Текст книги "Антинорманисты. Битва за русскую историю"

О происхождении и о древности россов, о преселениях и делах их

Не тщетно западные нынешних веков писатели российский народ за роксолан признавают, хотя в том у них и нет доказательства, которое я вывожу в следующих. Аланов и роксоланов единоплеменство из многих мест древних историков и географов явствует, и разность в том состоит, что алане общее имя целого народа, а роксолане речение, сложенное от места их обитания, которое не без основания производят от реки Раа, как у древних писателей слывет Волга. Плиний аланов и роксоланов вместе полагает. Роксолане у Птоломея переносным сложением называются аланорси. Имена аорси и роксане или россане у Страбона точное единство россов и аланов утверждают, к чему достоверность умножается, что они обои славенского поколения были, затем что сарматам единоплеменными от древних писателей засвидетельствованы и потому с варягами-россами одного корене.

Н.К.Рерих. Славяне на Днепре

Сие преселением их к варяжским берегам, как следует, обстоятельнее означится. Вейссель из Богемии наводит, что от востока в Пруссию пришли амаксовии, алане, венды. Об аланах и вендах из вышепоказанных известно, что они славяне и с россанами единоплеменные. По Гелмолдову свидетельству алане были смешаны с курландцами, единоплеменными варягам-россам. Ругенские славяне назывались сокращенно ранами, то есть с реки Ры (Волги), и россанами.

А как сей народ на помянутом месте весьма размножился, произошли великие споры. Для прекращения оных выбран королем Видевит, или Вейдевут, из алан, для знатности и разума и по предложению от него к народу таковыя речи: «Когда бы вы пчел самих слепее не были, то бы споры ваши давно окончались. Домостройные в прочем люди, довольно знаете, что пчельному рою один владетель повелевает, прочие внимают послушанию. Он один каждому труды разделяет: ленивых и к делу неспособных выгоняет из улья, как из гражданского общества; прочие пчелы в назначенных трудах обращаются прилежно; не дают себе покоя, пока работы своей в совершенстве не увидят. Сие, что по вся дни перед глазами своими примечаете, благоразумным подражанием употребите в свою пользу. Назначьте себе государя, которого повелительству поручите свою вольность. Пусть он судит ваши распри, отвращает обиды и убийства, защищает правду и печется о всеобщей безопасности. И дабы сие производить мог прямо по должности, дайте ему полную власть живота и смерти над всеми». Сею речью преклонясь, знатнейшие нарекли его своим государем и объявили всенародно. Вейдевут принял на себя притом чин верховного жреца, положил в народе порядок и в будущие времена узаконил, чтобы после смерти его наследник был в летах престарелых, сановит благочестием и знающий дела священные.

Таковое преселение алан волжеских, то есть россан или россов, к Балтийскому морю происходило, как видно по вышепоказанных авторов свидетельствам, не в один раз и не в краткое время, что и по следам, доныне оставшимся, явствует, которыми городов и рек имена почесть должно.

Рось-река, от западо-южной стороны впадающая в Днепр, и другие того ж имени воды в российских пределах, а особливо город Старая Руса, доказывают бывшие в древность жилища россов, преселившихся от Волги к западу, которые по своему имени новые поселения называли, как и восточное плечо реки Немени проименовали, наподобие других пресельников, Русою; как, например, от Волги назвались болгары дунайские, Троя, Антенором созданная на берегу Адриатическом – во имя прежнего отечества, также новая Ишпания, Франция, Англия и другие новые преселения, и в самой славенской Померании новые Римы.

Длугош свидетельствует, что во время междоусобной войны Иулия Кесаря и Помпея некоторое число римлян, оставив Италию, на южных берегах варяжских поселились и создали город, проименовав его Ромово, который долго там был столичным. Из польского летописца Матвея Меховского согласный сему довод имеем, что в Пруссию преселилось много римского народу и разделилось по Пруссии, Литве и Жмуди. Знатнейшие места, где идолов почитали, по своему отечеству Ромовы называли. Итак, весьма недивно, что в остатках древнего прусского языка, то есть в употребительном в некоторых прусских деревнях, также в Курландии, Жмуди и Литве, весьма много вмешано слов латинских, с коими готские от сообщества с норманцами и ливонские по соседству великую произвели в нынешнем наречии отмену.

