Текст книги "Антология народничества"

Из прокламации «Земли и воли» (январь 1878 г.)

Мы, пишущие эти строки, нисколько не сторонники насилия. Мы боролись и боремся за права человека, за водворение мира и гуманности на земле, но мы всенародно решаемся почтительно принести нашу глубокую благодарность тебе, бесстрашная русская девушка, не отступившая перед страшной кровавой мерой и собственной погибелью, когда не оставалось других средств для защиты прав человека.

Среди холопства молчащего, задавленного общества ты одна решилась собственною непривычною к насилию рукою обуздать безнаказанный произвол, перед которым все преклонялось.

Ты не отступила перед страшным подвигом лишить жизни человека, что для тебя было гораздо труднее, чем пожертвовать своей собственной жизнью, и доказала, что чувство чести и понятие о праве и святости человеческой личности еще не вымерли в русском обществе.

Ты доказала, что тираны не всесильны, что гнет рабства и азиатского деспотизма не истребили еще у нас всех людей, способных жертвовать собою на защиту поруганных прав ближнего.

Страшен и велик твой подвиг, и немногие могут вместить его, но слава русскому народу, что в нем нашлась хоть ты одна, способная на такой поступок.

Страшна и славна твоя участь.

Тебя ждут допросы «с пристрастием», пытки, которыми ученые профессора пытали Дмитрия Каракозова[134]134
  В революционной среде существовало мнение о том, что к Д. В. Каракозову* была применена пытка с использованием фармацевтических средств. Ср. гл. 4, док. 7 «Заявление Исполнительный комитета» о роли профессора Ю. К. Трапа в каракозовском деле.


[Закрыть], и никто не услышит стонов твоих.

Тебя ждут поругания и нравственные пытки треповских клевретов и превосходительных заплечных мастеров.

Если у тебя остался кто-либо близкий тебе, его ждут такие же пытки, и ты будешь свидетельницей его страданий.

Тебя ждет суд палачей, который будет издеваться над тобой; тебя ждет бесчеловечный судебный приговор.

Ты сознательно пошла на все эти муки, ты приняла еще горшую муку, решившись обрызгать человеческою кровью свои руки.

Прими же от нас дань нашего благоговейного удивления, русская девушка с душою героя, а потомство причислит твое имя к числу немногих светлых имен мучеников за свободу и права человека. Имя этой девушки – Вера Ивановна Засулич.

Из показаний В.И. Засулич на суде (март 1878 г.)

О происшествии 13 июля[136]136
  13 июля 1877 г. при посещении Дома предварительного заключения петербургским градоначальником Ф. Ф. Треповым* заключенный Боголюбов не снял перед ним шапку, за что был подвергнут телесному наказанию (высечен). Боголюбов объяснял, что это случилось при второй встрече с градоначальником, и он думал, что второй раз снимать шапку не обязательно. Наказание Боголюбова вызвало протест заключенных, которые разбивали окна в камерах.


[Закрыть] и о мотивах его я слышала в Петербурге от разных лиц, с которыми встречалась. Рассказывали о том, как в камеры врывались солдаты, как шумевших сажали в карцер; потом я слышала, что Боголюбову[137]137
  Архип Петрович Боголюбов– имя, под которым был осужден и находился в заключении А. С. Емельянов*.


[Закрыть] было дано не 25 ударов, а наказывали до тех пор, пока не окоченел. Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержащихся в то время в доме предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергался сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести, по поводу неснятой при вторичной встрече шапки. На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства, вызванного какой-то личною злобой. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и в печати не появлялось больше ни слова, и ничто не мешало Трепову, или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы, – ведь так легко забыть при вторичной встрече шапку снять, так легко найти другой, подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью… (В. И. Засулич была настолько взволнована, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и успокоиться; немного погодя она продолжала.) Я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие… Я не видела другого способа… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать.

