Текст книги "Пожары над страной"

Из дома вышел отец Андрея, и Марья Ивановна, взволнованная предстоящими вестями от дочери, открывая на ходу конверт, вошла в дом: «Это ж надо так много написать! Давно все забыли, что такое письма.

Все заменил телефон. Но сейчас время какое…» Ева писала, что у нее проблемы со связью, и поэтому передает письмо женщиной, которая бросила свой дом и с двумя детьми уезжает к родственникам во Львов. Она уже в Славянске, имела кошмарную ночь в поездке, а вообще – чудом села в поезд. Уже дважды они ехали по только-только восстановленному мосту. В городе пусто. Все друг друга боятся, особенно приезжих, подозревают, что провокаторы. Она встретила женщину на улице, та дала ей ключ от своего дома, в котором выбиты окна и снесена часть крыши. Недалеко от дома, с двух сторон блокпосты: один – ополченцев, другой – Нацгвардии. Ее уже пригласили работать поварихой к ополченцам. Но она боится: много мужчин с подозрительной внешностью – то ли алкаши, то ли судимые. Югославы, поляки, воюющие за деньги. А в общем, они все голодные до женщин… Очень сложно попасть на украинский блокпост. Тут недавно, по ошибке, с вертолета, говорят, украинцы расстреляли своих. Трупы лежат в поле. И подход к ним простреливается с двух сторон. Скоро Красный Крест будет их вывозить. Она в ужасе, но пытается принять участие. На ночь баррикадируется в своем доме, но и это может не спасти… Баба Маруся, вся в слезах, просидела весь вечер над огромным обстоятельным письмом дочери. «За что нам всем такое?» – прочитала она и открыла Евангелие. После часа молитв и роптаний она устала.

Но ей все еще не хотелось возвращаться к действительности, и Маруся придвинула к себе роман.

Десять писем к Еве

История, основанная на реальной переписке. Пунктуация авторов сохранена.

 
…Ждите нас, невстреченные школьницы-невесты
В маленьких асфальтовых южных городках…
Ю. Визбор
 

Она снова в сети, и мы уже перешли на «ты». Я люблю ее письма. Ева витает в облаках, за все переживает, без конца попадает в какие-то экстремальные ситуации, ей можно писать непоследовательно, она отзывается на любую тему. Отвечая на ее письма, буду отсылать ей готовые главы. Прочитает – узнает меня по-настоящему.

Письмо первое

@ Здравствуйте, Михаил. Вы регулярно заходите на мою страницу. Вы что, за мной следите?

@ Ева, мы с вами уже давно на «ты», еще до того, как вы исчезли.

Я рад, что вы вернулись, и хочу продолжить нашу переписку. Помню, вы любили мои письма?

@ Добрый день. Сегодня у меня очень загруженный день, многое надо успеть, а вечером на ужин к друзьям. Но мне почему-то нравится тебе писать. Я не знаю, какой образ ты себе нарисовал, возможно, он не совпадает с реальным, а может, он хуже. Но это даже интересно – дать волю своей фантазии. Имя Ева я выбрала потому, что этоимя героини моей любимой книги Е. Вильмонт «Девственная селедка».

Правда, полное ее имя Евлалия, но коротко – Ева. Мое реальное имя тебе не понравилось? Твоя дочь согласилась пожить с тобой? Сколько у тебя детей? По-моему, у тебя есть еще сын. Извини за такое количество вопросов. Просто интересно. Здесь, на природе, я начала рисовать, уже лет 20 было не до этого. Высылаю тебе фото моих работ (хвастаюсь).

@ Ты писала, что рассталась с мужем. Потом – вернулась к нему. Зачем, если он тебе не по душе?

@ Легко рассуждать со стороны. А когда нет крыши над головой и еще нет денег, я только вернулась (в конце апреля). Один месяц «скитаний» я выдержала, а потом устала от проблем. Но ничего страшного не произошло. Все равно все встанет на свои места. Просто нужно время.

@ Натворила я столько дел, как ты говоришь… Я рада, что ты решил продолжать общение.

Хорошего дня и настроения. О чем книга, которую ты начал писать?

