Текст книги "Желтая линия"

– Жуки подрали? – спросил он, тронув антенной рации мой плачевный наряд.

– Угу.

– Отойди-ка в сторонку. И ты тоже…

Рядом со мной встал здоровяк Шилу. Потом еще четверо бойцов. Все тревожно переглядывались – что, интересно, нам придумали вместо положенного ужина и сна?

Я встретился взглядом с Нуем, тихонько кивнул ему, однако он лишь пожал плечами.

– Осталось одно небольшое дело, – сказал Рафин-Е. – На той стороне, около вагончиков, готовы к вылету три реаплана. Вы, шестеро, рассаживаетесь по двое в каждый и забираете из болот детей ульдров. Разведка наткнулась на партизанский отряд союзников, там голодные дети. Их нужно сопроводить на базу. – Он поднял палец и многозначительно добавил: – Зачтется!

Честно говоря, я в этот момент даже забыл про голод и усталость. Спасти голодных детишек – есть ли более святое дело? Шилу, похоже, так не считал – он сопел и явно выражал досаду.

– Следите, чтобы эти оборванцы ничего там не сломали, пока будете лететь, – добавил Рафин-Е. – Бегом марш!

Реапланы мы нашли почти сразу, однако пилоты встретили нас ругательствами.

– Где пропадаете, всю ночь вас ждать?! – заорал один. Потом успокоился, зевнул. – Садитесь, только быстро.

И ведь не докажешь, что мы ждали командира. Чувствовалось, что пилоты нервничают, хотят есть и спать. Машины на взлете ревели прямо-таки злобно и в полете тряслись и дергались. Вдобавок Шилу все время что-то ворчал, а когда я попытался с ним заговорить, отвернулся к темному окну.

Потом было резкое снижение с болью в ушах. Открылся люк, и к нам, сквозь клубы холодного тумана, заглянул боец в угловатом штурмовом шлеме. Он был весь в грязи и в воде и, кроме того, сверкал глазами от злости.

– Наконец-то! – с ненавистью рявкнул он. – Спасибо, что не утром прилетели.

– Так ведь мы… – несмело начал я.

– Думаешь, нам делать нечего, только вас дожидаться!

Спорить глупо. Нужно брать детей и улетать.

Разведчик исчез из проема люка, канув в мокрый чавкающий мрак болота. «Заходите, ребята», – донеслось оттуда.

Я быстренько приклеил радушную улыбку, которой намеревался встретить детей дружеского угнетенного народа. Однако улыбка съежилась, едва только первое «дитя» заглянуло в люк. Заготовленное «Располагайтесь!» испуганно забилось куда-то в пищевод, превратившись в сдавленный хрип.

На меня пялилась рыжая косматая образина с налитыми кровью глазами и бородой, слипшейся от грязи и сала. Через мгновение ульдр протянул в салон мохнатые ручищи и ловко, по-обезьяньи запрыгнул, усевшись напротив меня.

Я не убежал, но только потому, что рядом сидел угрюмый Шилу и абсолютно не проявлял беспокойства. Между тем косматые детишки продолжали наполнять кабину. С них текли ручьи, они отряхивались, как собаки, расшвыривая болотную грязь во все стороны.

Я разглядывал их и искал хоть какие-нибудь положительные черты – как-никак, союзники. Но ничего положительного не находил. На них было напялено невообразимо грязное тряпье, в котором с трудом узнавались остатки цивилизаторской военной формы. У одного ульдра на голове красовались большие черные наушники. Обрывок провода болтался на груди, в него были вплетены несколько мелких косточек.

Другой украсил свою шею тяжелым ржавым кольцом с отверстиями под болты, отломанным, видимо, от какого-то старого трубопровода. Третий надел на руки две мощные пружины на манер браслетов. Чувствовалось, что они ему мешают, но, наверно, очень нравятся.

Всего в кабину влезло девять пассажиров. Двое были небольшого роста – мне по грудь, видимо, подростки. Остальные же – мощные, налитые мускулатурой гориллы.

– Все нормально? – спросил разведчик, заглянув напоследок к нам.

– Эй, а нам говорили, что будут дети, – сказал я на всякий случай. В самом деле, вдруг какая-то ошибка?

Разведчик фыркнул.

