Текст книги "Люба-Любовь. Потомку о моей жизни"

Воспитательницей в классе была невысокая и неприметная сухонькая женщина, имя отчество которой Любочка не помнит. Относилась она к Любочке хорошо, и, видимо, умела создавать в классе уважительную рабочую атмосферу. Здесь в помине не было хамства и панибратства. И Любочка сразу выправилась.

Переход в другой класс совпал и с переездом в отдельную квартиру, появилась возможность нормально делать уроки, и в дневнике Любочки снова замелькали пятерки и четверки.

Вот только с двумя предметами она справиться не могла – с историей и географией. Как когда-то ботаника, эти два предмета были для Любочки непреодолимы.

Историю преподавала Виктория Карловна, которая очень хорошо относилась к Любочке, но видела, что та еле высиживает у нее на уроках. Муж ее, Павел Ионович, был преподавателем литературы и тоже вел занятия у Любочки. Двое их детей часто оставались без присмотра.

– Поди, Любочка, посиди с ними, – частенько говаривала Виктория Карловна, – но к объяснению обязательно приходи.

Когда она начинала «объяснять», все сидели «раскрыв рты», так живо и захватывающе она рассказывала об исторических событиях. Все же годовая отметка по истории была только четверкой.

Павел Ионович, преподаватель литературы, любил литературу и привил Любочке любовь к ней. Он умел преподнести литературу так, что весь класс сидел с горящими глазами и внимал ему, затаив дыхание. Хотя лирических стихотворений и поэм в школьной программе почти не было, Павел Ионович так рассказывал о поэзии и поэтах, что в глазах Любочки и сегодня они люди особой породы, особого видения. Рассказывая о Маяковском, он создал такой его образ, что Любочка полюбила Маяковского на всю жизнь. А когда впоследствии Любочка прочитала его «Облако в штанах», обрадовалась, что Маяковский оказался еще и великим лирическим поэтом.

Домашнее сочинение по Маяковскому получилось у Любочки на 12 страницах.

– Что ты все сидишь и пишешь? – сказал ей отец. Он оглядел разбросанные вокруг нее книжки, взятые в библиотеке, многочисленные закладки в книгах, записи на листках бумаги и в тетрадках. – Ты что, писательницей хочешь стать?

Не верилось тогда ему, что у Любочки будет замечательный слог, ясное и образное изложение мыслей. Ее газетные и журнальные статьи всегда вызывали восхищение и поток одобрительных отзывов. Она вполне могла бы стать и профессиональным писателем.

В школе был кружок бальных танцев. Любочка обожала танцы, и в Мукачево танцевала фокстрот, танго, линду и другие западные танцы. Там это разрешалось.

На Сахалине все это танцевать было запрещено. Поэтому в школе разучивали па-де-па, па-де-патинер, мазурку, полонез и другие бальные танцы. В первый же свой приход в кружок Любочке повезло – постоянная партнерша одного из мальчиков – Юры Горшкова – в этот день отсутствовала, и он пригласил Любочку танцевать с ним.

– Девушка в красной кофточке, – услышала она к своему стыду голос преподавательницы танцев, – почему Вы держите руку кочергой? К несчастью, красная кофточка была именно на Любочке. Она стерпела, но на всю жизнь запомнила.

Видимо, Юре Горшкову понравилось, как танцует Любочка, потому что в следующий раз, несмотря на то, что его постоянная партнерша пришла на занятие, он предложил Любочке снова танцевать с ним. Так они и танцевали вместе до самого окончания школы.

Они договорились друг с другом, что, если кто-то из них захочет разок-другой потанцевать с каким-либо другим, партнер не будет этому препятствовать. Юре нравилась Инна Миниович, он вздыхал по ней, но танцевал с Любочкой. Любочке пока никто не нравился, и она ни по кому не вздыхала, но любила танцевать с Юрой. За короткий период, всего за год-полтора, они стали третьей по силе парой в школе.

Зная Любочку, я могу с уверенностью утверждать, что она танцевала самозабвенно, и была в эти минуты безмерно счастлива.

Инна Миниович хотела быть педагогом и считала, что это ее призвание. Любочка же полагала, что у нее (не у Инны, а у Любы) недостает терпения заниматься с детьми. Она думала, что не должна заниматься этим профессионально:

– Если они будут плохо себя вести, я буду их убивать, – говорила Любочка.

