Текст книги "Люба-Любовь. Потомку о моей жизни"

Приведу здесь сокращенное изложение очерка Григория Шехтмана «Евреи-бандеровцы: герои или заложники?», опубликованные под рубрикой «Точка зрения».22
  В журнале «Народ мой» №4 (392) 28.02.2007, http://ami-moy.narod.ru/A392/A392-041.html


[Закрыть]

Слово «бандеровцы» появилось в честь вождя украинских националистов Степана Бандеры. В преддверии Второй мировой войны в составленных и утвержденных им «правовых актах» ОУН под названиями «Манифест ОУН» и «Борьба и деятельность ОУН в период войны» предлагалось ликвидировать «нежелательные польские, московские и еврейские элементы», во всем же остальном в своих решениях опираться на «собственную националистическую совесть». На практике бандеровцы следовали следующей провозглашенной им директиве:

«Наша власть должна быть страшной!»

Она и была страшной, эта власть, осуществляемая сообща гитлеровцами и бандеровцами.

30 июня 1941 года, в первый же день своего вторжения во Львов, бандеровцы учинили в городе резню, завершившуюся уничтожением за три дня нескольких тысяч евреев, польской интеллигенции и советских активистов.

Очевидцы, описывающие эти зверства, были шокированы сочетанием украинского говора погромщиков и эсэсовских эмблем на их форме.

Затем уничтожение людей обрело вполне организованную форму. Массовые убийства разнообразились всякими «художествами». Вот, к примеру, свидетельство западного исследователя Александра Кормана:

В аллее старых деревьев они «украсили» ствол каждого дерева трупом убитого перед этим ребенка. Трупы прибивались к деревьям таким образом, чтобы создавалась видимость венка. Эту аллею они назвали дорогой к самостийной Украине.

Враждовавшие между собой в борьбе за верховенство различные группировки националистов («бульбовцы», бандеровцы, мельниковцы) всегда находили общий язык и взаимопонимание, когда дело касалось уничтожения евреев. Бандера, возглавлявший наиболее влиятельную фракцию ОУН, в день резни в Львове обратился к своим сторонникам с таким призывом: «Народ! Знай! Москва, Польша, Мадьяры, Жидва – это твои враги. Уничтожай их! Ляхов, жидов, коммунистов уничтожай без милосердия!» Ему вторил Андрей Мельник, руководитель другой фракции ОУН, в таком его воззвании: «Смерть жидовским прихвостням – коммуно-большевикам».

Проводя в жизнь эти призывы, украинские националисты в своей жестокости порой превосходили немцев, которым иногда даже приходилось останавливать своих ретивых коллаборационистов. В книге И. А. Альтмана «Жертвы ненависти» приводится такой пример. В селе Туров националисты беспрепятственно вырезали всех мужчин-евреев. Но когда они захотели сжечь заживо оставшихся женщин и детей, то немцы, не выдержав, воспротивились этому.

Не прошло и трех месяцев, как западно-украинские каратели объявились в Киеве. В романе-документе Анатолия Кузнецова «Бабий Яр» – не оговорка, когда со слов очевидцев так описывается один из моментов расстрела евреев в Бабьем Яру“: „Украинские полицаи, судя по акценту – не местные, а явно с запада Украины, грубо хватали людей, лупили, кричали.…

Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьяненные злобой, в каком-то садистском раже».

Приведу малоизвестный факт, касающийся караимов. Многие из них не идентифицировали себя евреями, хотя исповедовали иудаизм. Немецкие нацисты после некоторых колебаний решили их не уничтожать.

Украинские же нацисты, которым немцы отдали на откуп доставку киевских евреев к месту расстрела в Бабьем Яру, решили уничтожать и евреев, и караимов. Чтобы ни у кого не осталось сомнения в том, что этим больше занимались именно головорезы из ОУН, приведу выступление одного из депутатов Ровенского горсовета, прозвучавшее под аплодисменты его «единоверцев» в 1993 году: «Я горжусь (!) тем фактом, что среди 1500 карателей в Бабьем Яру было 1200 полицаев из ОУН и только 300 немцев».

Проживавшие в Западной Украине евреи, а их было около миллиона, физически не могли никуда эвакуироваться. Все они были согнаны в гетто местечек, городов, частично отправлены в концлагеря на территории Польши и в львовский Яновский концлагерь, а затем практически полностью были уничтожены. В одном только львовском гетто было уничтожено 136 тысяч евреев.

