Текст книги "Николай Хмурый. Восточная война"

Глава 4
1904 год, 11–15 марта, Санкт-Петербург

Николай Александрович тихо млел, держа в руках эту гитару. С виду – ничего особенного. Обычная гитара. Только оснащенная странной «штучкой», расположенной между резонансным отверстием и держателем струн. По сути своей – микрофон, только крайне необычный для эпохи. Общая обмотка и семь сердечников – каждый под своей струной.

Дальше от них шел провод к некоему устройству – ящичку с ручкой для переноски. Внутри – распайка очень странной и необычной схемы с использованием вакуумных ламп. Несколько регуляторов реостатов и конденсаторов переменной емкости. Отдельный шнурок питания. И еще один провод, только довольно толстый, идущий уже к большому динамику, собранному в такую внушительную коробку.

Император прошелся ногтем по струнам и… о чудо! Колонка взревела, порождая, казалось бы, совсем забытые звуки электрогитары… Он не верил… он даже не надеялся, что пусть и в лаборатории, но сумеют что-то подобное повторить так скоро. Его руки немного потряхивало, выдавая крайнюю степень возбуждения. Он просто не мог собраться с мыслями, бешено прыгающими в его голове, так как этот успех открывал целую эпоху в работе со звуком…

– Ваше Императорское Величество, – произнес один из бойцов сопровождения, спешно вошедший в помещение. – Прибыл фельдъегерь. Говорит, что очень важные сведения.

– Иду… – тихо произнес наш герой и, нехотя вернув гитару одному из ученых, поблагодарил за труд и вышел из помещения. Ровно для того, чтобы пожалеть об этом, так как настроение ему испоганили с ходу.

– Теракт? Вы серьезно? – переспросил Николай Александрович, прочитав краткий рапорт.

– И митинг, – невозмутимо ответил фельдъегерь. – Бунтовщики заявляют, что теракт – это просто авария, которая произошла из-за того, что вы, Ваше Императорское Величество, выжимаете из них все соки.

– Я? – ошалел Император. Большей ереси и придумать было нельзя. Ведь именно он шесть лет назад ввел новый трудовой кодекс. Довольно прогрессивный кодекс, вводящий в России впервые такие понятия, как минимальный размер оплаты труда, праздничные дни, восьмичасовой рабочий день при сорокачасовой неделе, оплату переработок в двойном объеме, обязательный ежегодный отпуск, учебный отпуск, декретный отпуск. И так далее, и тому подобное. Согласно этому кодексу, каждый работник должен был теперь иметь трудовую книжку, куда вносилось много чего интересного и важного, а не только факт приема на работу и увольнение.

Одна беда – внедрение нового кодекса на территории всей страны было технически невозможно. От слова «вообще». Просто потому что ни предприятия, ни люди были к этому не готовы. Да и материальной базы не имелось. Поэтому Император ввел десятилетний период для постепенного перехода. А для тех юридических лиц, которые это сделают раньше, установил налоговые льготы и более выгодную ставку кредитования.

И вот этот самый Путиловский завод даже не попытался. Французские акционеры посчитали, что эти льготы не покроют потерь прибылей. Так что услышать ТАКОЕ обвинение в свой адрес Император был не готов…

Зимний дворец встретил его оживленной суетой. Здесь был и канцлер, и министры, хоть косвенно, но касающиеся вопроса, и различные специалисты да консультанты. В общем – муравейник.

– Михаил Николаевич, вы что, ничего лучше придумать не могли? – спросил Император, входя в помещение, где засел канцлер со товарищи.

– Придумать? – удивился тот.

– А разве этот вздор может быть правдой? – поинтересовался наш герой, потрясая бумажкой рапорта.

– Ваше Императорское Величество, – нахмурившись, начал говорить канцлер, – рапорт более чем серьезен.

– Но как такое может быть?

– На территории Путиловского завода взорвалось несколько котлов технологических паровых машин. Сто двадцать три работника получили ожоги разной степени тяжести. Семнадцать уже мертвы. Часть цехов встала. Рабочим, которые не выполнили свою норму из-за выхода из строя паровых машин, директор завода отказался платить. А потом заявил депутации возмущенных работников, что он скован наложенными вами ограничениями. Дескать, вы хотите отнять себе завод и обкладываете его со всех сторон. Денег нет, поэтому и заплатить за простой он им не может.

