Текст книги "Антинорманисты. Битва за русскую историю"
Автор книги: Михаил Ломоносов
Жанр: Исторические приключения, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Борис Греков
О начале русского государства
Борис Греков
Киевское государство образовалось не на пустом, месте. Образование Киевского государства есть политический факт сравнительно позднего времени. Это одно из последних звеньев в цепи политических событий в восточной и особенно юго-восточной Европе.
В центре этого государства стал город Киев. Но прежде, чем наша страна и народы, издавна ее населявшие, начали объединяться под властью Киева, в разных частях этой огромной страны уже намечались политические объединения со своими особыми центрами. Первый факт этого порядка сообщается у Иордана. В 375 г. вождь остготов Винитар, «желая показать свое удальство, вторгся с оружием в руках в пределы антов» и был ими разбит. Впоследствии ему удалось победить «антов», взять в плен их «короля» («regem») Божа, которого Винитар распял на кресте вместе с его сыновьями и 70 старейшинами. Это сообщение говорит нам о появлении уже в IV в. у антов сильных военных вождей, распространявших свою власть, если не на всех антов, то по крайней мере на весьма значительную их часть.
Наша «Повесть временных лет» рассказывает о нашествии аваров на дулебов (приблизительно в середине VI в.). «В си же времяиа быше обри (авары.—Б..Г-), иже ходиша на Ираклия царя и мало его не яша. Си же обри воеваху на словенех и примучиша дулебы, сущая словены, и насилье творяху женам дулебским: яко поехати будяше обрину, не дадяше впрячи кони ни вола, но веляше впрячи 3 ли 4 ли 5 ли жен в телегу и повести обрина. И тако мучаху дулебы. Быша бо обри телом велици и умом горди, и бог потреби я, и по-мроша вси, и не остася ни един обрин. И есть притча в Руси и до сего дне: погибоша аки обри, их же несть племени ни наследка». В 40-х годах X в. о восточных славянах писал араб Масуди в своем сочинении «Золотые луга». Здесь он рассказывает, что одно из славянских племен некогда господствовало над другими славянами. У этого племени был верховный царь Маджак, которому повиновались все прочие цари. Но потом пошли раздоры между племенами, союз их разрушился, и каждое племя выбрало себе отдельного царя. Это господствовавшее некогда славянское племя Масуди называет валинана (волыняне). А из «Повести временных лет» видно, что волыняне – это и есть дулебы, и жили они по Западному Бугу.
Итак, приблизительно в VI в. у восточных славян на юго-западе нашей страны мы застаем какой-то значительный союз под главенством дулебов.
Арабский географ аль-Джайхани, писавший в начале X в. и использовавший источники IX в., сообщает, что приблизительно в VIII–IX вв. существовали в нашей стране три славянских союза, у каждого из коих был свой «царь». Один такой союз с городом Куяба вел торговлю с соседними народами, допускал на свою территорию иноземных купцов, другой – «Славия» и третий – юго-западный, лежащий поблизости к «Хазару» – воинственная «Артания», не допускающая в свою страну иноземцев и наложившая «дань на пограничные области из Рума» (т. е. Византии). Не трудно в этих трех организациях видеть Новгородскую землю («Славия»), Киевскую («Куяба») и какую-то юго-восточную на границе с Хазарским каганатом, которую мы условно можем обозначить как Приазовско-Черноморскую Русь.
Наши летописные факты не противоречат этим сообщениям Джайхани и допускают предположение, что к IX в. действительно в нескольких местах нашей страны намечались объединения полугосударственного типа. Если припомнить наши наблюдения над хозяйственной и; общественной жизнью восточного славянства (см. гл. IV и др.), то сообщения Джайхани не должны нам казаться невероятными. Итак, мы несомненно имеем предкиевский период в истории уже не родового, а классового общества у восточных славян.
Наш летописец не знал арабских источников и поэтому не пользовался ими. Когда он заинтересовался вопросом о начале своего родного города, игравшего тогда очень заметную роль в политической жизни европейских и азиатских государств, ему пришлось пользоваться лишь кое-какими обрывками воспоминаний, ходившими в его время в различных вариантах. Предания эти вели его к лицу, основавшему этот город.
