Текст книги "Заклинатель дождя"

Глава 30
РАССВЕТ В РАЗБИТОМ ЗЕРКАЛЕ

Ранним субботним утром в кабинет охраны мясокомбината грузно ввалился немолодой лысый мужчина в белом халате. Он деловито подошел к дивану, на котором лежала Елизавета Андреевна. Взял за руку и, отсчитав пульс, небрежно бросил:

– Раздевайтесь.

– То есть как? Здесь?

– Раздеться надо по пояс, – врач принялся что-то записывать в пухлый регистрационный журнал. – Боли в груди? Частое сердцебиение, быстрая утомляемость, плохой сон? – он встал из-за столика. – Почему еще не разделись? Я, между прочим, пришел из-за вас в свой выходной.

Елизавета Андреевна поморщилась. Она действительно припомнила, что уже мельком встречала этого странноватого вида «круглого и лысого» врача мясокомбината. Фамилия у него еще такая… Не то Силин, не то Филин…

– Так! Теперь вытяните вперед руки и растопырьте пальцы. М-да… У вас раньше наблюдался тремор?

– Простите, не поняла… Сердце у меня действительно побаливает, еще я стала такой плаксивой… А про тремор…

– Руки, спрашиваю, беспричинно дрожали? Ладно, присаживайтесь. Давление измерим, сердце послушаем. А там и решим, что с красавицей, шляющейся по ночным пустырям, делать станем.

– Я случайно здесь ночью оказалась, – Елизавета Андреевна подставила руку под тугой манжет тонометра. – К сыну спешила, а меня бродячие собаки на пустырь погнали… Очень испугалась, а потом не помню, отключилась…

– Вас чудом мясокомбинатовская охрана заметила. Не то четвероногие друзья человека к рассвету бы вас и доели. – Филин многозначительно посмотрел на нее исподлобья. – Значит, с ночными прогулками у нас все в порядке, а вот давление оставляет желать лучшего… Похоже, голубушка, у вас артериальная гипертония. Раньше были проблемы с сердцем?

– Вроде никогда не жаловалась, – пожала плечами Елизавета Андреевна. – Вот только после смерти мужа… Сходила один раз к кардиологу. Лучше не стало, зато наговорил мне такого!

– Что у вас порок сердца? Кстати, весьма похоже! Симптомы наводят меня на мысль о серьезном поражении митрального клапана сердца. Но в наших условиях это уточнить сложно. Сами понимаете, в такой глуши аппарат УЗИ днем с огнем не сыщешь. Посему, матушка, вам надобно немедля в Пермь.

Елизавета Андреевна встала и, стараясь подавить смущение, принялась поспешно одеваться.

– Вы мне лекарства, пожалуйста, выпишите, – она кивнула на пухлый журнал. – Думаю, регистрировать не надо. Произошедшее со мной – всего лишь результат неблагоприятного стечения обстоятельств. Да и проблема со здоровьем может пока подождать. Сейчас есть вещи для меня куда более важные.

– Подождать?! Проблема-то, матушка, не просто серьезная – аховая. Вы осознаете, что у вас невероятно высокий риск внезапной коронарной смерти?! И вы предлагаете мне не регистрировать мои заключения?! Да вы попросту одной ногой уже ступаете по тому свету!

Она повернулась к окну и посмотрела на очерченную рамой глубину неба. Вспомнила такой же узкий, как окно, провал в земле, в который опускали гроб с мужем. Вспомнила, как гулко стучали падающие комья земли, как монотонно, неотступно, навязчиво жужжали безучастные голоса. А вокруг тихо кружились в воздухе и падали желтые листья молодого бабьего лета…

«Надо звонить Борису! Он обязательно поможет! Я… я нравлюсь ему. Даже не просто нравлюсь. Борис всегда меня страстно хотел, намекая при каждом удобном случае! Если я дам свое согласие, он уладит все наши проблемы. Конечно, уладит! Ведь он такой… такой умный!»

* * *

После утренней побудки санитары вывели Ивана из изолятора и повели в процедурную – к единственному лечащему врачу Петру Федоровичу Филину.

В просторном кабинете, бывшей кладовой упряжи, Петр Федорович с интересом наблюдал за неспешно скользящими в аквариуме цветными рыбками. Не оборачиваясь к вошедшим, небрежно взмахнул пальцами, приказывая санитарам удалиться.

