Текст книги "Брак по расчёту"

– Так получилось. Ко мне невеста ехала. Ну, а врать ты первая начала! Про свой возраст.

Девушка сделал глубокую затяжку, перевела взгляд на журнальный столик, на котором так и остались стоять стопки из-под водки.

– Слушай, тут без бутылки не разберёшься. Надо срочно выпить.

– Не, не, не! – я протестующее поднял руки. – С меня хватит!

Виагра раздавила недокуренную сигарету в пепельнице, поморщилась.

– Скучный ты!

– Я не скучный. Я, просто, в отличии от некоторых, не алкоголик!

Думал – она обидится, но Оксана лишь усмехнулась.

– Потому и говорю: скучный!

– Ты ещё скажи, что алкоголизм – хорошая вещь!

– Замечательная! – девица хохотнула. – Открывает в людях паранормальные способности!

– Имеешь в виду меня?

– А то!

Я только головой покачал. Ну, и логика!

– Кстати, – она решила сменить тему, – а насчёт твоего участия в выставке – это не разводка?

– Похоже – нет.

– Будешь участвовать?

– А почему тебя это интересует?

– Я про эту выставку читала. В сети. Там нехилое шоу будет.

– Серьёзно? – удивился я. Вот уж не думал, что Виагра интересуется подобными вещами!

– Вот включи комп!

– Увы! – я развёл руками. – У меня интернет кончился.

– В смысле?

– Оплатить забыл.

– Ладно, – она вздохнула, достала смартфон и нашла нужную ссылку. – Смотри!

Напрягая зрение, я вгляделся в небольшой экранчик. Терпеть не могу лазить по сети с помощью телефона! Хрен чего увидишь!

Правда, страница, открытая моей подругой выглядела ярко. Я бы даже сказал – аляповато. Там был герб области, стилизованный рисунок, изображающий здание областной администрации и название крупными буквами: «Живописная Россия». Отчётная годовая выставка тверских художников».

«Вот ведь дурацкое название! Почему – „живописная“?! Грамотеи, ёпрст!».

– Ну, – поторопила меня Виагра, – видишь?

– Вижу. И чего?

– Круто же! Смотри… нет, не здесь, сюда смотри….

– Больно мелкий текст.

Она растянула пальцами картинку, и я прочёл: «Администрация области, Администрация города, Комитет по делам культуры РФ».

– Да, – пришлось согласиться мне, – сурово.

– Вот я и говорю!

Оксана убрала телефон, обвела глазами комнату.

– А ты картины свои где хранишь?

– В шкафу.

– А чего не повесишь?

– Лень.

– Понятно, – она вздохнула. – Посмотреть-то можно?

Я пожал плечами.

– Посмотри.

Виагра какое-то время молча меня разглядывала, видимо ожидая продолжения, затем, фыркнув, поднялась с дивана и полезла в шкаф.

И правильно. Что я ей нанимался из себя выставочный стенд изображать?!

Она вытащила первую картину, водрузила на стул и, отойдя назад, принялась разглядывать.

– Это что? – наконец поинтересовалась она.

– «Личное пространство» – лениво среагировал я, озвучивая название работы. – Холст, масло. Две тысячи четырнадцатый год.

Оксана ещё с минуту изучала скрюченного голого мужика в центре картины, намертво привязанного к окружающим предметам, напоминающим оживших монстров, после чего повернулась ко мне.

– Ну, основную идею я поняла…. А это ты себя изобразил? – она ткнула пальцем в голого уродца.

– А, что, похож?

– Очень! Причём, на холсте реальней, чем в жизни. Автопортрет?

– Не дождётесь! – проворчал я, вытащил сигарету, прикурил. – И вообще, это не я.

– А кто?

– Все мы.

– У меня подобной хреновины, – она показала глазами на пах мужчины со стоячим членом, – нет.

– И хорошо.

Хмыкнув, Виагра снова полезла в шкаф и достала следующую картину.

– «Провокация» – опережая её вопрос, произнёс я, с любопытством поглядывая на девушку. Мне было интересно, как она среагирует на изображение злобного типа в косухе и балаклаве, на фоне разрушенного, горящего города. На груди у типа висела электрогитара, гриф которой плавно переходил в плюющий огнём ствол автомата Калашникова.

– М-да, – после долгой паузы сказала Оксана, поворачиваясь ко мне. – Вот эту точно на выставку не возьмут!

