Текст книги "Рыбари и виноградари. Книга 1. Королева принимает по субботам"

Вот! Его предупредили. Холодок скользнул по позвоночнику. Ну и что это значит? Взорвут самолёт? Но кто? Спецслужбы, террористы, дедушка Анри? Да и зачем? Хотели бы убить, давно попытались бы. В конце концов, дали же благополучно доехать.

Пётр козырнул и быстро пошёл к зданию аэровокзала. Максим ошеломлённо смотрел вслед.

Впрочем, времени на обдумывание уже не было. Удача не подведёт. Надо лишь быть осторожнее.

Посадка прошла без происшествий.

Уже в самолёте попытался проанализировать события нескольких последних часов. Странный сон. Ещё более загадочный «Гарри Пётр» в тельняшке. Да вдобавок таинственное совещание, ради которого надо мчаться через полсвета. «Всё чудесатее и чудесатее», – говорила девочка Алиса в Волшебной Стране. Похоже, что-то произошло, и перемены многих всполошили. Люди привычно страшатся неизвестных событий. А зря. Изменчивость – свойство этой вселенной. В мире нет ничего вечного, кроме нас…

Глава 2
В которой приоткрываются некоторые тайны биографии Максима и выясняется, как волшебники воспитывают внуков и что из этого получается

Максиму лететь три часа сорок минут до Парижа. Потом ещё почти полтора часа до Бордо местным рейсом. У автора есть время рассказать о своём герое.

В 1966 году произошло два события, в которых мир опрометчиво не разглядел того значения, которого они заслуживали. Впервые в США чёрный американец Роберт Уивер был назначен министром правительства. Никто не мог ожидать, что через сорок два года в Белый дом сядет чернокожий президент. Но было ещё одно, не менее важное явление, также с трудно прогнозируемыми последствиями. В московском роддоме родился младенец, которого нарекли в честь деда Максимом.

В событиях, которые нас окружают, трудно выделить то, что даст самый значимый в истории результат. Невозможно определить во вьющейся мошкаре комара, который укусит. Как выделить из играющих детей того, кто станет Гитлером, Эйнштейном или Серафимом Саровским? Никогда неизвестно, что станет главным через десятки, и тем более сотни лет. Поэтому летописцы не заметили Иисуса Христа. Лишь Иосиф Флавий посвятил малоизвестному проповеднику пару строчек.

В 1966 году самым значимым событием казалась война США во Вьетнаме. Тёплым июльским утром мрачные бомбардировщики где-то в далёкой Азии сбрасывали свой смертоносный груз над полыхающими джунглями.

В это же время академик Максим Иванович Михайлов самолично нёс по тихой утренней московской улице голубой свёрток с орущим комочком новой жизни. Дед держал внука с такой молчаливой гордостью, словно сам родил, и не выпускал ребёнка из рук, пока семья ехала из роддома на чёрной служебной «Чайке».

Первая неделя была для Максимки тяжёлой. Живот пучило, а поскольку ничего кроме маминого молока не ел, то покусывал нежную грудь, призывая тщательнее следить за качеством продукта. Мама плакала, но тайком норовила съесть колбасу и шпроты.

Между тем Китай неожиданно обвинил не только Америку, но и СССР в намерениях захватить коммунистический Вьетнам. В Советском союзе обиделись, выслали всех китайских студентов, и отношения стран подошли к крайней черте.

В семье Михайловых больше других возился с новорождённым дед. Купал, рассказывал сказки, качал кроватку, когда внук орал как резаный.

Любовь, так же, как и ненависть, заразна. Стоило деду съездить в служебную командировку во Францию, как президент страны Шарль де Голль неожиданно тепло отозвался о Советском Союзе, который посетил с дружеским визитом, после чего предложил распустить блок НАТО и убрать военные базы со своей территории.

Расстановка сил в мире в одночасье поменялась.

Время неумолимо делало своё дело – бежало. Подросшему Максимке полюбилось одиночество, когда можно было не торопясь мазать кроватку какашками. Он с упоением водил пятернёй по простыням, изучая результат.

А в далёком коммунистическом Китае размазывали по стенке собственную интеллигенцию. Ведь перед большой войной необходимо приучить людей ко вкусу крови.

