-то время не желал называть ее по имени, а звал просто «девочка». «Мама! Твоя девочка плачет». Мама плохо слышала – у нее была травма головы с детства, а во время войны она почти и вовсе потеряла слух, все звуки различала словно в отдалении. Отчасти поэтому я долго называл Танечку «девочкой», а Аня вообще сильно ее осуждала и собиралась выкинуть в окошко. Так и говорила: «Мне не нужна эта девчонка, я ее выкину в окошко». Уж так проявлялся тогда ее смелый и прямодушный характер.

Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора:

«Мишка только со мной дрался, а Танечку он всячески оберегал. Она ведь была еще маленькая, а то, что и я тоже девочка и со мной драться не следует, ему даже не приходило в голову.

А я была очень большая трусиха, вот он меня все время и пугал. То он на меня наставлял танк заводной с пушкой (у нас была еще до войны такая игрушка – папа подарил Мишке), он заводился ключом. И Мишка с удовольствием наставлял на меня танк, крутил ключ, а я жутко орала: «Ой, меня сейчас задавят!»

Вообще издевался он надо мной в детстве страшно. К примеру, позовет зимой на санках кататься – и сначала «все честь по чести», Мишка бежит как лошадка, везет за веревочку мои санки… и вдруг делает точный рывок: мои санки описывают такую траекторию, что я, конечно, с них слетаю и набиваю себе шишку. Еще барахтаясь в снегу, ору: «Мерзавец! Что ты натворил?! Ты меня разбил!» А он чуть виновато: «М-да. Я несколько недооценил возможный результат».

Как ни странно, подобные происшествия меня почти ничему не учили. В следующий раз все повторялось заново. Миша говорил: «Пойдем-ка погуляем». Я говорила: «Ура!», и он преспокойно усаживал меня в санки, уверяя, что уж на этот раз не станет себя плохо вести, и все повторялось сначала. Опять пару кружков покатает, я счастлива донельзя – брат образумился! И вот тебе снова-здорово! Получите, распишитесь! И каждый раз я не могла предугадать, когда он выкинет меня из санок!

Вообще эти его издевательства никогда – ни летом, ни зимой – не прекращались. Мы много лет снимали дачу под Москвой, в Плесково, недалеко от дома отдыха, где жили все вахтанговцы. То есть мы с родителями какое-то время проводили в этом доме отдыха, а потом снимали дачу. Папа познакомился с мельником, который жил прямо на берегу Пахры. У него был деревянный дом, и мы снимали там большую комнату. А за домом простирался огромный заливной луг. И мы там играли, бегали, собирали цветы, помогали с Мишкой хозяевам косить сено, таскали потом это сено на сеновал – какие-то крестьянские корни в нас все-таки говорили. И вот Миша как-то говорит: «Пошли, Ань, поиграем в салочки на лугу». – «Ну, пошли». А там через весь луг тянулась колея – когда косили сено, то приезжали из совхоза для того, чтобы его с поля вывозить на телегах.

И вот мы бегали, бегали, перепрыгивали с одной колеи на другую – туда-сюда, туда-сюда. Настала моя очередь бегать за ним – и он так ловко перепрыгнул через колею в конце луга, ну и я за ним, как лань, сиганула и… провалилась по колено в эту колею. Со стороны-то было впечатление, что дорога утрамбованная, но на самом деле она вся была изъезжена телегами, в ней образовались огромные ямы. Их засыпали песком, но после дождей этот песок превращался в какую-то вязкую взвесь. Если на него наступишь, то проваливаешься сразу. Вот я и провалилась в эту колею и, конечно, увязла. Мишка меня не без труда оттуда вытащил…

Много лет я думала, как же так получилось, что я в эту яму попала? И совсем недавно, буквально несколько лет назад, братцу говорю: «Мишк, а помнишь, как мы с тобой на лугу играли в салки?» Он говорит: «Помню, конечно, как ты в песке увязла». Говорю: «А как же ты меня вот так подставил?» И тут он наконец признался: «Да я же до этого первый туда угодил…» То есть он, оказывается, накануне угодил туда. Тогда же и решил меня подставить. И ведь удивлялся, стервец: «Ой, как же так, Аннушка? Как же так получилось?» В общем, он уже очень неплохо актерски играл.