В начале о славянех показано, что они от востока, из Азии в Европу, на запад в разные времена разными дорогами преселились; то же явствует из вышеписанного и следующего о россах, славенских варягах. В Азии роксолане не обинулись стать противу военачальников храброго на востоке царя Митридата Евпатора. Но два столетия едва минуло, оказали свою силу и мужество на западе. Когда Оттон Сильвий возведен был на высочайшую степень в Римском государстве, воспоследовали великие междоусобные несогласия и кровопролития и уже не было времени смотреть на обстоятельства и движения внешних народов; роксолане, разбив часть римского войска, ворвались в Мизию. Разными римлянам оказанными примерами своего мужества толь сильными почитались, что от Римского государства содержались на деньгах, дабы оное защищали от нападения варварских народов, и как при Адриане кесаре наемные деньги их умалились, против римлян сильно вооружились, что уведав, Адриан удовольствовал их в требовании и тем успокоил.

Имя роксолан по сем времени писателям среднего веку известно было купно с гетами или готами. Ерманарик, король остроготский, за храбрость свою по завладении многими северными народами сравнен был от некоторых с Александром Великим, имел у себя войско роксоланское и за свирепство от роксолан лишен жизни. Сониель или Сонильду, знатную роксоланскую женщину, велел разорвать лошадьми за убег мужа. Братья ее Сар и Аммий, отмщая смерть сестрину, Ерманарика в бок прокололи; от раны умер ста десяти лет. Хотя ж россаны по большой части в полуночные страны уклонились и со сродными себе аланами, как по вышеписанному видно, у берегов Балтийского моря поселились, однако оттуда с готами в Италию ходили и назывались от историков аланами, сциррами и ругиянами.

Радегаст, славянин именем, родом ружанин, нашествием своим с великим войском произвел несказанный страх в Италии и в самом Риме внутренний бунт между христианами и неверными. Аларик, Рима победитель, почитается от Претория за ружанина, затем что Прокопий оного острова жителей готами именует и что готы к избранию ружанских князей в свои короли склонны были.64 В пример служат, кроме Радегаста и Аларика, готские короли из Ругии – Губа, Гумулх, Иллибалд, Видомир, также Одоацер, который с турцилингами, сциррами и герулами напал на Италию, Августула кесаря со владения свергнул, и его падением Римская империя разрушилась. Всего геройства в Италии южных варягов описывать пространно не позволяет место, и разные их проименования скрывают точно принадлежащую им военную славу, которая в Греции была больше ведома.

Константин Порфирогенит, царь греческий, в Администрации пишет, что россы издревле даже до Египта ездили морем. Итак, недивно, что Нестор называет Черное море Росским для частого россов по нему хождения. За обыкновенность сих варягов ходить на римские области явствует из многократных военных нападений на восточную часть оныя, то есть на Грецию и на самый Царьград, которые походы от начала первых князей российских продолжались даже до первого разделения Российския державы на разные княжения, что в следующей части довольно окажется в обстоятельном описании.

О сообществе варягов-россов с новгородцами, также с южными славенскими народами и о призыве Рурика с братьями на княжение новгородское

Поколения славенские в южной части означены выше сего; между ними знатнее прочих были поляне, не столько военными делами, как торгами, которые производились с греками, жившими издревле в великих, ими населенных городах, по Днепру: имена их Олбия или Бористенополь, Атодона, Зарум, Азагорие. Славяне жили обыкновенно семьями рассеянно, общих государей и городы редко имели, и для того древняя наша история до Рурика порядочным преемничеством владетелей и делами их не украшена, как у соседов наших, самодержавною властию управляющихся, видим. Шведы и датчане, несмотря что у них грамота едва ли не позже нашего стала быть в употреблении, первых своих королей прежде рождества христова начинают, описывая их домашние дела и походы.

