Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково"

«Ни здоровый, ни больной»

«О, врач! Сказано, что прежде чем идти исцелять других, нужно быть врачом для самого себя, так что сперва исцелись сам, а потом приходи.

В самом деле, как тот, кто не знает, как диагностировать и вылечить свою собственную болезнь, может вылечить нещадную болезнь других?»

Из книги Шри Муруганара «Падамалай» [9]

ДОКТОР МИНЬ

Само собой, когда я только переехал в Ирландию, пациентов у меня не было. Ну, разве что кто-то из вьетнамцев, которые попали сюда раньше меня. Впрочем, я и сам не слишком стремился создавать себе врачебную практику. С одной стороны, учитель Ван выдал мне с собой очень приличную сумму, которая позволяла мне достаточно долго не работать, совершенно при этом не бедствуя и не думая о деньгах. С другой стороны, совершенно неожиданно мастер Мо взялся обучать меня Тай-Цзи-Цюань и мне было не до того, чтобы кого-то лечить. А с третьей стороны (интересно, а бывает третья сторона?), мне было просто неохота.

Но у меня было незыблемое правило: если ты врач, то ты ни под каким видом не имеешь права отказать обратившемуся к тебе человеку. По этому поводу Ван говорил мне вполне определенно: «Не хочешь быть врачом, иди в бандиты (у тебя замечательно получится), иди в дворники, или в грузчики. Хотя ты такой ленивый, что нормального грузчика из тебя не получится. Но если взялся лечить – лечи. Врач не может «кинуть» человека, который обратился к нему за помощью».

Уже попав в советский мединститут, я познакомился с клятвой Гиппократа. Ничего не скажешь, красивая клятва, дающая к тому же весьма практичные советы: как обучать врачебному искусству, как лечить, как относиться к больным. Говорится там и о том, чего не нужно делать: не лезть не в свое дело, не болтать попусту, не позволять себе лишнего с пациентками. В общем, правильная клятва (Гиппократ не забыл отметить даже то, что необходимо почитать того, кто тебя научил врачебному искусству), только я, увы, видел не так много врачей, которые следовали этим заповедям. Видимо, им объясняли не так доходчиво, как мне объяснял Ван. И не так наказывали, если кто-то чего-то не понял…

Впрочем, это обычное дело. В школах У-Шу тоже есть масса наставлений о том, как должен вести себя человек, практикующий воинское искусство, а тем более сам обучающий ему. Там есть не только запрет на драки на улице, это подразумевается само собой; там есть даже наставление «будь сладок в речах». При этом практически все, без исключения, вьетнамские хулиганы очень усердно занимаются боевым искусством (это ж каким надо быть идиотом, чтобы браться учить эту босоту), а сладкими в речах они бывают только когда запугаешь их до полусмерти. В общем, правильные наставления – это одно, а их реализация – совсем другое.

Возможно, именно ввиду моей «безотказности» ко мне стали заходить люди. Прием у меня был очень скромный, потому что врачебной лицензии у меня не было и принимал я дома. Дома у меня, кстати, тоже не было, так что спасибо мастеру Мо, в квартире которого я жил после того, как он уехал.

Набор игл у меня всегда был с собой, поэтому кроме кушетки, на которой мог бы лежать пациент во время сеанса иглоукалывания, мне больше ничего не было нужно. В общем, я завел несколько чистых простынь, после чего решил, что вполне могу начинать лечить.

Видимо, лечил я достаточно успешно, потому что, несмотря на полное отсутствие рекламы (интересно, как бы я мог себя рекламировать, не имея лицензии), поток пациентов постоянно увеличивался. Один «излеченный» сообщал обо мне своим друзьям и знакомым и постепенно пациентов стало столько, что иногда мне приходилось работать целых полдня, что для такого лентяя, как я, было подвигом.