Вообще много было всяческих подстав. «Ну, конечно, – разводит он теперь руками. – Первым я сам куда-нибудь попадал, а потом уже и до тебя очередь доходила».

Когда мы немножко подросли, мы вместе превосходно проводили время, когда прогуливали школу. Это были идеальные дни. Во-первых, мы обязательно шли в музей Скрябина. Этот музей находился почти напротив дома, там и по сию пору сохранилась квартира гениального композитора. Мы приходили туда, на ноги нам нацепляли детские музейные тапочки, чтобы мы не натоптали, и мы радостно шлепали по всем гулким помещениям музея. Вот колокольчик для прислуги. Вот стоит его рояль… Мы с детства знали, что Скрябин – первооткрыватель «цветомузыки». Нам разрешали нажимать на клавиши рояля, чтобы в ответ зажигались различные лампочки. В столовой висел гонг, который созывал всех домочадцев и гостей к обеду. Нам тоже разрешали позвенеть. Так пролетало время первых двух уроков…

Зимой мы ходили на каток в парк Горького или в планетарий, причем через дырку в заборе планетария мы проникали и в зоопарк, на его новую территорию, где были построены огромные террариумы – с крокодилами, варанами, удавами и кобрами. Если перейти через дорогу, можно было через официальный вход попасть на старую территорию, где паслись слоны, жирафы, тигры, львы, но в этом случае необходимо было покупать билет, а денег у нас никогда не водилось. Поэтому можно со всем основанием сказать, что мы свое детство провели в террариуме.

Так что у нас «культурные» прогулы школы были. Если стояла ранняя осень, мы катались на лодках в парке Горького. Но обязательно находился кто-нибудь, кто маме доносил, что «твои снова катались на лодках».

Еще мы очень любили ездить к маминой сестре, тете Оле. Она жила в районе станции метро «Автозаводская». Мы долго, с пересадками, к ней ехали, и тетя всегда была нам очень рада, кормила вкусными обедами, мы даже порой прихватывали с собой несколько друзей со своего двора. Думали, чем больше нас приедет, тем больше радости великой будет тете Оле и ее дочке Ире! Уходя, всегда просили: «Тетя Оля, вы только маме не говорите!» И тетя со всей серьезностью кивала в ответ: «Нет-нет, я – это могила! Никогда и никому!»

Только через несколько десятилетий мы узнали, что тетя Оля, едва мы от нее уходили, сразу звонила маме и говорила: «Если ты меня выдашь, я тебя убью! Твои приезжали ко мне. С ними были еще Танечка Пашкова, Митя Дорлиак…» До самой смерти тети Оли мама не выдала сестру. Только года за два до своей смерти рассказала нам об этом. Тетя Оля была старшей сестрой. Пока она была жива, мама держала обещание, не выдавала.

Что же касается проблем со школой, которые у каких-нибудь других детей (только не у нас!) могли возникнуть из-за систематических прогулов, эти проблемы тоже были в нашем случае вполне решаемы.

У нас была замечательная палочка-выручалочка по имени Виктор Самойлович. Это был приват-доцент, профессор медицины, который жил в нашем подъезде на четвертом этаже. Отоларинголог Виктор Самойлович Канторович лечил актеров, у которых было плохо со связками, да практически все актеры поправляли у него свои голоса. Аркадий Райкин у него, кстати, лечился. Канторович работал на дому – у него была частная узаконенная практика. Но самое удивительное, что приват-доцент Виктор Самойлович помогал не только взрослым, но и охотно шел навстречу подросткам, оказавшимся в затруднительном положении. У него самого рос балованный сын Сережа. Этому напишет справку, что ангина, тому – что трахеобронхит, тонзиллит, еще что-то. Ответственно распишется и пришлепнет сверху свою частную, профессорскую, солидную печать.