– Он не боится такие обвинения кидать? – посерев лицом, поинтересовался Император.

– Формально к директору Путиловского завода действительно много вопросов. Даже слишком много. Завод регулярно платит штрафы из-за тех или иных нарушений. Кроме того, частенько его продукция отбраковывается, так как не соответствует требованиям приемки. Так что для непосвященного это может показаться чем-то похожим на сказанное директором.

– Понятно, – мрачно произнес Николай Александрович, подходя к окну. Нева, раскинувшаяся перед его глазами, была бесподобна. Формально лед еще не вскрывался. Но действуя в интересах навигации, всю зиму по реке ходил ледокол, обслуживая невский фарватер, по которому «ползали» баржи. Всю зиму. Вот и сейчас, сквозь, казалось бы, значительную толщу льда буксир тащил большое корыто, груженное под завязку. Обман зрения обеспечивался очень небольшой толщиной чистой воды. Могло зажать. Ну а как без этого? Но такое происходило очень редко и без фатальных последствий. Простая задержка – и ледокол во время своего очередного рейса высвобождал «пленников» из «ледовых объятий».

Ледоколы… ледоколы… Вон, кстати, один из них слегка дымил, стоя у стрелки Васильевского острова. В этом варианте истории Император Николай II проявлял к ним особый интерес.

19 марта 1893 года в Филадельфии на верфи Крампа заложили первый в мире ледокол арктического типа – «Ермак». Николай Александрович в проект не вмешивался[15]15
  Арктический ледокол «Ермак», заложенный в 1893 году, мало отличался от себя же из оригинальной истории, так как проектировался теми же людьми, в тех же условиях, под те же задачи. В оригинальной истории его начали строить в 1897 году на верфи Армстронга в Великобритании.


[Закрыть]. Просто дал денег и договорился о строительстве. Все остальное сделала комиссия.

Корабль построили быстро и сразу – в дело, чтобы как следует испытать. И уже летом 1895 года там же, на верфи Крампа в Филадельфии, заказали еще шесть систершипов по доработанному с учетом эксплуатации «Ермака» проекту. Но на этом не стали останавливаться и в 1898 году занялись разработкой совершенно нового, по-настоящему арктического ледокола водоизмещением 20 тысяч тонн. Он должен был не только вобрать опыт эксплуатации «Ермаков», но и наиболее перспективные технические новинки. Двойная обшивка из легированной стали для пущей прочности и проклепывалась, и проваривалась газовой сваркой. Использовался толстый ледовый пояс по ватерлинии и мощный силовой набор. Применялась развитая система водонепроницаемых перегородок и насосов для кардинального повышения живучести. Впервые в истории судостроения на нем применялись очень гибкая, дискретная турбоэлектрическая силовая установка[16]16
  Паровые котлы питают паровые турбины, работающие в устойчивом режиме, приводя в движение электрогенераторы. Винты в действие приводят электромоторы.


[Закрыть] и винты на поворотных обтекателях для кардинального повышения маневренности. Ну и так далее.

Этот корабль собирался из всего нового, свежего и перспективного. И в том был определенный смысл, так как благодаря «Ермакам» удалось основать несколько постоянных научно-исследовательских поселений на Новой Земле, Шпицбергене и Земле Франца-Иосифа. Да до устья Оби с Енисеем начать уверенно ходить. И требовалось развивать это направление дальше, переводя в хозяйственную плоскость, развивая сложное, но перспективное направление Северного морского пути. И для решения этой важной геополитической задачи работали не только судостроители и моряки. Так, например, Северная трудовая армия к 1904 году уже несколько лет как была разделена на три корпуса.

Первый был привлечен к строительству Беломор-Балтийского канала. Второй – для глубокой реконструкции Мариинской водной системы. Конечно, к серьезной и ответственной работе заключенных не привлекали. Для этих целей применялись более квалифицированные и мотивированные люди. Причем зачастую не лопатами и заступами, а посредством паровой техники – тех же экскаваторов. Но и для уголовников работы хватало.

