Текст книги "Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни"

Теормех и сопромат

Теоретическая механика (теормех, как мы сокращенно называли этот предмет) мне запомнилась. Ее читал доцент Смелков грамотно и просто. Она непроста для неискушенного студента, но Смелков умел подавать ее так, что неясных мест не оставалось. Мне этот предмет нравился своей стройностью и элегантностью. Я на всю жизнь сохранил приязнь к векторам, а впоследствии и тензорам и с удовольствием читал толстые книги, где использовался этот математический аппарат.

Профессор Ягн читал сопротивление материалов (сопромат).

Он был высоким худощавым стариком с длинной бородой. Хотя ему было за 60, он был очень быстр, порывист и к каждому, с кем говорил, был очень внимателен. Говорили, что он недавно женился на своей 19-летней домработнице, и у них родился ребеночек. Помню, это меня почему-то тогда потрясло, и я его зауважал еще больше.

Теормех и сопромат, которые мы изучали на первых двух курсах, мне нравились, хотя для многих они были камнем преткновения. Студенты говорили: «Сдашь сопромат – можешь жениться».

Работа в лаборатории на кафедре сопромата

Ягн меня выделял из потока, на котором было не менее 200—250 студентов. Он предложил мне работать в лаборатории и даже дал какую-то тему для проведения исследований.

Работать надо было по ночам. Это было дежурство около работающих машин. В испытательной машине скручивались стальные образцы, а напряженное состояние в образцах записывалось с помощью датчиков.

Каждые 15 минут надо было снимать показания приборов и записывать их в журнал. Машины охлаждались водой, которая заполняла полость машины, и холодная вода постоянно в эту полость втекала, а тёплая из неё вытекала.

Вот здесь-то и было самое трудное. Надо было расход и поступление воды отрегулировать так, чтобы вытекало ровно столько же, сколько втекало. Если вытекало больше, машина начинала перегреваться и могла выйти из строя. Чтобы этого не случилось, при незначительном нагреве автоматика перекрывала сливной кран, полость быстро заполнялась водой, и вода выливалась на пол огромного помещения, где стояла эта установка.

Тот же эффект был, если вливалось больше воды, чем выливалось. Я ставил будильник на 15 минут, чтобы не пропустить время измерения, регулировал поступление и слив воды, а в оставшееся время готовился к занятиям или читал.

Потом наступала ночь, и очень хотелось спать. Я не ложился, но заснуть можно и сидя на стуле. Звонок будильника поднимал меня, я проводил измерения, делал записи в журнал, проверял воду и следующие 15 минут снова дремал. К сожалению, иногда, проснувшись, я обнаруживал, что вода переливается через край.

Когда это случилось в первый раз, я пришел в ужас. Лаборатория была огромных размеров – метров 200 квадратных, и вода равномерно стояла по всему полу на 3—5 сантиметров. Пришлось брать ведро и тряпку и собирать воду. Я провозился с этим не менее часа.

За время работы в лаборатории, а я регулярно каждую неделю ходил 1—2 раза на дежурство, еще пару раз мне пришлось собирать воду, несмотря на то, что я научился довольно точно регулировать поступление и слив воды.

Жуткое воспоминание о том, как я собирал воду на полу этой огромной лаборатории я сохранил на всю жизнь. Как вспомню, – так вздрогну!

Профессор Кузнецов, технология металлов

Лекции и лектор по технологии металлов занимают особое место в моей памяти. Профессор Николай Александрович Кузнецов (1891—1958), строгий, подтянутый с джентльменскими манерами немолодой человек вошел в аудиторию очень спокойно и деловито. Поздоровался с нами, оглядывая аудиторию внимательными глазами. Потом начал рассказывать.

В аудиторию вошли двое опоздавших. Они хотели прошмыгнуть в аудиторию, как это уже стало обычным, но были остановлены негромким восклицанием:

Выйдите и зайдите еще раз.

Они вышли, постучали в дверь, и когда услышали «Войдите», зашли, встали у порога и стали смотреть на преподавателя.

– Ну и что? – негромко спросил он.

– Извините, – сказал один из студентов, – мы опоздали. Разрешите сесть на место.

– На первый раз разрешаю, – сказал профессор Кузнецов, – но больше, пожалуйста, не опаздывайте.