Как ни странно, к таким вольностям и мы, и Канторович были приучены нашим папой. Дело в том, что папа частенько брал меня с Аней с собой на рыбалку. Будил в пять утра и увозил, оставив маме на столе записку: «Ирок! Ребята опоздали в школу. Я решил их взять с собой на рыбалку. Не волнуйся!» Подумать только – ну какая школа в пять утра?!

Вот с тех самых пор у Виктора Самойловича Канторовича и вошло в привычку (с папиной легкой руки) писать нам справки в школу по первому требованию.

Кроме того, папа часто брал нас с собой «по грибы», учил их собирать. Вот идем мы вчетвером. Танька верхом у отца на шее, маленькая еще, и мы с Аней. Далеко-далеко уходили… Папа приметит где-нибудь гриб белый и говорит нам: «Вот чувствую, чувствую – где-то здесь растет белый гриб». И мы с Аней начинали, как ищейки, прочесывать лесную поляну. И находили-таки белый гриб! Сколько было счастья!.. Вскоре у нас появился свой грибниковый азарт. Мы научились грибы собирать!

Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора:

«К тому времени мы с Мишкой перестали драться и очень сдружились. Я вдруг открыла для себя, что мой брат – очень добрый и умный мальчишка. Кажется, именно тогда у него необыкновенная тяга возникла – что-нибудь делать своими руками. До сих пор у него эта черта сохранилась! Он у нас очень рукастый и ловкий «народный умелец». К тому же Миша был невероятным выдумщиком.

Вот, скажем, покупают они стол для кухни с Роксаной обычного размера, Роксана уезжает на гастроли, приезжает, а у них на кухне вместо него откидной стол, как в поездах. И за этим столом вообще ничего нельзя делать. Узкая такая дощечка. Кухонька была небольшая, вот Миша и решил «оптимизировать» пространство. Выдумщик, да и только!

Однажды (это уже после смерти папы) маму устроили на работу. У нас была фабрика ВТО для надомников – актеров, которые вышли на пенсию, у которых были маленькие дети, или для тех, кто по каким-то иным причинам не имел и возможности работать вне дома. Впрочем, раз в неделю надо было отвозить работу.

Мама начала делать косынки – это называлось тогда «батик». На деревянные рамы мы накалывали шелк, и мама его разрисовывала – очень красивые получались косынки.

Однажды, когда маме нужно было съездить – сдать свою работу, к нам пришла, а точнее, прибежала впопыхах Магдалина Львовна Абрикосова, сестра Андрея Львовича (она жила в квартире на первом этаже и дружила с нашей мамой). Так вот, прибегает Абрикосова и говорит: «Ой, Ирка! (маму звали Ираида Ивановна, но все ее звали Ирка, Ира) На Арбате очень дешевые яйца продают, буквально 70 копеек десяток, побежали!» И вот они рванули за этими яйцами, купили по два десятка, мама принесла их и тут же уехала сдавать свою надомную работу.

Приходит Мишка из школы, заходит на кухню и видит: стоит пакет с яйцами. А яйца мелкие-мелкие, почти как перепелиные, чуть побольше, наверно, поэтому и дешевые такие. Миша секунду постоял, подумал да и говорит: «Анька, у тебя ластик есть? Не пожалеешь подарить?» Взял у меня ластик, нашел бритву и начал что-то потихоньку вырезать на ластике. В общем, он сделал из этого ластика печать и, аккуратно макая ее в чернила, проштамповал все эти яйца, два десятка, словом «черепашьи».

Мама приходит с работы, хочет переложить яйца в какую-то миску и тут видит, что на яйцах некий штамп.

А тетя Магда Абрикосова тогда оставила у нас и свой пакет с яйцами, Мишка проштамповал и ее яйца.