– А что, – сказал он, – думаешь, взрослые меньше любят жрать?

Люк захлопнулся.

– Если вздумают что-то отламывать, – флегматично проговорил Шилу, – бей прямо по мордам, не смущайся.

Я заторможенно кивнул, страшась даже подумать о том, чтобы бить ульдров «по мордам». Я догадывался, что могу получить в ответ.

Пассажиры вели себя довольно беспокойно – галдели, толкались, вертели головами и принюхивались. Я же, наоборот, старался дышать пореже – в кабине стоял запах псины.

Засвистели двигатели, реаплан качнулся и рванул вверх. Ульдры радостно заверещали, запрыгали на скамейках. Потом начали заниматься кто чем. Трое ловили насекомых друг на друге, один сладострастно расчесывал болячки на шее, еще один втихомолку что-то жрал, доставая еду из своих тряпок.

Наискосок от меня сидел ульдр, который самозабвенно возился с электронной игрой, нажимая по очереди все кнопки. Сильно сомневаюсь, что он понимал смысл этой вещицы. Скорее просто приходил в восторг от того, что изнутри доносится писк, а на экранчике меняются картинки.

Потом кто-то протянул ручищу и принялся дергать проводок на потолке. Шилу, ни слова не говоря, размахнулся и хрястнул любопытного по зубам. Обиженный ульдр часто заморгал, потом сгорбился и… жалобно заплакал. Его сосед слева радостно оскалился и дал обиженному под дых, а другой – шлепнул по макушке ладонью, похожей на совковую лопату. Все остальные громко захохотали.

Шилу тяжело вздохнул и отвернулся. Я сидел как на гвоздях и молил, чтобы этим бесхитростным существам не пришла в голову какая-нибудь веселая шутка. Ведь любой из них мог раздавить меня в лепешку даже случайно, просто неловко повернувшись.

Я боялся шума и гама, а потому не сразу заметил, что мой сосед как-то подозрительно притих. Он перестал подпрыгивать и выдирать из соплеменников клоки волос и теперь напряженно сопел.

Мое внимание привлек сухой щелчок снизу. Я глянул – и от ужаса едва не подпрыгнул выше потолка. Рыжая обезьяна самозабвенно копалась в механизме огнемета. Я моментально представил себе, какие могут быть последствия, и меня прошиб холодный пот. Я даже не смог решительно отпихнуть наглеца и уж тем более дать ему в зубы, как это сделал Шилу. Я только издал мекающий звук и потянул оружие на себя.

Ульдр, чувствуя во мне слабину, оскалил зубы и тихонько заурчал, одновременно выкручивая огнемет из моих рук. Не знаю, откуда взялись силы, но оружие я не отдал. Я понимал: если этот троглодит случайно нажмет на спуск, то наше суденышко превратится в самоходную духовку. И на землю опустится не благотворительная миссия Цивилизации, а тонна хорошо прожаренного мяса.

Шилу наконец заметил нашу молчаливую схватку, но было поздно. Пассажиры почувствовали, что на борту затевается небольшая веселая буза. И охотно ее поддержали.

Начался кавардак. Ульдры прыгали, кувыркались, раскачивались на потолочных креплениях, долбили ножищами в стены. Судно начало трястись и раскачиваться. Пилот открыл свое окошечко в салон и что-то закричал, но, кажется, получил рыжим мохнатым кулаком в нос.

Я увидел и Шилу – он махал кулаками направо и налево, но на нем сидели трое горилл. Они его не били, не калечили, а просто развлекались, катаясь на широкой спине цивилизатора. Наконец он рухнул, не выдержав их веса.

Я ничем не мог ему помочь – меня тянули в разные стороны, и один рукав уже наполовину оторвался. Чья-то грязная лапа шарила у меня в ранце, а я даже не мог пошевелиться. Сопротивляться было бесполезно – это все равно что бороться на локтях с ковшом экскаватора. Потом я вдруг увидел, что по рукам ульдров гуляет нож – это был мой нож.

Я понял – еще секунда, и у меня отберут огнемет. Надеяться просто не на что. Самый безболезненный выход – через люк, в болота, и плевать, на какой мы сейчас высоте. Тут вдруг кто-то потянул на себя провод разрядника, надеясь вырвать его из батареи. И меня просто осенило – разрядник!