Через полчаса мы стали свидетелями еще одного события. У нас на потоке появились пары – он и она. Обычно такие пары ходят и сидят вместе и порой никого не видят, кроме себя. Одна такая пара сидела на лекции Кузнецова. Они начали выяснять отношения, а может быть, просто разговаривать друг с другом, но делали это достаточно громко.

Кузнецов не выдержал.

– Адам, – сказал он, – поди сюда. И посадил студента в первый ряд с правой стороны.

– И ты, Ева, тоже, – продолжил он. Студентку он посадил тоже в первый ряд, но с левой стороны.

Так тихо у нас в аудитории еще никогда не было. Никто так «вольно» с нами не разговаривал. И, самое интересное, никто не посмел возразить, высказать возмущение, опротестовать. Все восприняли это, как должное.

Про Кузнецова говорили, что он был первым выборным начальником мартеновского цеха Кировского завода в 1918 году. Говорили с некоторым придыханием, – считалось, что это придавало ему весьма значительный вес и почет наравне с участниками штурма Зимнего и героями Гражданской войны.

На его лекциях больше никто никогда не разговаривал, было слышно даже жужжание случайно залетевшей мухи. Никто ни разу к нему на лекцию больше не опоздал. В то же время особой боязни не было. Мне нравился его предмет, я не пропустил ни одной его лекции, записывал все, что он говорил, очень подробно.

Берию казнили

Незадолго до нового года в газетах появилось краткое сообщение о суде над Берией и его ближайшими сотрудниками – В. Н. Меркуловым, Б. З. Кобуловым и др. Председательствовал на суде Маршал Советского Союза И. С. Конев.

Берия был обвинен во всевозможных деяниях, не имевших отношения к реальной деятельности Берии: шпионаж в пользу Великобритании, стремление к «ликвидации Советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановлению господства буржуазии».

Берию обвиняли в связях с «предателем Тито», в попытках объединить Германию в единое буржуазное государство, в проведении «неправильной» национальной политики, поскольку он выступал за бóльшую самостоятельность республик внутри Советского Союза. Припомнили ему и работу по заданию партии в разведке буржуазного Азербайджана и Грузии.

Ходило много слухов о сотнях женщин, изнасилованных Берией, которых ему доставляли в особняк. Но эти обвинения ему не предъявлялись.

Тем не менее, в сексуальной жизни бывшего главного чекиста копались тщательно. Леденящие душу рассказы о половых преступлениях Берии чередовались с сухими строчками протокола:

«…Нами обнаружены многочисленные письма от женщин интимно-пошлого содержания. Нами также обнаружено большое количество предметов мужчины-развратника…»

Сейчас-то понятно, почему пришлось придумывать для Берии всевозможные «провинности». Тогда в 1953 году за три года до ХХ съезда КПСС никто и заикнуться не смел о незаконных репрессиях второй половины 30-х годов, в которых Берия был активным и ревностным исполнителем. Не могли также его соратники по Политбюро выражать свои опасения по поводу его чрезмерного усиления после смерти Сталина.

Существует несколько версий дальнейшей судьбы Берии. Его сын Серго в своей книге отстаивает версию, согласно которой его отец вообще не был арестован на заседании Президиума ЦК КПСС, а был убит в результате специальной операции в своём особняке в центре Москвы.

Он пишет, что 26 июня 1953 г. он получил по телефону от знакомого сообщение о перестрелке у своего дома. Когда Серго приехал к особняку у площади Восстания, его туда не пустили, но он увидел разбитые окна в кабинете отца. он решил, что это были следы перестрелки между охранниками, защищавшими дом министра внутренних дел, и военными, которые пытались взять его штурмом.

Возможно, Берия был убит именно там и именно тогда.

Однако записки, подписанные Берией, адресованные им различным членам Президиума ЦК – Маленкову, Хрущёву и Ворошилову, в которых Берия отстаивает свою невиновность, признаёт свои внешнеполитические «ошибки» и жалуется на отсутствие нормального освещения и пенсне, датированы первыми числами июля 1953 г. Видимо, в это время Берия еще был жив.