– Ты знаешь, Иван, почему в детских садах запрещают держать аквариумы с рыбками? – Петр Федорович неожиданно обратился к Храмову по имени. – Казалось бы, прелестные создания! Не шумят, не линяют, по углам не гадят. Только подумай, сколько детских душ уберегли от зла такими рыбками, незаметно воспитывали в них чувство прекрасного, наглядно объясняя хрупкость жизни. А вот нельзя, и все тут!

Иван сглотнул запекшуюся в горле кровь:

– Дети могут опрокинуть. Будет много стеклянных осколков, а значит, порезов. И крови…

– Скажешь тоже! «Крови»! – усмехнулся Филин и тихонечко постучал пальцем по толстому стеклу, вспугивая притаившегося на дне сомика. – Вы, молодой человек, просто много американских фильмов смотрите. А там, конечно, случайности всякие складываются в какие-то дьявольские наваждения. В жизни все проще, да и сложнее… Вот сами получше присмотритесь к рыбкам.

– Они словно из другого мира, – Иван осторожно приблизился к аквариуму.

– Ну что ты все о «другом мире» долдонишь! Так и в самом деле с умом в два счета распрощаешься! Из нашего они мира, самые что ни на есть земные и реальные. Ко всему прочему, за денежки купленные. Здесь, в нашей лечебнице, вовсе числятся как инвентарь.

– Какой же они инвентарь? Они живые!

– Живые? В этом, скажем так, я не совсем уверен. Сейчас объясню. Наглядно!

Филин небольшим сачком подцепил первую попавшуюся рыбку и вытряхнул ее себе на ладонь.

– Что вы делаете?! Она же сейчас умрет!

– Разве? – Филин швырнул рыбку назад в аквариум и сгреб Ивана за грудки. – Ты меня за идиота держишь?! Сначала девку убил! Потом пацаненка повесил! А теперь шизу вздумал косить?! В тюрягу идти неохота?

– Никого я не убивал, ничего не подстраивал! – беспомощно затрепыхался в сильных руках Иван. – И сумасшедшим я не прикидываюсь! Меня насильно сюда милиция привезла!

– Если ты не шизик, зачем всю ночь в изоляторе вопил благим матом?! Да еще на разные голоса?! Как с урками на побег играть, голова хорошо соображает, а как ночью в изоляторе посидеть, так нам сразу кровавые девочки и мальчики являются?!

Филин оттолкнул от себя Ивана, обтер вспотевшую голову платком и жадно отпил воды из графина.

– Со мной, Храмов, такие игры не пройдут. Прибереги свои таланты для зоны. С головой у тебя все в порядке. Диагноз окончательный и пересмотру не подлежит. Не захочешь по-хорошему все понять и принять, тогда тебя назад к нашим уркам определим. Или ты, Храмов, позабыл про свой пуговичный долг? Напрасно! Они чужие долги хорошо помнят и взыскивают сполна!

Филин звякнул латунным колокольчиком. Поспевшим на звонок санитарам распорядился: до особого распоряжения больного содержать в изоляторе и без прогулок, а при любом нарушении режима лишать на сутки воды.

– Ты, наконец, понял, Храмов, почему в детских садах не ставят аквариумов? – напоследок спросил Филин. – Скажи! Между врачом и пациентом тайн быть не должно.

– Рыбы завораживают… – всхлипнул Иван. – С ними легко потерять чувство реальности. Утонуть в мечтах…

– То-то гляжу, ты реальность потерял! По части мистики тебе, конечно же, виднее! Но меня, брат, видениями не проймешь. Еще лет тридцать тому назад Гена Крохалев на Банной горе галлюцинации на пленку фотографировал. Упрет объектив в зрачок, щелк – и все как на ладони! Только контрастности у снимочков, к сожалению, не хватало. Выходит, наш мозг мыслит точно так же, как желчегонит печень.

– Тогда не знаю…

– Да потому, дорогой мой, что этого инструкцией не пре-ду-смот-ре-но! Теперь понял?!