Не зря говорят, что в критические минуты мы становимся десятикратно сильнее. Огнемет уже практически был в чужих руках, когда я совершил нечеловеческое усилие и притянул его к себе. Дотянулся до рукоятки, нащупал планку предохранителя, выключатель.

Треснула бело-синяя искра, салон на короткий миг осветился. Кто-то из ульдров кувыркнулся назад и врезался затылком в стенку, успев удивленно ойкнуть в полете.

Еще разряд – и другой весельчак отлетел в сторону. Я уже мог водить контактами разрядника в стороны. Еще пара разрядов, и я смог свободно шевелиться. Потом еще и еще… и наконец батарея иссякла.

Но это было уже неважно, потому что Шилу получил возможность действовать. Он вскочил, его кулаки заходили взад-вперед, словно поршни мощного мотора.

И минуты не прошло, как практически все союзники валялись на полу и скулили. Только один – у которого была электронная игра – по-прежнему сидел на скамейке и сотрясал воздух сиплым хохотом.

И вдруг я понял, что не слышу шума двигателей. У меня даже сердце замерло – что это? Мы падаем?!

Нет, мы не падали. Просто пилот, пока шла буза, посадил на всякий случай машину в болото. Открылось окошечко в пилотскую кабину, послышался испуганный голос:

– Уже все? Закончили?

– Закончили, – проворчал Шилу, вытирая кровь с кулаков.

– Можно поднимать машину?

– Можно, можно…

– Смотрите, чтоб под скамейки не гадили, ладно? – пожелал пилот и закрыл свою форточку.

Шилу сел, перевел дух и затем сердито посмотрел на меня.

– По зубам надо было, – сказал он с досадой. – Я же говорил – сразу по зубам.

Я оглядел груду тел на полу. Некоторые даже не шевелились.

– Слушай, Шилу! – внезапно испугался я. – Я случайно никого не убил этой штукой?

Шилу опасливо оглянулся, словно боялся посторонних ушей. Потом наклонился ко мне.

– Очень сожалею, – тихо проговорил он, – но ульдра так просто не убьешь.

* * *

На утреннем построении кавалер-мастер, как всегда, прошелся вдоль строя, сделал выговор Араху за потерянный ботинок, а затем остановился рядом и с интересом оглядел меня с головы до ног.

Я напрягся. Я понял, что командиру доложили, как вчера из-за моего разгильдяйства ульдры едва не разнесли реаплан. И, видимо, сейчас я буду получать вздрючку под аккомпанемент солдатского хохота.

Рафин-Е вдруг отвел от меня взгляд и произнес, словно в пустоту:

– Сегодня группа стоит на прокладке осушителей в районе копей. Те, кто ночью работал с союзниками, могут сегодня отдыхать.

Потом он повернулся и персонально для меня добавил:

– А можно идти вместе со всеми на посты. Зачтется, когда подоспеет первое холо.

Я, конечно, очень хотел получить скорее холо, однако выходного хотелось больше. Меня так измотали эти болота, вечно мокрая обувь и одежда, вспотевший подшлемник и тяжелый огнемет, что день безделья превратился в предел мечтаний.

Я оказался единственным лентяем, остальные подтянули ремни и отправились потом и кровью добывать себе уцим.

Огромное помещение казармы было непривычно пустым. Я постоял немного у входа, слушая эту пустоту, глядя на ровные ряды кроватей. В голову полезла лирика: я думал, сколько подушек и одеял не дождутся сегодня хозяев. И сколько новых хозяев лягут на них через день-другой.

Впрочем, это была не лирика. Это был цинизм и злорадство, я даже сам себе удивился. Хотя чему удивляться – своя бы подушка не осиротела, а другие сами о себе позаботятся.

Я лег и начал размышлять о том, что судьба, возможно, не просто так отвратила меня от сегодняшнего рейда. Вдруг сегодня вся группа погибнет, попав в засаду? Или грохнется в трясину вместе с горящим реапланом?

Наверно, мне в этом случае полагалось бы стоять на авиабазе и сквозь слезы смотреть, как похоронная команда выкладывает растерзанные тела товарищей на серый бетон. На самом деле черта с два я плакал бы. Даже не пошел бы туда. С какой стати – кто меня пожалеет, если меня самого вынесут на бетон под простынкой?