Уже в три года Максим был уверен, что дедушка работает волшебником. Во-первых, у того была белая борода, мягкая и шелковистая на ощупь. Во-вторых, вокруг деда всегда творились чудеса. Нет, конечно, его называли академиком, генералом и ещё какими-то неизвестными для ребёнка званиями, но мальчик твёрдо знал, что это маскировка.

Как у всякого чародея, у деда было собственное заколдованное королевство, где жила их семья. Королевство гордо располагалось в центре Москвы, прячась от шумных улиц за высоким бетонным забором. Здесь, в тени вековых лип и тополей, стояло два старинных особняка. В первом, простом двухэтажном деревянном здании, они жили. Во втором, одноэтажном белокаменном доме с колоннами и окнами из разноцветного стекла, работал дед – великий советский учёный и маг.

Чтобы выйти на обычную шумную улицу Москвы, нужно было пройти через тесную будку, где сидели строгие охранники с одинаковыми пустыми глазами, похожие на деревянных солдат Урфина Джюса. Мир из-за забора сюда не впускали. Поэтому друзей у маленького Макса не было. Семь лет, до самой школы, он не знал, что можно гонять в футбол, играть с другими детьми или даже драться с мальчишками. Но от этого не грустил, поскольку тоска приходит лишь с утратой. А в его жизни потерь пока не было.

Единственным другом мальчика был дед. Всю жизнь, вспоминая его, младший Максим чувствовал, как внутри грудной клетки появляется тёплая волна, пробегает по позвоночнику и уходит куда-то в мозг, заставляя закрыть глаза и вновь ощутить себя маленьким мальчиком, с восторгом внимающим великому волшебнику.

Был ли тот добрым? Пожалуй, если не злить. Скорее, он был разным – иногда строгим, иногда ласковым, но всегда непостижимым и знающим тайны, неведомые всем остальным. Он рано научил Максима читать и сам подбирал ему книги. А сказки даже придумывал специально для внука. Например, такую:

«Жил-был волшебник, которого звали Бог. Однажды он решил пойти в кино. Но ничего не было: ни фильмов, ни кинотеатров, ни актёров. Даже Земли не было. И сотворил Бог небо и землю. Потом людей. И стали они делать для него кино. Писатели придумывали небылицы, актёры играли роли, кинооператоры снимали».

– Кто такие кинопираты? – спрашивал Максим, удивлённый незнакомым словом.

– Это очень ленивые художники, – объяснял дед. – Для них придумали машину, которая сама рисует всё, что видит.

– Всё-всё? – уточнял поражённый глубиной чужой лени Максим.

– Всё, – подтверждал дед. – Потом эти рисунки складывают вместе и быстро показывают. Получается кино.

Дед рисовал в блокноте смешных пляшущих человечков, а потом начинал быстро пролистывать страницы, и казалось, что фигурка сама двигает ножками и ручками.

– Волшебство… – понимал Максим, а дед продолжал свой рассказ:

«Скоро люди научились делать кино очень хорошо. Богу нравилось. Фильмы становились всё интереснее. Люди уже не могли жить без выдуманных ими сказок, где принцы и разбойники были настолько настоящими, что начинали жить своей жизнью. В нарисованном мире жили вымышленные персонажи и тоже сочиняли истории. В итоге всё запуталось…»

Максим не всё понимал в этих сказках, но ему нравилось вслушиваться в неторопливую речь, сжимать сильную руку, покрытую выпуклыми тёмными венами, похожими на древесные корни. На ладони деда было множество морщин, они шевелились вместе с движением пальцев, образовывая узоры и даже буквы. Отчётливо виделась большая «М». Дед обещал, что со временем и у него появится такая же буква, ведь он тоже Максим Михайлов, но пока ладошки внука были розовыми и гладкими.

В «Дом с волшебными окнами» – так они с дедом называли особняк, где работал академик Михайлов, – Максим первый раз попал, когда ему исполнилось четыре года.

Это было мечтой, ожившей сказкой. Сколько раз, засыпая, он видел, как в далёкой темноте за стволами старых тополей сияют сказочные окна, словно узоры в калейдоскопе.