* * *

Сергей Олегович не мог и припомнить, когда в последний раз ходил по старой Богоявленской дороге, что ведет на Матренин хутор. Наверное, к ноябрьским торжествам в семьдесят седьмом году, когда собирал воспоминания очевидцев бушевавшей в этих краях гражданской войны. Может, был еще раз, после злополучного восьмидесятого года. Ничего путного Матрена тогда не сказала. Лишь туманно намекнула, что через годы Федина смерть зловеще отзовется новой, еще более несправедливой и трагической смертью…

Снегов, собираясь с мыслями, остановился на пороге почерневшей избы. Мучила неотступная мысль о том, как выпросить у Матрены помощи, или хотя бы дельного совета для спасения Вани. Сейчас больше всего боялся, что старая, озлобленная Матрена вспомнит прошлое и проигнорирует просьбу, отыграется за его былую веру в Человека.

Ничего-ничего. От поклона еще никто пополам не переломился…

Сергей Олегович постучал в дверь.

– Хозяюшка, ты дома?

В ответ раздалось тихое невнятное поскуливание.

– Да что же такое, Матрена Емельяновна, с тобой стряслось?! – Снегов кинулся к лежащей возле сундука старухе, беспомощно хватавшейся за самотканую дорожку непослушной рукой. – Господи, никак инсульт!

Он приподнял старуху и, протащив ее волоком через избу, с трудом поднял на постель.

– Спаси-ибо те-ебе ба-атюшка! – заголосила Матрена. – Те-еперь хо-оть у-умру на-акро-овати, по-лю-удски!

– Что ты, Матрена! Сейчас схожу за помощью, мы тебя в больницу отвезем. Еще поправишься!

– Не-ет, не хо-очу! Де-евке-то пере-едала свое… А-а сме-ерть с ме-еня все спи-ишет! – Матрена, пуская слюни, радостно захныкала, указала пальцем на буфет. – Да-ай пузы-ырек… кра-сненько-ой… Та-ама сме-ерть жи-ивая…

Вдруг захрипела, выгнулась дугой. И тут же обмякла.

Отмучилась… Снегов к ней за помощью, за советом шел… А пришлось глаза закрывать ей…

Снегов тяжело опустился на пол, сжимая ладонями раскалывающиеся от боли виски: «Матрена, Матрена! Что же мне теперь делать? Ведь убьет он Ванюшу, для потехи своего самолюбия, до смерти замучает!»

Он увидел свое отражение в большом овальном зеркале, точно таком же, как и у него, только треснувшем посредине. Дореволюционное купеческое чудо ему подарили «прометеи» сразу после победы на областной викторине. Тогда он торжественно поклялся видеть мир не кажущимся, а всегда прочитывать увиденные события как метафизические символы…

– Так вот для чего было нужно зеркало все эти годы! – он хлопнул себя ладонью по лбу. – Конечно же, пузырек и «смерть все спишет»! Как я только не догадался раньше!

Подошел к буфету. Пошарив по полкам, обнаружил красный пузырек, запечатанный сургучом. Поднес к глазам и посмотрел на солнце, заглядывавшее в избу через небольшое окно.

«Конечно же, Андрей Белый! И как только я мог забыть!»

Сергей Олегович подошел к бездыханному телу и вытащил из кармана спички. Прости, Матрена Емельяновна! Да только лучше так будет. Иначе мыши обглодают.

Обложил тело книгами и газетами, всем, что могло быстро и хорошо гореть, стал поджигать смертное ложе, бормоча себе под нос стихи, словно заупокойную молитву…

 
Красным полымем всходит Любовь.
Цвет Любви на земле одинаков.
Да прольется горячая кровь
Лепестками разбрызганных маков.
 

* * *

Он шел, бережно прижимая к сердцу заветный красный пузырек. Радостно смотрел, как меркнут краски дня, растворяясь в одурманивающе прекрасном весеннем вечере – последних наступающих для него земных сумерках.

Теперь, даже отойдя от хутора за километр, открывшимся у него неведомым чутьем он мог явственно различать запахи разраставшегося пожара, который был не в силах заглушить тонкий аромат едва пробивавшейся листвы. Снегов улыбался, а перед его глазами упрямо проплывали яростные всполохи пламени, которыми нехотя занималась Матренина постель…

Глава 31
НА ЗЕМЛЮ С НЕБЕС

– Редко бывает, когда майские спокойно бы обошлись! – флегматично заметил практиканту капитан Агеев. – Не понимаю, зачем, вместо того, чтобы сидеть дома и пить водку, я должен дежурить в этом чертовом арестном доме, который пережил и царя, и Колчака, и советскую власть. Веришь, Сидоренко, и нашу демократию переживет. А все потому, что тюряга, как и морг, наиглавнейшие для жизни постройки!