По задумке Императора эти два канала должны будут пропускать через себя корабли первого ранга. Медленно. Осторожно. Но – пропускать. Причем первого ранга не текущего, а перспективного. Оба пути были маловодные, что требовалось исправить. Единственным решением оказалось создание системы аккумуляторных прудов с питанием их от артезианских скважин. Бурить, конечно, уголовники не бурили, но вот прудики копали за милую душу. Массово. И просеки организовывали. И небольшие технологические каналы от прудов проводили. Вручную. Но не суть. Главное то, что это были достаточно простые задачи по сравнению с тем, что решал третий корпус, куда сводились только те бедолаги, которые были осуждены за тяжкие или особо тяжкие преступления. Этому корпусу поручили важное дело – тянуть железную дорогу от Архангельска на восток, сначала до устья Печоры, а потом дальше – к устью реки Обь для развертывания и обеспечения Северного морского пути…

– Николай Александрович! Николай Александрович! – вернули на бренную землю Императора окрики. Совсем задумался, погрузившись в мысли о делах далеких.

– А? Что?

– Я говорю, что рабочие Путиловского завода вышли на шествие. И идут к Зимнему дворцу с петицией.

– В военное время? – переспросил удивленный Николай Александрович. Ведь еще в 1898 году в рамках подготовки к грядущим потрясениям был введен запрет на подобные забавы во время войны без личного разрешения монарха или регента, в случае его недееспособности. – Им что, закон не писан?

На что канцлер лишь пожал плечами, не зная, что ответить.

Император шумно выдохнул с каким-то свистящим хрипом. И начал краснеть, зверея на глазах. И взгляд в какие-то считаные секунды из задумчивого и несколько растерянного стал ледяным и безжалостным. Таким обычно голодный хищник смотрит на непростую добычу, которая гарантированно будет дергаться и, может быть, даже кусаться…

Через полчаса у Обводного канала ОМОН[17]17
  ОМОН – отряд мобильный особого назначения.


[Закрыть], поднятый по тревоге, уже встречал демонстрантов. Николай Александрович готовился потихоньку ко всякого рода «социальным проблемам», поэтому давно развивал внутренние войска, продвигая специализацию, выделив среди прочего и отряды ОМОНа для противодействия уличным беспорядкам.

Это были очень крепкие ребята, которых физически, тактически и в первую голову психологически учили работать с толпой. Как пастушьих собак учат контролировать стадо. Где надо – укусить. Где надо – угрожающе порычать. В принципе, они были готовы и кровь пустить при необходимости. Но для проведения штурмовых операций, ликвидаций и прочих подобных действий в условиях городской застройки и на транспорте у Императора были отряды СОБРа[18]18
  СОБР – специальный отряд быстрого реагирования.


[Закрыть]. А для «умиротворения толпы» требовался именно ОМОН. Все-таки толпа рабочих, накрученная какими-то мерзавцами, – это скорее жертва, чем преступник.

Бойцы ОМОНа были «заточены» под прямой, живой, тесный контакт с «негативно настроенными подданными». Конечно, у каждого для самообороны был револьвер «РП-98», созданный на основе «Webley .450» «British Bull Dog». Его просто чуть облагородили, оснастив откидным влево барабаном с автоматическим экстрактором. Патрон «.450 Adams» тоже доработали, заменив дымный порох бездымным и пулю поменяв с обычной свинцовой отливки на «тупоголовую» с полостью, категорически повышающей экспансивностью. Такие револьверы были у каждого бойца ОМОНа. Да. Но основным их оружием были не они, а дубинки. Простые такие дубинки из короткой металлической трубки, в которую вставляли витую пружину и заливали резиной. Гуманно. Но очень больно. В комплект с ней шел усеченный вариант латного доспеха в духе «раннего Милана» с компонентами из других эпох. Его делали из достаточно тонкой стали, так как не требовалось «держать удар» кавалерийского копья и тяжелого арбалета, а потому он довольно легкий и удобный[19]19
  Комплект состоял из простой кирасы с короткой, жесткой юбкой, опирающейся на бедра. Гладкие наплечники. Наручи с налокотниками. Латные ноги. Латные рукавицы миланского типа, которыми можно было очень качественно сломать лицо. Плюс шлем бургиньот открытого типа с решеткой типа «волчьи ребра», прикрывающей лицо. Это все был временный комплект, так как специально созданная комиссия занималась проектированием адаптивного комплекта защитного снаряжения.