– Возьмут – не возьмут… Кто ж им дасть-то?!

– Ты, что, так нынешнюю власть не любишь?

Я пожал плечами.

– К нынешней власти я отношусь равнодушно, впрочем, как и она ко мне.

– А чего тогда у тебя наш город горит?

– Враги напали! А мужественные рок-музыканты его защищают!

– Вообще, впечатление возникает прямо противоположное.

– Чего и добивались! Я ж тебе говорил, какое у неё название! «Провокация»!

– И кого ты на что провоцируешь?

– Понимаешь, – я завалился спиной на диван, выпустил струю дыма в потолок, – провокация в моём понимании – нарушение равновесия…. Проще говоря: попытка заставить людей думать.

– А не боишься, что по башке настучат?

– Могут. Но вряд ли. Люди ленивы и равнодушны.

– Рисовать ты умеешь, – неожиданно заявила Виагра, снова залезая в шкаф. – Причём, очень хорошо.

– Спасибо.

– Учился?

– В детстве в художественную школу ходил. Два года.

– А потом?

– Потом надоело.

– Ясно, – девушка достала очередную картину, развернула.

– «Ночные горо…» – начал было я озвучивать название, и замолчал. Потом глаза у меня полезли на лоб, потом я вскочил с дивана, вырвал у Оксаны холст и уставился на него, как Гитлер уставился бы на генерала вермахта – еврея.

– Ты чего? – ошеломлённо поинтересовалась Виагра, испуганно моргая. – Опять глюк поймал?

А я действительно поймал глюк. Самый настоящий, без дураков.

Поскольку ещё вчера… хотя нет, вру, вчера я эту картину под названием «Ночные города» не видел. А видел….

«Месяц назад – точно! Когда последний раз в шкафу порядок наводил».

Только вот месяц назад на ней не было одной существенной детали. А именно – пляшущего в ночном небе на фоне городского электрического зарева, моего недавнего знакомца, заблудившегося по пьяному делу в шестиэтажном свинарнике.

«Как бишь его звали-то? Ах, да! Как и меня – Лёней…».

– Это нарисовал не я! – мне пришлось ткнуть в изображение алкаша пальцем, хотя прикасаться к холсту было страшно. Как к оголённым проводам. – То есть картина моя… но кто-то её… дорисовал. Добавил вот этого типа. Того самого, с которым я за городом познакомился, и которого из-за решётки вытаскивал.

– Гонишь! – не совсем уверенно сказала девушка.

– Вот те крест! – я и вправду размашисто перекрестился, потом, сел, почти упал на диван и уставился на «Ночные города».

Самое поганое – краска была высохшей! Давно высохшей! Даже без запаха!

«То есть, что же это получается?! Получается некто, пользуясь моим отсутствием, проник в квартиру, достал холст, краски, нарисовал вот этого кренделя, потом убрал все следы своего визита, сунул картину обратно в шкаф и ушёл? Причём, задолго, очень задолго до моей встречи с чокнутым тёзкой! Ибо масло успело высохнуть! Полностью высохнуть! Окаменеть! Запах потерять! Это даже не месяц, это гораздо больший срок!».

– Что ты видишь? – спросил я, поворачивая холст к Оксане.

Та пожала плечами.

– Ну…. Ночной город, тревожное небо, и в небе этом какой-то доходяга пляшет. В костюме… как его?

– Арлекина, – мрачно подсказал я.

– Да, Арлекина.

Она прищурилась.

– Ты хочешь сказать, что его не рисовал?

– Нет, не рисовал, – я безнадёжно помотал головой.

– Может ты просто забыл? Мало ли… вытащил по-пьяни, нарисовал и спрятал обратно….

– Бред! – я фыркнул. – Во-первых я всё равно подобное запомнил бы, а во-вторых, для пьяного человека это слишком хорошо выписано.

– В твоём стиле?

– Чёрт его знает! – я снова вгляделся в изображение, – Вообще-то похоже.

– У тебя точно – провалы в памяти.

– Да нет у меня никаких провалов! – заорал я, бросил картину на стол, затем пошарил по карманам. – У тебя деньги какие-нибудь есть?

– Какие-нибудь есть.

– На водку хватит?

– Хватит.

– Одолжишь?