– Скажете тоже, Андрей Данилович! – практикант услужливо подлил в стакан следователя заварки. – Морг наверняка в веке девятнадцатом придумали. Раньше-то людей церковники резать не разрешали!

– Дремучий ты, Сидоренко, человек! То ж в годы мрачного средневековья. Понимаешь, такое сложное слово, состоящее из «средне» и «вековье». По-простому, все одно, что долбанный гермафродит. – Агеев размочил кусочек сахара и отглотнул из стакана чай. – А раньше, когда люди были к природе поближе, так они перво-наперво морги для себя строили. Пирамиды, мавзолеи там всякие. И потрошили себя в мумии, да так, что с ними за тыщи лет ничего не делалось!

– Угу, – шмыгнул носом Сидоренко. – Смерти боялись, вот и строили! Думали, в пирамидах получше сохранятся!

– Да не смерти, а жизни людишки во все времена боятся куда больше! – Агеев с удовольствием затянулся сигаретой и, выпустив длинную струю дыма, вытащил из стола фотографии. – Вот, к примеру, эти снимки. Согласись, не просто снимки, а загляденье! Какие смачные трупы! Это тебе не древнеегипетские мумии! – Капитан размашисто бросил их перед практикантом на стол. – Так вот, Сидоренко, дело закрыто!

– То есть как закрыто?! – вытаращился практикант. – Да мы с вами… Да вы только на след преступника вышли!

– Оказывается, Сидоренко, мы с тобой не по тем следам ходили. – Агеев сгреб фотографии и принялся разрывать их. – Ходили, да ни хрена не выходили.

– Андрей Данилович! Что вы делаете?! Это же фотографии с места убийств!

– Разве ты, практикант, еще не знаешь? – Агеев изобразил удивление. – Никаких убийств не было!

– Как это не было?!

– А вот так! – следователь отправил последнюю фотографию в мусорную корзину. – Что мы с тобой видели? Убийства или трупы?

– Трупы… На месте ихнего убийства!

– Самоубийства! – поправил Агеев. – Гм, самоубийство трупов… Одним словом, первомайский бред! Хотя все ясно и без моих объяснений!

Он подошел к забитому канцелярскими папками шкафу, вытащил из-за бумаг початую литровую бутылку водки.

– Слышь, у тебя какая закусь есть? Все-таки на дворе праздник. Да и успешное окончание дела обмыть не мешает…

– С повидлой, – Сидоренко принялся выкладывать из пакета припасенные на обед пирожки. – Вчера Никитична мне на службу напекла!

– Вот это называю начальным этапом твоего профессионализма! Давай, студент, одним духом! Не зря в годы моей юности любили приговаривать: «Жизнь прекрасна, удивительна, если выпить предварительно!»

Агеев выпил залпом. Сидоренко закашлялся, разбрызгивая водку по столу:

– Това-рищ ка-питан, э-то серь-езно…

– А ты думал! Погоны даром не даются и легко не носятся!

– Я уже понял! – откашлявшись, согласился Сидоренко. – Только в толк никак не возьму, кому это верно раскрываемое дело понадобилось слить? Еще неделя – и передавай в суд!

– Теперь второе правило профессионала, – Агеев снова налил водки, но теперь только себе. – Никогда не задавайся дурацкими и опасными вопросами. Тогда, если повезет, и до папахи дослужишься. Каракулевой, сшитой по спецзаказу, в такой маленький завиточек. Загляденьице!

– А как же подозреваемый? То есть Храмов?.. Я справлялся, он уже и в больнице набедокурил.

– Про сие разговор отдельный… Завтра пойдем в больницу его провожать.

– Провожать? Куда?

Агеев закурил новую сигарету и, ностальгируя по детству, принялся напевать, аккомпанируя пальцами по столу:

 
– Как провожают пароходы?
Совсем не так, как поезда!
Морские медленные воды —
Не то, что рельсы в два ряда…
 

– Товарищ капитан, прошу пояснить боевую задачу! Дело серьезное, мне надо соответствовать!