@ Прочти, это начало нового романа. Здесь многое – обо мне. Возможно, тебе понравится.

Мусса. Автобиографическая повесть

Валентин работал в огороде, когда открылась калитка и появилась молодая девушка.

– Вера, беги, встречай дочь! Ира приехала!

Он воткнул лопату в грядку и пошел навстречу дочери.

Улыбающаяся, цветущая Ирина широко раскинула руки и обняла отца. «Небось, кого-то нашла, глаза горят, как после первой брачной ночи», – подумал Валентин.

Вера Васильевна с криком: «Да замуж тебе пора!» – выбежала на крыльцо.

– Пока характер не испортился, – добавил Валентин.

А характер у девушки действительно был в аккурат для замужества: молчаливая, сговорчивая, исполнительная и преданная. Так случилось, что училась она далеко от дома в угоду родителям. Но вскоре, не доучившись, бросила свой техникум и улетела к тому, от кого у нее появился блеск в глазах. Он ее даже не приглашал, а просто намекнул:

«В жизни всегда есть место подвигам…» И вот она уже стоит у его порога. Парнишка-попутчик провожал ее от автостанции до самой двери в надежде, что ей не откроют. Но открыли. Обнялись, расцеловались. Смущенный парнишка развернулся к выходу.

– Ты написал – я приехала, – сказала она, и они почти в тот же момент оказались в постели. А потом их переполнило счастье. Она обустраивала дом, помогала в работе.

Приехали родители: посмотреть, к кому же это сбежала их дочь? И, в принципе, остались довольны. Вскоре туда же отправили непутевого сына Пашку. Он нашел работу в кочегарке, но там же нашлись и «плохие» друзья, с которыми Паша продолжил выпивать. К хорошему это не привело. Вскоре он попал в больницу. По глупой случайности Пашу «не там» прооперировали, и он умер.

– Пашка кони двинул, – сказала Ирина и почему-то даже не заплакала! Приехали родители и увезли цинковый гроб с сыном. Очень тяжело далась им эта поездка. Сперва ушла Вера Васильевна, а за ней и Валентин. Когда Ирина приехала к совсем больному отцу в больницу, ее там спросили: «Когда вы заберете ногу?» Оказывается, ампутированные части тела должны были хоронить сами родственники, и Ирине ее выдали для похорон.

В родильный дом она попала в тяжелом состоянии. Маленькая родильная палата в захолустном городке Похвистнево Куйбышевской области. Расстроенная молодая роженица и полусонная медсестра, которая прозевала начало родов. Ирина думала, что так и надо: терпеть и молчать она умела. Доставали ребенка щипцами. Большая красивая девочка, но полностью посиневшая, как крупная головка свеклы, закричала с некоторым опозданием. Все это отразилось на рефлексах, и долго не было ясно, все ли в порядке с ребенком. На третий день был вынесен страшный вердикт: детский правосторонний церебральный паралич средней тяжести. Родовая травма. Ребенок быстро рос, начал ходить, затем бегать. Поражения были почти незаметны. Отец мастерил всякие приспособления, так как сам был методистом лечебной физкультуры.

Через год на семейном совете решили, что необходимо рожать еще одного ребенка, в помощь родившейся больной девочке.

К тому времени от предыдущих двух браков у отца было двое сыновей. Марина стала четвертым ребенком.

…Прошло почти тридцать лет. Я пишу книгу и не могу понять, как и с кем мне дальше жить? Нет у меня моей любимой жены, маленьких, с таким трудом появившихся на свет и привезенных в Америку двух девочек. Лечу в самолете. После отпуска возвращаюсь из Москвы в Нью-Йорк, где живу постоянно. Полтора месяца в Москве ничем не занимался, не написал ни одной строчки. Сидел в социальных сетях, искал, с кем дальше шагать мне по этой жизни. Но не все так просто. Большинство участников этой игры просто мило проводят время, прикрываясь юношескими фотографиями.

А ведь как хорошо было задумано! Вначале хотел побывать на Кавказе у друзей, отвезти им свою новую книгу. В этом романе я подробно расписал мои лучшие годы, проведенные с Ириной в Приэльбрусье.