Кий, Щек, Хорив и Лыбедь
Несмотря на очевидную легендарность Кия, мы все-таки и сейчас не можем обойти его молчанием, если хотим правильно поставить перед собой задачу изучения политической истории Киева с древнейших времен. Более чем вероятно, что никто этого героя никогда и не видел, но он стал совершенно необходимым, когда понадобилось дать ответ на вопрос, кто же первый начал в Киеве княжить. Предание о Кие, конечно, легенда, но она возникла для того, чтобы объяснить происхождение несомненного существования Полянских князей до Рюрика подобно тому, как понадобились Ромул и Рем для объяснения несомненно существовавшего Рима и римских царей, как понадобились Попель и Пяст для объяснения происхождения совершенно реальных польских князей и т. д. Эти местные князья долго продолжали сидеть на своих местах у тех славянских племен, которым удалось сохранить свою независимость от покушений крепнувших соседних княжеств с их сильными дружинами. Но все они погибли после подчинения их более сильным соседям.
Летописец рассказывает нам о двух братьях Радиме и Вятке, которые, до его сведениям, были «в лясех», т. е. у поляков и потом пришли в нашу землю. Радим сел на Соже, а Вятко на Оке. Это несомненная параллель к Кию, Щеку и Хориву, говорящая нам как о характере исторического мышления летописца, так и об упорной традиции, жившей еще в то время в народных преданиях. Но мы имеем и менее легендарных персонажей: Иордан называет жороля антов Божа царя, нам известен князь волынян Маджак, у древлян мы тоже знаем князей; один из них известен нам даже по имени. Это знаменитый Мал, так неудачно сватавшийся за Ольгу (X в.). В конце XI в. мы видим у вятичей Ходоту и его сына.
В житии Стефана Сурожского называется новгородский князь Бравлин (начало IX в.). Не называя имен, летописец, однако, утверждает установление такой же местной по происхождению княжеской власти у древлян, дреговичей, новгородских славян и полочан
Вернемся, однако, к полянам. «Быша три братья, – рассказывает летописец, – единому имя Кый, а другому Щек, а третьему Хорив; сестра их Лыбедь. Седяше Кый на горе, идеже ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, идеже ныне зоветься Щековица, а Хорив на третией горе, от негоже прозвася Хоривица. И сотво-риша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя ему Кыев… И по сих братьи держати почаша род их княженье в Полях»…
Это один вариант предания, летописца не удовлетворивший. Он сообщает и другой, ему известный, но им совершенно определенно отвергаемый: «Инии же не сведуще (курсив мой. – Б. Г.) рекоша, яко Кий есть перевозник был; у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, тем глаголаху: на перевоз на Киев». Летописец тут же и критикует этот вариант: если бы это было так, то Кий не мог бы ходить в Царьград, но «се Кий княжаше в роде своем, и приходившю, ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял есть от царя». В Радзивилловском списке летописи еще яснее обнаруживается затруднительное положение летописца («…ко царю не свемы, но токмо о сем вемы, якоже сказуют»).
Итак, летописец совершенно не склонен считать эти факты достоверными и отнюдь не настаивает, чтобы читатель его труда принимал их на веру. И тем менее, мне кажется, эти предания заслуживают внимательного к себе отношения. Они говорят нам о том, что народ киевский начало своей истории связывал в то время не с варягами, а с фактами своей местной истории, протекавшей задолго до варягов и совсем независимо от них. Предание подводит нас к объяснению и другого важного для нас факта, быстрого растворения в славянской среде появлявшихся здесь с севера варягов. Если же говорить о старых связях Киевской земли с соседями яе славянами, то надо иметь в виду не варягов, а хазар, Крым, Кавказ, Византию, т. е. страны южные и юго-восточные, а не северные. С севером и варягами здесь устанавливаются связи позднее. Совсем другую традицию мы имеем на севере в «Славии» Масуди. Новгородский летописец повествует о своей истории по-иному. «…Новгородстии людие, рекомии словени и кривичи и меря; и словене свою волость имели, a кривичи свою, a меря свою; кождо своим родом владяше, а чюдь своим родом; и дань даяху варягом от мужа по беле и веверици. А иже бяху у них, то ти насилье деяху словенам, кривичем и мерям и чюди. И всташа словене и кривичи и меря и чудь на варягы и изгнаша я за море и начаша владети сами собе и городы ставити; и всташа сами на ся воевать, и бысть меж ими рать велика и усобица, и всташа град на град, и не беше в них правды». Новгородская история действительно тесно связана со своими соседями, варягами.