23 декабря 1953 г. дело Берии и его ближайших помощников было рассмотрено специальным судебным присутствием Верховного суда СССР. Все обвиняемые были приговорены к смертной казни и в тот же день расстреляны.

Тем не менее, когда открыли архивы, выяснилось, что в акте о расстреле 23 декабря Берия нет подписи врача, который должен был констатировать смерть. В документе же, касающемся смерти тех, кого судили и расстреляли в один день с Берия, врач расписался. Сохранился также акт о кремировании их тел, а акт о кремировании тела Берия отсутствует.

Открытые архивы констатируют: на пленуме ЦК (2 – 7 июля 1953 г.), который проходил в отсутствие Берии, члены Президиума, ещё недавно бывшие его соратниками по преступлениям, уличали Берия в том, что он «нервировал… товарища Сталина» (Хрущёв), был «чужим человеком, человеком антисоветского лагеря» (Молотов), «шпионил за членами Политбюро» (Булганин).

Информация о смещении и расстреле Берии вызвала огромный общественный резонанс. Многие люди были твердо уверены, а в этом нас и пытались убедить, что арестован главный тиран и виновник фальсификаций, приведших к гибели многих людей, хотя в официальном сообщении об этом не было сказано ни слова.

На смерть «сталинского наркома» народ откликнулся частушкой:

«Берия, Берия – вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков».

Мама и папа восприняли казнь Берии с каким-то чувством облегчения. Они всё еще боялись, что вернутся прежние времена.

Зимние экзамены на втором курсе

Все зачёты я получил своевременно, – их было много, причем некоторые были весьма трудоёмкими. Но я справился, – теперь я уже довольно неплохо делал чертежи и в карандаше, и в туши. Мне всё время ставили пятёрки.

На экзаменах я чувствовал себя достаточно уверенно. За плечами уже были две экзаменационные сессии, которые я сдал на отлично, и приближающейся сессии я не боялся.

Спокойно сдавая один предмет за другим, я получил все отличные оценки.

Учиться было легко. И я знал значительно больше, чем нам давали наши преподаватели, читая дополнительно книги в читальном зале Юношеской библиотеки на Фонтанке.

Комсомольской работы всё больше и больше

После сессии и каникул ничего принципиально не изменилось. Разве что я еще больше времени стал уделять комсомольской работе. Почему-то дел всё прибавлялось и прибавлялось. Мне теперь поручали какие-то проверки, рассмотрение писем, пришедших в Комитет комсомола и переданных в факультетское бюро, подготовку каких-то планов и отчетов об их выполнении. Я был аккуратен и исполнителен. Все делал своевременно и тщательно. Но эти дела требовали времени.

Когда я первый раз сказал, что я не сумею выполнить поручение в срок, потому что у меня лекция, поручающий мне комсомольский функционер сказал, что я должен сам решить, что важнее – комсомольское поручение или лекция, которую потом можно будет компенсировать прочтением учебника. Мне почему-то стало стыдно, и я не пошел на лекцию. Потом это стало повторяться.

Наступил, однако, момент, когда я понял, что я физически не могу один сделать всю работу. Кроме того, я заметил, что я выполняю работу, которую вполне могли бы сделать другие. Поскольку я был секретарем комсомольской организации второго курса мехмаша, и у меня были такие возможности, я стал перепоручать задания, которые мне давали. Это было непросто, так как многие отказывались от поручений, но все же у меня это стало получаться. На курсе было много выборного комсомольского актива – члены курсового бюро и комсорги групп, и я их использовал. Теперь я снова посещал лекции, и у меня появилось время для чтения технической литературы и даже для шахмат.

Это был хороший урок для меня. Да, я умел выполнять работу так, что она оценивалась высоко. Но это была оценка работы исполнителя. Теперь я сам поручал работу другим, я уже организовывал работу, и я старался, чтобы те, кому я поручаю, тоже выполняли ее вовремя и качественно. Если это получалось, я радовался. Я становился организатором. При этом оказалось, что я успевал сделать значительно большее количество дел, чем тогда, когда делал все один. Когда я осознал это, я был горд собой.

И все же, как много времени было потеряно мною впустую! То, что тогда я считал очень важным, сегодня в моих глазах не стоит и копейки.