Она ошибалась. Я не знаю, каким педагогом стала Инна, поступившая в педагогический институт, но вот то, что Любочка – Педагог и Учитель (с большой буквы) я имел возможность убедиться не раз и не два. У нее проявился потрясающий талант Педагога.

В те годы на Сахалине у Любочки уже закладывались основы педагогического опыта и мировоззрения —зимой Любочка в качестве пионервожатой нянчилась со своим пионерским отрядом младшеклассников, а летом они с Инной решили подготовить концерт с детьми военнослужащих. Обе возились с маленькими артистами, занимались с ними речью, дикцией, диалогами, песнями, разучивали сценки.

К концу лета подготовка была завершена. Здесь же в клубе состоялся отчетный концерт. Он имел бурный успех. Любочка и Инна тоже были довольны:

Получилось!

Это тоже семья Штернов вскоре после приезда на Сахалин. Слева направо: Володя, Берта Абрамовна, Люба и Николай Исаакович

В клубе на территории воинской части по субботам и воскресеньям показывали фильмы. Сегодня тоже было три сеанса – в 6, 8 и 10 часов вечера. Любочка и Инна делали уроки, но к 10 часам освободились и решили пойти на последний сеанс.

– Я пойду с вами, – сказал Володя.

– Я не разрешаю, – сказала мама.

Ты еще маленький ходить на 10-часовой сеанс, – добавила Люба.

Володя по обыкновению стал канючить, стараясь вызвать жалость к себе. Первой не выдержала мама:

– Да возьмите вы его с собой, – сказала она. Ей было все равно, лишь бы Володя перестал канючить и не приставал к ней.

– Мама, это не педагогично, – сказала Люба. – Ты уже запретила ему идти в кино. Если один раз сказали нет, надо выдержать слово, а то в другой раз он будет знать, что он может снова выклянчить разрешение. Кроме того, нельзя маленьким идти на последний сеанс.

Мама, ничего не сказав, вышла из комнаты, а две подруги, не убедив ни в чем Володю и исчерпав свои педагогические возможности, прибегли к крайней мере: привязали бедного Володю полотенцем к спинке кровати, хотя он вырывался изо всех сил и рычал на них, как зверь.

Так и ушли в кино, оставив 10-летнего мальчика, привязанным к спинке кровати. Когда Любочка рассказывала мне этот эпизод, она несколько раз подчеркнула – «полотенцем». Понимаешь, не веревкой, не ремнем, а полотенцем. Привязать полотенцем все же, видимо, было с ее точки зрения более гуманно.

Да-а, призвание к педагогике не уберегает от сомнительных педагогических приемов, а впоследствии от поиска смягчающих обстоятельств.

На Сахалине зимой часто бывают бураны, снежные бури. Внезапно поднимается ветер и гонит колючую снежную пыль, сбивая с ног путника, застигнутого им, заставляя его пригибаться к земле, не давая ступить ни шагу. Теряя ориентировку, не понимая, в какую сторону ему надо идти, он становится жертвой этого бурана – пурги, как именуют ее местные жители.

30 декабря школьники, а вместе с ними Любочка Штерн и ее подруга Инна Миниович наряжали в школе елку, готовили школьный зал к встрече Нового 1952 года. Неожиданно поднялся ветер, – началась пурга. Сильный ветер со снегом быстро засыпал все дороги и намел сугробы. К ночи ветер стих, но идти домой в темноте по засыпанному снегом городу, а потом по пустырю между окраиной города и военным городком было бы тяжело и даже опасно. Девушки решили задержаться в школе до рассвета. Они позвонили домой к Миниовичам, у которых дома был телефон, и те зашли к Штернам и предупредили их.

Утром, когда рассвело, девочек взялись проводить домой двое юношей – Юра Горшков из 9а и еще один юноша, питавший некоторые надежды на Любочкину взаимность – Юра Садовников из 10-го, высокий юноша с артистической внешностью, о котором шла слава покорителя девичьих сердец. У Любочки он не вызывал никаких чувств, кроме легкой досады на его настойчивое внимание.