Затем планировал отправиться в Израиль, куда имел приглашение полетать на военном вертолете. Однако все, что я успел, – это провести несколько дней в любимом Киеве да с сыном Эдуардом поехать в Питер на его юбилей – 35-летие окончания института. Ведь я закончил когда-то тот же институт: Ленинградский военный имени Ленина. Каким же динозавром я оказался в этот приезд! Но уважения мне оказали более чем достаточно.

…Возвращаюсь в Нью-Йорк, самолет начинает снижаться, и я вдруг вспоминаю свой первый прилет в Америку в те времена, когда наш уважаемый Михаил Горбачев затеял перестройку. И все, конечно же, побежали из страны. Все, что у меня было, – это молодая жена без профессии, двое маленьких детей и потерянная армейская пенсия.

Мы всей семьей стояли в очереди на эмиграцию, но почему-то нас очень долго не вызывали на интервью. В тот раз я прилетел, чтобы выяснить, почему дело не движется. У меня с собой был мой авторский проспект по Приэльбрусью, и, чтобы хоть как-то поднять свою самооценку, мне прямо тут же, в аэропорту, захотелось его всем показать: вот, мол, я какой! Сестра Нина меня не встретила. У меня не было 25-ти центов, чтобы позвонить, а если бы и были, я все равно не знал, как пользоваться американским телефонным автоматом.

В те времена пассажиры еще не аплодировали в самолете при приземлении. А вот сейчас раздались аплодисменты, и вскоре нам подали трап. Стою в ожидании багажа. Свою спортивную сумку с надписью «Версаче-спорт», которую мне подарил сын, я уже выловил на транспортере и поставил в сторонку. Проглядел все глаза в ожидании чемодана.

Неужели повторится та же история, которая случилась, когда я прилетел в Москву? Тогда я так и не смог дождаться своего чемодана. В самолете со мной рядом сел человек. Я внезапно опешил: это был мой приятель Юра. Я знал, что после урагана «Сэнди» они с женой восстанавливают свой дом на Стейтен-Айленде. Раньше Таня, жена Юры, мне всегда помогала иллюстрировать книгу, но на этот раз у них вся техника утонула. Оказывается, Юра летит в Тбилиси. В другом аэропорту, Домодедово, его ждет брат, который сопровождает отца в цинковом гробу в Тбилиси, на родину. Узнав эту печальную новость, я выразил ему свои соболезнования и замолчал. Юра надел черную повязку на глаза и задремал. А в моей памяти вдруг всплыла поездка с друзьями на машине из поселка Терскол в Тбилиси по Военно-Грузинской дороге. Это было в 1982 году. Города мы тогда почти не увидели. На светофоре нам встретился замечательный грузин. Мы обмолвились двумя словами через открытые окна, и он повез нас к себе домой. Заехали на базар и купили огромного петуха. «Вах, – сказал он, – вы обязаны попробовать чaхохбили, которое готовит моя жена. А наше пиво?» И огромная очередь за пивом, растянувшаяся на целый квартал, расступилась. «Они – мои гости и никогда не пили наше грузинское пиво», – закричал он и тут же наполнил два целлофановых пакета. И вот мы уже за столом. Супруга его молча улыбается и суетится вокруг нас. А мне он обещал дать с собой бутылочное пиво.

День заканчивался, и мы торопились на монастырскую стену в конце города, чтобы увидеть город на закате солнца. Это действительно было неповторимое зрелище!

И вдруг, в полной тишине, на смотровой монастырской площадке я услышал автомобильные сигналы снизу и увидел его: «Я забыл тебе дать пиво с собой!» – кричал он, запыхавшись и протягивая мне две бутылки.