И вот вспотевшая от волнения ладошка – в твёрдой сухой руке деда. Часовой у входа кивнул. Дверь, похожая на ворота, распахнулась. Огромная прихожая ослепила ярким светом. С неба спускались тысячи сияющих льдинок. Но самое удивительное было прямо перед ними – волшебная лестница. Ступеньки шли среди перил, похожих на раскидистое чудо-дерево. Тополя в палисаднике на улице были прямыми и росли вверх. Но это дерево стелилось вдоль ступенек, а ветки и листья были жёсткими и блестящими. Дед останавливался, объяснял, показывал, разрешал трогать и разглядывать. Среди бронзовой листвы прятались добрый единорог со злым драконом, ворчливые жар-птицы, смешные белки, бабочки, неизвестные звери с козлиными телами и головами страшных старцев. Мальчик мог бы играть здесь целый день, но лестница кончилась, и они вошли в красивый зал, где висело множество картин. Дед принялся рассказывать о том, что на них нарисовано. Было так интересно, что в тот день они не пошли дальше. Но постепенно дом открывал мальчику свои тайны. Максиму казалось, что картины живые, и стоит отвернуться, как нарисованные люди начнут шевелиться, словно в кино. Поэтому он становился боком, делая вид, что смотрит в другую строну, и в тот момент, когда краем глаза замечал движение, резко оборачивался. Но фигуры успевали замереть. Хотя их взгляды становились строже: нельзя вести себя так неприлично! Макс показывал язык, строил рожи, но те лишь выкатывали возмущённые глаза. Однако была одна картина, перед которой он никогда не кривлялся. Маленькая девочка в розовом воздушном платье смотрела на Максима, приложив палец к губам, как будто бы просила хранить тайну, известную только им двоим. «Никому не расскажу, что ты живая», – обещал мальчик.

Часто дед с внуком ездили в цирк животных «Уголок Дурова». Максима Ивановича там хорошо знали и встречали как званого гостя. Они пили чай с шоколадными конфетами и ходили в разные комнаты, смотреть на забавных зверушек, которые вели себя как люди. В одно из таких посещений на мальчика надели странную и неудобную шапку, похожую на кастрюлю с проводами. Внутри плохо пахло, и было жарко. Но тут дед сказал: «Попробуй командовать той крысой. Её зовут Гитлер. Представь, что она твой солдатик». Белая крыска сидела в клетке напротив, быстро шевелила забавной усатой мордочкой, и на голове у неё красовалась такая же кастрюля, только крохотная, игрушечная. Какой-то шутник пририсовал на симпатичной умной мордочке, прямо под розовым носиком, чёрные усы. «Шагом марш! Стой! Налево! Направо!» – командовал малыш, и крыса послушно подчинялась. Взрослые хохотали, поздравляли друг друга, пожимали руки, словно наступил праздник. Смеялся и Максим, которому нравился послушный Гитлер. По случаю неведомого праздника мальчику подарили учёную кошку с мохнатой рыжей шерстью и печальными синими глазами. На розовом ошейнике золотыми буквами было написано: «Маруся».

– Она умеет говорить, – улыбнулся дед.

– Почему же молчит? – не поверил внук.

– Ждёт, – непонятно ответил дед.

Нельзя сказать, что маленький Максим полюбил загадочную Маруську. Скорее относился к ней насторожённо, словно в бездонных небесных зрачках скрывалась жуткая тайна. Кошка постоянно тренировалась, тянула лапы, выгибалась дугой – наверное, на тот случай, если когда-нибудь возьмут в цирк. Ох, не доверял он ей. И, как оказалось, не зря.

Однажды произошло нечто ужасное. Возможно, он мог умереть или, что ещё хуже, сойти с ума, став весёлым коротышкой, катающимся на трёхколёсном велосипеде в Солнечном Городе всю оставшуюся жизнь.

И, как часто бывает с ключевыми событиями, детали и подробности забылись. Произошедшее вспоминалось как туманное отражение зыбкого сна. Он много раз пытался восстановить в памяти тот день, но видел лишь эпизоды.