Определенной таксы у меня не было. Для каждого человека цена была своей. С богатых пациентов я брал не слишком большие, но заметные деньги, тут деваться некуда, мне тоже нужно жить. Если мне казалось, что у человека затруднения, я лечил его бесплатно. Своих хороших знакомых я, разумеется, тоже лечил бесплатно. А если ко мне приходили совсем бедные люди, я сам давал им деньги на хорошее питание. Логика вполне понятна. Если я врач и взялся за лечение, то должен сделать все, чтобы достичь результата. Если ему нужна еда, я должен сделать так, чтобы она у него была. Кстати, ничего нового я тут не придумал, именно так поступали дед и учитель Ван. Дед говорил мне так: «Все люди одинаковые. И если врач для того, чтобы он мог хорошо лечить, должен быть сыт, то и больной для того, чтобы он мог хорошо выздоравливать, тоже должен хорошо питаться». Логика была железная, с такой не поспоришь.

Откуда у меня появилось чувство противника вполне понятно: меня с детства учили рукопашному бою лучшие учителя Вьетнама – мой собственный дед и мастер Ван. Откуда у меня взялось чувство опасности тоже понятно – я воюю с восемнадцати лет и не будь у меня такого чувства, меня самого не было бы в живых, причем давно. Откуда я безошибочно знал когда человек мне врет, как я мог чувствовать его эмоции тоже было ясно, – я же мастер Ци-Гун. А вот откуда у меня было «чувство денег» было совершенно непонятно. Впрочем, почему это непонятно? Богатый человек излучает вовне некую уверенность, я бы еще назвал ее энергией богатства. Возможно, именно ее я и чувствовал. Кстати, когда я во время войны был «шпионом» в Сайгоне, у меня была своя собственная денежная единица, которую я называл «полные карманы денег». И когда я говорю «полные карманы», то имею в виду именно это. И под словом «деньги» в те времена я подразумевал только доллары. Откуда у бедного шпиона могло быть столько наличных? Тут было все просто: я отбирал их у американских офицеров, которые не в то время и не в том месте решали прогуляться пешком перед сном. Не спрашивайте, что случалось с ними, когда они, на свою беду, встречались на пустынной улице с мастером Минем. Скажу только, что у каждого из них была при себе приличная сумма наличных и ни разу я не нарвался на «пустого клиента». В общем, «чувство денег» у меня совершенно безошибочное, причем как на наличные, так и «на вообще». Но, честно говоря, я на эту свою способность не обращал никакого внимания. Во-первых, деньги меня не слишком волновали, ибо я человек к накопительству совершенно не склонный. А во-вторых, и дед и мастер Ван учили меня так: «В Ци-Гун не принято обращать внимание на так называемые особые способности. Если человеку положено иметь какие-то дополнительные возможности, нужные ему для работы, то они у него будут. Например, если мастер Ци-Гун занимается лечением, то он должен «видеть-слышать-чувствовать» болезнь или травму, ведь рентгеновского аппарата у него нет. Так что особые способности для работы – это нормально. Если человек думает о них, стремится к ним, гордится и хвастает ими, то это плохо, ибо вполне может отвлечь его от главного, может возвысить его гордыню, направить его по кривому пути. Есть они у тебя – благодари Небо, пользуйся ими и помалкивай. Нет их у тебя, значит они тебе не положены. В общем, есть они у тебя или нет, не имеет никакого значения. В любом случае наплюй на них и забудь».

Именно так я и поступил: наплевал, забыл, но пользовался. Так что система оплаты у меня была простая: люди побогаче платят столько, чтобы я мог не думать о собственном пропитании и помогать тем больным, которые в этой помощи нуждаются. Никаким благотворителем я себя не считал. Копить деньги мне не нужно, на кусок хлеба я себе всегда заработаю.