…Чемодана моего все еще не было. Транспортер совершает уже который круг, я начинаю терять терпение, но что это: возле моей спортивной сумки вертится собачка – копия Бэка, собаки моего сына. Я даже ее погладил, но она не обратила на меня ни малейшего внимания и своим острым носом проникла в щель сумки. Подошел полицейский, попросил открыть, и я вспомнил, что положил туда в последний момент перед выходом из дома почти не начатую палку салями. Что поделаешь, холостяк, – пригодится. Как всегда, подумал, что пронесет. Полицейский обнаружил колбасу и попросил у меня декларацию, жирными буквами записав туда нарушение правил провоза. Появился, наконец, мой чемодан. Хорошо, что с опозданием. В чемодане том у меня была азовская таранка. Правда, мне ее запаяли в целлофан, и это, возможно, усложнило бы собаке работу.

Как же мне теперь пройти контроль-досмотр? Совсем недавно я прочел, как один наш россиянин крепко обнял свою знакомую американку на базаре. Раньше он делал это неоднократно, но на этот раз она позвала полицию. И вот его судят уже много лет и превратили в умалишенного бомжа! Что делать? И я решаю выбросить колбасу в урну.

Но ведь это опасно – люди вокруг. Интуиция подсказывает – надо. Пытаюсь сделать это незаметно, проходя мимо урны. Из зеленого коридора, который я попытался пройти, меня отправляют на более тщательный досмотр к специальной машине. Их, этих машин, было две. У одной стоял с виду покладистый полицейский, у другой – женщина, которая нетерпеливо подпрыгивала: вот, мол, иди сюда! Я выбрал мужчину. «Что там нашла собака в белой сумке, салями?» – подсказал он мне ответ. «Да, – ответил я, боясь, что сейчас начнется досмотр чемодана, который не успела обнюхать собака. «Достань!» «Я съел, – стараясь не выдавать своего волнения, ответил я ему. – Это был бутерброд».

«В самолете плохо кормили?» – пошутил он. Я ответил улыбкой. Как хорошо, что я не пошел к женщине: она все еще подпрыгивала, предвкушая добычу. Полицейский расписался в декларации и указал мне на выход. С меня как будто сняли мешок весом килограммов в пятьдесят. Но что это: на меня нацелен пистолет полицейского, и мне приказано остановиться. Я вижу парня, который вроде бы равнодушно стоял за стеклянной перегородкой, когда я выбрасывал палку салями в урну.

Он смотрел в другую сторону и не должен был заметить… А сейчас указывает на меня рукой и говорит полицейскому: «Да, это он». В это время в аэропорту раздается сигнал тревоги. Началась суматоха, люди куда-то побежали. Меня окружили и надели наручники. Зачем я положил эту колбасу в сумку?! Думал, приеду, холодильник пустой – пригодится. А этот гад, который стоял за перегородкой, когда я выбрасывал колбасу в урну, делал вид, что меня не видит.

Накануне я видел в Интернете фото младшего брата Царнаева, подложившего взрывчатку, оставшегося в живых после взрыва на Бостонском марафоне. Неужели и меня ждет эта участь? Меня сопроводили в камеру и захлопнули за мной дверь. Стало совсем тихо. Я оказался в полнейшей изоляции. После этой суматохи в зале ожидания багажа, когда люди в панике разбегались, громко гудела сирена, я даже видел, как перепуганный ребенок вскочил на транспортную ленту и, плача, упал на чемоданы.

А с другой стороны, протягивая руки, к нему бежала мать.

Наручники с меня сняли, но на руках остались глубокие следы. Комната была абсолютно пуста. Я уселся на полу, а потом и лег, уставившись в потолок. В это время загремели ключи с обратной стороны двери. Вошли двое: один из них стал задавать мне вопросы. Я не все понимал, но понял главное: началось следствие по моему делу. Отвечать я отказался и потребовал адвоката. Они молча развернулись и ушли. Я снова уставился в потолок, в ушах звенела тишина. «За что это мне? – подумал я. – Ведь я, в принципе, спокойный и законопослушный. Но вокруг меня всегда столько шума!» Вот с моей Ириной этого бы никогда не случилось. Она бы никогда не положила колбасу в чемодан, никогда, даже при крайней необходимости, не выставила свою страницу на сайте знакомств, как это сделал я. Я читал недавно, что мой знак Водолей – самый беспокойный в гороскопе. От нас одни неприятности для окружающих. Если хорошо разобраться, то все революции возглавляли Водолеи. Я вспомнил совершенно изумительный американский фильм: «I am not Rappoport». Этот человек имел потребность обязательно кого-то зацепить. «Эй, Раппопорт», – кричал он прохожему через дорогу. А тот ему в ответ: «I am not Rappoport». А когда он с маленькой дочерью на плечах участвует в митинге, где все выступающие грозятся пойти и разгромить своих «врагов»? Мне показалось, что они все там были Водолеи.