Была весна. Листья тополей только раздирали свои оковы, и липкие почки устилали землю. Он помнил, что играл с Маруськой в саду, щекотал ей пятки, но та не смеялась, а потом вдруг как-то странно мяукнула, словно поперхнувшись в конце, отчего получилось не «мяу», а «м-я-а-к-с». Она сказала «Макс», вдруг понял Максим. Как и обещал дед, кошка заговорила. Та кивнула головой, соглашаясь с догадкой, и вдруг аккуратно прикусила зубами его штаны и потащила за собой. Мальчик зачарованно поднялся и сразу увидел деда с мамой, направлявшихся к «Дому с волшебными окнами». Туда было запрещено ходить одному, но, ведомый Маруськой, он прошмыгнул внутрь, понимая, что сегодня особый день и правила можно нарушить. Потом кошка привела в одну из комнат. Там было пусто, лишь стояло мягкое кресло, будто приготовленное именно для них.

Он забрался на сиденье, Маруська вспрыгнула следом. Максим уткнулся в тёплую мягкую шерсть и вроде бы даже задремал, убаюканный появившимся невесть откуда сладким и дурманящим запахом, совсем непохожим на горьковатый запах тополей.

Внезапно он проснулся от резкой боли в правой руке. Он заплакал, обнаружив, что какое-то чудовище, покрытое колючей, жёсткой и длинной шерстью, пытается его съесть.

Для своего шестилетнего возраста Максимка был храбрым. В его пока ещё маленькой жизни было лишь две вещи, которых он по-настоящему боялся.

Первая – пылесос. Этот завывающий шланг, похожий на змею, гонялся за ним, пытаясь засосать в свою ненасытную утробу, а потом, затаившись, подкарауливал в кладовке.

Вторая, не менее кошмарная, – рисунок шляпы из книжки «Маленький принц», которая на самом деле была удавом, съевшим слона. Максим не видел в этом ничего забавного. Он представлял несчастного слона, но ещё ужаснее была доля удава, живот которого превратился в жуткий вспученный мешок. Только дети могут понять ужас, когда тебя пучит слоном. Этот кошмар приходил к нему во время болезни. Когда температура на градуснике переходила критическую отметку, после которой мама клала ему на лоб мокрые салфетки, откуда-то из красного тумана на него наваливался живот удава, который страшно пыхтел (ведь ему было тоже несладко) и пытался раздавить Максима, не давая дышать.

«Живот…» – в отчаянии стонал он, пытаясь объяснить маме суть проблемы, но та в ужасе считала, что у ребёнка болит живот.

Вас не сажали на горшок при высокой температуре с сопящим удавом на голове? Тогда вы не знаете жизни.

Сейчас на него обрушились оба кошмара.

У страшилища не было глаз, только острые, как иголки, зубы, а за ними – мрачная чёрная дыра, куда затягивало, словно в пылесос. Укусив за руку, откуда сразу обильно потекла кровь, незнакомый зверь отодвинулся, словно примериваясь, куда вцепиться на этот раз. Жуткая морда загадочного чудовища начала увеличиваться. Она сделалась размером с мальчика, шерсть исчезла, и теперь это была огромная шляпа, внутри которой бесновался пылесос. Но на самом деле это был удав, съевший слона, в пасти которого плясал язык, похожий на гофрированный шланг. Серая и бесформенная масса медленно и неумолимо вдавливала мальчика в кресло, не давая вырваться.

Он задыхался, пытался вопить. Но крика не получалось, из горла выходило лишь бессильное бульканье. И вдруг он увидел завязший в гадкой серой плоти знакомый розовый ошейник с золотистой надписью «Маруся».

«Это не чудовище, это же моя кошка!» – умирая, сообразил Максим. И, может быть, это невероятное, невозможное осознание спасло его. Кошка не пылесос, и тем более не удав. На мгновение он пришёл в себя и вырвался из объятий монстра.

Некогда было смотреть по сторонам. Он побежал, со всхлипом втягивая воздух и крича изо всей мочи: «Мама!! Мама!!!». Страшно преображённая кошка, завывая, мчалась за ним. Максим влетел в незнакомую комнату, размазывая по щекам слёзы. Там мамы не оказалось, а стояла чужая раздетая тётя, словно её только что собрались купать, но ванночки рядом не было. Зато кругом горели свечи – наверное, ей было холодно. Сильно пахло какими-то цветами. Потом вдруг стало темно, и он упал. Кто-то пронзительно заорал:

– Здесь ребёнок!!!