Кстати, о богатых пациентах. Это была достаточно непростая публика. Дело было в том, что азиатские врачи здесь никакой популярностью не пользовались. И не потому, что они плохие, а потому, что про них тут никто не знал. Так что если богатый человек решался пойти лечиться к «дикому азиату», то это означало, что все возможности здешней медицины для него были уже исчерпаны. Да и не только здешней. Большинство таких людей уже объездили всю Европу. Особенно мне нравилось выслушивать их рассказы о том, как они лечились у такого-то профессора в Италии, у такого-то профессора в Германии, у такого-то профессора еще черт знает где. Конечно, я человек терпеливый и ни разу не сказал, что, во-первых, я не знаю этих людей, а во-вторых, если это такие знаменитые врачи, то зачем было идти к скромному вьетнамцу вроде меня?!

Мало того, они притаскивали мне свои рентгеновские снимки, пачки анализов и рецептов. Вот тут-то мне и пригождалось медицинское образование, полученное в Союзе. Учили нас хорошо, а я, зная, что это моя специальность, старался изо всех сил. И теперь я был на коне. Это был мой козырь: я одновременно был и восточным, и западным врачом. А на стыке наук, как известно…

Вообще я немало размышлял о различии между европейским и азиатским врачами. Европейский врач – это человек «системы». У него есть возможность послать человека на анализы (крови, слюны, мочи, кала, всего чего угодно), отправить его на рентген, УЗИ, фиброскопию. Он может отправить пациента на консультацию к врачам смежных специальностей: кардиологу, хирургу, гастроэнтерологу и так далее, и так далее. Если он не «управляется» с больным амбулаторно, он может положить его в стационар. И, наконец, за ним стоит могучая фармацевтическая промышленность, в которую «вбуханы» миллиарды.

А что стоит за азиатским врачом? Кроме древней традиции, его учителя и его собственного мастерства – ничего. Конечно, он тоже может проконсультировать больного с коллегами, но они такие же специалисты «широкого профиля», как и он. В общем, он остается один на один с болезнью. Говорят, раньше и в Европе были такие врачи – мастера на все руки. Но где-то в начале XX века они стали исчезать и их постепенно заменила «система».

Я не знаю, как лучше и как правильнее, скорее всего, и так, и так правильнее. Но лично мне ближе и удобнее «один на один»: тигр – животное одинокое. Да и пациенту со мной легче: я не посылаю его делать кучу анализов, не отправляю его на рентген и на УЗИ. Если больной мне приносит результаты обследований – прекрасно, иногда это очень помогает. Если нет, тоже прекрасно – я сам себе и лаборатория, и рентген, и УЗИ.

Однажды ко мне на лечение попала очень колоритная мадам. По своей давней привычке я давал людям прозвища, которые очень часто приклеивались пожизненно. Эту красотку я прозвал Дамочкой или Фифой.

Когда Дамочка пришла ко мне, она была действительно больна. Болезнь у нее была не страшная, но причиняла ей некоторые неудобства. Западная медицина такие заболевания лечит с трудом, а восточная – вполне. Так что вылечил я ее за десять сеансов иглоукалывания. На самом деле я управился за 3–4 сеанса, но меня учили сурово: если положено при такой болезни ставить иглы десять раз, то будь любезен поставить их именно десять раз. Оно и правильно. Я мастер Ци-Гун, у меня через иглы идет энергия, так что у меня все происходит намного быстрее. А обычному иглотерапевту как раз десять сеансов и потребовалось бы. В общем, все было правильно. Да я и не возражал, ибо понимал, что лечить нужно качественно, так сказать «с запасом». Как сейчас помню наставления (он повторял их десятки раз в разной форме, но никогда не менял сути) учителя Вана: «Или ты лечишь, как тебя учили, лечишь, как положено, лечишь со всем старанием, или ты складываешь иглы в коробку, берешь метлу и тщательно подметаешь двор перед моей хижиной. От хорошего подметальщика больше пользы, чем от плохого врача. Или, по крайней мере, меньше вреда». Эти слова я запомнил твердо. Ван был чрезвычайно молчалив и никогда не говорил попусту. А если ученик не понимал его слов, то он действительно брал вместо игл в руки метлу. И горе ему, если у порога хижины Вана оказывался мусор. В этом случае Ван сам мог не полениться взять в руки метлу и так ею «поучить», как он сам выражался, «ленивца», что тот неделю охал. Причем, (вот что такое истинное мастерство) без всякого вреда для здоровья ученика. Он говорил так: «Болит – это хорошо. Очень болит – очень хорошо. Это на пользу. А вот болеет – это нехорошо, это очень плохо. Учительские побои должны приносить ученику только пользу».