Из речи председателя суда А.Ф. Кони на суде над В.И. Засулич

[…] Один факт еще ничего не говорит, или, во всяком случае, говорит очень мало. Таково убийство. Убийство есть лишение жизни. Оно является преступным, когда совершается не для самообороны. Но оно может быть совершаемо различно. Я могу совершить убийство необдуманно, играя заряженным оружием; я могу убить в драке, нанося удары направо и налево; могу прийти в негодование и, в порыве гнева, убить оскорбителя; могу, не ослепляемый раздражением, сознательно лишить жизни другого и могу, наконец, воспитать в себе прочную ненависть и под влиянием ее, в течение многих иногда дней, подготовить себя к тому, чтобы решительным, но задолго предвиденным ударом лишить кого-либо жизни. Все это будут ступени одной и той же лестницы, все они называются убийством, – но какая между ними разница! И для того, чтобы ошибочно не стать ступенью ниже, или, в особенности, ступенью выше, чем следует по справедливости, – необходимо рассмотреть внутреннюю сторону преступления. Это рассмотрение укажет, какое это убийство, если только это убийство. […]

Внутренняя сторона деяния Засулич будет […] подлежать особому вашему обсуждению. Здесь надо приложить всю силу разумения, чтобы правильнее оценить цель и намерение, вложенные в действия подсудимой. Я укажу лишь на то, что более выдающимися основаниями для осуждения представляются здесь: во-первых, собственное объяснение подсудимой и, во-вторых, обстоятельства дела, не зависимые от этого объяснения, но которыми во многих отношениях может быть проверена его правильность или неправильность. […]

Существует, если можно так выразиться, два крайних типа, по отношению к значению даваемых ими объяснений. С одной стороны – обвиняемый в преступлении, построенном на своекорыстном побуждении, желавший воспользоваться в личную выгоду плодами преступления, хотевший скрыть следы своего дела, бежать сам и на суде продолжающий то же, в надежде лживыми объяснениями выпутаться из беды, которой он всегда рассчитывал избежать, – игрок, которому изменила ловкость, поставивший на ставку свою свободу и желающий отыграться на суде. С другой стороны – отсутствие личной выгоды в преступлении, решимость принять его неизбежные последствия без стремления уйти от правосудия, – совершение деяния в обстановке, которая заранее исключает возможность отрицания вины.

Между этими двумя типами укладываются все обвиняемые, бывающие на суде, приближаясь то к тому, то к другому. Очевидно, что обвиняемый первого типа заслуживает менее доверия, чем обвиняемый второго. […]

К какому типу ближе подходит Вера Засулич – решите вы, и сообразно с этим отнесетесь с большим или меньшим доверием к ее словам о том, что именно она имела в виду сделать, стреляя в генерал-адъютанта Трепова. Вы слышали объяснения Засулич здесь, вы помните сущность ее объяснения тотчас после происшествия. Оно приведено в обвинительном акте. Оба эти показания, в сущности, сводятся к желанию нанесением раны или причинением смерти отомстить генерал-адъютанту Трепову за наказание розгами Боголюбова и тем обратить на случившееся в предварительной тюрьме общее внимание. Этим, по ее словам, она хотела сделать менее возможным на будущее время повторение подобных случаев.

Вы слышали прения сторон. Обвинитель находит, что подсудимая совершила мщение, имевшее целью убить генерал-адъютанта Трепова. Обвинитель указывал вам на то нравственное осуждение, которому должны подвергаться избранные подсудимою средства, даже и в тех случаях, когда ими стремятся достигнуть нравственных целей. Вам было указано на возможность такого порядка вещей, при котором каждый, считающий свои или чужие права нарушенными, постановлял бы свой личный, произвольный приговор и сам приводил бы его в исполнение. Рассматривая с этой точки зрения объяснения подсудимой и проверяя их обстановкою преступления, прокурор находил, что подсудимая хотела лишить жизни потерпевшего.

Вы слышали затем доводы защиты. Они были направлены преимущественно на позднейшее объяснение подсудимой, в силу которого рана или смерть генерал-адъютанта Трепова была безразлична для Засулич, – важен был выстрел, обращавший на причины, по которым он был произведен, общее внимание. Таким образом, по предположению защиты, подсудимая считала себя поднимающею вопрос о восстановлении чести Боголюбова и разъяснении действительного характера происшествия 13 июля, и не только перед судом России, но и перед лицом Европы. То, что последовало после выстрела, не входило в расчеты подсудимой.

Вы посмотрите спокойным взглядом на те и другие доводы, господа присяжные заседатели […] Вы произнесете решительное и окончательное слово по этому важному, без сомнения, делу. Вы произнесете это слово по убеждению вашему, глубокому, основанному на всем, что вы видели и слышали, и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести.