– Перекройте газ! Проветрите помещение! – раздался голос деда.

Но мальчик уже ничего не видел, он вместе с удавом, пылесосом, Маруськой и всем окружающим оказался проглочен безжалостной шляпой. Внутри было абсолютно темно. Где-то далеко нежный женский голос шептал незнакомые слова.

Потом он долго болел. Обмороки сменялись жуткой рвотой. Тогда живот выворачивало наизнанку, словно тело стремилось избавиться от чего-то инородного, проникшего внутрь. Дед часами сидел у его постели, поил волшебным сладким киселём и, когда мальчику становилось совсем плохо, ложился рядом, обнимая своими сильными руками. Часто приходили врачи, похожие на ангелов в своих белых халатах.

Детские ночные кошмары изменились. Удав, обожравшийся слоном, наконец уполз. Появился другой, часто повторяющийся и противный сон: он сидел в белом тумане на берегу реки и бамбуковой удочкой одну за другой доставал из воды белёсых сонных рыб. Мальчик складывал их кучей и знал, что за спиной стоит кто-то, наблюдая за монотонной рыбалкой. Мёрзли и зудели пальцы, исколотые об острую чешую. Иногда невидимый надзиратель брал добычу. Максим видел лишь руку, одетую в медицинские резиновые перчатки, и острый кухонный нож, который мягко вспарывал серебристое брюхо. Наружу вываливались розовые кишки, похожие на шланги от капельниц. Было страшно, но он знал, что оборачиваться нельзя. Тихий голос сзади повторял: «Со мной пойдут лучшие из рыбарей».

Максим скорее ощущал, чем видел, что на берегу в серебристом тумане с удочками сидело много народу. Он угадывал смутные силуэты, но знал, что там и дети, и взрослые, и мужчины, и женщины. И возьмут лишь лучших. От этого становилось тревожно: вдруг он не справится, окажется недостоин? Берут отличников, а двоечников и в школу не примут. Так и будешь сидеть никчёмным малышом, не вырастешь, не женишься, не станешь пионером.

Просыпался с головной болью. В затылке стучало, перекатывалось и рычало грозное «р-р-рыбар-р-ри». В упор глядели нечеловеческие глаза с узкой чёрной полосой зрачка. «Р-р-р-р» – звук шёл от кошки. Та норовила забраться на постель во время сна. Глаза в глаза, дыхание в дыхание. Ох и недобрый был у неё взгляд! Мальчик просил убрать животное, но, когда просыпался, вновь обнаруживал, что ничего не изменилось. Кошмар тянулся, как надоевшая до слёз овсяная каша.

Как проникала кошка в закрытую детскую комнату? Почему не заболела, надышавшись ядовитого газа в доме с волшебными окнами? Заколдованная, что ли?

Однажды он понял страшную истину. Маруська сама была ведьма. Попытался скинуть фурию, но сил не хватило. Из мягких лапок выросли острые когти, которыми та прочно вцепилась в одеяло, не давая себя сбросить. Ужас наполнил тело, как дым комнату – ни вздохнуть, ни закричать. Он бился, стряхивая кошку, как мерзкое, прилипшее к одеялу чудовище. Наконец та лёгким движением спрыгнула и исчезла. Ещё несколько минут мальчик лежал, приходя в себя.

Теперь он твёрдо знал, кто виноват в кошмарном происшествии. Конечно, коварная Маруська, злая ведьма, заманила в запретный дом, где шли опыты. Он помнил её страшный оскал, острые зубы, шипящее дыхание. В сказках зло всегда бывало наказано. А добро побеждало, потому что оно сильное. На то оно и добро.

Лето он пропустил, лёжа в ставшей уже ненавистной постели. Картины мести чередой носились в воспалённом мозгу. Когда ему стало лучше и разрешили выходить в сад, землю устилали скрюченные жёлтые и бурые листья. Они кружились в воздухе, словно бумажные самолётики. К тому времени хитроумный план наказания злой колдуньи созрел до мелочей.

У угла дома под трубой стояла бочка, наполнявшаяся дождевой водой. Сейчас она была почти полной. Вечером Максим стащил из кладовой мешок из-под картошки, положил туда кирпич и большой кусок докторской колбасы, припасённой с завтрака. Заманить Маруську в ловушку оказалось просто.