Относительно варягов мы можем сказать только, что это, несомненно, скандинавы, что их непосредственное соседство с Новгородской землей обусловливало и старые связи этих народов между собою. Эти связи прекрасно известны по западноевропейским источникам. Скандинавы и датчане очень рано стали ездить сухим путем в страну «Великих озер» (Ладожское, Онежское, Ильмень), огибая Ботнический залив. Франкские летописи упоминают крупного военно-морского вождя Рорика Датского, известного своими набегами на западноевропейские страны, успевшего утвердиться на Скандинавском полуострове в городе Бирке на оз. Мелар. Но отождествлять этого Рорика с летописным Рюриком нет пока достаточных оснований.
Весьма вероятно, что и Русь, которую летописец отождествляет с варягами, тоже скандинавского происхождения. О каком-то «русском» северном центре, как мы уже видели, говорит араб Джейхани. Его цитируют более поздние арабские писатели, у одного из которых, Ибн-Русте, мы имеем очень интересное указание: «Что касается до Русии, то она находится на острове, окруженном озером. Остров этот, на котором живут они русь), занимает пространство трех дней пути; покрыт он лесами и болотами; нездоров он и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю, и она уже трясется по почине обилия в ней воды. Они имеют царя, который зовется хакан-Рус. (Другой арабский писатель Хордадбе говорит о том, что «царь славян называется князь». – Б. Г.) Они производят набеги на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, отвозят в Хазран и Булгар и продают там». Этот древнейший арабский источник, знающий Русь, отличает Русь от славян. Не совсем ясно, где искать этот варяго-русский остров. Одни приурочивают его к Новгороду, который скандинавы называли: Holmgard, т. е. островной город, другие – к Старой Руссе, третьи переносят его в междуречье Волги и Оки. И этим далеко не исчерпывается разнообразие мнений по этому предмету. Дать сейчас точное определение места нет возможности. Может быть, этот остров помещался даже не на нашей территории, а за морем, и, может быть, летописец имел в виду именно его, когда писал под 859 г., говоря о варягах из заморья. Определенные подозрения в этом отношении вызывает часть Швеции против Финского залива – Упланд, к северу от озера Мелара. Эта прибрежная полоса, лежащая против Финского залива, называлась «Рослаген».
Это Русь северная. Но нам известен и народ южный под именем Рось. Этот народ называет и Лев Диакон. По мнению Н. Я-Марра, от корня «Ра» происходит ряд географических южных названий: Араке, Арарат, Урал. Сюда же надо отнести известных тоже на юге роксолан. Не случайно и Волга называлась «Рось». Мы знаем целый ряд южных рек, связанных по названию с этим именем «рос»: Оскол-Рось, Рось – приток и Днепра и Нарева, Роска на Волыни и много других. Очевидно, эту южную народность имел в виду константинопольский патриарх Фотий как в своих проповедях 860 г., так и в своем «Окружном послании» 866 г., когда говорил о нашествии этого народа на Византию. Он называет этот народ то росами, то скифами. Росы, или скифы, рисуются Фотием большим, всем известным народом, за последнее время усилившимся благодаря завоеванию соседних народов. Варяги здесь не при чем.
Материалы, бывшие еще в распоряжении Д. Хвольсона, дали ему основание заключать с некоторой достоверностью, «что имя Русь не было дано нынешней России варягами, но было туземным у нас именем и употреблялось уж очень рано в обширном смысле». Н. Я. Марр серьезно считается с этими фактами, которые заставили его переменить старое свое мнение и примкнуть к тем, кто признает эту южную Русь самостоятельным и более древним явлением, чем варяги в нашей стране. Нет ничего невероятного в том, что в терминах Россия и Русь мы имеем пережиток существования двух старых корней рось и русь, одного южного, другого северного, волею исторических судеб встретившихся и отождествившихся. Так, по крайней мере, думает один из последних исследователей этого вопроса, Брим.