В те годы снегоуборочной техники в Советском Союзе не было вовсе, даже в таких городах, как Москва и Ленинград. Что уж тут говорить о Южно-Сахалинске. Улицы расчищались вручную и медленно. Юношам пришлось прокладывать дорогу в снежных сугробах, нанесенных вчерашней пургой. Это было непросто, – они были в ботинках, и снег набивался им под брюки. Девушки были в валенках, им было легче идти за юношами. Они старались ступать след в след, но снег все равно набивался через верх валенок, заполняя все щёлочки между валенками и чулками. Так вчетвером они и прокладывали путь домой. Дорога, которую они проходили обычно за полчаса, заняла минимум вдвое больше времени. Наконец, вся компания зашла в квартиру Штернов.

Все были дома, и Николай Исаакович, глядя на замерзших ребят, предложил им снять обувь и просушить ее, а самим принять для разогрева по «стопочке» водки. Он налил ребятам водки в стаканы, но наливая, чуть пролил ее на хлеб того юноши, который пытался ухаживать за Любочкой. Разумеется, не нарочно, просто дрогнула рука.

Любочка это видела и про себя отметила, что, наверное, это будет ужасно. Увидела, но промолчала. Закусывать водку хлебом, смоченным водкой – действительно, суровое испытание. Эти ребята были к водке непривычны. Они не умели пить водку залпом, а пили ее небольшими глотками. Немедленно взяв хлеб, они отправили его большими кусками в рот, чтобы перебить неприятные ощущения от водки. Хлеб, смоченный водкой, вызвал у Юры Садовникова непроизвольные рвотные спазмы. Он еле сдержал их. На глазах у него выступили слезы. Он закрыл лицо руками и побежал к туалету, который, к счастью, был в доме, а не на улице.

К слову сказать, после этого эпизода, к радости Любочки, его чувства к ней прошли. По крайней мере, он больше не оказывал ей нежелательных знаков внимания.

Весь день погода была великолепной, ярко светило солнце, ветра не было совсем, и к вечеру часов в пять Любочка приоделась и в полной готовности зашла за Инной, чтобы идти вместе в школу на новогодний вечер. Инна же еще не закончила прихорашиваться.

Пять домов, в одном из которых жили Миниовичи, стояли на отшибе на пустыре за военным городком параллельно его забору на довольно большом расстоянии от него. От домов к узкой калитке в заборе вела протоптанная тропинка, через которую и попадали в военный городок. Чтобы попасть в город, надо было пройти этот пустырь по тропинке, пересечь военный городок, а потом через другую калитку попасть на еще один пустырь между военным городком и улицами города.

Пока Инна занималась своим туалетом, поднялся ветер. Он задул со страшной силой, поднимая тучи снега.

Девушки не поверили сразу, что теперь им не дойти до школы, надели валенки и зимние пальто, чтобы идти на вечер. Мама Инны Миниович не хотела их пускать, умоляла не выходить из дома, даже поплакала, но девушки ее не послушались. А отца Инны дома не было, он, как и Николай Исаакович, дежурил в этот предновогодний вечер в части.

И вот 31 декабря часов в шесть вечера Любочка со своей подругой открыли дверь, и сделали несколько шагов по пустырю между домами и забором военного городка, чтобы попасть на тропинку. Но уже не было видно ни забора, ни калитки в нем, ни тропинки. Пурга была такой сильной, что Любочке показалось, что они остались одни в поле. Даже дома, из которого они только что вышли, совсем не было видно.

Держась друг за друга, девушки сделали еще несколько шагов и сразу поняли, что не знают, куда идти дальше – ничего не было видно. Даже пальцев вытянутой руки. Слева, справа, сзади и спереди стояла сплошная стена крутящегося снега. Ветер сбивал с ног. Снег был сухой и колючий. Ветер метал его прямо в лицо, забивая глаза, нос, рот, не давая дышать. Надо было прикрывать руками рот, нос, глаза. На мгновение они расцепили руки и сразу потеряли друг друга. Обе начали кричать и громко звать друг друга, но их голоса сразу терялись в вое пурги. Все же они случайно наткнулись друг на друга, и теперь уже не расцепляли рук, боясь потеряться еще раз.

Они услышали выстрелы. Стреляли, чтобы люди могли ориентироваться хотя бы по звуку.