В это время снова загремели ключи, отодвинулся засов, и ко мне в камеру привели еще двоих задержанных. Один из них был белый, другой – черный, огромный детина. Белый сразу принялся за дело: «Move! – кричал он мне. – Ты что тут расселся, подвинься».

«Don’t touch him», – спокойно сказал ему детина. Но тот парень, по-видимому, обкуренный, весь в наколках, не унимался. Он подошел и стал сдвигать меня с моего места. А мне как-то было все равно. Я стал равнодушно рассматривать его наколки. Чего там только не было! В центре был граф Дракула с двумя выпадающими до груди зубами. От него щупальцами осьминога веером расходились клешни, которыми заканчивались его собственными руками и ногами. Завершала образ копна волос, скрученных в жгуты. Когда я уже был задвинут им в угол, то вдруг заметил, что он отпускает меня и удаляется как-то неестественно, пытаясь за что-то ухватиться. Это другой, черный парень, поймал его за ногу и, подтянув к себе, подбросил, играючи, почти под потолок. «Вот это да, – подумал я. – С какой легкостью он это проделал!»

– Thank you, sir! – сказал я ему, хотя он мне во внуки годился.

– Don’t worry! – ответил он, и все успокоилось.

В это время дверь отворилась, и нам всем принесли «самолетный» обед.

– I’m not hungry, – сказал я черному.

– Sam, – представился он.

– Вам будет мало, возьмите мою порцию, – предложил я, пытаясь хоть как-то отблагодарить его за свое спасение.

– Отдай, если не хочешь, этому ублюдку. Он всегда голодный. И перейди на другую сторону от меня. Я могу уснуть, а он без конфликта не может.

Я понял, что меня ждет продолжение. В это время дверь отворилась, вошел полицейский и человек, который представился моим адвокатом. Адвокат сказал полицейскому: «Вы не должны содержать его вместе с этими людьми».

Наколотый вскочил на ноги и стал орать, обращаясь к черному:

– Я говорил тебе, что нам стукача подсадят, а ты не дал мне его расколоть.

– Их надо развести, – сказал еще раз мой адвокат.

И их увели. Я снова остался один. Спокойно вздохнул, расслабился и уставился в потолок. «Странные судьбы у людей», – подумал я.

Мне стало жалко ребят. Я бы больше узнал про этих парней. А вообще, я крепко попал, даже не знаю, кто меня выручит отсюда. Даже позвонить некому. Прошлой зимой, в конце лыжного сезона на Хантере, я «улетел» и сломал ребро. Позвонил домой, Ирина с детьми приехали и увезли меня в госпиталь…

Сейчас я один. Жена с детьми, мне же, как чукче, выписали вязанку дров и отправили в тундру. Дрова уже горят. Как надолго их хватит – вот вопрос!

Была у меня недавно, да и сейчас продолжается, переписка с одной женщиной. Вот та бы наверняка впряглась, будь она поближе. Лена меня сама нашла в Интернете и обратилась за советом. Она жила в приюте для бездомных, куда убежала от мужа-американца, который над ней издевался и даже душил ее однажды подушкой. Привез он ее с Украины. В Америке у нее никого. Не знаю, чем я вызвал ее доверие. Видимо, возрастом. Я ее пожалел и даже хотел купить билет, чтобы она прилетела ко мне на период до суда с мужем. Потом вдруг обстановка у нее изменилась. У них состоялась встреча, он дал ей денег и машину, попросив при этом прощения. Она ему установила испытательный срок, но, как написала мне, возвращаться не собиралась и выразила желание переехать ко мне из Лас-Вегаса в Нью-Йорк. Мы с ней уже начали разрабатывать маршрут, потом я вдруг вспомнил нашу поездку с моим другом Борисом по Америке на его старом «вэне» из Колорадо, где он по моему совету работал фотографом. Я представил, как она пробирается через заросли кактусов по огромной пустыне Невада на старенькой машине, совсем одна, и отменил авантюру. Что она подумала, не знаю, только сразу нашла курсы водителей траков и пошла туда учиться. Видимо, поняла, что надо надеяться только на себя. Я думаю, что вот она бы точно впряглась, чтобы выручить меня.