– Зачем же одалживать, если мы вместе выпьем? Или ты опять меня выгнать хочешь?

– Не хочу, – я тяжело вздохнул. – Только вот не надо рассуждать на тему, какие я глюки вижу, какой этап белой горячки преодолеваю, и кто там у меня в роду был шизофреником. Договорились?

– Договорились, – Виагра кивнула, после чего вытащила из кармана джинсов мятую тысячу и протянула мне. – На! Только сигареты купи. А то не хватит.

Уже через двадцать минут мы выпили, и я снова принялся рассказывать своей полюбовнице – собутыльнице о событиях прошедших суток. Только с гораздо большим количеством подробностей, которые принялись вдруг вплывать в памяти, как раздувшиеся утопленники со дна гнилого озера.

– Значит, именно этого хрена ты встретил в том заколдованном свинарнике? – Оксана ткнула пальцем в картину, которая теперь стояла на стуле, словно нарисованный непонятно кем, непонятно когда и непонятно зачем мой тёзка, составлял нам компанию.

– Угу, – я кивнул, вновь разливая контрафактную огненную воду по стопкам. Почему – «контрафактную»? Да просто я пожадничал. Взял на всякий случай побольше и подешевле.

– Это именно он. Точность фотографическая, хотя лично я портреты рисовать не люблю.

– Но умеешь?

– Умею.

Я выпил пятьдесят грамм, утёрся рукавом, закурил. В голове что-то щёлкало, гудело и время от времени, взрыкивало.

– Невозможно! – рявкнул я, картинно поднимая руки. – Невозможно нарисовать настолько точно, увидев человека лишь раз! …Не говоря уж о том, что написан этот Арлекин хренов больше месяца назад, а встретил я его лишь вчера!… В смысле – сегодня ещё!

– Ну, и хрен-то с ним! – отмахнулась Виагра, настроение у которой, в отличии от меня, от выпитого не ухудшилось, а совсем наоборот. – Хорош водку в одну харю жрать! И вообще – убери эти «Ночные города» и давай лучше сделаем вот что…

Она замолчала, уставившись хищным взглядом на шкаф.

– Что сделаем? – поторопил я её.

– Давай для твоей выставки картины отберём!

Я мрачно помотал головой.

– Во-первых, выставка всё-таки не моя, а во-вторых…. Во-вторых я боюсь.

– Чего?! – поразилась Оксана.

– А вдруг, сейчас начнём картины вытаскивать и найдём ещё какие-нибудь изменения! Всяких там левых арлекинов, клоунов, мать их, скоморохов…. У меня тогда точно – крышу снесёт! И придётся психиатрическую вызывать.

Она пожала плечами.

– Вызовем! Делов-то! Ладно, не парься! Вон, лучше, ещё водочки выпей. Лучшее средство от паранойи!

Я выпил ещё и сокрушённо вздохнул.

– Ладно! Вытаскивай! Будем отбирать.

Глава восьмая
В которой я становлюсь «большим человеком», а следовательно – начинаю плотно общаться с чёрт его знает с кем, хотя речь тут вовсе не идёт о нечистой силе и персонажах галлюцинаций; пытаюсь отговорить Виагру от участия в открытии выставки и снова сталкиваюсь с чертовщиной.

1.

К выставке «Художественная Россия» я успел подготовиться вовремя. Тем более – её организаторы помогли мне с оформлением, то есть выделили необходимую сумму на новые рамы. Со старыми выставляться можно было лишь в подземном переходе. Причём, не в Питере, а на местном железнодорожном вокзале, рядом с алкашом – баянистом и разминающимися перед поездкой в те же самые подземные переходы (только московские) исполнителями песен Виктора Цоя.

Ну, не умею я грамотно картины оформлять!

Новослободская всё это время вела себя тише воды, ниже травы. Однако не потому, что решила изменить своё поведение, а потому-что с папенькой в Париж улетела. «По делам фирмы», так сказать. Время от времени она мне звонила с Елисейских полей, пыталась через трубку унюхать – пахнет от меня спиртным или нет, и рассказывала о вконец оборзевших арабских неграх и негритянских арабах.

Благодаря вышеназванному радостному событию, я престал психовать и пьянствовать, а на смену постоянному шугалову пришёл здоровый пофигизм.

Виагра, как это ни странно звучит, мне всячески помогала, и вообще, вела себя так, словно моё участие в «Художественной России» исключительно – её заслуга.