Кошка с неохотой залезла в мешок, но манящий запах колбасы пересилил опасения. Быстро схватив лакомство, она попыталась выскочить наружу, но было поздно. Мальчик стянул края кулька приготовленной верёвкой и, с трудом подняв ношу, опустил в бочку. Мгновенье казалось, что ничего не происходит, потом поверхность вскипела. Кошка билась, наверное, целую минуту. Мальчик стоял и смотрел, тяжело дыша, ведь после болезни он был ещё слаб. Наружу выплеснулись ручейки, тёмными подтёками, словно кровью, окрашивая проржавевший металл. И всё затихло. Максим понял, что вместе с водой вылетела жизнь кошки. В бочке, как в пыльном зеркале, отражалось лишь хмурое небо и кусок жёлтой стены.

Он победил, и от правильности поступка почувствовал радость. Жаль, что рядом не было деда, который наверняка одобрил бы его храбрость.

Максим Иванович появился вечером, как обычно, зайдя в спальню.

– Кошка не виновата, – тихо сказал, заглядывая в глаза внука. – Она лишь выполнила мой приказ и привела тебя в нужное место. Не следует наказывать исполнителей.

Максим не удивился, что тот знает о происшедшем. На то он и волшебник.

– Наша Маруська была заколдованной ведьмой. Но я оказался сильнее, – попытался объяснить мальчик и вдруг осознал слова деда. – Ты приказал ей убить меня?

– Не убить, а лишь привести.

– Но это то же самое. Я же чуть не умер, – от возбуждения попытался встать, откинул одеяло, но наткнулся на твёрдую руку.

– Хочешь, завтра утопим меня, – невесело улыбнулся дед. – Хотя бочка понадобится побольше.

Максим опешил, соображая, почему признание деда не вызывает в нём гнева. Наоборот, он вдруг ощутил тоскливый стыд за бессмысленное, жестокое убийство. Оказывается, некоторые поступки нельзя исправить. Даже если извинишься. Мёртвая Маруська уже никогда не простит. Вдруг стало противно-спокойно, будто внутри что-то перегорело.

Казалось, дед понял его чувства.

– Не трави себе душу. В жизни ещё будет много и плохого, и хорошего. Так уж мы устроены: переступаем с добра на зло, будто шагаем. Левой-правой. Хороший поступок – и сразу плохой. Так и живём…

Но Максиму стало ещё хуже от этих слов. Хотелось зарыться в подушку, спрятаться от всех и умереть. И остаться мёртвым на всю жизнь.

– Зачем ты это сделал? Решил избавиться от любимого внука? – в голосе звучал упрёк, но скорее по инерции.

– Ну что ты. Я хотел, чтобы ты изменился. Стал другим. Сильным, умным и неуязвимым. Потому, что очень люблю тебя, – Максим Иванович бережно поправил одеяло и прижал внука к себе.

Мальчик попытался оттолкнуться, но был ещё слишком слаб, и только тяжело дышал в объятиях старика.

– Я теперь сильный? – с горечью спросил Максим, у которого от привычной болезненной слабости кружилась голова.

– Подожди. Пока ты червячок, но станешь бабочкой. В таких делах без жертвы не обойтись.

– Непонятно, – выдохнул мальчик.

– Это нормально. Всё в жизни, что кажется понятным, на самом деле совсем иное. Когда живёшь в темноте, будь готов к тому, что на свету всё станет другим. Только настоящий волшебник знает: то, что ночью видится каретой, днём обернётся тыквой. И наоборот. То, что мы считаем мусором, на свету окажется драгоценностями.

– Почему? Разве мы живём в темноте?

– Весь этот мир спрятан в темноте. Здесь всё искажено. Когда уверен, что видишь истину, скорее всего, ты ошибаешься. Разве плоха идея сделать всех счастливыми и довольными?

– Конечно, нет.

– Только сделали мы это по-дьявольски: убили и посадили всех недовольных, – Максим Иванович закрыл глаза, словно прислушивался к чему-то, и губы дёрнулись, как от внезапной боли.

Но внука сейчас занимало другое.