В общем, за десять сеансов Дамочку я вылечил. Но не вылечил. Точнее, вылечил, но ей показалось, что ей нужно полечиться еще. Если проще, то у нее было еще одно заболевание. Точнее, не одно, а целых два: жуткая мнительность и вечное недовольство всем и всеми. Со стороны казалось, что у нее все прекрасно: собственный бизнес, красивый двухэтажный дом с садиком, машина с водителем и семья: две дочери и муж, надо сказать, весьма представительный (я видел семейную фотографию). В общем, полный джентльменский (или нужно сказать «джентльвуменский»?) набор. Но дело было не во всех этих внешних вещах, в побрякушках вроде машины и представительного мужа, дело было в дурном нраве, в привычке вечно быть недовольной и «безо всякой жалости жалеть себя».

В общем, ее социальная жизнь и бизнес были вполне урегулированы, все шло само собой и особого ее вмешательства не требовало. И потому всю свою неукротимую энергию бизнес-леди она направила на поддержание своего здоровья. А так как мне удалось достаточно быстро и успешно вылечить ее, она стала звонить мне почти каждый день и консультироваться со мной по поводу своего самочувствия.

И очень скоро мне стало понятно, что вылечить ее невозможно, потому что, как минимум, раз в месяц у нее возникала новая «болезнь», которая требовала моего неотложного внимания. Я ставил ей иглы и после первого же сеанса ей становилось легче. Еще бы, она была совершенно здорова, просто ей нравилось быть больной, лечиться, быть при деле.

Вообще-то, я умею ставить иглы практически безболезненно. Когда я ставлю их в ухо, пациенты часто думают, что я только массирую его и спрашивают, когда же я начну непосредственно сеанс иглотерапии. А на самом деле ухо уже давно утыкано иглами до такой степени, что напоминает крохотного ежа. С Дамочкой все было иначе. Про этот тип больных мне рассказывал учитель Ван: «Таким людям нужно ставить иглы так, чтобы они чувствовали, что их лечат. У них болезнь не в теле, а в голове. И боль от иголок временно отвлекает их ум от мыслей о болезни, ибо человек вместо того чтобы думать о том, какой он больной и несчастный, начинает думать о том, как его хорошо лечат. В общем, смысл в том, чтобы переключить пациента с мыслей о болезни на мысли об излечении. Так сказать, обмануть его ум».

Кроме болезней у Дамочки был еще один пунктик – питание. У нее даже был собственный повар. Самый настоящий французский шеф-повар. Она говорила про него так: «Поль был шеф-поваром в нескольких парижских ресторанах. Но нигде не ужился, – интриги. Он такой классный повар, что ему все завидуют».

Я столько наслушался про этого Поля и про его неописуемого качества еду, что мне стало интересно посмотреть на него и самому попробовать его стряпню. Поэтому я напросился к Дамочке на обед. А что, развлекусь, хорошо поем новой незнакомой еды и, может быть, даже чем-то смогу ей помочь. Перед тем, как идти в гости я отправился в фирменный магазин и купил себе самый дорогой костюм, самую дорогую рубашку и самые дорогие туфли. Вообще-то мне наплевать на барахло, мне практически все равно, что на мне надето, просто это самая дорогая мне привычка – покупать все самое дорогое. А что, если я покупаю коту Мише самый дорогой корм, то почему я не могу купить себе самый дорогой костюм? Чем я хуже кота? Он, конечно, благородных кровей зверюга, но и я знатная персона. Мой китайский дед происходит из такого рода, который по знатности уступает только императорскому. Хотя однажды дед как-то проворчал, что предок императора был в услужении у наших предков, так что весь императорский род – выскочки. Правда, это было всего один раз, дед пробормотал это себе под нос, так что, может, я что-то неправильно расслышал. Хотя вряд ли, слух у меня отменный. Но, в любом случае, я не менее породистый зверь, чем мой кот. Так что вполне могу себе позволить.