Этот автор указывает на мнение, существовавшее и раньше, что Русью звали в древности не какое-либо варяжское племя, а варяжские дружины вообще. Константин Багрянородный, рассказывая, как русские князья ездили в полюдье, говорит, что князья отправляются «со всею Русью», т. е. со всею дружиною. Этой терминологией, по-видимому, пользовался и летописец, говоря о Рюрике и его братьях: «И избрашася 3 братья с роды своими и пояша по себе всю Русь» (было бы нелепо думать, что Рюрик забрал с собою весь народ!). Брим старается показать, что слово «русь» происходит из скандинавского корня «drot», что значит дружина, или вернее, от слова «drоtsmenn» – дружинники. Так как этот термин, прежде чем попасть в славянскую среду, предварительно прошел через финнов, где неизбежно и закономерно потерял первую согласную и последний слог, отчего и получилось rotsi по аналогии с riksi из riksdaler, а из rotsi у славян получилось совершенно на законном основании – русь.
Северная русь и южная рось встретились в Киеве и до сих пор живут в терминах «Россия» и «русский».
Борис Рыбаков
Рождение Руси
Борис Рыбаков
Эпоха Киевской Руси была переломной почти для всех народов Восточной Европы. Долгие века классовое общество географически ограничивалось узкой прибрежной полосой в Причерноморье, где после воспетого в мифах похода аргонавтов возникли греческие города-полисы: Ольвия, Херсонес, Боспор, Танаис, Фанагория и другие. На север от этой полосы простирались безбрежные степи и бесконечные леса, населенные сотнями разных племен, живших еще на стадии варварской первобытности. Недаром Цицерон говорил, что античные города – это всего лишь «узорчатая кайма на варварской одежде». Если использовать эту метафору, то время Киевской Руси, сложившейся через тысячу лет после Цицерона, оказалось временем, когда варварская Восточная Европа скинула старые одежды и нарядилась в новые, где «узорчатая кайма» цивилизации стала значительно более широкой.
Киевской Руси предшествовала тысячелетняя медлительная жизнь разрозненных славянских, финно-угорских и латышско-литовских племен, постепенно и малоприметно совершенствовавших свое хозяйство и социальную структуру на необозримых пространствах лесостепи и лесов Восточной Европы.
В XII веке Киевская Русь достигла такого высокого уровня развития, что со временем положила начало полутора десяткам самостоятельных, суверенных феодальных государств, подобных западноевропейским королевствам. Крупнейшие из них – княжества Владимирское, Рязанское, Киевское, Черниговское, Смоленское, Галицко-Волынское, Полоцкое, феодальные республики Новгорода и Пскова. Уже одно перечисление этих новых государств XII–XIV веков воскрешает в нашей памяти блестящие страницы истории русской культуры: киевские летописи и «Слово о полку Игореве», владимиро-суздальское белокаменное зодчество с его резным узорочьем, новгородские берестяные грамоты и сокровища софийской ризницы. Нашествие Батыя и ордынское иго обескровили русскую культуру, нарушили единство древнерусской народности, но успехи, достигнутые в эпоху Киевской Руси, позволили сохранить здоровую основу культуры и преодолеть последствия завоевания.
Историческое значение Киевской Руси явствует из того, что летопись жизни Киевского государства, которую вели несколько поколений хронистов, а завершил знаменитый Нестор, переписывалась в русских городах на протяжении пяти столетий! В тяжелые времена иноземного владычества «Повесть временных лет» была не только воспоминанием о минувшем могуществе, но и примером государственного единства, патриотического противостояния тысячеверстной полосе воинственных степняков.
В конце XV века, когда десятки русских княжеств, преодолевая феодальную раздробленность, объединялись вокруг Москвы, великий князь московский Иван III придумал торжественный обряд венчания на царство и приказал изготовить шапку Мономаха, новую корону российского царства, которая должна была воскрешать память о Киевской Руси, об апогее этого государства при киевском князе Владимире Всеволо-диче, внуке византийского императора Константина Мономаха. Спустя полвека царь всея Руси Иван Грозный еще раз напомнил об исторических связях с Киевской Русью: царский трон в кафедральном Успенском соборе Москвы был помещен под резной шатер, для которого скульптор изготовил барельефы с изображением деяний того же Владимира Мономаха. Но, пожалуй, самым главным доказательством живой связи с Киевской Русью являются русские народные «старины»-былины.