Мама тут же звонит Магде и говорит: «Магда, да ты знаешь, что мы купили?!» Та: «Что?» Мама: «Мы купили черепашьи яйца!» Магда прилетает на второй этаж с первого, смотрит: все яйца до одного проштампованы – «черепашьи». И Магда маме говорит: «Ирка, ты не расстраивайся, давай проверим на моем Коле (муж Магды, актер театра Вахтангова). Вот придет он из театра, и я ему, как ни в чем не бывало, сделаю яичницу. Вот и увидим, съедобны эти черепашьи или нет». Полдня Магда с мамой наблюдали свой эксперимент, поставленный на муже тети Магды, присматривались к его состоянию – отравлен дядя Коля или нет. Казалось бы, ничто не вызывало беспокойства, но все-таки мама сказала: «Я их выкину». Тетя Магда: «Ну и дурочка, отдай лучше мне». И вот мама думала-думала и наконец-то догадалась присмотреться к Мишке: «Ты, что ли?» В ответ он показал ей мой резаный ластик.

Или другой случай. Как-то прилетел из школы, вижу – у него в руках какие-то стеклышки небольшие, прямоугольные, видимо, обрезки оконного стекла. Папы тогда уже не было, а мама была на работе. Мишка говорит: «Давай маме сюрприз сделаем». У нас шкаф стоял в передней, довоенный. «Давай соскребем его стеклышками и покроем лаком!» Тогда мебель, покрытая лаком, только входила в моду…

Но ничего у нас не получилось! Просто шкаф стал с залысинами, пятнистый, как ягуар. Мама возвращается с работы и приходит в ужас: «Господи, что же вы натворили!» Мы: «Мамочка, мы просто хотели сюрприз!» Она: «Ну что ж, сюрприз вы сделали!»

Потом этот шкаф пришлось выбросить. К нам же приходили гости, и наши друзья из школы, а потом из Щукинского, а тут такое чудище стоит… В общем, держать его в доме было неприлично».

* * *

В старом омском театре, который показался мне громадным, прошла значительная часть моего детства. Там я впервые увидел многие потрясающие вахтанговские спектакли в исполнении артистов первого вахтанговского поколения. Потом мне казалось, что в Омске я от спектакля к спектаклю «взрослел», набирался ума и понимал пьесы все лучше.

Нашу семью приютила одна из сотрудниц горисполкома Анна Львовна Ложкина, жившая в старинном особняке на высоком берегу Иртыша. Из окна были видны неоглядные сибирские дали, а поближе, под окнами, во дворе – веселые ватаги покуривающих актеров, пришедших в гости к папе. Я знал их не только как приятелей отца, но и по спектаклям, по кино, хотя меня, маленького, водили на фильмы редко.

Нередко папа брал нас с Аней на рыбалку – мы плавали на лодке через Иртыш на другую сторону и всегда возвращались с хорошим уловом.

У меня были маленькие детские лыжи. А прямо от нашего дома шел очень крутой склон к Иртышу (у нас даже адрес был «Набережная Иртыша»), и под этим склоном стояли торговые палатки. В Москве такие небольшие уличные ярмарки называли «Голубой Дунай». В Омске, кажется, никак не называли. Зимой палатки вообще бездействовали, только в летнее время там можно было что-то купить. И вот однажды я стремглав покатился на лыжах по этому крутому берегу, рассчитывая затормозить и развернуться у самой реки. Уже возле подошвы горы я увидел вдруг перед собой огромный сугроб и решил эффектно скатиться с него, но, как я только потом понял, это была занесенная снегом, задубевшая палатка! Получилось, что я попал на своеобразный трамплин! С козырька этой палатки я полетел так далеко по воздуху, что долетел до самого Иртыша! Слава богу, река прочно покрылась льдом, так что я не утонул, не захлебнулся, ни в какую полынью не попал. Как говорится, «отделался легким испугом», ушибами, ссадинами. Но получил и незабываемое впечатление свободного полета!

К нам постоянно приходил Рубен Николаевич Симонов. Он, как и папа, был заядлым рыбаком. И Виктор Григорьевич Кольцов, народный артист РСФСР, был в их рыбацкой компании (современному зрителю проще всего его вспомнить по роли сердобольного дяди Шурочки Азаровой в «Гусарской балладе»).