[Закрыть]. Все в этом снаряжении было заточено на давку, драку и доминирование в прямом контакте. И дубина, и доспех, и щит, каковых применяли в зависимости от ситуации два вида: круглый выпуклый и прямоугольный, в духе римского скутума.

Часть ОМОНа была пешей, часть конной[20]20
  Коней применяли тяжелых пород, способных к энергичной скачке. Для начала закупили партию фризов, но сразу же развернули конезавод по выведению породы, адаптированной к специализированным задачам конной полиции в условиях уличных беспорядков.


[Закрыть]. И вот у этих «всадников», в дополнение к обычному снаряжению, в седельной кобуре находился и «lever-action» «дробовик», сделанный по аналогии с основным армейским карабином. Удобный, разворотистый, скорострельный. Пятка приклада была оснащена перфорированной накладкой из резины для смягчения отдачи. Отъемный коробчатый магазин вмещал шесть патронов 4-го калибра. Основной боеприпас шел с большим резиновым шариком, способным на дистанции до 50–60 шагов уверенно «гуманизировать» любого буяна. Впрочем, допускалось использование пуль, картечи или иных специальных видов боеприпасов…

Гудящая толпа приближалась. Вид ОМОНа ее не смутил. Эти ребята массово никогда не применялись, хоть и тренировались для этого. Обычно их использовали, чтобы унять всякого рода бузотеров в публичных местах. Так что никакой угрозы они для нескольких тысяч рабочих не представляли. Да, невооруженных. Но их было много! А этих жалкая цепочка. Конечно, за ними находились обычные полицейские. Однако и этих толпа не боялась, чувствуя свое категорическое численное превосходство. О том же, что ОМОН и полицию прикрывал вооруженный до зубов СОБР, способный нарубить всю эту массу людей в «кровавое хрючево» в считаные минуты, никто не знал. Так СОБР и не светился, находясь во второй линии кордона за Обводным каналом.

– Стоять! – рявкнул офицер полиции в рупор мегафона, выходя поперек толпы. – Выборные – ко мне! Остальным разойтись!

Толпа хоть и замерла, но в ответ разразилась лишь агрессивным ревом.

– Повторяю! – снова крикнул офицер в рупор, но продолжить не успел. Из толпы вылетела бутылка и угодила ему в грудную клетку, выбивая дух. Он согнулся и закашлялся. А толпа колыхнулась и снова двинулась вперед, скандируя что-то не совсем членораздельное. Судя по всему, люди были в изрядном подпитии.

– Бей! – громко крикнул офицер ОМОНа в сторону странной «пожарной машины».

Паровой колесный трактор тащил прицеп-цистерну довольно приличной емкости. И имел странный брандспойт, закрепленный на вертлюге. Угрожающим он не выглядел, поэтому люди даже не обратили на него внимания. Ну пригнали. Ну стоит. И что?

Секунда. Вторая. Третья.

И из этого брандспойта ударила тугая струя воды прямо в толпу, сбивая людей с ног. Причем вода была обильно подкрашена составом на основе свеклы и сдобрена экстрактом жгучего перца.

Вместе с ним ударила вторая «пожарная машина», усиливая напор и вынуждая людей пятиться назад. Тех же, кто стоял в первых рядах, попросту сбивало с ног. Они падали и начинали орать от раздражающего действия жгучего перца. Струи водометов сначала «охладили» пыл первых рядов, а потом накрыли и тех, кто располагался в глубине этой колонны, стараясь их подкрасить и умыть «перечной водичкой».

А потом водометы выключились, израсходовав запасы воды, вперед пошли бойцы ОМОНа. Их задача была проста: утихомирить слишком буйных из «подмоченных», давая сотрудникам полиции паковать этих демонстрантов. А потом, продвигаясь вперед, продавливать толпу. Это уже было несложно, ведь самые активные находились в первых рядах…

– Что там? – нервно спросил Император у влетевшего в кабинет секретаря.