Нуя, конечно, будет жалко. Хотя… не знаю.

Лежать надоело. Я решил сходить на склад и сдать отработанную батарею. Именно сдать, избавиться, а не перезарядить или поменять на новую. Таскать эту тяжесть я больше не собирался, хотя она и спасла вчера нас всех.

Кладовщика я застал уже в коридоре – он запирал дверь, явно куда-то намыливаясь.

– Чего? – недружелюбно спросил он.

– Вот. – Я протянул обмотанную проводом коробку. – Сдаю.

– Пораньше не мог принести? – пробурчал он. – Давай сюда.

Ему снова пришлось отпирать свою сокровищницу и скрываться в ее бесконечных лабиринтах. Я ждал сам не знаю чего. Может, положено где-то расписаться? Сдал-принял…

Кладовщик вышел, внимательно на меня посмотрел:

– А чего ты ее сдаешь? Сломалась, что ли?

– Нет, просто не хочу.

– Н-да?.. – Он задумчиво почесал жирный подбородок. – А давай ты ее сдашь потому, что она сломалась, а?

– Это как?

– А никак. Просто подтвердишь где надо, что оборудование вышло из строя. Тебе за это ничего плохого не сделают.

– Точно?

– Гарантирую! – поклялся кладовщик, алчно зыркая на меня.

– Ну давай, мне все равно.

– А мне – не все равно. – Он начал запирать дверь, а я стоял рядом и наконец спросил:

– Я могу идти?

– Что? – Он удивленно обернулся. – Куда? А-а, конечно, иди.

На лестнице он вдруг нагнал меня и окликнул:

– Холо есть?

– Нулевое, – вздохнул я.

– Значит, нет холо, – деловито констатировал он. – А стало быть, к девочкам тебе ходить нельзя.

– А что? – Я даже остановился. Может, он хочет посмеяться над моей социальной незначительностью?

Он не смеялся, а только оценивающе рассматривал меня, уперев руки в бока.

– Ладно, – сказал он. – Пошли к девочкам. За так, без всяких там холо. Я тебя проведу.

Я не нашел ничего лучше, как смущенно пробормотать «спасибо». Очевидно, этот парень решил отблагодарить меня за фиктивное списание батареи.

– Отработаешь, – усмехнулся кладовщик и похлопал меня по плечу. – Ну пошли.

Оказалось, его зовут Фил. Раньше он был простым болотным пехотинцем. Но потом ценой тяжелых усилий, долгих уговоров, унижений и хитрых комбинаций он смог получить хозяйственную должность и серую тыловую форму. Уцим на его новом месте прибывали не столь быстро, как в строю, но он так решил. Потому что в гробу он видел эти болота, этих ульдров с ивенками, и в особенности этих командиров.

Я пробовал выяснить, куда мы все-таки идем, но он только хитро щурился. Наконец мы пришли, и все стало ясно без пояснений.

Мы остановились перед высоким проволочным забором, за которым в строгом порядке выстроились длинные приземистые здания. Между ними – аккуратные дорожки, скамейки. И повсюду люди, очень много людей.

Это был лагерь пленных.

Я много раз пытался представить себе, как выглядят наши заклятые враги ивенки. Сначала они представлялись в образе хищных индейцев, быстрых и коварных, невидимых на фоне болот и островов. Потом, когда я увидел сожженную автоколонну на дороге, воображаемый образ стал другим. Теперь ивенки казались кем-то вроде моджахедов – тоже диких, но владеющих автоматами, радиосвязью и дистанционными минами.

Теперь я видел, что всякий раз ошибался в предположениях.

Ивенки были очень высокими и осанистыми. Длинные, до пят, накидки подчеркивали это. У всех острые черты лица, темные глаза, брови вразлет. Длинные волосы – у одних рассыпанные по плечам, у других – собранные в высокий пучок на макушке.

Прямые, плечистые, неторопливые – они даже в клетке не были похожи на пленников. И все-таки они были одной расы с ульдрами. Это замечалось по красноватому оттенку волос, по слегка приплюснутым носам, по могучему, почти звериному телосложению. Но дикарями я бы их не назвал, это точно.