«Бедный я, бедный», – подумал я и уснул.

…И вот передо мной так же, как несколько лет назад в Ницце, тоже в изолированной полицейской комнате 4х4, во всей своей красе явился господин Эжен Сю. Тогда меня задержали в аэропорту за просроченный американский паспорт. Я никогда не интересовался, как выглядела одежда французов XVIII века. Но сейчас воочию увидел, что они носили в то время. Да и манеры у него были соответствующие. В тот раз мы с ним обговорили много вопросов. Я ему рассказывал о Владимире Высоцком, а он мне – о Жанне д’Арк. Сейчас между нами снова началась непринужденная беседа, и он стал задавать мне вопросы личного характера.

– Скажите, синьор, – спросил он меня, – где вы были наиболее счастливы в своей достаточно продолжительной жизни?

«Откуда он знает, что я разменял уже девятый десяток?» – подумал я. Но мне были приятны эти воспоминания, и я решил ответить.

Детство – оно у всех детство. А вот из отрезков сознательной жизни, расталкивая всех локтями, на передний план выступил период моей жизни в Приэльбрусье.

И тут вдруг вместо Эжена Сю в его французском камзоле передо мной явился Махов Мусса Султанович.

Я знал, что к нам на Центральную военную турбазу Министерства обороны (ЦВТБ) приехал новый старший инструктор, но не знал, что это он. В то время я, свежеиспеченный инструктор горных лыж, недавно окончивший курсы, приехал на свою любимую базу в горах Приэльбрусья, в поселок Терскол по вызову для работы инструктором.

Моя группа новичков только-только получила лыжи. Я им рассказывал, что для начала надо лыжи поставить так, чтобы они не скатывались вниз. Это было время, когда кистопы (приспособления для торможения лыж) еще не придумали.

Один человек из группы, молодой парень, грузин, как сейчас помню, его звали Гена, не мог никак понять, где гора и где долина, и его лыжи все время уезжали вниз. Он за ними бегал, скользил и падал. Таким образом, занятие превратилось в смешное мероприятие.

В какой-то момент к нам подошел элегантный молодой человек, при галстуке, высокий улыбчивый кабардинец. На нем не было ничего спортивного. И он на родном языке этого парня пытался ему помочь. Когда занятие закончилось, представился как старший инструктор турбазы Махов, и я был удивлен, как он это красиво сделал. Сейчас я вспоминаю нашу с ним дружбу, поездки на моих «Жигулях» 11-й модели к нему домой в огромное кабардинское селение Сармаково, вниз на пути к Минеральным Водам. До прихода на базу он был инструктором горкома комсомола. Своей машины не имел, и мне было в радость проехаться с ним и окунуться в национальный быт кабардинцев. Его отец и мать с определенного времени стали называть меня сыном, особенно когда он, приехав домой, позволял себе расслабиться спиртным, и я с трудом увозил его обратно в поселок Терскол на турбазу. Его два брата уже жили отдельно. Старший был главврачом больницы, средний, Борис, занимался торговлей, Мусса был младшим в семье.

Высокий, статный, приветливый, улыбчивый Мусса чем-то напоминал мне Рейнхольда Месснера, приезжавшего накануне в Приэльбрусье. Я так много знал об этом крае, а он, Мусса, только-только приехал, поэтому я себя чувствовал с ним комфортно. Я смотрел на Махова, а видел Рейнхольда, которого хорошо разглядел, когда мы с ним поднимались к леднику Кашкаташ. До сих пор помню его восторг: «О-ля-ля!» – воскликнул он после того, как мы прошли высокогорный орешник, и перед нами открылся ледник. Это было великолепное зрелище даже для такого величайшего восходителя, который в одиночку, без кислорода, поднялся на все четырнадцать восьмитысячников.