Занимаюсь спортивной ходьбой

Растаял снег, подсох стадион, и занятия физической культурой перенесли из зала на воздух. После разминки мы под руководством преподавателей бегали по дорожкам. Они проверяли нашу скорость на различных дистанциях – 100, 200, 400, 800, 1000, 3000 м…

Я не умел быстро бегать спринтерские дистанции, но легко пробегал и 3, и 5 км. Я видел, что преподаватели не столько учат нас, как надо заниматься легкой атлетикой, сколько тестируют. Меня, например, снова попросили быстро, как сумею, пробежать 100 м, потом бежать те же 100 м медленно, потом снова спуртовать, потом опять медленно и так несколько раз. Я знал уже, что так тренируют выносливость. Год назад меня уже так проверяли. Только тогда я сначала пробегал 400 м, а потом спуртовал на 100. Я снова оказался выносливей других, и ко мне снова подошла Зинаида Михайловна Виноградова, тренер по легкой атлетике и предложила заниматься в секции спортивной ходьбы. Я согласился.

Мы начали тренировки. Я быстро освоил технику спортивной ходьбы. На вид смешная походка, когда человек движется словно утка, переваливаясь с одного бока на другой, она оказалась весьма быстрой. Но ни в коем случае нельзя было сбиваться на бег. Важно было не отрываться совсем от земли, ни на мгновение. Выбрасываешь вперед ногу и ставишь ее на пятку, переносишь тяжесть всего тела на эту ногу, и только в следующее мгновение другая нога отрывается от земли и стремительно движется вперед, чтобы встать впереди на пятку. Благодаря переносу тяжести тела, и создается впечатление вроде бы даже неуклюжего движения, когда кажется, что ты переваливаешься с боку на бок. На самом деле, ты чувствуешь себя очень уверенно, устойчиво и движешься весьма споро.

Вскоре я начал участвовать в соревнованиях по ходьбе на 10 км. Приходил не первым, но и не последним. Но каждый раз на 8-м километре у меня начинало темнеть в глазах. Мышцы рук закостеневали. Дыхание становилось судорожным, и я начинал хрипеть и стонать. Я продолжал двигаться вперед только неимоверным усилием воли. Зинаида Михайловна, конечно, замечала мое состояние. Она быстро пристраивалась рядом и на ходу пихала мне в рот кусочек сахара.

Буквально через два-три мгновения всё приходило в норму, у меня появлялось «второе дыхание», и я шел вперед, как будто ничего не было.

Осенью я больше не пошел в секцию легкой атлетики, правда, меня и не приглашали туда. Зинаида Михайловна знала мой телефон, но не позвонила. Видимо, она решила, что выдающихся результатов я не добьюсь. Я какое-то время ждал звонка, и, если бы она позвонила, как это делала раньше, я бы, наверное, пришел.

Военная подготовка

На втором курсе все студенты-мужчины занимались военной подготовкой. Нас должны были подготовить артиллеристами-зенитчиками, командирами баз по ремонту зенитных орудий. Три учебных года, два раза в неделю по 4 часа мы занимались строевой подготовкой или изучали материальную часть зенитной артиллерии.

Нас учили стоять и двигаться в строю, уметь пользоваться винтовкой, автоматом и пистолетом ТТ – разбирать и собирать их, разумеется, и чистить, ну и, конечно, стрелять.

Пушка, которую мы изучили вдоль и поперек, была 85-миллиметровая зенитная пушка. Это была основная пушка Советской армии времен второй мировой войны. Потом, говорят, почти все пушки отдали армии Северной Кореи, и они были там на вооружении и участвовали в боях. Кроме пушки мы изучали и снаряды к ней.

Пушка морально устарела, но других тогда еще не было. Ее предполагалось заменить 100-миллиметровой зенитной пушкой с прибором управления артиллерийским зенитным огнем (ПУАЗО), но, как нам объяснили, их в частях еще практически не было. Впоследствии мы изучили и ее. В военных лагерях летом 1956 года мы уже работали с этими пушками.

Преподавали нам майоры, подполковники и полковники – бывшие фронтовики, очень симпатичные люди в быту, которые относились к нам с должным уважением и подчеркнутой вежливостью. Правда, на военной кафедре были и другие люди – сержантский состав. Грубоватый и даже хамоватый народ.