В середине XIX века на далеком архангельском севере были обнаружены исследователями сказители старинных эпических песнопений, знавшие по устной передаче и Владимира Святославича (980-1015 годы) и Владимира Мономаха (1113–1125 годы), которых они объединяли в обобщенном эпическом образе «ласкова князя Володимира Красное Солнышко стольнокиевского». Богатырские былины знают тех князей, которые защищали народ от печенежских и половецких набегов и «много поту утерли за землю Русскую». Многие другие князья, прославленные придворными летописцами, в народной памяти не удержались. В былинах нет имени Святослава, которого киевляне упрекали в том, что он «чужой земли ищет, а свою охабив»; нет Ярослава Мудрого, зачинщика усобиц, нанимавшего буйных варягов для войны с родным отцом; нет Юрия Долгорукого, штурмовавшего Киев в борьбе с племянниками, нет и других князей, забывавших общерусские интересы в пылу кровавых междоусобий.
Историк Б. Д. Греков, создавший первый марксистский труд по Киевской Руси, справедливо назвал былины устным учебником родной истории. В этом учебнике не просто повествуется о прошлом, но здесь отобрано важнейшее, прогрессивное, воспеты те герои-символы, которые обозначали строительство державы, оборону Руси от внешнего врага.
Крестьяне царской России, удаленные от Киева на тысячи верст, знали о Киевской Руси и из поколения в поколение передавали торжественные, как гимны, напевы былин об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, делах Руси тысячелетней давности.
Научное изучение Киевской Руси не отличалось такой стройностью и логичностью, как народная память о тех отдаленных временах. Историки XVII–XVIII веков стремились связать историю славян с судьбами других народов, обитавших некогда в южной половине Восточной Европы, но у них было слишком мало данных для обрисовки истории скифов, сарматов и иных народов, вскользь упоминаемых авторами, доступными для наших первых историографов. А что касается происхождения славян, то здесь историки оказывались перед средневековым представлением, почерпнутым из Библии: все народы происходят от тех «семидесяти двух язык», которые образовались после того, как рассердившийся на людей бог разрушил «столп вавилонский» и разделил строивших его людей на разные народы.
Во времена бироновщины, когда отстаивать русское начало в чем бы то ни было оказалось очень трудно, в Петербурге, в среде приглашенных из немецких княжеств ученых, родилась идея заимствования государственности славянами у северогерманских племен. Славяне IX–X веков были признаны «живущими звериньским образом» (выражение летописи), а строителями и создателями государства были объявлены северные разбойничьи отряды варягов-норманнов, нанимавшиеся на службу к разным властителям и державшие в страхе Северную Европу. Так под пером Зигфрида Байера, Герарда Миллера и Августа Шлецера родилась идея норманнизма, которую часто называют норманнской теорией, хотя вся сумма норманистических высказываний за два столетия не дает права не только на наименование норманнизма теорией, но даже гипотезой, так как здесь нет ни анализа источников, ни обзора всех известных фактов.
Норманнизм как объяснение происхождения русской государственности возник на основе довольно беззастенчивой априорности, предвзятости, пользовавшейся отдельными, вырванными из исторического контекста фактами и «забывавшей» обо всем противоречащем априорной идее. Более ста лет тому назад вышло монументальное исследование С. Гедеонова «Варяги и Русь», показавшее полную несостоятельность и необъективность норманнской теории, но норманнизм продолжал существовать и процветать при попустительстве склонной к самобичеванию русской интеллигенции. Противников норманнизма полностью уравнивали со славянофилами, взваливая на них все ошибки славянофилов и их наивное понимание действительности.
В бисмарковской Германии норманнизм был единственным направлением, признаваемым за истинно научное. На протяжении XX века норманнизм все более обнажал свою политическую сущность, используясь как антирусская, а затем и как антимарксистская доктрина. Показателен один факт: на международном конгрессе историков в Стокгольме (столице бывшей земли варягов) в 1960 году вождь норманнистов А. Стендер-Петерсен заявил в своей речи, что норманнизм как научное построение умер, так как все его аргументы разбиты, опровергнуты. Однако вместо того чтобы приступить к объективному изучению предыстории Киевской Руси, датский ученый призвал… к созданию неонорманнизма.