Эта мешанина в моей голове! Почему я подумал про Слезина? Видимо, потому, что его байки были связаны с ледником Кашкаташ, с этим сияющим нагромождением льда, перед которым мы тогда оказались с Месснером.

Чтобы удивить Муссу, я хотел рассказать ему известную мне историю, произошедшую на этом леднике со Слезиным в его первый приезд в Приэльбрусье. Но потом решил: пусть он услышит этот каламбур из первых уст, когда приедет «инструкторить» сам Слезин. Мусса пообещал мне устроить такую встречу. Память у него была великолепная – он ничего не забывал.

…Проснулся я от бряцания ключей. На меня надели наручники, вывели из здания аэропорта и усадили в полицейскую машину. В документе, который я накануне заполнил, я указал, что живу один, есть сестра в Лос-Анджелесе. Не заметил, как остановилась машина, и меня сопроводили в новое помещение, предварительно сняв наручники, о чем я вскоре пожалел. В помещении оказались те двое, от которых меня увели двумя часами ранее. Будь на мне наручники, этот ошалелый американец наверняка не стал бы ко мне снова приставать. Моя надежда была снова на черного верзилу.

– The chapter number two, – воскликнул, вскакивая на ноги и широко разводя руки, мой давешний обидчик.

И тут я заметил, что черный парень совсем не собирается меня защищать. Видимо, этот белый идиот, теперь уже с огромным фингалом под правым глазом, cмог убедить другого в том, что я действительно подсадная утка. Как только захлопнулась дверь, я стал колотить в нее кулаками, почуяв, что мне пришел конец. Полицейский вернулся. Этот идиот в наколках вдруг изменился в лице от неожиданности, так как уже было собрался поиграть со мной как кошка с мышью.

– Хочешь еще? – сказал ему полицейский.

И я понял, что он имеет в виду синяк под правым глазом у моего обидчика.

– I didn’t touch him, – ответил тот и пошел в свой угол, припадая на одну ногу.

А я остался у дверей, готовый снова стучать в нее в любую минуту. Теперь мой обидчик сидел спокойно, и у меня появилась возможность продолжить свои воспоминания.

Я вспомнил среднего брата Муссы, Бориса. Он жил в селении Залукокоаже почти у самой трассы. Его редко можно было застать дома: то он находился в конторе, где работал в торговле, то был на сенокосе.

Все местное население Кабардино-Балкарии содержит для своих нужд небольшое количество скота. В основном это коровы, козы или овцы. По этой причине приходится заготавливать корм на всю зиму. Сена, как правило, не хватает, и его докупают. Особенно тяжело достается балкарцам в Приэльбрусье. У них есть закрепленные за ними участки сенокоса на склонах гор, но там очень круто и потому опасно.

А как нелегко спускать оттуда сено! Летом все мужское население проводит время на сенокосе. Селение словно вымирает. Как-то я вез свою подругу Татьяну, которая регулярно прилетала ко мне в Приэльбрусье, в аэропорт Минеральные Воды, и у меня сломалась машина. Это было недалеко от селения, где проживал Борис. В доме нас приютила его жена. Не пойму до сих пор как, но его оповестили, он приехал и организовал починку моих «Жигулей». В то время с запчастями было ох как трудно. И он сразу умчался на сенокос. Природа компенсирует тяжкий труд людей: скошенная трава наполняет воздух такими ароматами, что никакие «Шанель» с ними не сравнятся. Вокруг, сколько видит глаз, зеленый ковер, и лишь отдельные островки цветов разукрашивают его.

Через час среди этой благодати пьянеешь, как от хорошего алкоголя. Долго смотреть на это невозможно, глаза сами зажмуриваются.

…Дверь снова отворилась и появился тот самый мужик с собакой, унюхавшей мою колбасу. Она стала обнюхивать всех троих задержанных и вскоре окончательно прилипла к правой подошве моего обидчика. Во мне забрезжила надежда, что сейчас его уведут.