– Угомонись и не порти песню! – капитан щелкнул практиканта по носу. – Есть оперативная информация, что одноклассники хотят заявиться на проводины нашего героя. Вот и мы в дурдоме нарисуемся. Так, для проформы. Дабы чего не вышло…

– Андрей Данилович… Думаете, его там могут… убить?

– Думать не моя работа. Моя обязанность находить верные решения. Здесь верным решением будет закрыть дело и поскорее сдать его в архив!

* * *

По прошествии майских праздников погода занедужила пришедшими с севера ветрами и пронизывающей воздух ледяной влагой, погружающей небо в беспросветную пелену морока.

Неожиданно для себя Иван обрел невозмутимое спокойствие перед ожидающей его неизвестностью.

Целыми днями он бесцельно слонялся по комнате из угла в угол, находя в своих передвижениях скрытые закономерности и потаенный смысл, наподобие того, какой видит дзэнский монах, выписывая иероглиф по воде кистью. Его собственная жизнь теперь представлялась неким таинственным знаком, кем-то начерченной идеограммой, брошенной в этот мир для разгадывания.

Иногда Ивану казалось, что он – некий ключ к пониманию мира, включенный в череду внешне бессмысленных и несвязанных событий. Иногда происходящее с ним напоминало умышленно рассчитанные и заготовленные варианты игровых ходов, которым можно не только следовать, но вполне по силам самому изобрести новые, доселе неизвестные для себя комбинации. Как это делают шахматисты.

Тогда Иван забирался на подоконник. И снова, и снова выцарапывал на фанере выкрученным шурупом произошедшие с ним события в виде причудливых иероглифов-знаков. Пытался соединить в единую модель разрозненные, но, по сути, ключевые факты произошедшего с ним за прошедшие полгода.

Внезапная смерть отца. Поспешный переезд в Немиров. Враждебное окружение. Появление странных людей. Колдовство Вуду. И, наконец, воскресший из легенд гражданской войны и проникающий через сны в его душу бандит декадентской эпохи Васька-Змей…

А ведь все началось с того злополучного балета… Ивану вспомнились размахивающие косами тетеньки в неглиже, дурковатого вида доктор Фауст, катающийся верхом на Мефистофеле… Как же там было написано в программке?..

 
«А главное, гоните действий ход
Живей, за эпизодом эпизод…»
 

Все случалось так скоро, что у него не оставалось времени успокоиться и подумать, словно окружающее было не реальной жизнью, а чьей-то хорошо срежиссированной постановкой. Но чем больше произошедших событий Иван рисовал, чем тщательней соединял их черточками причинно-следственных связей, тем явственнее вырисовывался извивающийся в кольцах змей-уроборос, мифологический «зверь жатвы», который некогда был оживающим от прикосновения кастетом.

В такие минуты Иван понимал, что не способен разгадать головоломку. Потому что еще не в силах вырваться из парализующих разум змеиных колец.

Убеждаясь в тщетности своих усилий, спрыгивал на пол, бесцельно слонялся по комнате, стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем, ни о настоящем. Но проходили часы, и, даже не пытаясь справиться с искушением, Иван начинал снова и – снова чертить на закрывающей окно фанере свой ребус…

* * *

Однажды утром дверь изолятора открылась необыкновенно. Без долгого ковыряния в замке, без санитарского мата, без несносного шлепка по столу алюминиевой миски. На пороге, широко улыбаясь, показался врач психушки Филин, из-за спины которого выглядывали следователь Агеев и практикант Сидоренко.

– Ну, молодой человек, рассказывайте о своем самочувствии! – Петр Федорович игриво ткнул его в живот. – Да я смотрю, все у нас в полном ажуре, даже в весе мы заметно прибавили!

– Казенный харч всегда только на благо идет, – закивал Агеев. – Факт!

– То-то я и смотрю, щечки у нас порозовели! А ведь какой бледненький был… Сущее полотно! Зато сейчас любо-дорого посмотреть. Хоть на спартакиаду молодца выставляй!

– Меня переводят в тюрьму? – безразлично спросил Иван. – Или следователь пришел провести допрос здесь?

– Уважаемый Иван Никитич! – капитан вышел из-за спины Филина. – От лица немировской милиции приношу тебе извинение. Так сказать, за неправомерные действия во время следствия. Мы сделаем надлежащие выводы.

– Вы нашли настоящих убийц?! Наркоторговцев?! И еще того, в маске?! Это они Ленку и Алешку убили! И меня тоже собирались!..