– Значит, когда я думаю, что ты меня любишь, это неправда? – Максим неожиданно осознал, что его разум вдруг стал необычно большим. Словно распахнулись створки закрытых дверей. Теперь он значительно лучше понимал мудрёные слова деда.

– Любовь неподвластна темноте. Она сама – как горящий фонарик в твоей руке, – дед остановился, подыскивая слова, и открыл глаза.

Максим вдруг увидел, что тот очень стар. И ему трудно говорить. А глубокие складки на лице – это не просто морщины. В них история жизни. Как сказал дед, за хорошим поступком следует плохой. Получается морщинка. Сколько же их? Неужели он тоже топил кошек? А может, даже и людей? Сейчас роскошная борода не казалась белой, а была лежалая, спутанная, тусклая. В глубоко запавших глазницах светилась ночь.

Внук просто обнял сухую ладонь и прижался к ней щекой, а когда поднял взгляд, увидел, что глаза деда непривычно влажно блестят россыпью мерцающих звёздочек.

– Дедушка, почему мне так грустно?

– Грустинка пришла.

– Снился сон странный. Там я рыбу ловил.

– Это хороший сон. Мы ещё сходим на рыбалку. Вот поправишься совсем. Я озеро знаю под Москвой, там и порыбачим. Костерок разведём. Палатку поставим. Ты, поди, не ел картошечку, печённую в углях? С солью?

– Мы будем рыбарями?

Дед удивлённо посмотрел на внука:

– Откуда ты это взял?

– Из сна. Там дядька один так сказал.

– Какой дядька?

– Не видел. Тот сзади стоял.

Дед закрыл глаза. Помолчал, нежно погладил горячую голову внука.

– Давным-давно жил человек, которого звали Иисус Христос. Как то встретил он рыбарей – так в старину рыбаков называли – и сказал им: «Следуйте за мной». Те бросили всё и стали его учениками. Потом их назвали апостолами.

Максим вспомнил резиновые перчатки на руках незнакомца. И острый нож. Лезвие было длинное. Оно струилось серебристой лентой всё дальше и дальше, над костром с пляшущими угольками, сквозь рой светлячков-искр, в тёмный лес, где ветер тихо пел свою колыбельную песню послушным деревьям, кустам, травинкам… Глаза слипались.

– Спи, – хрипловато проговорил дед, разбудив задремавшего внука. – Утро вечера мудрёнее. Грустинка ушла?

– Нет.

– Ну, значит, во сне уйдёт. – Он побледнел и провёл рукой по лбу.

– Дедушка, ты не заболел?

– Что-то мне нездоровится. Пойду прилягу.

Вновь погладил по голове и поцеловал в лоб, оставив ощущение, словно к коже прикоснулись тёплым влажным полотенцем.

Максим не мог заснуть, лежал и горько беззвучно плакал, сам не зная, почему.

В эту ночь дед умер.

На рабочем столе осталась последняя, очень короткая сказка, которую тот написал для внука за несколько часов до смерти. Почерк не был похож на обычный, ровный и чёткий. Буквы плясали, строки ползли вниз, словно руки дрожали и не слушались. На белом листке было написано:

Сказка о добре и зле

«Однажды собрались Воины Света и отправились на битву с силами Тьмы.

Долго длилось сражение, но добро, как и должно, победило зло.

Усталые, возвращались Воины добра домой; одежды почернели от грязи и крови.

Пришли, а люди не узнают их, кричат: „Прочь, силы сатанинские!“

С грустью убили неразумных людей, чтобы не путали добро со злом».

Внизу была приписка: «Хотели как лучше, получилось как всегда. Не воюй ни на чьей стороне. Ни белых, ни красных. Следуй за Луной. Она найдёт тебя!»

Максим не был на похоронах. У него поднялась температура, и мальчика оставили дома. Он глотал солёные слёзы, тёр кулаками воспалённые мокрые глаза, но твёрдо знал, что дед не умер, а лишь живёт теперь в другой, волшебной, стране. Может быть, там больше света и меньше тьмы…

Он спрятал под подушку записку деда и много раз перечитывал. Почему Луна? Наверное, деду было совсем плохо.

Скоро бумага истрепалась в клочья.