Если вы признаете подсудимую виновною, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком смысле. К ним относится все то, что обрисовывает перед вами личность виновного. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее которого всегда прямо или косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич. Быть может, ее скорбная, скитальческая молодость объяснит вам ту накопившуюся в ней горечь, которая сделала ее менее спокойною, более впечатлительною и более болезненною по отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхождения.

Записка анонима (присяжного заседателя на суде над В.И. Засулич) в III отделение

Ввиду нелепых толков о причине оправдания Засулич, имею честь объявить, что мы, присяжные, при всем негодовании к ее злодеянию вынуждены были оправдать ее: 1) из чувства самосохранения и 2) чтобы избавить правительство от скандала несравненно большего, который вследствие слабости полиции непременно последовал бы за обвинительным приговором. Дело в том, что, еще пробираясь в суд к разбирательству дела, утром мы не только видели огромную толпу разъяренных негодяев, которая собиралась очевидно с весьма недвусмысленными намерениями у всех выходов из суда, но и могли слышать весьма выразительные угрозы и посулы. Очевидно, у этой толпы был уже составлен план действий. – Если бы мы обвинили Засулич, то не только весьма вероятно, что некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда, но, наверное, были бы убиты прокурор, председатель, а также, может быть, и некоторые знатные посетители суда; как, напр., государственный канцлер. Прежде чем успели бы собрать достаточный караул, толпа негодяев, вооруженная револьверами, успела бы наделать сотню злодейств. […] Дело в том, что английско-польский план (в осуществлении которого наши эмигранты и пропагандисты играли обычную роль Панургова стада), – производить смятение в русском обществе, пугать его посредством скандальных демонстраций с убийствами из револьверов, созрел уже давно, и первым актом его была гнусная история на Казанской площади[139]139
  Казанская демонстрация – см. гл. 2, прим. 10


[Закрыть], во время которой тот же пресловутый Боголюбов уже пускал в ход револьвер и кистень. […] Если даже, несмотря на оправдание, негодяи не удержались от стрельбы, то что бы было в случае осуждения. Злодейства в Одессе, в Ростове[140]140
  Имеются в виду вооруженное сопротивление кружка И. М. Ковальского в Одессе в январе 1878 г. и убийство рабочего А. Г. Никонова (как предателя) в Ростове-на-Дону в феврале 1878 г.


[Закрыть] и т. д. есть осуществление того же плана. Злодейства эти повторятся в еще более грандиозных размерах.

Присяжный заседатель.

«Бойня 31 марта». Из газеты «Начало»[141]141
  «Начало» – нелегальная газета, издавалась в 1878 г. в Петербурге, вышло 4 номера, редактор – Л. К. Бух.


[Закрыть]. 1878. № 2, апрель

31-го марта петербургский императорский суд судил Веру Засулич за покушение на жизнь Трепова. В суде председательствовал императорский чиновник, императорский прокурор обвинял, императорские присяжные произносили приговор и оправдали подсудимую. Никто не ожидал такого приговора, а правительство всего менее. Но факт совершился, и корреспондент «Times'a» записал его. Засулич была оправдана. В лице ее был обвинен Трепов… не один Трепов, с ним вместе были пригвождены к позорному столбу и вся администрация, вся система правления, все внутренние порядки императорской России. Правительство совершенно неожиданно получило щелчок – и преизрядный. Правительство было поражено и огорчено страшно. Оправдательный приговор Засулич обратился в обвинительный приговор, произнесенный над правительством от лица русского общества устами 12 присяжных. Оно так же, как и мы, поняло очень хорошо, что присяжные, оправдывая Засулич, обвиняли его. Вот почему правительство так близко приняло к сердцу этот приговор. Тут вопрос был поставлен ребром. Дело шло о порицании его, об оценке его деятельности… К довершению эффекта, изящная, элегантная публика, которая без перчаток даже лба не перекрестит, собравшаяся на этот раз в залу суда, громко аплодировала приговору. […] Был час восьмой вечера, когда, наконец, на подъезде здания суда появилась героиня дня. […] Восторженными криками встретила толпа эту великодушную, отважную девушку, наказавшую злодея и, как струей холодной воды, отрезвившую царящее самодурство. Сначала ее понесли на руках, потом повезли в карете, толпа было направилась к Литейной улице, но полицейские не пустили ее в эту многолюдную, оживленную часть города. Очевидно, в ту пору уже созрел заговор, с целью учинить бойню. Литейная для бойни представлялась не удобною. Убийца-новичок обыкновенно как бы несколько совестится своего поганого ремесла, трусит и для своих преступных деяний ищет уголков более пустынных и глухих. Толпе, сопровождавшей Засулич, предложили идти на Воскресенский проспект. Это значило делать крюк, но толпа согласилась и осталась совершенно спокойною. Ведь она делала овацию не преступнику, а человеку, оправданному судом империи… […] В настроении радостном, мирном и светлом продвигалась толпа по Воскресенскому проспекту и достигла, наконец, тихой и безлюдной Фурштатской улицы. Тут-то и ждала ловушка… Вдруг полицейские и пешие жандармы бросаются на безоружный, беззащитный народ, оттесняют его от кареты и начинают бить…