Вот и сейчас она стояла рядом со мной в комплексе на Центральной, где продолжалась подготовка к выставке и разглядывала композицию некого Велимира Фелопанова, как он сам написал в анонсе (на синем картоне – золотыми буквами) – «традиционалиста, реалиста и просто – русского человека».

Картины у «русского человека» были соответствующие: гигантские деревянные терема, напоминающие небоскрёбы, румяные тётки в соболиных шубах со стразами, суровые мужики в кольчугах, с мечами и щитами, тройки с бубенцами, красны молодцы – добры девицы, ковши с мёдом, гуси в яблоках, лепота и благодать.

– Ну, вообще-то нарисовано хорошо, – наконец высказал своё мнение Оксана и наклонилась, читая название последней в ряду картины. Кстати, огромной – в квартиру ко мне она бы точно не влезла! – «Деревенский праздник». Ни фига себе деревня! – девушка отошла на несколько шагов назад. – Это не деревня, это Чикаго какое-то! Деревянное.

– Буйные фантазии почвенников, – пробормотал я. – Насмотрелись фэнтези, вот и пытаются адаптировать европейские средневековые замки под нашу суровую действительность.

Тут послышался шум и в зал вошла аж целая делегация во главе с Вентарём. Слева нервничал и потел директор Выставочного центра, справа размахивал какой-то бумаженцией толстый лысый тип в дорогом костюме, а за ними….

Я вздрогнул.

Перед глазами возник третий, написанный незабвенным Генрихом Эдуардовичем, в классическом стиле портрет – бульдожьи щёки, три или даже четыре подбородка, низкий лоб, водянистые глаза. И депутатский значок на лацкане пиджака.

«Трое! Точно! Их было трое! Голенбоген, Вентарь и этот… бульдог!» – вспомнил я завешенную картинами комнату.

– О, какие люди! – ещё издалека расплылся в свой кошмарной улыбке Олег Григорьевич. – Знакомьтесь, – он обернулся к третьему «портрету», – Кремлёв Леонид! Один из лучших художников нашего города! А это…. – поворот ко мне, – Самвел Магомедович Слинько. Заведующий отделом унификации комитета по внедрению инновационных технологий при правительстве области.

Мы пожали друг другу руки. У чиновника лапа оказалась сухой и шершавой, как наждачная бумага.

«Самвел Магометович?!» – мелькнула у меня мысль. «А по виду и не скажешь. Типично рязанская морда!».

– Что ж вы, Леонид, нам свою спутницу не представите? – неожиданно бархатным баритоном прогудел Слинько. – Нехорошо.

– Ах да, – спохватился я, – знакомьтесь: Оксана… это… Крамская. Моя помощница.

Виагра кивнула.

– Ага, помощница. Всё помогаю и помогаю….

Я незаметно пихнул её локтём в бок.

– Вот, – сказал я, – ходим – изучаем творчество конкурентов.

Слинько покровительственно посмотрел на меня.

– Почему же конкурентов?! У нас здесь не соревнование. Мы все – единомышленники, объединённые общей, если можно так выразиться – идеей!

– Процветания нашей любимой страны! – подхватил Вентарь, после чего повернулся к толстяку, который сейчас стирал с лица пот. Той же бумажкой, коей прежде и размахивал.

– Правильно я говорю, Андрей Семёнович?

– Правильно! – толстый чиновник натянуто улыбнулся. Он вообще выглядел испуганным – руки мелко подрагивали, взгляд метался из стороны в сторону, ни на чём особо не задерживаясь, кожа была бледной.

Влетело за что-нибудь от начальства?

– Самвел Магомедович, – подал голос директор Выставочного центра, – может обсудим концепцию выставки? Вы же понимаете, промоушен….

– Говорите по-русски! – перебил его Вентарь, наставительно поднимая палец. – Здесь, всё-таки не Лондон! Или не… этот…. не Вашингтон! Что это вообще за дурацкое слово – промоушен?! Сказали бы – «реклама»! Или – работа с прессой! Все бы поняли!

– Хорошо, – директор обречённо кивнул. – Пусть будет «работа с прессой». Вы понимаете, через полтора час подъедут с телевидения, а у меня….