– Телефонограмма от Ибрагимова.

– Не томи!

– Водометами остановили толпу. Потом ударили в лоб натиском. А четыре конных отряда ОМОНа, обойдя толпу по Митрофаньевскому шоссе и Лифляндской улице, завершили окружение. Идет прием полицией участников беспорядков и их распределение в участки для проведения допросов. Врачи оказывают помощь самым несознательным.

– А что с директором завода?

Секретарь лишь развел руками, давая понять, что сведений нет.

– Илларионов же выступил?

– Так точно, выступил, – вместо секретаря ответил канцлер Великий князь Михаил Николаевич. – Илларионов со своими конным маршем двинулся. Астафьев – на катерах. Дополнительно мы подключили отряд Соловьева, который выдвинулся из Гатчины на бронедрезинах, и ребят Гаджиева, что из Стрельни верхом вышли. У всех есть фотография преступника…

Но все эти меры не помогли. Директор завода, спровоцировав, напоив и накрутив разозленных и обиженных рабочих, сбежал, не дожидаясь развязки. Далеко ли? Вопрос. Может быть, на какую-нибудь конспиративную квартиру забрался и затаился, выжидая момента, когда можно будет спокойно уехать. А может, сразу в бега отправился на катере или еще как. Мало ли способов? Так или иначе, но его не нашли. Ни в тот день, ни позже…

Полиция при поддержке ОМОНа и, изредка, СОБРа еще четыре дня «резвилась», жестко беря ситуацию под контроль и стараясь обходиться без жертв. Все-таки требовалось не просто разогнать толпу, а принять ее и обработать. А потом проверить все сданные адреса и фамилии. Ну и с заводом что-то делать нужно было, так как там все грозило пойти вразнос.

Пришлось Императору вводить временных управляющих, распространяя на предприятие действие трудового кодекса. Откатить ведь его было нельзя. И инициировать уголовное дело по факту умышленной диверсии и организации массовых беспорядков. А также начать переговоры с акционерами завода о порядке компенсации казне за предоставленные неудобства. Ну а как иначе? Их завод? Их. Вот им за все и отвечать. Это мало кому понравилось, но альтернативой была конфискация завода целиком. Николай Александрович мог. В этом даже не сомневались.

С прессой удалось уладить вопрос полюбовно. Просто кому надо шепнули, что за поддержку беспорядков во время войны можно загреметь на пожизненное строительство каналов или, что намного хуже, железной дороги в ледяной пустыне. Все всё поняли. Осознали. И начали промывать кости «вору-директору», который попытался прикрыть свои хищения политическим моментом…

Рабочие… а что рабочие? Все участники шествия получили разные сроки исправительных работ. Небольшие. Но годик минимум. Хотя общежития, ежели они семейные были, за ними заводские остались закреплены. Более того, руководство предприятия обязали выплачивать их семьям зарплату осужденных мужчин на время отбывания ими наказания. В остальном же постарались повернуть все в рабочее русло. Все-таки крупный завод. Простой здесь был крайне нежелателен…

Война обретала новые краски. Давно ожидаемые… Императором, но шокирующие для его окружения.

– А вы что думали, мы в бирюльки играем?! – не выдержав после очередного приступа «охов» и «ахов», рявкнул Николай Александрович. – Вот во Франции в 1871 году подняли кровавый флаг коммуны в тот момент, когда вся страна собирала силы на борьбу с немцами. И были все шансы пусть и не на ничью, но на достойное поражение. А тут раз, и француза разложили, как куренка на блюде. Хорошо же получилось. Вон какой эффект! Так чего вы причитаете? Думаете, что против нас этот отработанный прием не станут использовать?

– Но кто?! – воскликнул Великий князь Михаил Николаевич.

– А вот это мы и должны выяснить, – произнес наш герой и, скосившись на начальника Имперской разведки, уточнил: – Ведь так? Мы сможем это выяснить?