– Ну чего вылупился? – сказал Фил. – Идем.

Мы оказались перед высокими воротами. За ними был устроен своеобразный тамбур из сетки и колючей проволоки, внутри которого стояла на высоких столбах будка для охраны.

– Лиус! – позвал мой попутчик.

Выглянул охранник – кругленький, мясистый, весь в складках и ямочках. Он спустился к нам, дожевывая на ходу.

– Принес?

– А как же! – Фил усмехнулся и передал Лиусу какой-то сверток.

– Премного благодарен. – Лиус заулыбался, все его складочки и ямочки расползлись по лицу, как жучки.

– Отработаешь, – равнодушно проронил Фил. – Как договаривались.

Охранник перевел взгляд на меня:

– А он что? Ему тоже?..

– Нет-нет, нам одну, как договаривались. Он после меня пойдет.

– Ну, как скажешь, – проворчал Лиус, еще раз недоверчиво глянув на меня. – Сейчас приведу.

Он загремел ключами, прошел через ворота и зашагал прямо по территории лагеря, бесцеремонно расталкивая встречных ивенков плечами. Пленные на это почти не реагировали, только провожали его долгими равнодушными взглядами.

– Вон тот барак, – начал объяснять Фил, – он женский. Самочки хороши, точно говорю. Их, правда, днем не выпускают к мужикам, чтобы беспорядков не случалось. А ребята сколотили маленькую хибарку за территорией, перетащили туда кровать из казармы. Все условия! Сначала я пойду, потом – ты. Потом – опять я. А разбогатеешь – сам будешь друзей водить…

– Ага… – машинально ответил я. – Слушай, Фил, а эти самочки – они такие же здоровые, как самцы?

– Что? – Фил нахмурился. – Конечно, здоровые! Думаешь, больные? Да я, чтоб ты знал, первым делом санитара привел, он все пробы сделал!

– Я говорю, они такие же сильные? Не боишься, что вылетишь из хибарки без башки?

– Не-ет! – Фил рассмеялся. – Они тихие. Вон, сам погляди, мужики-то – и те малахольные.

– Не знаю… – с большим сомнением проговорил я.

– Точно. Это они на болотах борзые, а здесь… Знаешь, их бабы вообще тебя как будто не замечают. Чего хочешь, то и делай.

Из-за угла барака показался охранник Лиус, он вел высокую худощавую женщину, замотанную до самых пят в белые полотнища. Я с самого начала чувствовал себя здесь неуютно, но сейчас стало просто гадко. Потому что весь лагерь смотрел, как нам ведут ее. И, наверно, весь лагерь знал, зачем. Я только не понимал, почему ивенки не защитят свою женщину, почему спокойно смотрят? Их же тут тысячи, так почему они не рвут на куски охранника? Видимо, у Цивилизации есть хороший способ делать их смирными.

Охранник подошел к воротам. Лицо женщины наполовину закрывали белые тряпки, да к тому же она смотрела вниз. Я никак не мог увидеть ее лицо, а главное – ее глаза.

– Нормально? – спросил Лиус.

– Ну… ничего, – проговорил Фил, приглядываясь.

– Ну, говори – годится? – Лиус взял женщину за подбородок и резко поднял, чтобы мы увидели лицо.

Я ничего не увидел и ничего не понял. Лицо как лицо. Ни единой эмоциональной искринки, ни страха, ни презрения – ничего. Женщина была полностью закрыта, перед нами и в нашей власти было только ее тело.

– Я толстеньких люблю, – пробормотал Фил.

– Да где ж я возьму! – возмутился Лиус. – Откармливать, что ли, специально для тебя?

– Ладно, годится, – решил наконец Фил. – Проводи до заведения.

Мне нужно было немедленно уходить. Меня словно изваляли в грязи – заставили участвовать в похабном спектакле, который смотрели тысячи зрителей, пусть даже это пленные враги.

И я бы ушел, но захотел еще немного понаблюдать за ними, увидеть их привычки, услышать голоса. Не знаю почему, но ивенки показались мне жутко интересными. Вроде бы куда ни плюнь – везде дети разных миров, наблюдай до посинения. В казарме на каждой кровати по инопланетянину.