– И хорошо, что подъедут! – воскликнул чиновник, – хорошо! Наша выставка должна… нет, просто обязана освещаться соответствующим образом! В качестве главного события культурной жизни региона! Вот, скажем, Леонид Кремлёв… – он развернулся и ткнул в мою сторону пальцем, как Ленин – в светлое будущее. – Прекрасный художник! Глубокий, и в то же время – думающий, переживающий за свою страну! Смотрите, – Олег Григорьевич снова развернулся и показал на картину Фелопанова, – Что мы тут имеем? «Деревенский праздник»! И это ведь действительно – праздник! Ярко, насыщенно, глаз радуется!

– «Деревенский праздник» нарисовал не Кремлёв, – вдруг произнесла Виагра. Выглядела она насупленной.

Вентарь поморгал глазами за стёклами очков, в которых, в этот раз ничего не отражалось.

– А кто?

– А вон, – девушка ткнула пальцем в название. – Фелопанов. Велимир при том. К сожалению, не Хлебников.

И снова она меня удивила. «Надо ж, надо ж!» – подумал я. «Эта несовершеннолетняя нимфоманка, оказывается про Хлебникова знает! А ведь фиг скажешь!».

– Да, действительно – Фелопанов, – согласился чиновник, вглядевшись в аккуратную табличку под картиной. – Но ведь дело не в том, КТО нарисовал, дело в том, ЧТО нарисовано!

Он продолжил свой бред на патриотически-художественную тему, а я задумался.

«То ли у него слишком короткая память, то ли Вентарь тогда, в машине, наврал, и мои картины не видел. В таком случае засада получается! Сейчас вот как дойдут до моей экспозиции, да как посмотрят на „Цивилизацию“! Тут то с господами чиновниками удар и приключится! Это вам не „Деревенский праздник“!…».

Я почесал в затылке.

«…С другой стороны, функционеры из Комитета культуры мои работы видели, и даже развешивать их помогали. Не выказывая при этом какого-либо неодобрения. Впрочем, одобрения они тоже не выказывали. И вообще были похожи скорее на терминаторов, чем на живых людей. Максимум движений, минимум эмоций».

Тем временем Олег Григорьевич закончил объяснять народу чем патриотическая живопись отличается от живописи непатриотической, и все двинулись дальше.

Виагра мне подмигнула.

– Во зануда! – прошептала она, показывая глазами на Вентаря. – Он вообще кто? Я его должность имею в виду.

– Ты думаешь, нормальный человек в состоянии запомнить все эти титулы?! – так же шёпотом, ответил я. – Какой-то комитет возглавляет. А может быть отдел….

– Понятно.

Мы добрались-таки до стены, где висели мои картины, Олег Григорьевич прочёл на табличке фамилию и махнул рукой.

– Ну, вот же! Леонид Кремлёв! А я вам что говорил?! Пусть здесь не деревенский праздник, всё равно – хорошо! Как это называется?.. – он наклонился и прочёл:

– «Цивилизация».

На этом, довольно большом холсте, была изображена некая городская улица, заполненная людьми и, разумеется, машинами, только вот машины были нелепыми и жуткими, а люди уродливыми – с провалившимися носами, с покрытой язвами кожей, с отсутствующими конечностями. Всё остальное – дома, вывески, рекламные плакаты и прочее я выписывал предельно точно и чётко, используя фотографии, которые сам же и делал в центре Питера. Получился эдакий, безумный гиперреализм. На мой взгляд, довольно забавный. Оксане, кстати, эта картина тоже понравилась.

– Интересное сочетание! – сказал вдруг Слинько, отступая на шаг назад. – Уродливая техника и уродливая плоть. А вот всё остальное – реализм.

Он повернулся ко мне.

– Вы ведь рисовали Европу?

Я хотел было возразить, но тут, как всегда не вовремя (или всё-таки вовремя?) проснулся внутренний цензор и промурлыкал: «не вздумай сказать, что это – Питер, и вообще – Россия. На рекламных плакатах буквы не читаемы – слишком далеко, а вот вывеска „Макдональдс“ справа очень в тему – на английском. На это и упирай. Если у тебя голова ещё соображает. Ты понял, о чём я?».

Понял, конечно. О конформизме. От которого никуда не денешься. Если, конечно, хочешь выставляться. И вообще жить нормально.

Виагра хищно посмотрела на чиновника, и хотела уж было что-то ляпнуть, но я её опередил:

– Да, это Европа.