– Следствие пришло к выводу, что никаких убийств не было, – капитан развел руками. – Несчастные случаи, трагическое стечение обстоятельств. Родители и педагоги, так сказать, не доглядели…

Иван возбужденно закричал:

– Я своими глазами видел, как наркоторговцы Алешке удавку на шею набрасывали! А тот, в маске…

Филин-Врач аккуратно разжал пальцы Ивана и, отводя его обратно к кушетке, мимоходом заметил:

– Не обращайте внимания. Последствия травмы, реакция психики на пережитое. Сами, Андрей Данилович, понимаете, подростки – существа такие впечатлительные, ранимые! Насмотрятся кино, нафантазируют, а потом все принимают за чистую монету. Меня, к примеру, уже маской назвал!

– Да не вы маска, а Огун, бог Вуду! – попытался объяснить Иван. – Тут колдовская секта орудует!

– А вот с излишним увлечением фольклором, да еще столь экзотическим, надо завязывать! – строго сказал Филин. – Вы, товарищ капитан, с директором школы об этом потолкуйте. Я по своим каналам тоже капну куда надо. Хватит! Довольно с нас их экзотики банановой. – Фу! Надо же! Стихами Маяковского заговорил!

– Полностью согласен, – Агеев поправил съехавшую фуражку. – Лучше бы скаутов или, как у нас, юных дружинников в школе организовали! И без ихнего Вуду нынешняя молодежь вон как распоясалась: одни секс и пиво на уме. То ли в наше время… – Следователь махнул рукой и вышел из изолятора.

– Как же так… – губы Ивана скривились и задрожали. – Все напрасно? Неужели даже смерть – всего лишь нелепица?..

– Вот что, Ванечка. Не стоит копаться в «проклятых вопросах», на которые все равно ответа не будет! Поверь, многие умненькие мальчики проживают такую же «философскую интоксикацию», которая мучает не меньше, чем не находящее выхода половое влечение, – присел на кушетку ухмыляющийся Филин. – Реальность же в том, что через пару часов за тобой приедет мама вместе с Борисом Евгеньевичем. И вы уедете в Пермь. Там, не успеешь и глазом моргнуть, наступит лето. А уж после хорошего отдыха на море произошедшее если и вспомнится, то как дурной сон! Не более того! Ты уж поверь…

* * *

В ожидании мамы Иван сосредоточенно наблюдал, как по старому, выцветшему за долгие годы циферблату настенных часов неровно перескакивает минутная стрелка, совершая за кругом круг и не в силах увлечь за собой безжизненную часовую стрелку. Время движется, проходит, оставаясь на месте…

Иван знал, что на его «проводы» собрался прийти весь класс. Выстроятся напротив дверей, станут смотреть и молчать, словно прогоняя сквозь строй. Чтобы запомнил на всю жизнь. И не посмел вернуться.

Мечта навсегда покинуть Немиров, подталкивавшая последние месяцы на безумные поступки, была рядом, с минуты на минуту ожидая своего воплощения. Явственно вырисовывалась в шуме подъехавшего к больнице автомобиля, быстрым цоканьем каблучков маминых туфель по бетонным коридорным плитам, возбужденному голосу за дверями… Но мечта уже не согревала сердца – ее радужный наряд почернел и сморщился, как сожженный бумажный лист.

– Ванечка!

Елизавета Андреевна бросилась к сыну, падая перед ним на колени. Обняла ладонями лицо, стараясь прочувствовать пережитые сыном страдания.

– Все кончилось, Ванечка… Мы свободны!

– Пойдем, Иван. Тебе здесь оставаться больше ни к чему!

Иван вздрогнул и посмотрел на зависшую над мамой спортивную фигуру Бориса Евгеньевича.

– Мы не рассчитались с долгами, – Иван отвел глаза в сторону, чтобы бывший отцовский друг не увидел набежавшие на глаза слезы.

– Не надо думать об этом. – Борис Евгеньевич нагнулся ниже и шепнул: – Все долги погашены!

… В больничном дворе было пусто. Ни одноклассников, ни гуляющих пациентов, ни санитаров. Только у забора одиноко жалась к поржавевшим металлическим прутьям тетя Нюра, бывшая соседка по коммуналке.