Тогда, во время войны, были введены жесткие меры против вылова рыбы в зимний период, чтобы местное население в голодное время не обезрыбило промысловый Иртыш. А именно зимой там очень хорошо ловились стерлядь и налим. Поэтому тот или иной актер Театра Вахтангова, который не прочь был порыбачить, должен был получить специальное разрешение на ловлю рыбы в определенные дни. Вот, скажем, сегодня день Державина. И папа идет на Иртыш, пробуравливает лунку, а в конце дня весь улов делит между актерскими семьями.

Помню встречу Нового года в Омском театре. Для детей привезли огромную красавицу-ель из тайги, нарядили ее, и так все было на этом празднике красиво, весело и здорово, ни словами сказать, ни пером описать. Всем детям выдали на блюдечке по ложке яблочного пюре, по мандаринке и по две каких-то карамельки. Яблочное пюре мы тут же слопали, а вот эти мандаринки и конфеты понесли домой.

Нас, «державинских», жило в особняке Ложкиной шесть человек: родители, трое детей и домработница Катя (ее мы взяли с собой из Москвы). Тогда семьям, у которых было двое-трое детей, разрешалось иметь домработницу. Причем эти домработницы поставлялись самим государством. Так что и Катя была «государственной домработницей», обеспеченной нам родной советской властью. Она была на два года моложе мамы, но всю жизнь называла маму «Ираида Ивановна». Потом, когда мы подросли, папа устроил ее в Театр Вахтангова, там она нашла себе и мужа, всю жизнь с ним прожила, и мы всю жизнь поддерживали отношения с нашей Катей, фактически дружили.

Однажды нас, детей, повели в госпиталь. Был запланирован концерт детской самодеятельности для раненых. Мне тогда было 5 лет (как раз в 1941 году вышел спектакль «Фельдмаршал Кутузов», где папа играл Кутузова), и я выучил монолог прославленного полководца: «На вашу я смотрю воинственную рать…»

Объявляют: «А сейчас в роли Кутузова – Михаил Державин!» – и я встаю на табуреточку. А ведь папа – тоже Михаил! – и я всерьез опасался, что все ждут сейчас папу, а вдруг вместо него увидят меня! Но, не прочитав на лицах зрителей и тени разочарования, я осмелел и начал монолог довольно бойко.

И вот сидят раненые, у кого нога в гипсе, у кого – забинтованная голова или рука. И я читаю наизусть «программный» монолог Кутузова и даже не забываю прищуривать глаз, потому что фельдмаршал был одноглазым. Как же мне хлопали! – шум и гром стоял, будто на забастовке. Подобное звучание можно сравнить разве что со стуком шахтерских касок по мостовой в 90-е! Только представьте – загипсованная рука о загипсованное колено бьет.

Это было первое мое выступление перед зрителями и первые аплодисменты в моей жизни…

Потом пел детский хор «Кони сытые бьют копытами», и каждый певец ногой показывал, как бьют. А потом нам и раненым крутили трофейный фильм «Большой вальс». Мы, дети, сидели впереди на полу, почти уткнувшись в экран, а сзади – раненые.

До сих пор не понимаю – шел еще только 41-й год, а фильм уже крутили трофейный. Конечно, были тогда уже и наши контрнаступления, и разгром немцев под Москвой, но чтобы посреди ратных тяжелых трудов, в самое кризисное для страны время, наряду с захваченным немецким оружием «отфильтровывать» и киноленты, отправить их раненым в госпиталя… Какая же ответственность, организованность была по всей стране. Только поэтому уже в 1941-м можно было быть уверенным – мы победим и гитлеровское нашествие, как победили когда-то Наполеона.

Воспоминания о нашем житье-бытье в эвакуации и теперь ничуть не стерлись: радушие людей, разместивших театральные семьи, веселые постановки (на серьезные я, видимо, не очень хаживал), рыбалка, покрытый толстым льдом Иртыш, сверкающий в лучах зимнего солнца. Мы, дети, катались по склону набережной на санках. Учились стоять на коньках. Взрослые при нас на военные темы не очень-то распространялись, а читать я еще не умел. Так что никакой тревоги, а тем более уныния я тогда ни секунды не чувствовал, сплошной оптимизм! Уж не знаю, как там взрослые, были ли среди них печальные исключения, но ни один ребенок в Омске не сомневался в победе. Это абсолютно точно!