– Уже кое-что выяснили, – ответил тот и распахнул принесенную на совещание папку…

Глава 5
1904 год, 30–31 марта, окрестности Ляо-Яна

Сражение на реке Ялу длилось десять дней. Долгих десять дней. Пока японцы не ввели в реку канонерские лодки с орудиями большого калибра. И только под их давлением русским пришлось отступить.

Ночью. Тихо. Организованно. И очень быстро.

Артиллерия к тому времени уже расстреляла почти весь запас боеприпасов и вывозить было практически нечего. Да и со стрелковым вооружением было что-то аналогичное. Поэтому, даже если бы канонерки не подошли, – все равно пора было отступать. Им ведь тут не насмерть стоять требовалось, а просто задержать противника, постаравшись нанести ему максимум урона минимальными усилиями.

Да, если бы в Желтом море господствовал Российский Императорский флот и канонерки могли подойти на поддержку к Имперской гвардии, это бы все поменяло. Но пока это было не так, так как Николай Александрович не хотел спугнуть японцев. Поэтому Ренненкампф[21]21
  В этом варианте истории Павел Карлович Ренненкампф сделал быстрее свою карьеру. Император помнил о нем по восторженным воспоминаниям брата из прошлой жизни и особенно благоволил, помогая раскрыться и продвинуться.


[Закрыть], командующий имперскими войсками в Маньчжурии, использовал позиции на Ялу просто для того, чтобы выиграть время и попутно нанести супостату как можно больший урон. А потом «сдернуть» быстро и решительно, когда станет слишком жарко, дабы людей попусту не терять.

Огромную роль в этой операции играли паровые тягачи «Весел». Этакие британские «Foden C Type Steam wagon» 1926 года с виду, только ведущих колес было две пары и кабина более совершенна. С 1896 года их нарастающими объемами строили на специально построенном заводе в Москве. Поначалу все производимые образцы поступали на МТС, создаваемые на деньги Императора. Так как эти «поделки» в глазах народа выглядели довольно дорогими и не вполне понятными. Поэтому Николай Александрович начал создавать новую индустрию с нуля, показывая примером, что, как и зачем нужно применять. Впрочем, к 1904 году он все равно оставался основным покупателем этих тягачей, хотя на него уже и приходилось чуть менее 70 % объема продукции.

МТС выступали в роли этаких транспортных компаний для перевозки грузов по обычным дорогам. Были и другие направления, но факультативно из-за неготовности рынка. Главным ноу-хау имперских перевозок стали полуприцепы и стандартные контейнеры, которые начали обслуживать и на железнодорожных узлах, и в портах всей страны. Приживались эти изделия сложно – так же, как и с тягачами, люди осторожничали и считали подобные решения дорогими и чрезмерно непривычными. Скорость? Да, скорость. Но слишком уж необычно. Впрочем, Николай Александрович не терял надежды, прекрасно понимая, что за контейнерами будущее. И если другие не хотят, то что ему мешает осуществлять перевозки в своих интересах подобным образом?

Когда же началась война, Имперская гвардия в Маньчжурии «внезапно» получила прекрасные паровые тягачи в значительном количестве от специально развернутых в тех краях МТС. Заранее. Под регулярные заказы, то есть не привлекая внимания. А вместе с ними поступил и очень недурно обученный персонал с неплохим опытом. Так что и артиллерия, и обозы Имперской гвардии в регионе теперь передвигались в разы быстрее, нежели раньше.

Другим важнейшим «нюансом» имперских войск в регионе были велосипеды. Точнее, велосипеды с веломобилями, производство которых также было развернуто в 1890-х. Что совокупно с паровыми тягачами категорически подняло подвижность Имперской гвардии[22]22
  О новых видах армейского транспорта можно почитать в приложении.


[Закрыть]. Марши на полсотни километров в день стали обычным делом, а на сотню – сложным, но вполне реальным. Поэтому и получилось так легко и быстро покинуть позиции при Ялу. Еще вечером два полка, подкрепленные ЧВК и полевой артиллерией, располагались на правом берегу Ялу, выступая непреодолимым препятствием на пути войск Оямы. А утром уже нет. Раз – и все. Как ветром сдуло. Об их нахождении здесь говорили только мусор, траншеи да аккуратно организованные сортиры на тыловых позициях…

Но ничего не поделаешь. Убежали и убежали. Тем более что наступать все равно надо. Поэтому, наведя понтонные мосты, японские войска начали переправляться через Ялу.