– Ванечка! Родименькой! – во весь голос запричитала она, призывно махая рукой. – Иди ко мне, я тебя хоть на прощаньице поцелую!

– Не ходи, не надо, – Елизавета Андреевна попыталась удержать сына. – Забудь, Ванюша, забудь все, как дурной сон!

– Хорошо, мама! – уже на пути к забору ответил Иван. – Только все же позволь мне этот сон досмотреть до конца. Я хочу знать, чем же он кончится…

– Ванечка-а-а… Сыно-о-ок… – протяжно завыла тетя Нюра, обнимая юношу через прутья. – Христом Богом тебя прошу, береги себя… И прости меня, окаянную! За все меня прости…

– Что вы, тетя Нюра! Я буду с нежностью вспоминать даже ваше ворчание!

– Вот, на, Ванечка, держи, – она сунула ему в карман сложенный пополам исписанный тетрадный лист. – Это тебе Сергей Олегович письмо написал.

– Что же сам не пришел? – Иван протянул письмо ей обратно. – Спасибо, но я писем от него не ждал.

– Ты что делаешь?! – соседка снова затолкнула письмо в карман Ивана. – Сказано тебе, не смог он сегодня прийти! А прочитать надобно!

– Отчего смог? – Иван иронически скривил губы. – На вырученные деньги отдыхать уехал?

– Эх ты… Умер Сергей Олегович… – укоризненно покачала головой соседка и пошла от забора прочь, разговаривая сама с собой. – Вечерочком письмо оставил… Меня, дуру старую, попросил тебе передать. Утром в аккурат и скончался… Уже и схоронили его…

– Как?! – Иван вцепился в железные прутья. – Что значит умер?!

К нему подбежала мама с Борисом Евгеньевичем. Взяли под руки, бережно довели до машины.

– Забудь, Ванечка, все забудь!.. Смотри, смотри в окно. Мы уже выехали из Немирова! Ты понимаешь, что это значит?!

Иван молча кивал головой, пытаясь украдкой прочитать написанное учителем письмо.

«Человек напрасно цепляется за ушедшее время, пытаясь удержать свою прожитую жизнь в подзабытых песнях или фильмах, фотографиях или прочтенных книгах. Напрасно утешает себя мыслью, что все прошедшее было не зря, что его время и его жизнь легли в копилку следующих за ним поколений. Какое заблуждение! Ничего, ровным счетом ничего не стоит его память, как старые письма и выцветшие фотографии…»

Слова прыгали вместе с машиной на кочках и ухабах, не позволяя отдельным фразам соединиться воедино, почувствовать скрытое за словами адресованное послание.

«Но пусть тебя не смущает мой проигрыш – я выиграл для тебя время. А значит, все-таки свел свою шахматную партию вничью… Я знаю, что ты любишь разгадывать загадки, рисовать символы. Мне горько оттого, что даже стоя на краю могилы, я не могу говорить с тобой прямо. Но я оставляю тебе ключ ко всем вопросам, которые сегодня не дают тебе покоя… Помни, мой ученик, о «Заклинателе дождя», наблюдай, думай, ищи ответы…»

Иван явственно ощутил, как на этом месте сломался карандаш и как Снегов боролся с искушением продолжить, завершить свою мысль. Наконец открыть все, что знает, но почему-то не решается об этом сказать…

– Остановите! – Иван распахнул дверь, выскочил из машины на ходу. – Я должен быть на могиле Учителя! Сегодня… сейчас!

– Ванечка, это невозможно! – Елизавета Андреевна выскочила из машины вслед за сыном. – Понимаешь, с твоим освобождением не все так просто… Мы снова можем застрять в Немирове. И уже надолго… Нам надо как можно скорее вернуться в Пермь! Вернись в машину, сынок… ради меня!

Иван стал кружиться в странном, ускоряющемся танце. Елизавета Андреевна заплакала и обессилено опустилась на разбитую колесами богоявленскую дорогу.

Раскинув руки и запрокинув голову, Иван двигался в особом, ведомом только ему ритме, который отзывался густыми и яростными раскатами грома. И вот он уже почти не касается земли, редко ударяя в нее ногами, словно в огромный набухший влагою бубен.

– Я услышал! Я понял тебя, мой Учитель! – закричал Иван громовым небесам.

И, откликаясь на властный призыв Заклинателя, на землю упали первые дождевые капли.