Один юноша, по фамилии Сидорацкий[142]142
  Григорий Сидорацкий* – пропагандист, был осужден на «процессе 50-ти» (см. гл. 2) и приговорен к заключению в смирительном доме в течение шести недель. В 1878 г. – студент Медико-хирургической академии. Во время демонстрации около здания окружного суда по поводу оправдания В. И. Засулич стрелял из револьвера в жандармов и был убит (по другой версии застрелился сам). 4 апреля 1878 г. была организована панихида-демонстрация.


[Закрыть], особенно восторженно приветствовал Засулич и особенно боялся, как бы ее не украли полицейские… В свалке ему разом попало несколько ударов, два из них пришлись ему по лицу. Защищаясь и не помня себя от волнения, юноша выхватывает револьвер и дрожащею рукою стреляет наугад. Одна пуля его попадает в какую-то женщину, другая – в каску жандарма. После небольшой паузы стреляют уже в него и убивают наповал. Очевидно, стреляла рука более меткая и на очень близком расстоянии. Много глаз видело, как в момент сумятицы, последовавшей за выстрелом Сидорацкого, жандармы выхватили из кобур свои револьверы… Вскоре после выстрела, положившего Сидорацкого, две пары глаз видели так же ясно, как читающий видит эти строки, как городовой к трупу Сидорацкого подбросил револьвер. В это время, сломя голову, прискакал отряд конных жандармов доканчивать бойню. Тут открылась возмутительная сцена, одна из тех позорных сцен, срама которых ничто не стирает со страниц истории. Офицеры науськивали солдат, как собак, и те, разъяренные, бросались на народ и неистовствовали. Беззащитные, безоружные люди, отупелые от страха, не понимающие в чем дело, бежали по Фурштатской врассыпную, куда глаза глядят. А жандармы гнались за ними с саблями, топтали их лошадьми, давили, били, вскакивали на тротуары, врывались во дворы. […]

Из прокламации «Летучий листок», составленной Н.К. Михайловским* (апрель 1878 г.)

События идут быстро и все в одном и том же направлении. Правительство не хочет или не может остановить жестокую наглую деятельность киевского товарища прокурора Котляревского[143]143
  Михаил Михайлович Котляревский – в 1878 г. товарищ (заместитель) киевского прокурора, вел расследования по политическим делам. 23 февраля 1878 г. было совершено неудачное покушение на Котляревского (подготовлено В. А. Осинским* и др.).


[Закрыть], и частные лица берутся за это дело. Правительство не хочет или не может предотвратить результаты безумного университетского суда, и частные лица совершают казнь над Матвеевым[144]144
  В начале апреля 1878 г. из Киевского ун-та были исключены 134 студента. Их вина состояла в том, что они ходатайствовали о своем товарище, арестованном по подозрению в причастности к покушению на М. М. Котляревского. Во время этих событий 5 апреля ректора Киевского университета А. П. Матвеева ударили кистенем по голове.


[Закрыть]. Правительство не может остановить московскую демонстрацию и представителями его являются частные лица – московские мясники. Правительство, несмотря на присутствие полиции и войска, не хочет или не может прекратить варварскую бойню, и мясники вторично просят «работы». Таким образом, фактически отправление правосудия и охраны граждан от насилий ускользает из рук правительства. Но такое ненормальное положение вещей невозможно. Мы не смеем жертвовать теми частными лицами, которым «тяжело поднять руку на человека», и не можем отдаться на жертву мясникам, которым это легко. Нужен выход. Его указывает самое положение вещей. Само правительство инстинктивно вовлекается в водоворот. «Правительственный вестник» перепечатывает выходки частной газеты против вердикта законами установленного в империи суда, император делает визит сочувствия генералу Трепову, опозоренному делом 31 марта, и гласно отделяет свои личные симпатии от симпатий общества. Таковы факты. Разрозненные, беспорядочные, они должны быть возведены в принцип. Принцип этот называется: конституция, земский собор. […]

Исторического движения задержать нельзя. Общественные дела должны быть переданы в общественные руки. Если этого не будет достигнуто в формах представительного правления с выборными от русской земли, в стране должен возникнуть тайный комитет общественной безопасности. И тогда горе безумцам, становящимся поперек путей истории! Решительные минуты создают решительных людей.