Девушки поняли, что им никогда не дойти до калитки. Пересечь по занесенной снегом тропинке большой пустырь, а потом найти калитку в длинном заборе военного городка было невозможно.

– Нам надо возвращаться. Даже если мы дойдем до забора, мы не найдем калитки, – сказала Люба.

Она уже поняла, что они и до забора не дойдут.

Девушки решили вернуться в дом Миниовичей, но в какую сторону надо было идти, они уже не понимали. Где был их дом? В какой стороне? Все стороны были одинаковыми. Всюду стеной стоял снег, гонимый ветром. Да, вокруг был ветер и снег. И ничего более. Ни каких-нибудь очертаний построек, ни огонька… А ведь они сделали всего несколько шагов…

Все-равно, на что-нибудь надо было решаться. И они решились, – повернули назад, к дому (так они считали) и пошли. Они сделали те несколько шагов, на которые отошли от дома, а потом еще столько, а потом еще больше, понимая, что идут куда-то не туда, но, все же надеясь, что наткнутся на дома. А что было делать? Еще раз поворачивать назад и идти в никуда? А ветер сбивал с ног, пригибал к земле, заставлял наклонять голову вниз, приходилось чуть не ползти, потому что идти уже было невозможно. И сил оставалось все меньше и меньше.

Но девушкам нашим повезло. Они, когда уже надежда была потеряна, наткнулись-таки на стенку дома, ощупали ее руками, еще не веря, что это дом, и, прижимаясь к стене, не отпуская шершавой древесины, начали передвигаться ползком вдоль стены, чтобы достичь двери. Вскоре они доползли до нее и начали стучаться, так как дверь была заперта. Дверь приоткрылась, и на пороге показалась …соседка. И даже не та, что жила в соседнем доме, а та, что жила через дом.

Девушки думали, что они пришли обратно в дом Миниовичей, а это оказался даже не соседний.

Они сначала даже глазам не поверили. Оказалось, что они вслепую шли не к домам, а почти параллельно им. Хорошо, что немного под углом. Еще чуть-чуть, и они бы прошли мимо домов в чистое поле. И тогда они поняли, что были на волосок от смерти.

Они решили пробраться вдоль стен к дому Миниовичей. Было трудно, но все же значительно проще, чем блуждать в чистом поле – пять домов примыкали почти вплотную друг к другу, их разделяли лишь хозяйственные сарайчики. И вот, держась за стенки домов и сарайчиков, девушки добрались, наконец, до дома Миниовичей.

Мама Инны уже и не чаяла увидеть ее живой, она сидела и рыдала от горя. Можете себе представить, как она обрадовалась, увидев девушек живыми!

Любочка сразу позвонила отцу в штаб, где Николай Исаакович дежурил, и сообщила, что она жива, на вечер не пошла и пережидает пургу в доме Миниовичей. Отец решил немедленно сообщить об этом маме.

Он вышел из штаба и, как он потом рассказывал, в основном ползком «на пузе» добрался до своего дома, где оставались Берта Абрамовна и десятилетний Володя. Пятиминутный путь занял у него полчаса. А потом так же ползком вернулся в штаб. Служба есть служба.

А вечер в школе состоялся. Школа то была в городе, и дети, жившие в самом городе, до школы добрались. И только Люба и Инна, жившие вне города, не смогли попасть на встречу Нового года. Но какое счастье, что они проявили благоразумие и вернулись домой!

Пурга бушевала до утра 2-го января и потом, когда она кончилась, в Южно-Сахалинске собирали трупы замерзших в пургу людей. Особенно много погибло детей. Пурга началась внезапно, и дети, находившиеся на улицах города, не смогли вернуться домой. Люди замерзали прямо на улицах, рядом с домами. А что говорить о чистом поле?

Любочка до 2-го января была у Миниовичей. На второй день утром пурга прекратилась, снова ярко засветило солнце, но его лучи не попадали в окна дома Миниовичей, потому что они были полностью засыпаны снегом. На улицу нельзя было выйти, потому что двери не открывались, – мешал снег. Дом был занесен им по самую трубу.

А потом пришли солдаты и освободили их из снежного плена, откопав двери и, окна, прочистив дорожки, которые превратились в глубокие траншеи. Стенки их были выше человеческого роста.