В книге историка Виталия Масловского «С кем и против кого воевали украинские националисты в годы Второй мировой войны» указаны те, кто помог расправиться с таким огромным количеством людей. Ими были, прежде всего, сельские старосты и их пособники, которые собирали евреев и отправляли в гетто; «украинская» полиция, которая не только арестовывала сотни тысяч людей, но и принимала участие в расстрелах; чиновники бургомистратов и целый ряд других коллаборационистов из среды украинского населения.

Всего за время трехлетней немецко-фашистской оккупации в западных областях Украины гитлеровцы при активной помощи украинских воинствующих националистов (или непосредственно силами ОУН-УПА) уничтожили свыше двух миллионов граждан, из них: около миллиона евреев, 200—220 тысяч поляков, свыше 400 тысяч советских военнопленных, свыше 500 тысяч местных украинцев.

К настоящему известно много о многочисленных преступлениях тех, кого собирательно называли «бандеровцы».

В семантических трюках с аббревиатурами и наименованиями разнообразных формирований украинских националистов искушены были далеко не все. Виктор Полищук в своей книге «Горькая правда. Преступления ОУН-УПА (исповедь украинца)» пишет:

«Мы не разбирались, кто в УПА, кто в другой группе – всех называли бандеровцами, так как они сами славили „вождя“ Бандеру». Впрочем, как показано ниже, нынешние последователи Бандеры тоже, не мудрствуя лукаво, предпочитают называть себя бандеровцами.

В начале войны в Западной Украине уже была одна УПА под названием «Полесская Сечь», но бандеровцы со временем ликвидировали эту конкурирующую с ними более слабую, но строптивую, структуру, переняв у нее аббревиатуру УПА. Сторонники реабилитации УПА пытаются представить это формирование не только как непримиримого противника гитлеровцев, но и чуть ли не как защитника евреев. Однако многочисленные документы, в том числе архивные немецкие, позволяют восстановить подлинную картину того времени, выбивая почву из-под ног нынешних демагогов.

Когда к весне 1943 года бандеровцами была создана своя УПА, ее главнокомандующим по личному приказу Гиммлера был назначен гауптштурмбанфюрер СС Роман Шухевич (бывший командир диверсионно-разведочного батальона «Нахтигаль» со стороны украинцев), кавалер двух крестов и медали гитлеровской Германии, прибывший в гитлеровском обозе в первые же дни войны. Верхушка УПА состояла, главным образом, из офицеров Абвера. Вот как Шухевич, рекомендованный на свой пост Степаном Бандерой, наставлял головорезов возглавляемой им армии:

«К жидам относиться так же, как и к полякам и цыганам: уничтожать беспощадно, никого не жалеть. Беречь врачей, фармацевтов, химиков, медсестер; содержать их под охраной… Жидов нежелательных использовать для рытья бункеров и укреплений, по окончании работы без огласки ликвидировать».

Слова эти не расходились с делом. Костяк формирований УПА составили каратели, действовавшие перед этим в Белоруссии против советских партизан и белорусских крестьян, а также более четырех тысяч полицаев с Волыни и Полесья, набравшихся соответствующего «опыта» в расправах с поляками, евреями и теми же украинцами. В итоге уцелели, в основном, лишь те евреи, которые успели уйти в советские партизанские отряды Медведева, Федорова и Ковпака.

Так что, УПА в полной мере опиралась на идеологию ОУН и реализовала на практике ее политику руками тех, кто свой кровавый опыт обрел, пребывая в формированиях с другими наименованиями. Каратели и их пособники никуда не исчезли. Не их ведь уничтожали гитлеровцы…

Когда еврейский вопрос общими усилиями немецких нацистов и украинских националистов-бандеровцев был практически закрыт, а война близилась к концу, бандеровцы оружие складывать не собирались. Вот какие цели поставил Шухевич в конце войны:

«Добиваться, чтобы ни одно село не признало советской власти. ОУН должно действовать так, чтобы все, кто признал советскую власть, были уничтожены. Не запугивать, а физически уничтожать! Не следует бояться, что люди проклянут нас за жестокость. Пусть из 40 миллионов украинского населения останется половина – ничего страшного в этом нет».

Кортеж освободителя Киева генерала Николая Ватутина попал в засаду именно к бандеровцам, и был ими обстрелян. Генерал при этом был ранен и затем умер от ран.