Основные положения норманнизма возникли тогда, когда и немецкая и русская наука находились еще в младенческом состоянии, когда у историков были весьма туманные представления о сложном многовековом процессе рождения государственности. Ни система славянского хозяйства, ни длительная эволюция социальных отношений не были известны ученым. «Экспорт» государственности из другой страны, осуществленный двумя-тремя воинственными отрядами, казался тогда естественной формой рождения государства.
Остановимся на нескольких противоречиях между фактами и построениями норманнистов.
1. Говоря о создании Киевской Руси норманнами-варягами, обычно приводят как параллель основание норманнами королевств на морских берегах в Северной Франции, Ломбардии, Сицилии. Норманны (шведы, датчане, норвежцы) были превосходными мореходами и действительно покоряли прибрежное население, но достаточно одного взгляда на карту Европы, чтобы осознать полную противоположность ситуации в океанско-средиземноморских землях и на Великой Русской равнине.
Северные эскадры использовали преимущества внезапности морского нападения и кратковременного численного превосходства над жителями приморских городов.
На востоке же варягам, для того чтобы добраться до славянских земель, нужно было войти в Финский залив, где их флотилия просматривалась с берега (подтверждено летописью для 1240 года), а затем им предстоял пятисоткилометровый (!) путь по рекам и озерам против течения Невы, Волхова, Ловати. Ни о какой внезапности не могло быть и речи.
На всем протяжении пути ладьи норманнов могли простреливаться местным населением с обоих берегов. В конце этого пути перед мореходами двумя преградами вставали водоразделы: балтийско-ладожский и балтийско-черноморский. Приходилось ставить корабли на катки и посуху, волоком вкатывать их на гребень водораздела, тащить 30–40 километров по земле. Победоносные мореплаватели здесь становились беспомощными и беззащитными. Только дотащив свои ладьи до Смоленска, они оказывались на прямом пути в Киев (оставалось еще около 500 километров), но и здесь, на Днепре, они были легко опознаваемы и уязвимы.
Варяги появились в Восточной Европе тогда, когда Киевское государство уже сложилось, и для своих торговых экспедиций на Восток они использовали дальний обходный путь через Мету, Шексну и Верхнюю Волгу, огибавший с северо-востока владения Киевской Руси. На этом периферийном маршруте известны клады монет и курганы с захоронениями варягов.
2. Сфера реального проникновения отрядов варягов-шведов в славяно-финские земли ограничена тремя северными озерами: Чудским, Ильменем и Бело-озером.
Столкновения с местным населением происходили с переменным успехом: то «находникам варягам» «при-ходяще из замория» удавалось взять дань со славян и чуди, то местные племена «изгънаша варягы за море и не даша им дани». Единственный раз за все средневековье предводителю варяжского отряда совместно с северными славянами удалось обманным путем, прикинувшись хозяином купеческого каравана, захватить на некоторое время власть в Киеве, убив законного князя. Этот предводитель, Олег, объявленный создателем и строителем государства Руси (его воины стали называться «русью» лишь после того, как попали в русский Киев), достоверно известен нам только по походу на Византию в 907 году и дополнительному договору 911 года. В успешном походе, кроме варягов, участвовали войска девяти славянских племен и двух финно-угорских (марийцы и эстонцы).
Поведение Олега после взятия контрибуции с греков крайне странно и никак не вяжется с обликом строителя державы – он просто исчез с русского горизонта: сразу же после похода «иде Олег к Новугороду и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу и с того умре». Спустя двести лет могилу Олега показывали то под Киевом, то в Ладоге. Никакого потомства на Руси этот мнимый основатель государства не оставил.
3. Варяги использовались на Руси в X–XI веках как наемная военная сила. Князь Игорь в 942 году «посылал по варяги за море, приглашая их идти войной на греков». Нанимали варягов Святослав и его сын Владимир. Когда наемники предъявили Владимиру слишком наглые требования в 980 году, князь отослал их за пределы Руси, предупредив византийского императора: не держи варягов в своем городе, чтобы они не натворили тебе бед, как было здесь. Но рассредоточь их, а сюда (в Русь) «не пущай ни единого».