Тут же в магазине мне подогнали костюм по фигуре. Вообще-то, я не считаю зеркало необходимой вещью, честно говоря, я просто им не пользуюсь. У меня даже расчески нет, точнее, она где-то валяется, но где я не помню. У меня правило: зачем мне причесываться, если я и так красавец. Но тут деваться было некуда: портной, который подгонял костюм (хотя чего там подгонять-то, укоротил брюки и рукава пиджака – и готово), всячески подталкивал меня к огромному зеркалу в примерочной. Ну, посмотрел я на себя, оказалось и правда хорош. Я, как мастер рукопашного боя и, соответственно, специалист по телу, сказал бы, что у отражения в зеркале просто идеальная фигура. Было только одно «но»: взгляд был совершенно дикий. И мне, опять же, как мастеру рукопашного боя, было совершенно понятно, что означает такой взгляд. Хотя я узкоглазый, так что большинство здешних большеглазых белых людей этого, скорее всего, вообще не замечает. Разве что капитан О’Коннор. Так ведь капитан О’Коннор – это исключение. А остальные таких вещей просто не видят, а если вдруг кто-то случайно и обратит внимание, то все равно не поймет, что означает такой взгляд.

В общем, на обед к Дамочке я отправился в «образе» преуспевающего врача. Правда, на то, чтобы надеть галстук, у меня духу не хватило. Это же надо было придумать такую моду: самому себе надевать на шею удавку! Единственное правильное применение галстуку я видел еще в Союзе, когда возле общежития мединститута студенты лепили снеговика. Снеговик получился вполне обычный, разве что огромный и толстый. Но потом пара самых смешливых девиц на курсе поймали комсорга факультета, отобрали у него пижонский красный галстук (больше ни у кого из студентов галстука не нашлось) и нацепили его на снеговика. А я не снеговик, я вообще снега не люблю, так что галстука мне не надо.

Обед у Дамочки был всем хорош. Красиво, я бы сказал, профессионально сервированный и украшенный цветами стол, прекрасная посуда, серебряные столовые приборы. Еда тоже была отменной: изысканная, сытная и разнообразная. Недостаток у нее было только один, ее нельзя было постоянно есть. Сходить один раз в ресторан – пожалуйста. Но каждый день – ни в коем случае. От такой еды даже я, пожалуй, мог бы заболеть. Может, и не заболел бы, но здоровья мне это бы точно не добавило. В ней не было души, в ней не было живой энергии.

Тут я вспомнил, как ходил в гости к своему советскому ученику Володе. Хозяйством у них в доме заведовала Володина бабушка. Как говорил сам Володя, у бабушки было хобби: всех кормить. Уйти из их дома, основательно не пообедав, было невозможно. По тому, как был одет Володя, было сразу видно, что жили они более чем скромно. Обстановка в доме тоже была соответственная. Я бы назвал ее так: ничего нового и ничего лишнего. Но на еде и на гостях тут не экономили. Порции, которая Володина бабушка накладывала нам на тарелки, были предназначены для очень серьезных едоков. Свой первый обед в этом доме я запомнил надолго. Был он построен по принципу: все просто, никаких изысков, но все сытное и от души. Про объем я уже и не говорю. В тарелке с борщом можно было утопить небольшого гиппопотама. Котлета была такого размера и веса, что ею вполне можно было вполне убить человека. Ну, если и не убить, то нанести, как говорили нам на цикле судмедэкспертизы, «тяжкие телесные повреждения». Котлету «сопровождала» большая тарелка жареной картошки. Процесс жарения картошки мне довелось наблюдать лично: она просто плавала в масле. Можно, конечно, придумать еще более не диетическое блюдо, но это придется постараться. Обед обязательно завершался поллитровой чашкой чая с пирогом, обильно смазанным жирным кремом.