Следует отметить, что поиски свидетелей зверств нацистов редко заканчивались успехом, поскольку они, как правило, тут же по-бандитски уничтожались (достаточно вспомнить огромные трудности летописца Бабьего Яра Анатолия Кузнецова в поисках редких свидетелей).

В свете этого выглядят прямо-таки наивными попытки некоторых совестливых авторов найти в поисках истины живых еще свидетелей этих страшных событий несколько десятилетий спустя. Тем более ценными представляются добротные многолетние исследования тех авторов, которым удалось множество свидетельств добыть еще по свежим следам. Я имею в виду упомянутые выше книги исследователей Виктора Полищука и Виталия Масловского.

В книге В. И. Масловского «С кем и против кого воевали украинский националисты в годы Второй мировой войны», стоившей ему жизни, содержится критический анализ огромного количества источников информации (в ней около 350 ссылок), неоценимый для всех тех, кто заинтересован в исторической правде.

Любочка вспоминает такой случай.

Отец вернулся в какой-то воскресный день с операции, голодный.

Мама лежала в постели после «криминального» аборта (легальные аборты тогда были запрещены законом), и горячие щи для отца Любочка разогревала на кухне, располагавшейся на первом этаже в их двухэтажной квартире. они снимали второй этаж у хозяев дома, которые жили на первом.

Когда она несла их в столовую на второй этаж по винтовой лестнице, споткнулась и облила горячими щами руки, выпустила из рук кастрюлю, и горячие щи обожгли и ноги. Отец схватил её, во что-то закутал, поскольку дело было зимой, и быстро побежал на руках с ней в больницу.

Ближайшие в воскресенье были закрыты, и он отнес девочку в военный госпиталь, где ей оказали первую помощь и почему-то перевязали ожоги бинтами. Было больно, ожоги долго не заживали, и отдельные рубцы так и не рассосались.

Любочка говорит, что пальцы правой руки долгое время были малоподвижны, и писать ей было трудно. Раньше у неё был очень красивый почерк. В Актаныше учительница выдавала ей чистый лист настоящей бумаги, и Любочка писала чернилами буквы, эти листы были для других учеников прописями, – они старались скопировать эти буквы, учась правильно писать.

Вы, наверное, недоумеваете, почему, говоря о бумаге, я назвал её настоящей. Я не описался. Все ученики писали на газетной бумаге. Бумагу в школы давали в очень ограниченном количестве, и она была на вес золота. Газетная бумага промокала от чернил, и чернила расплывались, поэтому писать приходилось карандашом.

После ожога Любочка еле писала, и её записи были очень невнятными. Любочка говорит, что разработать пальцы ей помогла учительница русского языка Марья Ивановна, которой она очень благодарна за это. Марья Ивановна давала ей упражнения для пальцев, заставляла много писать. Пальцы постепенно ожили, и даже почерк восстановился. Хотя Любочка считает, что раньше её почерк был красивее.

И ещё одно яркое воспоминание осталось у неё на всю жизнь – соляные шахты в Солотвино. В шахтах добывали каменную соль. Сын хозяйки, восемнадцатилетний парень, секретарь комсомольской организации шахты, как-то взял Любочку с собой в шахту.

Когда они спустились в выработку, Любочка ахнула. Там было неимоверное красиво. Соль вырубалась так, что оставались колонны и своды. Свет лампочек многократно отражался кристаллами соли, и казалось, что ты находишься в сказочном дворце.

Недавно одну из двух существующих шахт затопило, и сейчас обе шахты остановлены. Правда, предполагалось строительство новой шахты.

Летом 1946 года Николая Исааковича Штерна перевели служить в Мукачево, и фактически для него и всей семьи только теперь закончилась война.

Мукачево находилось в Закарпатье, а там ОУН никогда не имела влияния. В Закарпатской Украине таких боев с бандеровцами, как в Прикарпатье, уже не было. Да и жили там русины, которые не считали себя украинцами.

Они говорили: «Мы руськи». А их дети учились вместе с Любой в русской школе. Их язык был не совсем русский, но и совсем не украинский.

Земли Закарпатья на протяжении веков отходили то одному государству, то другому. Они бывали в составе Польши, Австрии, Венгрии и Чехословакии.

Теперь после войны они как и Западная Украина были присоединены к Советскому Союзу и вошли в состав Украинской ССР.