Но эти были особенными. И вдруг я понял – они особенные только потому, что еще не стали гражданами Цивилизации. Они – сами по себе. Они говорят на своем языке, живут по своим правилам, не стремятся получить холо и прекрасно обходятся без одноразовых носков. Лишь поэтому на них интересно смотреть.

Я медленно шел вдоль забора, глядя сквозь проволоку. Ивенки неторопливо бродили по дорожкам, сидели на скамейках или просто на траве. В основном поодиночке, мало кто собирался в группы. Они не шумели, не галдели, почти не разговаривали. Казалось, всю эту огромную массу людей собрали для участия в каком-то скорбном мероприятии, и они ждут, когда оно начнется.

Может, они и в самом деле чего-то ждали?

Я уже совсем было собрался уходить, но тут мое внимание привлек голос. Сначала я ничего не понял – то ли стон, то ли крик. Голос не смолкал, тембр и перебор тонов были очень необычными. И я наконец сообразил – это песня.

Это совсем не походило на музыку, но я не мог оторваться от проволочной решетки. Я вцепился в нее и слушал, буквально затаив дыхание. Даже не зная ни единого их слова, я понимал невидимого певца. Это было похоже на чудо – мне словно бы бросили кусок хлеба после многодневного голода.

А что, собственно, я понимал? Наверно, чувства. Понимал настолько, что мог легко применить их к себе. И вот они начали оживать – те самые чувства, эмоции, фантазии, по которым я уже успел истосковаться.

Живые картинки поплыли перед глазами. Я с легкостью представлял себя то быстрым хищником, неслышно скользящим в зарослях, то старым деревом, много лет стоящим над туманными болотами, то героем, побеждающим орды врагов.

Со мной давно такого не происходило, это было настоящее, неподдельное вдохновение. Вдруг захотелось немедленно куда-то уйти, скрыться, остаться одному, наедине с чистым листом бумаги… нет, с листами, с большой пачкой листов! И творить, творить – описывать все свои живые видения.

Эмоциональный заряд, который я получил, был подобен удару молнии. С этой живой энергией я мог жить еще многие дни, я мог питаться ею. И в этом не было никакого волшебства, а одна лишь искренность живой музыки.

И вдруг все оборвалось. Песня продолжала звучать, но уже ничего не вызывала во мне. Я был не один. По ту сторону клетки стоял и смотрел на меня огромный могучий ивенк.

Я поднял на него глаза и поразился, какой пристальный и сильный у него взгляд. От этого взгляда хотелось бежать не чуя ног, или просить пощады, или просто зажмуриться и вжать голову в плечи.

Не знаю, что меня так обожгло – его ненависть, или презрение, или уверенность в чем-то, неизвестном мне, но поистине ужасном.

Он как будто что-то знал про меня. Он словно предрекал мне какие-то муки и беды. И вдруг показалось, что это не он, а я стою в клетке. И уже не было за моей спиной ни легиона цивилизаторов, ни ревущих реапланов, ни антротанков, обвешанных оружием.

Этот взгляд был таким же сильным, как музыка. Но гораздо страшнее.

Ивенк набрал воздуха в грудь и произнес несколько коротких резких слов. Даже не произнес, а выплюнул. Я их не понял, даже не попытался догадаться, что они могли означать. Я повернулся и, убыстряя шаги, пошел в казарму. Взгляд все еще сверлил мне спину.

Позже я пытался воспроизвести мелодию в памяти, но она ускользала от меня, как сон. Нужно было снова услышать ее, но так, чтобы никто не мешал. Я решил, что снова навещу лагерь пленных и не побоюсь обжигающих взглядов.

Теперь я знал, где искать настоящие чувства. У лютых врагов, как это ни печально. Через некоторое время я совершенно успокоился. И вдруг представил «хибарку», в которой Фил уединился с безмолвной аборигенкой. На мгновение по телу прошла сладкая невольная дрожь. Может, зря я так быстро ушел?

* * *

Куда-то пропал Щербатин. Я даже успел соскучиться. Мне хотелось увидеть его лысину и насмешливую физиономию, поболтать, поделиться впечатлениями последних дней.

Я спрашивал у людей из команды «Цепь», где пехотинец Щерба, но не преуспел. Они только разводили руками или говорили ни к чему не обязывающее: «Где-то на территории».