Тесно им было на левом берегу. Не развернуться. Поэтому и не могли разгромить малочисленные русские силы, занявшие очень удобные и выгодные оборонительные позиции. Как те «триста спартанцев», вставших в узком ущелье. Во всяком случае, такова была официальная версия Токио. Этим же объяснялись и страшные потери. Но японцы молодцы – смогли разгромить «северных варваров» даже в ситуации, когда те заняли абсолютно неуязвимые позиции. И европейские газеты начали им вторить… и американские…

Но вот, переправившись и развернувшись, они прошли без малого полторы сотни километров и осадили Ляо-Ян – ключ-город к КВЖД. И что же там? А ничего хорошего.

Выиграв время у Ялу, Ренненкампф успел нормально укрепиться на подступах к городу. Еще и замаскировав все на должном уровне…

Но Ояма решился наступать. Ведь вот он враг, и никакие более водные преграды не отделяют его солдат от русских. А реабилитироваться за «топтание у Ялу» требовалось. Условия для наступления, по мнению его советников, были идеальны…

Конечно, можно было бы немного подождать, подтянуть обозы и обойти русских, отрезая их от снабжения. Окружить. Да и вообще действовать осторожнее. Но для этого требовалось время, так как Маньчжурия очень слабо развитый регион. С дорогами тут было плохо. Особенно с хорошими дорогами. И если от переправы через Ялу до Ляо-Яна шел большой и ухоженный тракт, то с обходными путями все было не так благодатно. Солдаты ведь не корабли, они ходят по дорогам из-за необходимости тащить за собой большие и тяжелые обозы. Нет, конечно, можно было и обойти, и окружить, но на это требовалось время.

Кроме того, Ояма хотел реабилитироваться. Топтание у Ялу очень сильно подорвало и его репутацию, и престиж Японии. Поэтому ему требовался новый Седан[23]23
  Имеется в виду генеральное сражение Франко-прусской войны, произошедшее 1 сентября 1870 года близ небольшого французского города Седан.


[Закрыть] – большое полевое сражение, честное и открытое, позволяющее отмыть японских солдат от позора на Ялу. Так что он попытался атаковать в лоб, желая опрокинуть Имперскую гвардию при подавляющем численном превосходстве японцев.

Начали, как водится, издалека – с оперативного развертывания. Полки подходили по грунтовому шоссе от Ялу и занимали свои позиции в 10–12 км от позиций обнаруженного противника. Это там, на реке, не было возможности воспользоваться численным превосходством. А здесь же он хотел отыграться по полной программе.

30 марта наконец закончилась эта возня, позволив накопить под Ляо-Яном без малого 120 тысяч солдат и офицеров при 428 орудиях и 5 пулеметах. Ждать больше Ояма не видел смысла. Ведь, по данным его разведки, перед ним, окопавшись, находились всего две дивизии с усилениями. Превосходство получалось настолько подавляющим, что и не оставляло никаких сомнений в успехе. Главное – не топтаться, не терять зря времени.

Атаковали японцы по всем правилам классической европейской армии тех лет. Сначала шли большими походными колоннами. Потом на 5 километрах развернулись в широкий фронт малых колонн. Далее разбились на цепи, в которых и попытались достигнуть первой стрелковой позиции в 1,5–2 километрах от выявленных позиций противника. Фоном же их наступление должна была поддерживать полевая артиллерия, вводимая в оборот по мере выхода на огневые позиции. Батареи подъезжали. Разворачивались. И сразу открывали огонь на подавление по наблюдаемым целям. Красиво? Для европейских генералов тех лет – очень. Но что-то пошло не так…

Вся полевая артиллерия русских с комфортом расположилась на закрытых позициях. Где в естественных, где в искусственных. И управлялась из штаба корпуса. Связисты постарались – проложили к каждой батарее по своей линии. А еще они обеспечили телефонной связью наблюдателей с корректировщиками, часть которых расположилась на специально оборудованных НП на передовой, а часть – в корзинах воздушных шаров.