Вот примеры их острот, оттачиваемых на не очень быстро соображающих студентах:

Сержант: Студент Шведов! Чем Вы будете протирать оптику этого прибора?

Студент Шведов: Спиртом, товарищ сержант.

Сержант: А оптическую ось во-он того прибора?

Студент Шведов: (отвечает не думая, по инерции): – Тоже спиртом, товарищ сержант.

Общее гы-ы-ы-ы-ы-ы.

Или еще.

Сержант: Студент Шведов! По какой траектории летит снаряд, когда Вы стреляете из пушки?

Студент Шведов: По баллистической, товарищ сержант.

Сержант: Покажите на плакате.

Вася Шведов находит плакат и показывает баллистическую траекторию.

Сержант: Значит, снаряд летит вот так (показывает на плакате вычерченную там баллистическую траекторию)?

Студент Шведов: Так точно, товарищ сержант.

Сержант: Студент Шведов! Перед Вами ставится следующая задача: Цель находится за углом этого дома. Как вы можете поразить её?

Сержант при этом показывает на плакате, что сверху цель поразить невозможно, и делает легкое движение руками, как бы чуть-чуть подсказывая, что нужно сделать.

Вася Шведов, улавливая это движение, сходу отвечает: – Положить пушку набок, товарищ сержант.

Громовой мужской хохот.

Сталинская стипендия уплыла из рук

Уже три экзаменационные сессии я сдал на отлично, четвертой тоже не боялся. Перед первым экзаменом, а это была математика, меня позвали в деканат и предложили заполнить анкету. Я взглянул на бумаги, которые передо мной положили, и радость нахлынула на меня, – меня собирались представить к Сталинской стипендии.

Сталинская стипендия была в два раза больше, чем моя повышенная стипендия, но главное, – я буду Сталинский стипендиат. Тогда это было очень почетно. Не знаю, сколько всего в институте было Сталинских стипендиатов, но думаю, что не больше десяти.

Я заполнил бумаги, и в тот, памятный мне день, получил по математике отлично. Экзамены шли своим чередом, и я получал одну отличную отметку за другой. Оставался последний предмет – Технология металлов.

У меня были замечательные лекции, – так подробно, как этот, я не записывал ни один предмет. Кроме того, я набрал в библиотеке кучу книг по Технологии металлов. Я изучил очень много такого, что профессор Кузнецов не давал на лекциях.

Я готовился так тщательно вовсе не потому, что я хотел получить Сталинскую стипендию. Я о ней и не думал. Мне очень хотелось, чтобы профессор Кузнецов похвалил меня. Мне нравились процессы получения металлов, и я изучил много технологических процессов и хорошо знал, что они дают, почему применяются и какие химические реакции в них протекают.

Ещё раз – на Оредежскую ГЭС

Ипатов снова был назначен комсоргом Строительства Оредежской ГЭС, и он позвал меня с собой. И на этот раз я поехал в июле. В этом году понадобилось больше рабочей силы, потому что фронт работ был шире.

Теперь я уже не работал бригадиром землекопов, просто потому что земляных работ почти не было. Одни ребята работали бетонщиками, другие делали опалубку для бетонных работ, третьи связывали арматуру или сваривали ее. Девушки работали вместе с парнями бетонщицами.

Ипатов попросил меня снова быть комендантом. Видно, понравилось, что я относился к обязанностям очень ответственно. Но времени я затрачивал больше, потому что за продуктами приходилось ездить раза два в неделю в районный центр – Оредеж, а это было довольно далеко – километров 7 по лесной разъезженной в ямах дороге, а потом ещё километров 30 по просёлочным дорогам. Я выезжал утром, а возвращался только к ужину.

В Оредеже приходилось получать продукты на 2—3 базах, и на каждой машины стояли в очереди, так что на получение продуктов уходил весь день. Но я не роптал.

Признаться, я с большим удовольствием работал бы вместе с ребятами, но к комсомольским поручениям я относился тогда трепетно и не считал возможным отказываться.

Вечером снова были песни у костра, а в выходные дни (по воскресеньям) я опять давал сеансы одновременной игры в шахматы и шашки, но в художественной самодеятельности на этот раз не участвовал.

Месяц пролетел, как один день.