Между тем на базе происходило что-то необычное. Размеренная жизнь активизировалась, побежала в новом темпе. Постоянно, сотрясая воздух, носились реапланы, причем самых разнообразных моделей, большинства я даже в глаза никогда не видел до этого. Пригонялись целыми колоннами новые вездеходы и замирали за проволочными заборами, как скакуны в ожидании старта.

Каждый день на космодром садился большой транспорт, происходили какие-то грандиозные погрузки-выгрузки. Кроме того, территорию просто наводнили новые штурмовые команды. Однажды такая команда даже переночевала в нашей казарме, видимо, не хватило мест в специальном секторе.

Вечером мы глазели на чистеньких, еще не обмятых и не пропитанных болотами штурмовиков, а те что-то жрали, побрезговав идти в общую столовую. Пахло вкусно, некоторые наши подходили, чтобы подружиться, но без успеха.

Нетрудно было догадаться, что корпус готовится к какой-то грандиозной операции. Меня терзало любопытство – я вообще люблю перемены и разные крупные затеи. Как знать, может, грядет наступление, после которого нашу базу перенесут на берег теплого моря…

Спрашивать было бесполезно – никто ничего не знал. А кто знал, тот не говорил. Впрочем, очень скоро тайны рассеялись.

Был обычный день, обычная вылазка в болота на ремонт какого-то трубопровода. Многочасовое сидение в кустах с огнеметом в обнимку вызывало тоску, за весь день произошло только одно событие – я соступил с тропы и окунулся в грязную воду по самую макушку. Но такое случалось с кем угодно, так что на полноценное событие это тоже не тянуло.

Вечером я сидел на кровати, завернувшись в одеяло, и пытался согреться. Вся моя одежда и обувь, насквозь мокрые, были развешаны вокруг. Самое скверное, что в казарме всегда был влажный воздух. Я не сомневался, что и завтра придется натягивать на себя все мокрое.

Неожиданно на мои колени упала чистая сухая куртка. И сверху – пачка новых носков.

– Одевайся, холодно же, – сказал Нуй и дружески мне подмигнул.

– Спасибо, Нуй. – Я растерялся от такой щедрости. – А ты?

– У меня все есть, не волнуйся. – Он еще раз подмигнул. – Все-таки второе холо. Бери себе насовсем.

Я вдруг заметил, что на нем новая форма. А на мне была еще та, подранная жуками.

Нуй присел рядом и достал уже знакомую мне бутылочку. Сковырнул пробку, отпил.

– Ты зря носишь всю одежду, – сказал он. – В болотах не так холодно, без белья не замерзнешь. Зато вечером переоденешься в сухое. Вот, как эти… – Он кивнул в глубь казармы, где многие бойцы действительно щеголяли в серых, голубых и розовых кальсонах. – У тебя пока болотные штаны новые, – продолжал Нуй. – А прохудятся, и каждый день будешь мокрый приходить. И клеить их без толку, вода все равно будет протекать.

– Да, это верно, – сказал я и даже поморщился от перспективы постоянно ходить мокрым. – А тебе эти вещи точно не нужны?

– Ну как… – Он опустил глаза. – Вещи-то всем нужны, но я себе найду. А ты без них никак.

– Спасибо, Нуй, – еще раз с чувством произнес я. Нуй был здесь единственным, кого беспокоила моя посиневшая от холода шкура. Жаль, нечем его благодарить, кроме теплых слов.

– На, пей. – Он протянул мне бутылочку. – Может, повеселее станет.

Я просто таял от столь многочисленных дружеских проявлений. Впрочем, я не успел сказать спасибо, потому что у дверей казармы вдруг началась какая-то беготня.

– Что там? – встревожился Нуй, приподнимаясь. – Гляди-ка!

Мы удивленно переглянулись. В двери один за другим заходили офицеры, командиры групп. Все в полной экипировке, с подсумками, ранцами и оружием. Был там и наш Рафин-Е, который сроду не появлялся здесь вечером. Обычно он расставался с нами перед ужином и до утра не показывался, пропадая в своем секторе.

Тут же посыпались приказы:

– Группа «Маятник» – общий сбор!

– Группа «Шквал» – подъем!