Вот эта артиллерийская служба и обеспечила теплый прием гостям. 87-миллиметровые и 107-миллиметровые полевые пушки сразу же включились в контрбатарейную борьбу, стараясь уничтожить артиллерию противника по мере ее поступления. То есть не давая занимать позиции и открывать огонь. А 87-миллиметровые и 107-миллиметровые полевые гаубицы взялись за наступающую пехоту. Плотно так. Основательно. Шрапнелью, благо что шла она по открытому полю и представляла для такого рода снарядов идеальную мишень.

Ояма уже обжегся на Ялу и прекрасно представлял себе огневое действие новой русской артиллерии. Поэтому наступление старался максимально массировать, будучи абсолютно убежденным в том, что малые силы русские перебьют без всяких проблем. Это там, при форсировании брода, было невозможно развернуть и задействовать достаточно войск. А тут – вполне. Поле же. Поэтому японцы постарались задействовать в наступлении как можно большее количество войск одновременно. Максимум, который подразумевал фронт. Так что, хоть они и понесли заметные потери от русской артиллерии, но сумели достигнуть первой пехотной позиции и накопиться там…

Ренненкампф, как укушенный, метался в здании штаба. Слишком удаленном от поля боя. Ему хотелось вскочить на коня, и туда… Но это означало потерять контроль над ситуацией. Ведь сюда стекалась вся информация… вообще вся. Сюда, а не в окопы…

Целый зал телефонистов работал круглосуточно для обеспечения непрерывной связи с войсками, наблюдателями и тыловыми службами. Специально выделенные офицеры наносили сведения о текущем положении дел на большую карту местности специальными заколками. Где какие части стоят. Их передвижения. Их состояние. На нескольких висящих рядом информационных досках мелом отмечали запасы снарядов, патронов и прочего, а также их расход. И так далее, и тому подобное. Отсюда – из штаба корпуса можно было видеть больше, чем откуда бы то ни было. И управлять, отдавая приказы и получая рапорты. Это и сдерживало Павла Карловича от иррационального жжения – рвануть в траншеи и на все посмотреть своими глазами.

– Господин генерал, – щелкнув каблуками, сообщил подошедший офицер. – Японцы завершили накопление.

– Ясно, – кивнул Ренненкампф. И, достав носовой платок, промокнул лоб. Выстоит оборона или нет? Вопрос. Там, на Ялу, все было очевидно. А тут? Первая проверка боем новой концепции…

Японцы поднялись и быстрым шагом двинулись вперед. Редкими, глубоко эшелонированными цепями, дабы снизить вред от стрелкового огня. Но с фронта почему-то не стреляла пехота. Вообще. Только короткоствольная артиллерия русских продолжала мерно и вдумчиво работать шрапнелью.

И вот примерно в пятистах метрах от наблюдаемых пехотных траншей они столкнулись с первым неприятным сюрпризом – проволочным заграждением. Оно было не сплошным, а с проходами. Вот туда солдаты и устремились самым естественным образом. Но ровно для того, чтобы попасть под жесточайший пулеметный огонь. Станковые пулеметы русские разместили в дзотах таким образом, чтобы с фронта они были ненаблюдаемыми. А три наката бревен и хороший слой земли позволяли надеяться, что прямое попадание чем-нибудь калибром в три-четыре дюйма с первого раза это укрепление не расковыряет. Проволочные же заграждения были организованы таким образом, чтобы проходы в них формировали коридоры, удобные для продольного прострела из этих самых дзотов. Чем пулеметчики и занялись…

Как несложно догадаться – первый такой натиск ничем хорошим для японцев не закончился. Второй тоже… Так, на колючей проволоке под пулеметным огнем к исходу 31 марта наступательный порыв армии Оямы иссяк. Чудовищные потери заставили его остановиться и начать искать альтернативные варианты. Продуктивность гаубичной шрапнели была намного выше, чем у пушечной, из-за особенностей разлета пучка готовых поражающих элементов. Что усугублялось фланкирующим огнем пулеметных дзотов. Японская пехота, может быть, и попыталась прорываться не только по готовым коридорам в проволочных заграждениях, но им проделывать проходы было нечем…