Семья Державиных на природе (1950)

Друзья-актеры часто заходили в гости к папе вместе с женами, которые тщательно следили за тем, чтобы их мужья не напивались. Доходило до того, что мужчин проверяли на входе в нашу квартиру, не несут ли они с собой лишние бутылки. А на мне – штанишки до колен, с глубокими карманами. Актеры подходили ко мне еще во дворе и по ходу шутливой беседы с ребенком незаметно засовывали в мои карманы секретные свои четвертинки. Я был невыразимо горд от оказанного мне доверия, от посвященности в их тайну. Однажды Алексей Денисович Дикий, за которым жена следила особенно рьяно, сказал мне незабываемую фразу: «Мишка, молодец, будешь артистом!»

Спустя многие годы я побывал в Омске с Шурой Ширвиндтом на открытии нового здания Музыкального театра, спроектированного его женой Натальей Белоусовой. Как долго мы бродили по дорогим мне местам!..

Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора:

«Недавно Миша спросил меня: «Ань, а помнишь, как мы весной ходили на берег Иртыша и смотрели, как взрывали лед?» Это специально делалось, чтобы не образовывалось ледяных заторов. Такая была красота! «Мороз и солнце – день чудесный!» Огромные глыбы льда, поднятого на дыбы, нам, маленьким, казались величиной с дом или с гору.

Трудно описать эти сказочные впечатления. Мы стояли на берегу, а перед нами высились, как будто изумрудные, застывшие гигантские фигуры… Мы, как зачарованные, смотрели на это ледяное волшебство, рожденное взрывами. Эти горы льда, с которых начинался ледоход, были почему-то красоты необыкновенной.

Танечка тогда была еще грудная, а с продуктами было, естественно, трудно. А у мамы не было молока. И тогда… кажется, председатель омского исполкома (боюсь, спутать должность), но имя-фамилию помню хорошо – Иван Васильевич Черезов. Вот этот самый человек приказал привозить нам зимой откуда-то издалека, из какого-то села или колхоза, молоко! И нам его привозили – застывшее, в кусках льда. То есть привозили собственно молочный лед, чтобы у Танечки всегда было молоко. В доме был огромный погреб, там этот лед и хранили, и по кусочку откалывали, чтобы растопить, когда Танечке пора было покушать».

Серебряный переулок

В 1943 году, когда наша семья вернулась в Москву, я пошел учиться в среднюю школу № 73, которая находилась недалеко от дома – в Серебряном переулке. Мне очень нравилось это красивое и благородное название – «Серебряный переулок»!

Переулок этот знаменит тем, что в разные годы здесь жили великий русский артист П.С. Мочалов, поэт «пушкинского круга» Н.М. Языков, комик Малого театра В.И. Живокини, знаменитый архитектор И.В. Жолтовский, известный акушер-гинеколог Г.Л. Грауэрман, великий композитор С.В. Рахманинов.

В нашей мужской школе училось много актерских детей – в будущем сами актеры, ставшие затем известными и популярными, например Вячеслав Шалевич (Театр им. Вахтангова), Александр Збруев (Театр им. Ленинского комсомола)…

Вспоминает Анна Михайловна, сестра автора:

«Вот мы приехали из эвакуации, и Миша пошел в школу, в первый класс.

Помню, первое время он очень плохо писал, и когда я на следующий год пошла в школу и начала сразу писать хорошо, он таскал мои тетрадки в свою школу, хвастался мальчишкам – вот какая у него сестра! Он очень мной гордился.

