Текст книги "Black Sabbath. Добро пожаловать в преисподнюю!"

2. Интервал дьявола

Они чуть ли не мгновенно вцепились друг другу в глотки. Тони и Билла в Карлайле считали местными героями и хорошо помнили их по Mythology, так что Тони было очень обидно, что возвращение в Карлайл получилось настолько бесславным, среди групп второго и третьего эшелона. Он не знал, куда провалиться, увидев, как Гизер достает одолженный у кого-то бас с тремя струнами.

– У него не было денег на четвертую струну. И он приперся, одетый как хиппарь, в какой-то белой индусской фигне – словно только что тайком выкушал кислоты.

Когда явился Джимми Филлипс, «одетый, словно один из подручных Робин Гуда», Тони и Биллу, одетым в простые футболки и джинсы, стало совсем неловко.

– Мы с Биллом переглядывались, не понимая, что вообще происходит…

Гизер и Оззи тоже были в замешательстве. Их резко выдернули из зоны комфорта, они выступали с ребятами, которые, как им казалось, уже вышли на более высокий уровень, так что на первых концертах они выступали кое-как, отчаянно стараясь дотянуться до остальных. Но именно их музыкальные недостатки стали определяющими для характерного саунда Sabbath.

Угрюмый вокал Оззи не подходил для медовых песенок блюз-роковых групп того периода вроде Traffic и Fleetwood Mac, но вот на фоне звуковых залпов, благодаря которым Black Sabbath позже завоевали свою репутацию, его голос казался тонким слоем глянца, покрывавшим угрожающую машину, склепанную из «листового металла» риффов и неистовых ритмов, – зловещим, отрешенным, неконтролируемым.

Гизер несколько дней занимался в продуваемой всеми ветрами комнатке над одним из пабов в Астоне, настроив свой Telecaster пониже, чтобы он звучал как бас-гитара. Но играл он на нем все равно как на гитаре. Вместо того чтобы идти против ритма, как в основном поступали бас-гитаристы, он в точности следовал за риффами Тони, а со временем постепенно начал добавлять к ним собственные небольшие риффы – этому трюку он научился у Джека Брюса из Cream. Поначалу это звучало как-то неуклюже, но после того, как он в совершенстве отработал такой стиль на настоящей бас-гитаре – со всеми четырьмя струнами, – это придало звучанию Black Sabbath еще бо́льшую тяжесть.

– Я следовал за риффом. И мне нравилось извлекать искусственные ноты.

Подтяжка струн, искривление разума…

Впрочем, им далеко не сразу удалось убедить Тони и Билла в том, что они хоть чего-то стоят. На тех первых концертах Оззи, одетый в выцветший кафтан, который Гизер одолжил ему еще во времена Rare Breed, настолько сильно нервничал, что прятался где-то на краю сцены, спокойно уступив ведущую роль Тони. Хотя его голоса все равно толком не было слышно – настолько катастрофический шум возникал из-за жуткой какофонии гитар, саксофона и барабанов, которые играли как им вздумается.

– Мы тогда играли двенадцатитактовый блюз, – вспоминал Гизер, – одни каверы… Dust My Blues Джона Мэйолла и Cream, вроде Spoonful.

Они специально не играли ничего, что считали очевидными попытками заигрывать с публикой. Даже Джими Хендрикс казался «немного слишком коммерческим». Уже тогда, в таком зачаточном состоянии, по словам Гизера, они «шли против всего, что было популярно».

Polka Tulk Blues Band продержалась всего два концерта: в кемпинге в Уайтхейвене и в бальном зале в Карлайле. Первый концерт закончился очень внезапно: раздосадованные дальнобойщики стали вставать и расходиться после первого же номера. Бывшие фанаты Mythology не преминули сообщить о своих задетых чувствах. «Какого хрена вы играете с этим ужасным певцом, он же безнадежен?! – вспоминал Гизер вопрос одного из поклонников, обращенный к Тони и Биллу. – А другой дебил вообще не умеет играть на басу. Верните прежних ребят!» Второй концерт тоже закончился плохо: толпа особо бдительных горожан решила, что группа пытается увести их женщин, и накинулась на них с бутылками и стульями, когда они загружали аппаратуру в микроавтобус после концерта.

– Они нас чуть не убили! – вспоминал Гизер. Вызвали полицию, и они арестовали нападавших, но их главарь – «огромный, огромный здоровяк!» – успел задушить одну из полицейских собак.

– Ну все, п*здец. Мы точно никакой работы не получим, – подумал Тони.

Едва они выехали обратно в Бирмингем, до которого было миль двести, и Тони окончательно вышел из себя. К счастью для Гизера и Оззи, его гнев был направлен только на саксофониста и второго гитариста, в которых он и до концерта не был особенно уверен, но теперь именно их ждала расплата за то, что он так опозорился перед бывшими фанатами. «Они уходят. Пусть дальше едут на велосипедах», – объявил он. Никто не спорил. Особенно Оззи, который еще в школе понял, что лучше не высовываться, когда у Тони «такое настроение». Но если из-за ухода Джимми Оззи расстроился («Я, Джимми Филлипс и чернокожий басист по имени Роско Джи, позже игравший в Traffic, одно время спали в одной кровати, потому что у нас денег не было», – позже рассказывал он), то вот Кларку, который играл исключительно Take Six, он с удовольствием сказал «скатертью дорога».