Недостаток был только один: перед таким обедом было грех не выпить рюмку водки, но бабушка была старой интеллигентской закваски и об этом и речи быть не могло. Володя, кстати, тоже совсем не пил.

Однажды мне стало интересно, зачем непьющему, «не-уличному» и явно не стремящемуся подраться мальчику из такой приличной семьи кулачное искусство. Да и вообще, он слишком быстро соображал для человека, изучающего рукопашный бой. Это вызывало у меня некоторое удивление, ибо Ван сетовал, что в наши дни боевые искусства приходят в упадок, потому что успеха в них чаще достигают люди грубые, неотесанные и безграмотные (в этом месте своей тирады он обычно выразительно косился на меня), а люди благородные, умные и ученые все чаще обходят школы воинского искусства десятой дорогой. С местными хулиганами (приходили ко мне и такие, из них я либо напрочь выбивал эту хулиганскую дурь, либо делал так, что они бросали заниматься, если же до них не доходило, то просто выгонял взашей) было все понятно: хобби такое у людей. Зачем это Володе, ведь это явно не его, ему от этого одни неприятности: побои, синяки, ссадины. Да и вообще у тех, кто не прочь подраться, резко возрастает вероятность столкновения с законом. В общем, меня, как человека весьма любопытного, заинтересовало, как Володя вообще оказался в этом мире, тем более, что в те годы в Союзе про эти вещи мало кто слышал. Володя явно не стремился об этом рассказывать, но мне отказать он никак не мог. Так что когда я спросил, как он «сюда попал», он рассказал мне такую историю.

«Я тоже не раз задумывался, для чего мне искусство рукопашного боя. Характер у меня более чем миролюбивый, конфликтов и скандалов не переношу, драться не любил с детства. Да и вообще более идиотское занятие, чем драка, трудно придумать. Каков бы ни был исход – все плохо. Кому-то будет больно, кого-то унизят, кто-то «потеряет лицо». И это при хорошем исходе. А что бывает при плохом, даже думать не хочется.

Да и сами слова «искусство рукопашного боя» в наше время звучат бессмысленно. Какое там «искусство»?! Беспощадное человечество придумало такое количество оружия, что всякие «ужимки и прыжки» вроде ударов и бросков превратились в нечто, чем пристало заниматься детям, ну, максимум, младших классов.

И, главное, всему этому смертоносному железу придумали благородное объяснение: мол, оружие уравнивает шансы людей, делает так, что слабый перестает быть беззащитным перед лицом сильного. В США вскоре после Гражданской войны даже появилась специальная поговорка по этому поводу: «Эйб Линкольн, может, и освободил всех людей, но только Сэмюэль Кольт сделал их по-настоящему равными».

Уважение человечества к огнестрельному оружию можно даже «измерить численно», посчитав, скольких конструкторов оружии знает средний человек. Бердан, Браунинг, Дегтярев, Кольт, Люгер, Макаров, Максим, Манлихер, Маузер, Мосин, Ремингтон, Стечкин, Токарев, Шмайссер. О Калашникове, чей автомат изображен на гербах нескольких стран, и говорить нечего.

Так что взрослому человеку заниматься рукопашным боем просто неприлично. Есть у тебя время – иди почитай книжку. Или попей пива с мужиками. Или телевизор посмотри: там много всякой чуши показывают – новости, сериалы, часто не сбывающиеся прогнозы погоды…

Особых причин так уж сильно хотеть изучить какой-нибудь «рукопашный метод» у меня не было. Я целыми днями сидел дома, читал книжки, играть с другими детьми во двор почти не ходил. Однажды, правда, меня туда занесло и меня тут же слегка отколошматили. Но так, без особой злобы – ткнули пару раз мордой в песок. Как я теперь понимаю, для порядку, чтобы знал свое место. Потом не трогали, потому что я много читал, знал кучу разных историй и, видимо, меня было интереснее слушать, чем колотить.