А еще у него была потрясающая интуиция. Вот пример. У нас в семье все было лимитированно. Скажем, мама покупала три пирожных – по одному на каждого ребенка. Мишка свое моментально съедал, отъедал половину у Танечкиного пирожного, я же была бережлива и прятала свое пирожное в платяной шкаф. Конечно же, прятала, когда его не было дома. И вот возвращаюсь из школы и собираюсь съесть пирожное. Роюсь в шкафу – и не могу его найти! А Мишка косит хитрым глазом: «Ты что-то ищешь? Ну, ищи-ищи!»… После этого у нас шла драка. Потом нам всыпали обоим, поровну – Мишке и мне. Папа у нас был очень строгий. Впрочем, мы мужественно выдерживали экзекуцию. И в следующий раз дрались с Мишкой не менее ожесточенно. Каждый мог похвастаться оторванными рукавами. Ключик от портфеля не раз спущен был в унитаз.

Мишка гулял в кепке – тогда это было очень модно. К козырьку он пришил кнопку, чтобы прикреплять к нему верхнюю часть кепки – так ходили у нас все хулиганы на улице.

Вообще у нас был такой «бандитский» переулок, но нас никто не трогал. Наоборот, все хулиганы очень гордились, что живут на одной улице с актерами Театра Вахтангова. Особенно уважали нашего папу. Он ходил в театр из дома пешком, там пройти всего сто метров. Однажды рассказал: иду, вижу – группа в подворотне, курят, ржут, а завидели меня – и мгновенно исчезли! Дело в том, что он только что сыграл в фильме «Великий перелом» генерала Муравьева, прототипа Жукова, получил Сталинскую премию I степени, у него была золотая медаль. В этом же году – это был 1946 год – папа получил звание народного артиста, его еще наградили орденом Ленина. Так что он был в фаворе не только в театре, его боялись все на улице.

Да и Мишка с малых лет был парень героический… тогда не было слова «крутой», а говорили попросту – смельчак или храбрец, удалец бесшабашный».

Мы, дети актеров Театра Вахтангова, в школьные годы ездили в пионерский лагерь в Подмосковье. Это место называлось Плесково. Оно и сейчас существует. До середины лета там был пионерский лагерь для детей Театра Вахтангова, а с середины июля – Дом отдыха Театра Вахтангова, и дети туда приезжали уже с родителями. В Плескове потрясающая природа – обрывистые, заросшие берега реки Пахры. На этих берегах я постоянно играл в киногероя тех времен – Тарзана. Привязывал веревку где-нибудь на самой верхотуре, на макушке высоченного дерева (причем один, без приятелей), а потом летал на этой веревке над рекой и улюлюкал, и вопил, как настоящее дитя природы, воспитанник диких обезьян. Девчонки все время боялись, как бы я не сверзился оттуда, не разбился. А я получал большое наслаждение от этих каскадерских трюков.

Я кричал на всю округу, причем старался отработать в точности тот звук, который издавал первый Тарзан (его играл пятикратный олимпийский чемпион по плаванию Джонни Вайсмюллер, красавец-мужчина). Мне Анна потом, уже когда я в театральном учился, сказала: «Сколько я потом ни перевидела других актеров в роли легендарного Тарзана, никто этот крик повторить не мог, только ты, Мишка, надсаживался абсолютно точно».

Это мое увлечение держалось года два.

Вспоминает Анна Михайловна, сестра автора:

«Рядом с Плесково находилась деревня Лужки. Там все, конечно, успели на его кульбиты насмотреться. И когда Мишка уже в юности, на первом курсе Щепкинского училища, снялся в фильме «Они были первыми», в деревне висели самодельные плакаты: «Сегодня в Плесково будет показан кинофильм «Они были первыми», где играет Мишка Державин (Тарзан)». И вся деревня пошла в клуб дома отдыха – посмотреть на своего Мишку-Тарзана.

К слову сказать, мой братец был очень красивым мальчишкой. К тому же ему всегда невероятно хотелось быть модным. Помню, как он делал себе этакий кок, и чтобы этот кок сверкал и переливался, намазывал бриолином голову. Спрашивал меня: «Блестит?» Я ему: «Ну, Миша, как бриллиант». И вот он шел на какую-нибудь встречу или просто пройтись по Арбату, пощеголять своей прической. Потом пошла особая мода на обувь, называлось это «манка» – на старые подошвы наклеивали еще одну, кажется, из поролона, – белую, резную по канту. Всем казалось, что это здорово похоже на обувь американских музыкантов и артистов. Щеголяли в этой «манке».