Кий, Щек и Хорев, создатели городов славенских в полянех, а особливо Киева, как видно из Нестора, были по случаю особливой знатности или храбрости над оными главные повелители, но и тех власть скончалась без потомственного наследства. И хотя южные славяне козарам, как северные варягам, дань давали, однако без монархии почитали себя вольными, что весьма тому дивно не покажется, кто рассудит закоренелое прежде упрямство славян новгородских противу самодержавной власти московских государей. Кий, может быть, усилился, ходивши по примеру других северных народов военачальником на Грецию, как объявляет Нестор, защищая его, что он не был перевозчик, как некоторые тогда говорили.

Изо всего сего явно, что к приведению наших славян под самодержавство необходимо нужен был герой с храбрым народом, приобыкшим добровольно повиноваться, каков был Рурик с варягами-россами.

Оскольд и Дир в полянех самодержавство начали, которое потом Ольгом укрепилось. Христианская вера завелась там еще прежде сих князей от варягов-россов, ходивших к Царюграду ближайшим путем, Двиною мимо Полоцка, который между самыми древними городами славенского северного обитания считаться должен. Оскольд едва и сам не крестился ли в Греции, затем что в Киеве построена была издревле над ним церковь святого Николая. Притом же Кедрин свидетельствует, что из первых россов, приходивших войною к Царюграду, по своем несчастии многие приняли закон христианский.

На севере новгородцы, по разорении от угров и по великой моровой язве собравшись, предводительством и правлением благоразумного старейшины Гостомысла приведены были в цветущее состояние. После смерти его давали дань варягам и, как видно из Нестора, были от них некоторым образом управляемы, ибо говорит он, что пришли варяги за данью. Новогородцы им отказали и стали сами собою правительствовать, однако впали в великие распри и междоусобные войны, восстая один род против другого для получения большинства. Наконец, по завещанию Гостомыслову согласясь между собою и купно с чудскими ближними народами, выбрали и призвали Рурика с братьями к себе на княжение, сказав: «Земля наша велика и всем изобильна, одного только лишена суда и расправы, который вы утвердите». На сие прошение едва они преклонились, ведая их непостоянство и с грубостию соединенное своевольство.

О породе сих князей согласно с Нестором рассуждает Преторий: «Конечно, они не из Дании или из Швеции были приняты, затем что языка, обычаев и обрядов различие и места расстояние сему не дозволяет верить, но призваны из соседов: думаю, из Пруссии и с ними сообщенных народов, которые соединением составили великое государство».

Истина сия, кроме многих других доказательств, явствует, что нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан.

Заключая сие, должно мне упомянуть о происхождении Рурикове от Августа, кесаря римского, что в наших некоторых писателях показано. Из вышеписанных видно, что многие римляне преселились к россам на варяжские береги. Из них, по великой вероятности, были сродники коего-нибудь римского кесаря, которые все общим именем Августы, сиречь величественные или самодержцы, назывались. Таким образом, Рурик мог быть коего-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник. Вероятности отрещись не могу; достоверности не вижу.

Степан Гедеонов
О норманнском начале в русской истории

Степан Гедеонов

Призванием варяжских князей начинается политическая жизнь Руси; под влиянием нового династического начала Русь вступает на поприще европейской истории.

Значение этого события определяется народностью призванных варяжских князей. Их считали поочередно финнами, хазарами, норманнами; последнее мнение стало господствующим; но при замечательно ученой и совестливой разработке письменных (преимущественно иноземных) исторических документов норманнская система происхождения руси далеко не удовлетворяет существенному требованию русской науки, а именно, объяснению из скандинавского элемента начальных явлений исторического русского быта. Как все вопросы о народных началах, так и варяжский имеет две стороны, письменную и фактическую. К доказательствам письменным принадлежат дошедшие до нас свидетельства, сказания и предположения русских и иноземных летописателей о народности руси и варягов; таковы сказания и мнения Нестора о началах русского государства имени около половины IX века; свидетельства Вертинских летописей о шведской, Ахмед-эль-Катиба и Лиутпранда о норманнской руси, Константина Багрянородного о названиях днепровских порогов и т. д. Взятые отдельно, эти свидетельства подтверждают, при первом взгляде, мнение о норманнстве руси; но, взятые отдельно, свидетельства Григория Турского подтверждают мнение о троянском происхождении франков; Феофилакта – об аварском происхождении славян; Ибн-Гаукала – о русском происхождении мордвы. Значение письменных документов и их толкований при решении вопроса о спорных народных началах, очевидно, подчинено необходимости согласования различных сказаний и мнений с положительными следами влияния одной народности на другую в отношении к языку, религии, праву, народным обычаям и преданиям. Теперь, удовлетворяет ли норманнская система этим условиям своего значения в области русской науки? Указывает ли она на непреложные, верные следы норманнского влияния на историю и внутренний быт словенорусских племен? Мы увидим противное; увидим не только явное отсутствие норманнского начала в основных явлениях древнерусского быта, но и совершенную невозможность согласовать их существование с предположением о скандинавизме призванных варягов. А в таком случае не вправе ли мы положить, что письменные свидетельства, на которых норманнская школа преимущественно (можно почти сказать, исключительно) основывает свою историческую теорию, или сами по себе неверны, или неверно поняты новейшими толкователями? Рассмотрению этих свидетельств с иной, по моему убеждению, более рациональной точки зрения, посвящена значительная часть моей книги; здесь я должен прежде всего утвердить отсутствие положительных следов норманнского влияния на Русь, а с другой стороны, указать на явное участие в развитии исторического русского быта иного, западнославянского начала.