Школа у нас была приличная, дрались очень мало, неумело и без остервенения. Можно сказать, это не входило «в школьную традицию». Тут меня тем более не трогали, потому что учился я хорошо и у меня всегда можно было списать. Кроме того, у меня было хобби: я любил подсказывать, а за такое многое прощалось. Учителя, конечно, иногда выгоняли из класса, но, в общем, тоже относились с пониманием.

Конечно, бывало, что приходили хулиганы из других школ, но случалось это достаточно редко и особых хлопот никому не доставляло.

Поэтому никаких причин для практического интереса к воинским искусствам у меня не было. Один только бокс по телевизору чего стоит: два крепких мужика избивают друг друга, а зрители радуются, глядя на то, как люди причиняют друг другу боль. Патология!

Но постоянно сидеть за книжками тоже было неправильно, поэтому я решил пойти в спортивную секцию. Как раз в это время в кино шел фильм «Гений Дзю-До». Так что Дзю-До было в большой моде, и я отправился в секцию – записываться. Времена были советские, спорт был бесплатный, секций было мало и тренеры были очень уважаемыми людьми, прямо как у Бабеля: «Бакалейщикам стало хорошо, …бакалейщики гуляют очень жирные».

Подступиться к такому тренеру мальчику с улицы было непросто. Но я по простоте душевной решил сходить: а вдруг возьмут. Секцией, в которую я по неразумию явился, «заведовал» очень известный тренер, «воспитавший» (как тогда говорили) множество мастеров спорта и даже несколько чемпионов чего-то там. Чтобы попасть в зал, нужно было отстоять большую очередь таких же идиотов, как я, пришедших записываться «на борьбу».

Когда я пришел с наглым заявлением, что хочу заниматься Дзю-До, знаменитый тренер разговаривать со мной не стал: он просто покосился на меня и отрицательно покачал головой. Видя, что я не тороплюсь уходить, он поощрительно махнул рукой по направлению к двери: «Уматывай, мол».

Потом на мое счастье появились платные секции Карате. Там уже ничего кроме денег не требовалось. Я стал заниматься, мне понравилось. Поначалу я пытался понять, зачем мне это, а потом бросил эти попытки. Решил так: зачем мне думать о том, причин чего я не знаю и чего я все равно не пойму? Раз мне нравится, значит, так надо, а стало быть, буду заниматься, пока не разонравится. Пока не разонравилось, наоборот, чем дальше, тем больше вхожу во вкус».

Было похоже, что мальчик, сам того не понимая, верит в судьбу. А насчет судьбы я был полностью с ним согласен: свою судьбу каждый носит внутри себя, от нее не избавиться. Видимо, заниматься рукопашным боем – его судьба. А раз уж он попал ко мне в руки, то моя судьба научить его. Причем, научить хорошо, настолько хорошо, насколько это возможно в этих «тепличных» условиях. Что поделаешь, тут не джунгли. Но это, видимо, тоже судьба.

В Союз я приехал зрелым человеком, Героем Вьетнама, и я точно знал, чего я хочу. А хотел я стать классным западным врачом. Так что с первого дня я занимался самым серьезным образом, и анатомию, которую нам преподавали на первом курсе, я помню прекрасно. Так вот, объем пустого желудка примерно поллитра. После приема пищи он растягивается до одного литра. У некоторых людей его объем достигает четырех литров. Но, как говорил нам преподаватель анатомии, это уже не человек, а свинья. Я вешу примерно килограммов пятьдесят, поэтому никак не могу быть такой свиньей (ну разве что карликовой вьетнамской свинкой, которая весит где-то 40–80 килограммов), так что обед «от Володиной бабушки» никак не мог в меня поместиться. Но он помещался. Мало того, в животе не было никакой тяжести, а было самое настоящее блаженство. Такая еда прекрасно усваивается организмом почти в любом (даже совершенно «неприличном») количестве. Съел такой обед – и сутки не голоден. Впрочем, удивительного тут не было ничего: в еде было столько души и энергии, что ее можно есть бесконечно. Проблема с этой едой была другая: было очень трудно остановиться.