В школьные годы я больше был успешен в гуманитарных предметах, особенно в литературе. И, конечно же, не отпускал театр. К тому времени он уже прочно занял главное место в моей жизни. Поэтому я был очень счастлив, что в нашей школе беспрестанно устраивались литературные вечера с чтением стихов, басен, отрывков прозы современных авторов.

Тогда же впервые влюбился… Помнится, посмотрел какой-то фильм с Диной Дурбин, и такая была она очаровашка, курносенькая да голубоглазенькая… словом, привела меня в полный восторг. А по соседству с нами жила девочка Люся. И вот мне в какую-то минуту показалось, что она – вылитая Дина Дурбин, такая же голубоглазая, курносая, с локонами беленькими. И я влюбился в нее страшно.

Примерно в это время мне купили новое пальто с большими черными пуговицами. И вот однажды, когда мы катались с горок и валялись в снегу, Люся подошла ко мне и говорит: «Миша, у тебя сейчас пуговица оторвется». А я смотрю не на пуговицу, а на нее, взгляд не могу отвести и вдруг целую ее в розовую щечку… А она не убежала, не шлепнула варежкой, а тоже молча посмотрела на меня и поцеловала.

Потом я у старьевщиков-татар, которые в те времена ходили по улицам и собирали ненужные вещи, выменял маленького лебедя – игрушку из воска – и подарил ее Люсе. И она сказала мне: «Миша, я буду тебя помнить всю жизнь».

Вскоре их семья эмигрировала из СССР – это была первая «хрущевская» волна. Люся давно живет за рубежом, ей под восемьдесят, и она совершенно не похожа на Дину Дурбин…

* * *

У нас была очень гостеприимная семья. Папа часто собирал практически всех детишек из нашего дома, человек восемь, вел всех нас в зоопарк, а там покупал каждому по бублику горячему и по мороженому. Так же, целой толпой, мы ходили с папой и в Музей изобразительных искусств, и в Третьяковскую галерею, и в Исторический музей. Он сознательно нас развивал, превращая каждую экскурсию в веселый поход, увлекательное приключение, и мы с удовольствием с ним всюду мотались. И познавательно, и весело, и интересно, и что-нибудь вкусное перепадало.

Мама мне рассказывала, как Борис Васильевич Щукин, училище имени которого я впоследствии окончил, еще до войны носил меня на руках в доме отдыха на Пахре. Там же был и пионерский лагерь. Молодые, впоследствии знаменитые актеры вахтанговского театра работали у нас пионервожатыми. Целыми днями мы бегали, ловили рыбу в Пахре, с тех пор я еще больше полюбил рыбалку. Время было сказочное. И, надо сказать, сытное, несмотря на послевоенные трудности. У нас было подсобное хозяйство, в котором мы выращивали огурцы, редиску, лук, морковь… Сами пололи все грядки. У всех было тогда какое-то приподнятое настроение, люди излучали оптимизм. Все жили с ощущением того, что уж теперь-то все будет очень хорошо.

Когда у нас еще не было своего дачного участка, мои родители снимали дачу на лето. Туда тоже приезжали их знаменитые друзья. Как-то Борис Владимиров и Вадим Тонков, артисты, которые играли популярных старушек – Авдотью Никитичну и Веронику Маврикиевну, – привезли с собой невысокого человека в плаще и кепке. Вскоре мы – и гости и хозяева, и взрослые и школьники – решили поиграть в футбол против деревенской молодежи. На ворота встал тот самый элегантный дядя в кепке. В нападении и защите играли Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Я играл за противоположную команду и забил красивый гол. Тогда Борис Владимиров (Авдотья Никитична) вдруг провозгласил: «Михал Михалыч забил гол лучшему вратарю мира». Ребята все насторожились, а Владимиров продолжал: «В наших воротах стоит Лев Иваныч Яшин». Это было невероятно!