Предостережение Киевского Исполнительного Комитета[145]145
  Киевский исполнительный комитет – кружок, который первым из народнических групп в начале 1878 г. принял название Исполнительный комитет русской социально-революционной партии (в литературе именуется «Южный исполнительный комитет»); руководили В. А. Осинский* и Д. А. Лизогуб*.


[Закрыть] прокурору А.А. Лопухину[146]146
  А. А. Лопухин– в 1878 г. прокурор Петербургской судебной палаты.


[Закрыть] (9 августа 1878 г.)

Вслед за убийством генерал-адъютанта Мезенцева[147]147
  Николай Владимирович Мезенцов (Мезенцев)* в 1876 г. назначен шефом жандармов и начальником III Отделения. Революционеры считали его ответственным за жестокий приговор по «процессу 193-х» (см. гл. 2). Убит 4 августа 1878 г. С. М. Кравчинским* (месть за казнь И. М. Ковальского*).


[Закрыть], в разных концах Петербурга были произведены аресты, очевидно находящиеся в связи с этим убийством. […]

Очевидно, в Петербурге имеет повториться то же, что происходило в Киеве, после покушения на жизнь Котляревского*, когда, по распоряжению барона Гейкинга*, массы ни в чем не повинного народа были схвачены, рассажены по тюрьмам и, несмотря на полное отсутствие улик, содержимы многие месяцы в одиночном заключении, с явной целью вымучить от них желаемые указания.

Как было поступлено с Гейкингом – Вам известно.

Мы, члены И.К. Р.С.Р.П., объявляем Вам, что если Вы пойдете по стопам Гейкинга, то и с Вами будет поступлено так же: Вы будете убиты, как был убит Гейкинг, как был убит Мезенцев, которого убили мы, социалисты-революционеры, за все его злодейства против нас. […]

Мы не потерпим, чтоб за нас мучили людей, виновных только в том, что они разделяют с нами наши социалистические идеи. Распинайте, колесуйте нас, если смеете; но берегитесь коснуться наших, ни в чем не повинных братьев по убеждениям!

Поэтому мы категорически заявляем Вам, что 1) если в течение двух недельного срока, совершенно достаточного для полного выяснения дела, не будет выпущен на свободу каждый из арестованных, против которого не будет ясных улик в убийстве генерала Мезенцева; 2) если, в течение их содержания под арестом, против них будут предприняты меры, оскорбляющие их человеческое достоинство или могущие вредно отозваться на их здоровье, – то смертный приговор над Вами будет произнесен.

Наши требования скромны и разумны – Вы не можете не согласиться с этим. В любом из европейских, хотя и далеко не благоустроенных, государств каждый гражданин пользуется такими правами. Не наша вина, если нам приходится добиваться их, приставив Вам нож к горлу.

Но если наши требования умеренны, зато тем беспощаднее мы будем в случае их неисполнения. Помните это. Помните также – что Вам приходится иметь дело не с кляузниками, а с революционерами. Никаких уверток мы не признаем. Вы ведете дело об убийстве Мезенцева – поэтому держать людей, по этому делу привлеченных, за найденные у них книжки, газеты, паспорта, печатки или что-нибудь подобное – в данном случае то же, что держать их без всякого повода. […]

Едва ли нужно пояснять, что до Вашего «внутреннего убеждения», а тем более до Ваших «подозрений» – нам нет никакого дела. Гейкинг тоже держал в тюрьме невинных, потому что был внутренне убежден в их виновности. […]

В заключение, считаем нужным сообщить Вам, что 1-е предостережение делается совершенно конфиденциально. Распространяться оно не будет. В подлинности же этого документа можете убедиться из того, что он написан на надлежащем бланке и за печатью Комитета.