– Лучше всего было при чехах, – говорили местные жители. – Кино каждый день показывали. Дома красивые строили. Культурная и заботливая власть была.

Природа была удивительно красивой, а весь город утопал в садах. Вдоль дорог росли фруктовые деревья. От Мукачево до другого города – Берегово было 30 км, и вдоль всей дороги росли слева – абрикосы, справа – черешня. Никогда раньше Любочка не видела так много фруктов.

Все фрукты перерабатывались. Фрукты вдоль дорог не были ничейными, у этих деревьев тоже были хозяева, но детишки рвали их без разрешения, – попросту, воровали. Хотя они так не считали. Ведь заборов-то не было. Подходи и рви. Поэтому иногда детям приходилось улепетывать от милиции, Любочка помнит, по крайней мере, один такой случай.

Жители Мукачево были приветливы и добры. До прихода Советской армии они не знали замков, дома не запирались, а велосипеды оставлялись без замков прямо на улицах. Теперь же появились замки и засовы.

Летом 1946-го Николай Исаакович с Любочкой поехал в Ленинград, навестить родных, отдохнуть и развеяться.

В Ленинграде жили родители Николая Исааковича Исаак и Рива, жили там два брата: старший – Михаил и младший – Шаха и две сестры: старшая – Лена и младшая – Соня.

Двое братьев не вернулись с войны. Один из них, Яков, был убит в самом её начале, и в Ленинграде осталась его жена Маня с сыном Анатолием. Другой брат, Саша пропал без вести. Он не был женат.

Правда после войны его мать разыскала какая-то женщина с ребенком. Они долго о чем-то разговаривали, а потом та уехала, и никто больше о ней ничего не слышал. Вроде бы, она говорила, что отец её ребёнка – Саша. Рива шахновна, наверное, ей не поверила.

Старший брат Михаил вернулся с фронта весь израненный. У него была жена Анна дочь Фаина и сын Марк. А после войны родились дочери Стелла и Лена. Но здоровье его было подорвано, и он вскоре умер.

Младший брат Шаха (Соломон) женился в 1945 году, когда приехал домой на побывку из Чехословакии. У него с женой Норой родились дочь Тамара и сын Женя, но Шаха после войны остался служить в армии.

Младшая сестра Николая Исааковича Соня после войны вышла замуж за Абрама Мунвеза, он служил в группе Советских войск в Германии, и Соня была с ним. Так что, их пока в Ленинграде не было.

В Ленинграде жил и родной брат Берты Абрамовны Марк (Мейер) с женой Ириной, сыном Эдиком и дочерью Люсей. У Марка был еще один сын Леонид от первой жены, Кати, которые тоже жили в Ленинграде. Марк Абрамович прошёл всю войну.

Другой брат Берты Абрамовны Израиль с семьей жил в Гомеле. Израиль во время войны служил в армии, а его жена Юдифь с двумя маленькими дочерями Милой и Любой и старшим сыном Володей (Володя родился в 1929 г.) были в эвакуации в г. Бисерть Свердловской обл. Оттуда Юдифь, нуждаясь сама, помогала Берте, посылая ей посылки с продуктами и деньги. (Юдифь родилась в сентябре 1908 г., а скончалась в 1959).

В Чечерске, где жило не одно поколение предков Берты Абрамовны, после войны из родных не осталось никого. Марк Абрамович как-то сказал своему сыну Эдику:

– Нас было 13 детей, а теперь осталось только трое. После войны никого в Чечерске не нашли. Никто туда не вернулся.

– Восемь моих сестер и братьев жили до войны в разных городах, и, – говорил дядя Марк, – после войны откликнулось только двое.

Из братьев, кто сгинул в лагерях, кто погиб в войну. Две сестры Оля и Рива жили в Ленинграде. Умерли ли в блокаду в Ленинграде, эвакуировались ли, как умерли, – никто не знает.

Так что, после войны из этой огромной семьи осталось трое: Берта и два её брата – Марк и Израиль.

Любочка и её папа, приехав в Ленинград летом 1946 года, остановились у бабушки с дедушкой на 7 линии Васильевского острова и побывали у брата Николая Исааковича – Миши. У него в ту пору было уже двое детей. До войны родились Фаина и Марк, но теперь намечался ещё один ребенок: вскоре родится – Стелла.