Видимо именно про такую еду рассказывал мне учитель Ван, когда вспоминал, как готовила госпожа Ли, которая заведовала кухней в монастыре, в который он попал во время своих путешествий в далекой юности:

– От этой еды оторваться было невозможно. А почему? – вопрошал он. И тут же отвечал сам себе, наставительно поднимая палец. – Потому что она была приготовлена с любовью. Не то что это твое варево, – с этими словами он пренебрежительно указывал на мою стряпню. – Твое счастье, что я непривередлив.

Так вот, еда, которую подавали у Дамочки, была приготовлена, мягко говоря, без любви. Я бы даже сказал «с нелюбовью». Мне было интересно посмотреть, кто готовит все это, как говорил Ван, «варево». Поэтому я после обеда попросил у хозяйки разрешения отправиться на кухню – «поблагодарить» шеф-повара. Шеф-повар оказался тощим и весьма желчным мужчиной. Неудивительно, что он не ужился ни в одном ресторане. И дело было отнюдь не в интригах, как сообщила мне Дамочка. Дело было в характере. Меня он видел первый раз в жизни, но уже терпеть не мог. Почему, я не знаю, ведь я не умею читать мысли. Зато эмоции, даже «вложенные» в еду, очень хорошо могу. Так что как бы человек мне ни улыбался и ни благодарил за то, что я оценил его кулинарное мастерство (а он был несомненным мастером), я прекрасно чувствовал, что он ждет не дождется когда я покину «его» кухню.

Выпив с Дамочкой кофе, я поблагодарил за обед, распрощался и ушел. Через пару дней она позвонила мне и в сотый раз стала рассказывать, что у нее болит живот и стала спрашивать, как ей питаться.

– А вы дайте своему повару оплачиваемый отпуск, пусть поедет в Париж, отдохнет, повеселится, – предложил я.

– А кто будет мне готовить? – искренне удивилась она.

– Я поработаю у вас неделю поваром.

– Зачем? – еще больше удивилась Дамочка.

– Через неделю узнаете. Работать буду бесплатно, так что вы ничего не теряете. Заодно и другую кухню попробуете.

Переговоры у нас были длинные. Дамочка, которая была отнюдь не дура (среди людей, сумевших создать такой немалый бизнес, как у нее, дураков и дурочек не бывает), никак не могла взять в толк, зачем мне это нужно.

Я же не хотел ничего объяснять, чтобы не «программировать» ее, у нее и так в голове была заложена куча программ и шаблонов. Пусть это будет для нее сюрпризом. Суть же была более чем проста. По моим предположениям через неделю нормального питания у нее должен был перестать болеть живот. Никакой особенной патологии я у нее не видел, просто она не «кушала», как ей казалось, изысканную еду от «от шефа», а жрала всякую гадость, приготовленную человеком с очень плохим характером. Мне показалось, что характерец у Поля даже хуже, чем у меня.

Готовить я умел очень прилично. Учитель Ван знал в этом толк, а мастер Мо настолько любил поесть, что вообще стал потрясающим поваром. Причем, он умел готовить не только китайские блюда. В общем, рядом с ними кое-что «перепало» и мне, хотя я не слишком любил готовить и никогда не готовил для себя. Причина у меня была чрезвычайно уважительная – лень.

Само собой, я не был профессионалом в этом деле, но заменить, например, шеф-повара в здешнем вьетнамском ресторане «Побег бамбука» вполне смог бы. Впрочем, однажды я именно так и сделал. Предложил хозяину ресторана, что когда придет босс здешней вьетнамской мафии Кань, я приготовлю ему его любимое блюдо.