Немецкие представители норманнского мнения в прошедшем столетии – Байер, Миллер, Тунманн и Шлецер – трудились над древнейшей историей руси, как над историей вымершего народа, обращая внимание только на письменную сторону вопроса. Для них Русь была то самое, что для других ученых немецких исследователей пелазги или этруски; загадочная народность, о началах которой сохранились намеки у греческих и латинских писателей. Находя норманнским подобозвучные имена у первых русских князей, у послов Олега и Игоря, находя шведскую русь в Вертинских летописях, норманнскую в известиях Лиутпранда и Константина, они провозглашали норманнское происхождение Руси, нимало не заботясь о том, отозвалось ли это норманнство в истории и жизненном организме онемеченного ими народа. Что, между тем, по крайней мере Шлецер понимал необходимость воззрения и на фактическую сторону предмета, в этом, при его научной опытности, не позволено сомневаться; дело в том, что для полного и беспристрастного обсуждения вопроса как его предшественникам, так и ему недоставало основательного знания русского языка, русского быта и письменности в связи их с прочими славянскими языками, народными особенностями и литературами. Или не отсюда его односторонний, исключительно норманнский взгляд на первый период русской истории? его невнимание к славянским началам ее? его непростительно вольное обхождение с русскою летописью? Где Нестор мешает ему, он укоряет его вставками; где случай наводит его на факты, явно опровергающие его систему, он или молчит, или довольствуется бесплодным на них указанием; при случае, возьмем для примера хоть бы выдумку понтийских псевдо-‘Ρώς’сов 866 года, он увлекается до изобретений. Сознавая Перуна и Волоса славянскими божествами, он считает излишним входить в объяснение причин, по которым мнимые норманны Олаф (Олег) и Ингвар (Игорь) и их скандинавские сподвижники клянутся по русскому (норманнскому) закону славянскими божествами, а не Одином и Тором. Он говорит в одном месте: «Надобно быть очень крепку на ухо, чтобы не слышать столь часто повторяемое Нестором, что новгородцы, киевляне и все прочие народы сего государства (дело идет о племенах, принимавших участие в греческом походе 907 года) назвались русами после пришествия варягов»; а в другом, что русами при Олеге и Игоре были еще одни только норманны, т. е. варяги; «владычествующий народ еще не смешался с прочими; долгое время возвышался Франк над Галлом и все делал один, не принимая в сотоварищество им побежденного» и т. д. Он замечает с удивлением непонятно скорое исчезновение норманнства в именах наших князей, тогда как «германские завоеватели Италии, Галлии, Испании, Бургундии, Картагена и пр. всегда в роде своем удерживали германские имена, означавшие их происхождение»; но как объясняет он этот факт, очевидно, противный норманнству варяжских князей? неизвестными причинами, вследствие которых «славяне рано сделались господствующим народом». О языке, праве, обычаях руси и т. д., с точки зрения норманнского влияния на Русь, у него даже нет и помину.