– Понятно, понятно, – закивал Самвел Магомедович. – Не лучшее место для нормального человека. Уродство, возведённое в культ! А вы, Леонид, в жанре политической карикатуры никогда не работали?

– В каком жанре? – поморщилась Оксана.

«Третий портрет» ласково на неё глянул, как добрый дедушка на буйную внучку.

– Политической карикатуры, – повторил он. – Существует такой специфический вид графики.

Виагра кивнула на картину.

– Это не графика, это живопись!

– Конечно, конечно! – Слинько поднял руки. – Но у Леонида твёрдая рука, хорошее воображение и правильная позиция. Он нам нужен.

И тут я вдруг обиделся. Нашли, ё-моё, карикатуриста!

– А вы не помните такого художника – Панагеева? Генриха Эдуардовича? – вкрадчиво поинтересовался я.

Чиновник закатил глаза к потолку, вспоминая, потом помотал головой.

– Нет, не слышал.

– Странно. Он ведь ваш портрет написал….

Я повернулся к Вентарю.

– И ваш тоже.

И в этот момент случилось нечто странное. И у первого, и у второго чиновника одновременно зазвонили телефоны. Причём, мелодия, и там, и там играла одинаковая. А именно – «Священная война» Александрова. Ни Самвел Магомедович, ни Олег Григорьевич не стали переглядываться, удивляться или, скажем, сердиться. Вместо этого, они синхронно вытащили из карманов мобилы и чуть ли ни хором, произнесли:

– Да, я слушаю.

Затем секунд двадцать хмурили брови и угукали, после чего, спрятали телефоны и посмотрели на нас.

– Просим прощения, – Вентарь развёл руками. – Мы должны вас покинуть. Совещание у губернатора.

– Олег Григорьевич! – возмутился директор Выставочного центра. – Так что мне телевизионщикам говорить?

Чиновник широко улыбнулся.

– Всё что вам сердце подскажет! И гражданский долг! В конце концов, вы не первую выставку открываете. Уж сформулируйте как-нибудь.

С этими словами он развернулся и направился к выходу. Вместе с Самвелом Магомедовичем.

Директор проводил начальство взглядом, скривился.

– Сформулируйте! – ядовито передразнил он Вентаря, потом повернулся ко мне. – А как я сформулирую, если здесь, вон… – кивок на мою работу, – «Цивилизация», а там – вон, Фелопанов! Между прочим, секретарь Союза художников! И вообще, кто-нибудь может мне объяснить, зачем выставлять в одном зале авангардистов и почвенников?!

Перепуганный бледный тип нервно высморкался в свою универсальную бумажку, кивнул.

– Во-во! Говорил же я: давайте не будем спешить!

Виагра пихнула меня локтём.

– Ты видел?!

– Чего видел?

– Как у этих гоблинов телефоны зазвонили одновременно? С одним и тем же сигналом! Как они это сделали?

– Что ты имеешь в виду?

– Они же явно не хотели отвечать на твой вопрос! Вот и включили какую-то электронную хрень, типа фальшивого вызова…. А кто такой Панагеев?

– Художник, – проворчал я. – Мёртвый. Он портреты этих типов нарисовал – Вентаря и Слинько.

– На том свете?! – удивилась Виагра.

– Почему на том све…. Тьфу ты! Не валяй дурака! Он их рисовал, ещё будучи живым. Потом умер. Ну, помнишь, я ж тебе рассказывал….

– Это когда ты холсты у бабки покупал?

– Да.

Оксана задумчиво покрутила пальцем локон.

– …И Крокодил Гена про портреты эти говорил. А потом ему голову отрезали.

Я не особо весело улыбнулся.

– Надеюсь, нам не отрежут.

– Ну – ну, – девушка кивнула. – Надежды юношей питают.

2.

– Нельзя тебе туда идти! – в который уж раз рявкнул я. – Неужели ты не понимаешь?!

– Чего я должна понимать?! – Виагра нервно щёлкнула зажигалкой, прикурила.

– Там Новослободская будет! И хрен знает, что она подумает! Даже если мы сделаем вид, что незнакомы. Хотя и это, по большому счёту, глупо!

– Да почему глупо-то?!

– Да потому-что нас вместе уже видели! И директор Выставочного центра, и его сотрудники! Не говоря уж о чиновниках.