Потом пришли перемены. «Дом с волшебными окнами» обнесли забором, и отец объяснил Максиму, что теперь там будет музей. Проходную перед домом убрали, исчезли и два вечно хмурых деревянных солдата, которых домработница Нюша называла «Тюха и Матюха, да Колупай с братом».

А уже осенью Максим пошёл в школу. Он не испытывал страха перед новым миром, не боялся других детей, незнакомых правил общения. Это было неудивительно, поскольку подросток просто не знал безжалостной реальности, обожающей кушать белых и пушистых пришельцев из тёплых маминых гнёзд. Но произошло невероятное. Мир принял его – наверное, потому, что мальчик не был «белым и пушистым». Он был иным – неизвестно, опасным или нет, словно дельфин, выпущенный в океан из вольера, где вырос. Рыбы резвились сами по себе, акулы наблюдали, киты не встречались. Появились новые друзья-приятели. Как правило, те были заводилами в своих компаниях. В тени их авторитета Максим оказался под надёжной защитой. А уже через полгода парень и сам освоил правила игры. Акулы определились: этого трогать не надо. Почему? Об этом следовало бы спросить самих акул, но вряд ли те смогли бы объяснить.

Максиму не хватало деда и его волшебной реальности. Как-то пришло в голову, что окружающая жизнь похожа на поездку в вагоне метро. Кто-то занял лучшие места, а другие теснятся в толпе; один читает, другой спит, а он стоит у двери, готовый выйти. Потому что знает, что есть другой мир – просторный, светлый и сказочный. Там мраморные полы, хрустальные люстры и витражные волшебные стёкла, словно из детского калейдоскопа. Поезд тормозит у станции, дверь вот-вот откроется. Он уже не в толпе, но и не на перроне.

Он – свой среди чужих. Чужой среди своих. Иной. Он пока червячок, но станет бабочкой, как и обещал дед.

От таких мыслей становилось одиноко. Максим любил своих папу и маму, но и они принадлежали к обычному миру, где жили простые люди. Папа работал профессором в медицинском институте, и ничего, кроме «ферментов, ускоряющих клеточный метаболизм», его не интересовало. Иногда его охватывала беспричинная яростная раздражительность. В такие минуты этот обычно тихий и вежливый человек начинал громко кричать, ругать Максима, маму, весь этот проклятый мир, погрязший в ханжеском невежестве. И хотя отец никогда не шлёпал его, мальчик чрезвычайно боялся этих вспышек.

Став старше, он понял, что отец орал не на них с мамой, а на что-то в окружающей жизни, раздражающее и пугающее. Ощущение собственной слабости и бессилия выводило этого человека из себя. Но гнев отталкивал в сторону разум, и доставалось тем, кто был рядом.

Мама работала на кафедре вместе с отцом. Она была очень красива, и Максим гордился её красотой перед сверстниками, ощущая почти взрослое мужское чувство причастности к владению прекрасной женщиной. Но как он ненавидел те страшные минуты, когда родители ссорились: лучшие люди на земле вдруг начинали кричать друг на друга, выдвигая всевозможные обвинения. Постепенно мама всё больше погружалась в мир успокоительных таблеток. Максим замечал, что, выпив «лекарство», она переставала реагировать на окружающих, а со слабой блуждающей улыбкой сидела в кресле и смотрела фигурное катание или фильмы «про любовь». Позже, когда на телевидении появились трехсотсерийные романтические фильмы, она уже не расставалась с их героями и совсем ушла в далёкий мир сладких грёз.

Скрываясь от грозного папы и не замечаемый погрязшей в мечтах мамой, Максим забирался в домашний кабинет деда, сохранившийся почти нетронутым и наверняка бывший волшебным. Кроме понятного запаха кожи и бумаги, там всегда пахло свежими цветами сирени и горьковатым ароматом первых листьев. Загадочным образом тополиный пух иногда оказывался в кабинете даже зимой. Тогда Нюша, третий раз за день протирая мокрой тряпкой пол, ворчала: «Ишь, опять Голбечник мусорит». Она никогда не отвечала на вопрос, кто этот таинственный «Голбечник», лишь поджимала губы и выкатывала глаза, словно партизанка на допросе, всем видом показывая, что умрёт, но секрета не выдаст.