Современная наука не допускает ни молчания, ни изобретений, ни неизвестных причин. Она говорит: если варяги-русь скандинавы, норманнское начало должно отозваться в русской истории, как начало латино-германское в истории Франции, как начало германо-норманнское в истории английской. Не в мнимогерманских именах наших князей и послов их, не в случайных, непонятых известиях Вертинских летописей, Лиутпранда и Константина, – норманнство должно отозваться в самой жизни Руси, в ее религии, языке, праве, в народных обычаях, в действиях и образе жизни первых князей и пришлых с ними варягов. Без полного удовлетворения этим условиям исторического самопознания система норманнского происхождения Руси остается вне права науки, как остается вне права науки система славянского происхождения, покуда хотя одно из возражений норманнской школы будет оставлено без ответа.

Изыскания Круга изданы по смерти его, до приведения их самим автором в систематический порядок. Из статей, имеющих целью указать на живые следы норманнского начала в русской истории, особенно замечательны по содержанию:

№ VII. О языке Руси в IX и X столетиях.

№ VIII. Происхождение и объяснение некоторых русских слов в летописи Нестора и законах Ярослава.

№ X. Мысли о древнейшем устройстве и образе правления Русского государства.

№ XI. О гридьбе при первых русских князьях, в сравнении с учреждением Hirdmenn’oв в Скандинавии.

№ XII. Примечания к известиям Ахмед-ибн-Фоцлана о языке, религии, нравах и обычаях языческой руси в начале X века.

Судя по одним заглавиям этих статей, читатель, конечно, подумает, что для исследователя, подобно Кругу, действительно убежденного в норманнстве варяжской руси, не могло быть недостатка в доказательствах норманнского влияния на внутренний быт русского общества. Выходит противное. За исключением № VIII, в котором Круг выводит самым неудачным образом чисто славянские слова из скандинавских, все остальные нумера или представляют исследования о норманнском языке, праве, норманнских обычаях и пр. без малейшей связи с языком, правом и обычаями так называемых варягов-руси, или указывают на факты, которым следовало бы проявиться в русской истории, если бы варяги-русь были норманны.

Из статьи о языке мы узнаем следующие положения: древнескандинавский язык назывался Dönsk tunga, Norran tunga или Norroena; так как варяги были норманны, а при Рюрике множество скандинавов селилось в Новгороде, оба языка – норманнский и славянский – слышались одновременно в Новгороде; без сомнения, было даже время, когда норрена там господствовала; знатнейшие из славян, преклоняясь перед троном для снискания благосклонности новых русских, т. е. норманнских князей, весьма вероятно, стали вскоре изучать их язык и обучать ему своих детей; простые люди им подражали; употреблению норрены надлежало сохраниться на Руси долее, чем в Нормандии, ибо тамошние князья приняли христианство семидесятью шестью годами (в 912) ранее наших; так как в эпоху призвания грамота уже существовала в Скандии, то должно непременно ожидать, что русы, вскоре призванные оттуда в землю, назвавшуюся от их имени Русью, вместе с норманнским языком принесли с собою и норманнское письмо; из двух экземпляров договоров, заключенных между русью и греками, вероятно, один был составлен на скандинавском языке.

На каких доказательствах основаны эти несомненные и вероятные положения? Они двоякого рода: 1) русские названия днепровских порогов у Константина Багрянородного звучат по-норманнски. 2) В древнерусском, преимущественно юридическом языке встречаются многие слова, очевидно, германского происхождения, занесенные к нам норманнами. Критическое исследование этого последнего положения принадлежит к № VIII: происхождение и объяснение некоторых русских слов в летописи Нестора и законах Ярослава.