Варягов нанимали на грязные убийства: варяги закололи князя Ярополка в городе Родне; варяги убили князя Глеба. Против бесчинства наемных варягов в Новгороде была направлена Русская Правда, ставившая варяга-обидчика в неполноправное положение по сравнению с обиженным новгородцем: новгородцу суд верил на слово, а иноземец должен был представить двух свидетелей.
4. Если признать варягов создателями государственности для «живущих звериньским образом» славян, будет крайне трудно объяснить то обстоятельство, что государственным языком Руси был не шведский, а русский. Договоры с Византией в X веке заключались посольством киевского князя, и, хотя в составе посольства были и варяги русской службы, писались они только на двух языках – греческом и русском, без каких бы то ни было следов шведской терминологии. Более того, в шведских средневековых документах сбор дани обозначался заимствованным варягами из русского языка словом «полюдье» (poluta), что с несомненностью свидетельствует о первичности у славян такого раннегосударственного действия, как сбор полюдья.
Кстати, о «звериньском образе» жизни славян. Летописец Нестор, живший в эпоху Мономаха, применил эти слова не к своим современникам, а к славянам значительно более раннего времени (до нашествия хазар в VII веке), и говорил он не о всех славянах, а лишь о лесных племенах, действительно сохранявших много первобытных черт в своем быту. Этим лесовикам летописец противопоставил «мудрых и смысленных полян», явившихся действительными создателями своего государства.
5. Проверяя тенденциозно отобранные норманнистами аргументы, следует обратить внимание на то, что тенденциозность появилась в самих наших источниках, восходящих к «Повести временных лет» Нестора.
Как доказал в свое время превосходный знаток русского летописания А. А. Шахматов, историческое сочинение Нестора (около 1113 года) претерпело двукратную переработку, и оба раза переработка велась враждебной Нестору рукой. Для того чтобы правильно понять дух этих переделок, нам следует ознакомиться с ситуацией в Киеве на рубеже XI–XII веков.
В 1093 году умер великий князь Всеволод, младший сын Ярослава Мудрого. Последние годы его княжения Русью фактически управлял сын больного Всеволода – Владимир Мономах. Хороший полководец, разумный правитель, образованный писатель, Мономах рассчитывал после смерти отца удержать киевский престол в своих руках, но киевское боярство, недовольное опорой Владимира на своих тиунов и военных слуг, пригласило представителя старшей ветви Ярославичей – князя Святополка Изяславича. Началось двадцатилетнее соперничество двух двоюродных братьев – Святополка и Владимира. Нестор был придворным летописцем Святополка и писал в Киево-Печерском монастыре.
Когда Святополк умер в 1113 году, киевское боярство в разгар народного восстания пригласило (в обход княжеского династического старшинства) Владимира Мономаха на великокняжеский стол. Став путем избрания великим князем киевским, Мономах занялся государственной летописью Нестора; она была изъята из Печерского монастыря и передана в придворный монастырь Владимира Мономаха – Выдубицкий, где ее переделкой занялся игумен Сильвестр, оставивший свою запись в летописи под 1116 годом.
Очевидно, переделка не удовлетворила Мономаха, и он поручил, как справедливо полагал Шахматов, окончательную отделку истории Руси своему старшему сыну Мстиславу, которая и была завершена около 1118 года.
Переделка труда Нестора велась в двух направлениях: во-первых, редактировалась в духе Мономаха актуальная часть летописи, описывавшая дела Святополка и события последних десятилетий, а во-вторых, была основательно переработана вводная историческая часть «Повести временных лет». Нестор был киевлянином и в основу своих изысканий положил вопросы, связанные со славянским югом, с Киевом и поляно-русским Поднепровьем, углубившись до V–VI веков нашей эры. Его последним, наиболее решительным редактором был князь Мстислав, внук английского короля, зять шведского короля, с отрочества воспитанный новгородским боярством (и женившийся вторым браком на новгородской боярышне). Для него эпические легенды о призвании князей были знакомым сюжетом, применявшимся к истории разных северных королевств. Для него Новгород и варяжский Север являлись естественной жизненной средой, а киевское боярство, двадцать лет не признававшее его отца, – враждебной силой.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.