Но парень оказался не из робких и стал отгонять пса. А пес в ответ лаял и кусал его за икры. Собаку убрали, с парня сняли обувь и куда-то унесли. И он как-то сразу присмирел.

– Это он нас выдал, я тебе говорил, – снова завелся белый хулиган и стал ко мне приближаться.

Но тем временем открылась дверь, и я увидел на правой руке полицейского наручник. Свободное кольцо он защелкнул на запястье парня с фингалом, после чего ребят увели. Так я снова остался один. Затем пришел полицейский без собаки, достал из наружного кармана мою короткую палку сервелата и спросил: «Это твоя?» Отказываться было бессмысленно. «Yes», – сказал я почти шепотом. «Я выйду, а ты ее съешь, после чего я порву свой рапорт. Слишком много тебе лет… Наверно, внуки есть?». «Yes. Seven girls». Полицейский улыбнулся и вышел.

Я был голоден, поэтому быстро справился с колбасой. Доедал уже с отвращением. Возникли ассоциации. Работая военным руководителем сельской школы в поселке Терскол, я возглавил своих старшеклассников в республиканском восхождении на гору Аккая. Среди продуктов, которые нам выдали для группы, оказалась свиная колбаса. Мои ученики-мусульмане отказались есть ее, а также все, что я получил. Взамен они взяли с собой на восхождение живого барана. Животное с трудом поднималось в гору, упиралось и блеяло. К нашей группе с бараном было приковано все внимание колонны восходителей. Мои школьники нарушали ритм движения и, в конце концов, восхождение было сорвано, за что я получил выговор по Министерству образования Республики Кабардино-Балкария. Но то, как они свежевали барана под вершиной горы, я помню до сих пор!

…Старший брат Муссы был наиболее обеспеченным в семье. Он работал главврачом поселковой больницы. Это была номенклатурная должность. Система «ты – мне, я – тебе» работала в то время безотказно, поэтому он имел все. Естественно, кое-что перепадало и семье. Мать с отцом уже были преклонного возраста, но вели свое домашнее хозяйство и детей не забывали. На государственной работе, в особенности медперсоналу, почти ничего не платили, и жизнь протекала как в анекдоте: «Если вы думаете, что вы нам платите, то можете думать, что мы вам работаем». Такой же была и квалификация этих людей. Так случилось и с Пашей, братом Ирины. Больница в городе Тырныауз в основном специализировалась на переломах, которых было несметное количество у горнолыжников, а тут вдруг прободение язвы и внутреннее кровотечение. Пашу быстро прооперировали, да вскрыли не в том месте. А когда разобрались, было уже поздно. В общем, зарезали! До сих пор помню свой грех в этом деле. Подумал: крепкий парень, прооперируют, через неделю будет дома, и не поехал навестить. Не обошлось.

Мусса Султаныч оказался на высоте: он куда-то звонил, лично сам ездил, добился получения цинкового гроба, отправил машину для встречи родителей, организовал их отъезд. Сейчас бы эта история называлась «Груз-200». Так назывался известный фильм недавно ушедшего талантливого кинорежиссера Алексея Балабанова.

Мусса был очень ответственным руководителем. Такими же были и инструкторы вокруг него. Ко времени его прихода на турбазу романтика пешеходного туризма почти исчезла. Руководители боялись ответственности. В горах всегда присутствует опасность. Мусса не побоялся.

Однажды мы с Игорем Друкманом пошли в поход через три перевала: Чипер-Азау – Басса – Донгуз-Орун. «Кости на Бассе, могилы под Ужбой, вспомни товарищ, вспомни дорогой!» Эта песня времен Второй мировой войны до сих пор популярна у туристов Приэльбрусья. Рядом с тропой на перевале Басса туристы из моей группы однажды едва не подорвались на старых немецких минах. Впрочем, это могли быть и наши, российские боеприпасы. Это было хранилище 82-мм мин. Когда я вернулся из похода, то доложил об этом городскому военному комиссару города Тырныауз. Мы вместе с ним и минерами поднимались на перевал и принимали участие в разминировании. После этого мы стали друзьями.