Прежде всего и один раз навсегда я делаю следующую оговорку: до нашего предмета не касаются те общеславянские слова, каковы князь, пенязь, град, хлеб и пр., которым иные исследователи приписывают доисторическое германское происхождение. Как славяне от германцев, так германцы заняли изрядное количество слов от славян; это общелингвистический, уже давно обсужденный вопрос. «Все эти языки, – говорит Шафарик о славянском, греческом, латинском, кельтском и германском, – имеют многочисленные общие слова, составляющие в чистых корнях своих неоспоримую собственность каждого и для которых было бы бессмысленно отыскивать первенство обладания, напр., нос, Nase, nasus; око, Auge, oculus» и пр. К словам, долженствующим обнаружить влияние норманнского языка на русский вследствие призвания варяжских князей, норманнская школа вправе отнести только такие, которые, являя все признаки норманнства, с одной стороны, не встречаются у прочих славянских народов, а с другой, не могут быть легко и непринужденно объяснены из славянских этимологии. Конечно, эти правила не совсем согласны с лингвистическими законами, которыми руководствуются поборники скандинавизма; например, производя слово болярин от составного норманнского ból-praedium, villa, и Jarl-comes. Круг замечает, что слово боляре существует и в славянской Библии, и у сербов, ляхов, рагузинцев, виндов, хорутан и т. д. «Но, – говорит он, – не должно думать, чтобы норманнскому происхождению слова болярин противоречило его употребление у болгар за сто лет до основания государства. Только здесь я не могу этого доказать и отсылаю к моему исследованию о начале Руси». Этого исследования в посмертном издании его изысканий не оказалось. О слове коляда, происходящем, по мнению Круга, от скандинавского Jolessen, он говорит, «что многие из этих слов встречаются и в прочих славянских наречиях, еще ничего не доказывает против предположения о норманнстве слова коляда. Так напр., русское коляда, у сербов koleda, у поляков kolęda, у краинцев также, у кроатов koledo, у босняков kolenda, у чехов koleda, kolemgda; но оно не имеет корня в славянских языках». Что сказать об исторической системе, основывающей свои доказательства на лингвистике этого рода?

Из слов мнимогерманского и норманнского происхождения Круг приводит следующие: князь, пенязь, усерязь, витязь, шляг (sic!), стерляг, пуд, суд, град, грид (sic!), ряд, скот, хлеб, шнек (sic!), полк, вира, месячина, дума, броня, мыто, мытарь, свекорь, кароль, снедь, рыцарь, рухлядь, весь, ремень, люди, нетий, кнут. Эти слова он готовил для нового издания академического словаря. Сверх того, он основывает мнение о норманнском составе Русской Правды на мнимонорманнском происхождении слов вервь, вира, говядо, гость, гривна, гридин, людин, огнищанин, скот, тиун и т. д. Он говорит по этому поводу: «Иногда мучаются для отыскания славянских корней для слов очевидно норманнского происхождения, каковы гридин, болярин, пенязь, вира, вервь и значительное количество других, коих норманнство будет ясно показано». Между тем им исследованы только слова: князь, пенязь, дума, ябетник, тиун и гридин.

Образцовое рассуждение г. Срезневского о словах: боярин, безмен, вервь, вира, верста, Господь, гость, гридь, дума, князь, луда, люд, мечь, мыто, навь, нети, обел, огнищанин, оружие, смерд, терем, якорь, город, дружина, колокол, котел, лодия, муж, стяг, холоп, цепь, челядь, – избавляет меня от труда доказывать славянство их происхождения и общность у всех славянских народов. Но я не могу допустить с г. Срезневским и того десятка слов происхождения сомнительного или действительно германского, о которых он упоминает и к которым причисляет слова тивун, шильник и ябетник. Слова, каковы напр., шильник и шнека не идут к вопросу о норманнском происхождении Руси; их позднейшее происхождение от германского и скандинавского языков имеет известное историческое основание в торговых и иных сношениях Новгорода с шведами и немцами в XII–XIV столетиях и доказывает происхождение руси от норманнов, как английские, голландские и французские слова в русском языке доказывают происхождение руси от англичан, голландцев и французов. Что касается до прочих слов, встречающихся в древнейших памятниках нашей письменности и означающих основные русские учреждения, они, как и приведенные выше у г. Срезневского, все объясняются из славянских источников или перешли к нам славянским путем. Из этих, у г. Срезневского необъясненных или допускающих иные, дополнительные объяснения слов, я привожу следующие:

Боярин. Круг производит слово боярин от скандинавского ból-praedium, villa и Jarl-comes и считает форму болярин древнейшей. Та же форма и у болгар; Феофан пишет βοϊλάδες; Конст. Багр. βολιάδες. Слово боляре в книге Эсфирь I, 16, вероятно, позднейшая вставка. Погодин принимает словопроизводство протоиерея Сабинина от исландского baear-villa, praedium и menn – мужи; baear-menn – мужи града. Г. Куник полагает, что слово болярин есть не что иное, как славянская форма народного bolgar, болгарин и указывает на переходные связующие формы Bileres у Плано Карпини; Byler у Vine, de Beauvais; terra Bular у безымянного нотариуса короля Белы; от первоначального болярин позднейшее боярин. Шафарик производит греческое βοϊλάδες, βολιάδες, от финно-уральского boilas, bulias, collect. boilad, buljad; срвн. аварское beled-proceres. К славянам оно перешло в двоякой форме:

1) byl’;

2) boljarin, bojarin древнерусск. baarin, откуда сокращенное средневековое латинское Baro.

Ни одна из этих этимологий не объясняет, каким образом германо-скандинавское bol-jarl, исландское baear-menn, народное болгарин, финно-уральское bulias перешли во все славянские наречия; ни почему, при болгаро-сербской форме болярин, встречаются формы: на Руси – боярин; у хорватов и хорутан – бojap, bojap, бojapин, воярин; у поляков – boîar; у чехов – bojar, bojařiu; у рагузинцев – bojâr; у молдаван и валахов – un boiarin в смысле vir nobilis; у мадяров – bojar, герой; в новогреческом языке μπογιάρος.

Г. Срезневский принимает для слова боярин, болярин два корня: бой – вой; боль – вель (больший, великий), как напр., два корня (свят – sanctus и свет – lux) для имени славянского божества Святовита, Световита. Но разрешает ли это толкование затруднения вопроса? и не ясно ли, что из двух корней все же один остается основным?

Я думаю, Карамзин был прав, считая форму боярин древнейшей.

Против этимологического родства греческого βοϊλάδες, βολιάδες, со славяно-болгарским боляре говорит то обстоятельство, что этим формам, равно как и финно-уральской boilas, bulias, недостает основной в слове боярин, болярин буквы р. Этими формами греки выражали славянское слово быль (senior). В переводном Георгие Амартоле: «Коуръ (Кvръ) скоро посла быля своего къ немоу (Дашилу), да съ честью приведоутъ и». В Слове о полку Игореве: «А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и много вой брата моего Ярослава съ Черниговьскими былями». «В просторечии (в Рязанск. губ.), – замечает Снегирев, – называется небылем человек незначущий».

У болгар и сербов господствует исключительно форма болярин; на Руси формы боярин, болярин являются одновременно; у остальных славянских народов известны только формы бояр, боярин. Во всех ли славянских наречиях, за исключением болгар и сербов, слово боярин явление позднейшее, как уверяет, но без доказательств, Круг? От руси ли оно перешло к чехам, хорутанам, хорватам, рагузинцам? Если же от болгар или сербов, почему известно оно у них не под болгаро-сербской формой болярин!

Окончательная форма на – ин в славянских языках предполагает или существующее, или утратившееся, или воображаемое собирательное. Так челядь – челядин; люд – людин; русь – русин; гридь – гридин и т. д. Форма боярин предполагает первородное (утратившееся) собирательное боярь; память его сохранилась в древнечешском bujary – храбрый, удалый; bujarost – храбрость, удальство. Bujary составлено из двух корней: буй – храбрый, безумный; яр, ярый.

Как буква γ в новогреческом μπογιάρος, так буква л в болгаро-сербском боляре есть не что иное, как евфоническая вставка. Сербы говорят србин и срблин; река Barbana в Далмации ныне Bojana и Boljana и т. д. К нам форма болярин перешла вместе с книгами Св. Писания от болгар.

Броня. «Наши брони не одно ли с шведским brynior?», – спрашивает Погодин. В самом деле, в средневековых германских документах встречаем слова: «Brunea, brunia, bronia – lorica». В древнейшем Евангелии Отфрида (нач. IX века): «Ist uns thas girusti, Brunia alafesti». Слово brunia, bronia, не имеющее корня в германских наречиях (ибо его этимология от британского bron-mamma более чем сомнительна), вероятно, проникло в Германию славянским путем. У чехов břn – панцырь; broń – по-польски оружие; bronić – защищать; у нас – бронити и боронити.