Оксана прищурилась.

– Боишься – твоей толстомордой невесте настучат?

– Боюсь! – с вызовом ответил я.

Она закатила глаза.

– Ой, мужики пошли трусливые!..Ладно. Я приду туда, как корреспондентка. Если у твоей пузатой тётеньки возникнут ненужные вопросы, так меня и отрекомендуешь. Скажешь – дескать, моя фанатка, помогала мне с выставкой, и вообще – собирается обо мне статью писать….

Так мы ни о чём не договорились. В смысле – мне не удалось убедить Виагру держаться от Выставочного центра подальше.

Вскоре она уехала домой, а я остался один – нервничать.

«Так, завтра у нас открытие, набежит куча народу, в том числе – всяких там журналюг и телевизионщиков, может и вправду Новослободская ничего не заметит? Может быть! А может и нет!».

Я вскочил с дивана и заходил по комнате, с неудовольствием поглядывая на часы.

«Хорошо хоть завтра суббота, на работу тащиться не надо! И бабло пока есть…».

В конторе мне на днях выдали деньги, а уж на выставку обещали заявиться всем коллективом – посмотреть чем я ещё занимаюсь, кроме оформления безумных календарей с чиновниками на фоне развалин и тётками без лица.

Ту работу я сделал вовремя и отдавать эскиз пошёл сам, не доверяя электронной почте. В том смысле, что лучше выслушивать замечания вживую, при непосредственном контакте с заказчиком. Тем более у подавляющего большинства людей формулировать свои мысли при написании электронных писем получается плохо. Если вообще получается.

В областной администрации меня встретил всё тот же «Кощей Бессмертный» и проводил к Голенбогену.

– Вот, сказал я, доставая флэшку и протягивая её чиновнику. – Там эскиз.

Альберт Эдуардович уставился на кусок пластмассы в моей руке так, словно в первый раз подобный предмет увидел.

– А почему не распечатали? – наконец спросил он, поднимая на меня взгляд.

– Э-э… мне показалось – так будет удобнее.

– Когда кажется – креститься надо! – процедил Голенбоген, взял флэшку и, наклонившись, вставил её в компьютер.

– Угу, – кивнул он, открывая файл. – Вижу. Удовлетворительно. Цветовая гамма в норме, контрастность тоже. Немного не хватает чёткости.

– Женщину я правильно разместил?

– Женщину? – чиновник удивлённо задрал брови.

– Без лица, – подсказал я.

– А, да, – он кивнул. – Женщину. Хотя это уже не женщина.

– Вам виднее.

Голенбоген сделал ещё пару мелких замечаний, вынул флешку, отдал мне.

– Неплохо. Думаю, с заданием вы справились. Можете делать окончательный вариант. Я позвоню вашему начальству.

….Короче, работу я сдал и даже успел получить свой процент с оплаченного заказа. Конечно, иметь дело с чиновниками – занятие малоприятное, но платят они вовремя. Думаю, потому-что не из своего кармана.

«Чаю, что ль попить?» – я глянул в сторону кухни. «Или пожрать? На ночь – то глядя…. В принципе, почему бы и нет?».

И тут завибрировал телефон, валяющийся на диване.

– Да? – недовольно откликнулся я, даже не посмотрев на номер.

– Ты всё понял о тех портретах? – послышался в трубке глухой, к тому же хриплый голос.

Я застыл.

– Что?

– Береги картины.

– Кто это говорит?! – рассвирепел я. – Назовите себя!

– Свидетель.

– Какой ещё в жопу свидетель?! – рявкнул было я, но тут же вздрогнул.

«Свидетель чего?! Наших с Виагрой отношений?! Во засада!».

– А имя и фамилия у тебя есть, свидетель? – тем не менее поинтересовался я.

– Все мы носим имена, – голос сделался ещё глуше. – Но до определённых пор. Потом наступает момент когда имена исчезают, поскольку в них отпадает необходимость.

Неожиданно в санузле кто-то… спустил воду в унитазе. А затем включил кран над раковиной. И душ в ванне. Через секунду вода полилась и на кухне.

И… зазвонил телефон у меня в руке. Что совсем уж ни в какие ворота не лезло, ибо вызов я не прерывал. Мало того – сиплый голос теперь вопил, будто пытаясь перекричать мелодию вызова:

– Не верь, не верь, не верь!…

– Чему не верь? – растерянно вымолвил я и тут же вздрогнул: во входную дверь позвонили.