Жизнь продолжалась, а это жуткое воспоминание о стихии снега и ветра, о пляшущих вокруг тебя стенах колючего снега, снеговых струях, больно бьющих тебе в лицо, плотном ветре, сбивающем с ног, осталось в памяти. А теперь в теплом уютном доме, греясь у печки, в которой горели, потрескивая, дрова, они ощущали бесконечную усталость и безмерную радость. Спасли сами себя, выдержали борьбу со стихией, преодолели, победили. И осталось понимание, как хрупка жизнь, которая дарована тебе…

Но было жалко, что не попали на Новогодний вечер. Ведь так к нему готовились!

Сказать, что рыбы на Сахалине было много, значит, ничего не сказать. Рыбы было очень-очень много, и она была очень-очень большая. Иногда длиной метра полтора, а то и более.

От рыбины Берта Абрамовна отрезала голову на уху, вынимала и солила икру, а остальное (представляете себе эту рыбину!) скармливала курам, которых держала в сарайчике. Куриное мясо потом пахло рыбой.

Николай Исаакович из рыбьих голов сам варил уху, – любимая еда! Рыбные консервы из кеты съедала кошка. Но бычки в томате, тогда они были в магазинах в изобилии, дети считали деликатесом и кошке не отдавали.

Район пограничного дивизиона был обширный: помимо Сахалина в него входили все Курильские острова. Время от времени Николай Исаакович посещал все посты на Курильских островах. Он читал лекции о международном и внутреннем положении Советского Союза. Его ждали.

После лекции задавали много вопросов. Николай Исаакович охотно и со знанием дела отвечал.

Потом его кормили любимой ухой из рыбьих голов. Съев уху, он «разбирал» рыбьи головы, обсасывая каждую косточку. Как он любил эту процедуру! И как это было вкусно! Он обожал эту пищу.

В июне 1952 года Любочка закончила школу на 4 и 5. Сначала преподаватели даже считали, что она идет на медаль. Они забыли, а Любочка, конечно же, помнила, что две тройки в девятом классе (по географии и астрономии) воспрепятствуют этому.

Когда же Любочке предложили пересдать эти два предмета, она категорически отказалась. Не знаю, как астрономия, но история и география, как и ботаника в младших классах, остались в ее памяти ка предметы, к которым она совершенно неспособна.

Поскольку аттестат зрелости у Любочки был вполне приличный, она решила поступать в Институт в родном городе – Ленинграде. Родители не возражали. Там жила многочисленная родня. Пропасть не дадут и приглядят.

Толпы желающих выехать с Сахалина осаждали пароход в порту Южно-Сахалинска. Пограничники провожали на пристани трех девочек и двух мальчиков, выпускников школы. Солдаты стояли на сходнях и перед ними, оттесняя толпу и сдерживая ее.

Пробраться на пароход сквозь эту толпу было практически невозможно. Но у ребят были билеты на места 2-го класса, а у людей, стоящих на пристани, не было. В этом было преимущество наших выпускников перед остальными страждущими.

После многочисленных, но безуспешных попыток проникнуть на пароход, девочки совсем приуныли, но тут пограничники проявили свое мастерство и боевую закалку (наверное, им было это не впервой). Они подхватывали каждого на руки – каждого мальчика и каждую девочку – и передавали друг другу над головами людей. Так все они оказались на пароходе. Потом точно так же передали и вещи.

Но на этом приключения не закончились. Хотя на билетах было напечатано: 2-й класс, и на каждом билете значилось свое место, к удивлению ребят, оказалось, что 2-го класса на пароходе вообще нет. 1-ый есть, а 2-го нет. Первый класс – каюты, а все остальные места – трюм или палуба.

Пока был открыт 1-й класс, наша пятерка сидела там в коридоре на диванчике. Но к ночи их попросили выйти.

Им дали одно одеяло на всех, ребята нашли вентиляционную решетку от камбуза, откуда шел теплый воздух, присели на нее, накрылись этим одеялом, одним на всех, и так уснули. Под утро они продрогли и долго не могли разогнуться.

Им предстояла еще одна ночь. На этот раз они договорились с матросами, заступающими на вахту, что поспят в их койках в матросских кубриках. В середине ночи вахта сменилась, и матросы вернулись. Пришлось играть с ними в карты. Так и играли, пока не пришел то ли капитан, то ли боцман…