Забегая вперёд, напомню (я уже об этои писал), что потом у Миши с Анной родится ещё одна дочь – Лена.

Сестра Николая Исааковича Лена, жившая с мужем Гришей и детьми Лилей, и Мишей, с которыми Любочка была в эвакуации в Актаныше, как всегда, устроила обед, на который позвала всех родных. Она была очень гостеприимной и любила, когда у неё в доме собиралось много людей.

Съездили Люба с отцом и на дачу, где летом жила семья младшего брата Шахи. Это была дача отца Норы доктора медицины Клионского, работавшего во 2-м медицинском институте заведующим кафедрой и заведующим туберкулёзным отделением Больницы Мечникова. Нора пошла по стопам отца и тоже была врачом, но не пульмонологом, а гинекологом. На даче жила мать Норы – Неха Аароновна и подрастала дочь Шахи и Норы – Тамара. Она впоследствии тоже пошла по их стопам – стала врачом-рентгенологом.

Навестили Маню, жену погибшего на войне брата Яши. Она жила с сыном Толей.

Навестили они и брата Берты Марка. Он вернулся с фронта, где служил в агитационной части. Они подбирались как можно близко к позициям немцев, и дядя Марк, хорошо владевший немецким языком, призывал по громкоговорителям противника сдаваться. При первых же звуках начинался интенсивный обстрел позиции радиовещательной станции, так что они фактически вызывали огонь на себя. Это просто чудо, что дядя Марк уцелел на войне. Сейчас он работал в полиграфическом техникуме преподавателем математики.

Лето 1946-го прошло, как один день.

Наступил новый учебный год, и Любочка начала учиться в новой школе, пятой по счёту, в Мукачево в пятом классе.

Она помнит, как не знала, что делать со своими буйными кудрявыми волосами. Никаких резинок для волос тогда не было и в помине, Ленточек у Любочки тоже не было. Тогда она выдернула из половика толстую нить и перевязала два пучочка волос вверху слева и справа, как два тюльпанчика.

Она думала, что никто не поймет, что эти нити из половика, но её одноклассницы это заметили. Правда, сказали ей об этом спустя год, когда они уже подружились.

В Мукачево семья Штернов сначала занимала половину просторной квартиры на первом этаже жилого дома. В другой половине жила семья папиного сослуживца и друга – Абрама Яковлевича Керпера. С ним и его женой Евой Яковлевной они дружили потом всю жизнь. Их дочка Нета была младше Любы года на три. Впоследствии, когда Керпер закончил службу в Армии, их семья переехала в Ленинград, и они подружились с родственниками Штернов.

Любочка прожила в Мукачево более четырех лет (5—8 классы). Семья Штернов была дружной. Но инциденты случались. Иногда папа был недоволен Любой и говорил, стараясь быть серьезным:

– Положу Вову на Любу и буду бить Вову, пока Любе не станет больно.

Если же в чем-то виноват был Володя, папа чуть менял слова:

– Положу Любу на Вову и буду бить Любу, пока Вове не станет больно.

Но на самом деле, Любочка не помнит, чтобы папа когда-нибудь дал ей пощечину или каким-то образом побил ее.

Впрочем, Любочке запомнился такой эпизод. На письменном столе у нее был беспорядок. Папа сделал ей несколько замечаний, просил навести порядок.

Поскольку Любочка проигнорировала его просьбы, он однажды смахнул все со стола на пол и сказал Любочке:

– Вот теперь ты наведёшь порядок.

В Любочке взыграло самолюбие:

– Сам смахнул, сам и убирай.

Такую грубость спустить было нельзя. Папа поймал Любочку. Поискав глазами ремень и не найдя его, папа попросил Вову принести что-нибудь, чтобы наказать Любу.

Шестилетний Володя с готовностью принёс деревянную вешалку для верхней одежды, т.е. доску со штырями, которая стояла на полу в прихожей, ожидая, пока ее повесят ее на стену.

Вот это воспоминание о том, что Вова с готовностью принёс этот деревянный предмет, чтобы папа ее поколотил им, остались у Любочки на всю жизнь, как предательство со стороны Володи. На папу она не обиделась, потому что он был прав.

Сегодня Любочка даже и не помнит, ударил ли её папа этой вешалкой или нет. Она говорит, что, может быть, папе даже стало смешно, что ему дали в руки вешалку, чтобы поколотить ее, и всё обошлось.