– Да какого чёрта?! – прорычал я, отбрасывая сотовый и выходя из комнаты. Санузел был открыт, в нём горел свет, но там, разумеется, никого не было. Хотя вода продолжала выливаться из бачка. Она же хлестала из смесителя, причём – горячая; ванную заволакивало клубами пара.

«Ну, и как это понимать?! Вся сантехника разом вышла из строя?».

В дверь снова позвонили, а потом звонок сделался непрерывным, словно кто-то нажал на кнопку пальцем, да так и застыл.

«Всех убью!» – решил я, дошёл до прихожей и щёлкнул замком.

На площадке никого не было.

За спиной у меня заорал телевизор и загремели выставленные на полную громкость компьютерные колонки, озвучивая «вход в Windows», что, опять же, не могло быть по определению, поскольку комнату я покинул несколько секунд назад, комп же так быстро не грузится.

Не говоря уж о том, что я его не включал.

– Твою душу за ногу…. – растерянно произнёс я, разглядывая звонок, на который никто не нажимал.

Но который продолжал трезвонить, причём, раза в три громче, чем обычно.

– Заткнись! – заорал я на него, что выглядело совсем уж грустно. Стоит на площадке растрёпанный мужик и орёт на собственный входной звонок. Белая горячка. Однозначно.

И тут всё закончилось. Так же неожиданно, как и началось. Звонок, как я изящно выразился «заткнулся», вода прекратила хлестать из всех имеющихся в квартире водопроводных кранов и канализационных бачков, смолкли, продолжающий, проигрывать заставку «винды» компьютер и грохочущий чем-то омерзительно – попсовым, телевизор. Ну, ещё бы они не смолки, если вырубилось электричество. И в прихожей, и во всей квартире, и на лестничной площадке до кучи.

– Мать вашу! – тихо произнёс я. – Это чего было?

Шагнув обратно в прихожую я пощёлкал кнопкой выключателя, рукой, наощупь, проверил автоматы.

«Вышибло? Нет? …Ни фига не вышибло. Где-то у меня фонарик был…».

Добравшись до коридора, я порылся в стенном шкафу, в котором хранил инструменты, вытащил налобный светильник китайского производства, врубил. И сразу направил луч в спальню (она у меня соединяется с кухней), где на диване продолжал буйствовать айфон. То есть по-прежнему звучали, одновременно – сигнал вызова и сиплый голос, вопящий: «не верь, не верь, не верь!…».

Схватив телефон, я сбросил вызов. Голос тоже затих, затем на всю квартиру, хотя я не включал громкую связь, сказал «Мудак!» и замолк.

«Ещё одна галлюцинация?» – подумал я, но тут с лестничной площадки (входная дверь осталась открытой) послышался голос: «Лёнь, у тебя тоже света нет?».

Я вернулся в прихожую, посветил фонариком на соседа, который стоял, держа в руке свечу (церковную почему-то), помотал головой.

– Не, нету.

– Вот зараза! – сосед вздохнул. – Только я, понимаешь, хотел телевизор посмотреть….

– Слушай, – поинтересовался я. – А вода у тебя из кранов не текла?

– Вода? – удивился тот. – Да вроде не текла…. А, что, её тоже отключили?

Я мрачно кивнул.

– Похоже, отключили. Уже.

Вернувшись на кухню, я обнаружил, что, во-первых, кран никто не открывал, а во-вторых воду никто не отключал. Да и бачок в туалете мирно журчал, компенсируя, так сказать, потери.

А ещё через полминуты зажёгся свет.

– Ёрш твою двадцать! – я прищурился, затем вырубил фонарик и налил себе воды. Всё из того же крана. Жутко пересохло в горле.

«Наверное это уже не глюк» – подумал я. «Хотя и не реальность. Что-то среднее».

Повертел кружку в руках, вернул её в сушилку.

«Водки бы выпить! Да нельзя. Завтра – открытие выставки. Интересно, что было бы, если бы я у той бабки портреты чиновников купил и поволок их на выставку? Мне бы тоже голову отрезали?».

Я перешёл в комнату, сунув руки в карманы джинсов, постоял перед шкафом, затем, всё-таки решившись, достал «Ночные города» и поставил картину на стул.