– Группа «Цепь»…

– Группа «Крысолов»…

Нуй некоторое время смотрел на поднявшуюся суматоху, потом бормотнул: «Надо бежать» – и умчался, оставив мне бутылочку. Командиры сердито подгоняли бойцов, которые кое-как натягивали одежду и бежали на построение, застегиваясь на ходу.

Ничего не поделаешь, пришлось и мне надевать свои еще не высохшие шмотки. Зубы застучали с удвоенной силой, впрочем, таких – мокрых и холодных – здесь было множество, а не я один.

В дверях стояли люди из комендантской команды, они раздавали оружие, подсумки с баллончиками, кассеты для шариковых ружей и прочий боезапас.

Нас сразу выгнали на улицу, где уже ждали вездеходы. К каждому для большей вместимости был прицеплен вагончик с полозьями. Двигатели работали. Над авиабазой поднимались и уносились вдаль желтые реактивные хвосты – там тоже вовсю шла переброска живой силы.

– Быстро, быстро – по машинам! – И кто-то поторопил меня чувствительным ударом по спине.

Мне досталось место в вагончике. Было тесновато и темно, хоть глаз выколи, однако я сумел достаточно удобно устроиться. Я сунул огнемет под ноги, а ранец положил на колени. На него можно было ложиться, как на подушку.

Не знаю, зачем нас так торопили – ждать пришлось долго. Бойцы сначала трепались, потом стали помаленьку замолкать. В темноте здорово клонило в сон.

Наконец колонна двинулась. Пехотинцы перекинулись еще парой слов и затем завозились, устраиваясь спать, кто как может. Мой ближайший сосед, например, завалился прямо на меня.

– Эй! – Я шевельнул плечом, и он заворочался.

– Чего?

– Долго ехать-то?

– Спи спокойно. Будешь нужен – поднимут. – Он еще немного поерзал и вскоре размеренно засопел, снова упав на меня.

Мне было неудобно, я не мог свободно шевелиться. Впрочем, оберегать сон соседа мне быстро надоело, и я устроился, как хотел. Он свалился куда-то вниз, так и не проснувшись.

Колонна шла медленно, вагончики тихо переваливались на неровностях. Я даже не знал, едем ли мы по дороге или прямо по болотам. Хотелось спать, но я никак не мог отключиться от реальности. Я то проваливался в сон, то подскакивал, открывал глаза, прислушивался к гулу двигателей. Мерещились ивенки с огнеметами, затаившиеся в темноте.

Намучился я изрядно, но в конце концов уснул, уронив голову на ранец. Но и сквозь сон я слышал ворчание моторов, хруст под полозьями и металлическое скрежетание сцепки. Мне снилось, что я отстал от колонны или от поезда – не помню точно. Мне часто снится, что я отстаю, теряюсь, оказываюсь один в чужих местах.

Я проснулся от холода и боли в затекших конечностях. Я лежал на полу, на мне храпел еще кто-то. Многие попадали со скамеек, пока спали.

Колонна стояла, снаружи доносились голоса. Потом лязгнул замок, и в вагончик вполз серый утренний свет.

– «Крысоловы» – подъем!

Бойцы зашевелились, закопошились, заохали, разминая суставы и обводя тесный мир вагончика сонными озадаченными взглядами. Я вытащил из-под скамьи огнемет, нашел подсумок. Затем кто-то протянул мне ранец.

На улице стоял такой туман, что не надо было умываться. Колонна остановилась на твердом берегу, в десятке шагов от блестящей булькающей жижи болот. Влажные, перечеркнутые струйками росы бока вездеходов тускло блестели из тумана.

Помятые, опухшие, дрожащие от холода команды выстраивались у машин. Пахло едой, неподалеку разогревали завтрак. Несколько техников, вяло переговариваясь, монтировали какую-то установку, опутанную ребристыми проводами. Рафин-Е выглядел не лучше остальных, он прогуливался взад-вперед и терпеливо дожидался, пока «Крысолов» придет в себя.

Сквозь глухой ватный воздух прорезался гул, и через несколько секунд над нами пронеслась целая стая реапланов. Все офицеры моментально перестали прохаживаться и обратили взгляды на свои команды. Остановился и наш кавалер-мастер.