– Я и по сей день не выношу этой долбаной мелодии!

Вместе с ними ушло и название – группа переименовалась в The Earth Blues Band, но эту громоздкую конструкцию сократили до Earth. Впрочем, эти перемены практически не сказались на репертуаре. Они по-прежнему рассчитывали на тот же музыкальный «бульон» из блюзовых каверов и психоделических импровизаций, перемешивая Хаулин Вулфа и Джона Ли Хукера с Cream и менее известными современными белыми рокерами вроде Aynsley Dunbar Retaliation. Тони Айомми по-прежнему был не слишком уверен в их способностях, так что по большей части они «играли одну и ту же песню снова и снова, лишь слегка варьируя темп». К счастью, в середине шестидесятых концертная сцена Мидлендса была на пике – там выступали все тогдашние звезды чартов, а также многие местные таланты. Сейчас модно говорить, что Мидлендс стал местом рождения хеви-метала, на самом деле главным музыкальным вдохновением для самых значительных групп региона в середине шестидесятых служили американский соул и ритм-энд-блюз. Контрактов на запись было мало, но в то время, когда лишь Ливерпуль считался хоть сколько-нибудь важным центром музыки после Лондона, концертная сцена в Бирмингеме и Мидлендсе процветала. Музыканты вроде Джона Бонэма и Роберта Планта получили первое признание, выступая в так называемой «Сети Мамаши Рейган» – в клубах, которыми владела пресловутая миссис Рейган; а также «Олдхилл-Плаза», «Хендсворт-Плаза», «Клубе Гарри Оуэна» и «Бирмингем-Каверн». Они играли в составе групп вроде Terry Webb & The Spiders, The Nicky James Movement, Locomotive и A Way Of Live, где также играл будущий басист Fairport Convention Дэйв Пегг. Кроме всего прочего, Бонэм недолго входил в состав The Senators, сыграв на песне She’s A Mod из компиляционного альбома 1964 года Brum Beat.

Помимо «Сети Мамаши Рейган», в округе было множество пабов, устраивавших концерты, а позже появились и более модные бирмингемские заведения вроде «Генрис-Блюз-Хаус» и «Мазерс». Именно на этих концертных площадках, разбросанных по Мидлендсу, выросли многие ключевые музыканты следующего поколения постбитловских групп. От Роя Вуда и Бива Бивэна (позже – The Move, ELO и Wizzard), которые впервые познакомились в Carl Wayne & The Vikings, до Стиви Уинвуда и Джима Капальди из Traffic, местных ребят, многого добившихся (первый из них – в Spencer Davis Group). Там же играли Карл Палмер (Atomic Rooster и ELP), Кози Пауэлл (Jeff Beck Group и многие другие), в том числе – намного позже – сами Black Sabbath, The Moody Blues, Slade и так далее.

Наркотики туда «добирались» в виде пакетиков с гашишем или, что более вероятно, двух-трех маленьких синих таблеточек «спидов». Но чаще всего, вспоминает Гизер, мы просто выпивали по несколько пинт. Возмутительное поведение никто не терпел. Барабанщик Move Бив Бивэн – который тоже непродолжительное время играл в Black Sabbath – вспоминал, что в The Move раздумывали, не пригласить ли вместо него Джона Бонэма, но «в The Move поначалу вообще никто даже не пил, и они решили, что он будет слишком неуправляемым».

Earth, набравшись смелости, стали выступать в местных заведениях вроде «Мазерс», «Пентхаус» и «Генрис-Блюз-Хаус». Именно в последнем клубе, которым заправлял местный организатор Джим Симпсон, им удалось сделать первый серьезный прорыв. Симпсон тоже был музыкантом, но на десять лет старше и достаточно прозорлив, чтобы понять, что в музыкальном бизнесе можно зарабатывать не только непосредственно музыкой. Джим был трубачом в Locomotive (где ранее играл совсем молодой Джон Бонэм, но его выгнали за ненадежность) и записал с ними хит Rudi’s In Love. К 1968 году он уже занялся менеджментом, агентской работой и управлением клубами, организовав компанию Big Bear. Кроме «Генрис-Блюз-Хауса» он работал с тяжелым рок-трио из Стаффордшира под названием Bakerloo Blues Line, а также с Tea & Symphony, эксцентричным акустическим коллективом, похожим на ранних T. Rex. Когда только-только собравшиеся Led Zeppelin, тогда все еще носившие название New Yardbirds, дали суматошный концерт в «Генрис», Тони и Билл были среди зрителей. Почувствовав связь между «психоделическим блюзом», который тогда исполняли Zeppelin, и лихорадочными глыбами тяжелого как гранит блюза, который пытались играть Earth, Тони пошел к Симпсону и попросил дать его группе шанс выступить в клубе.

– Они показались мне очень невинными, смущенными и не особенно понимавшими, что дальше делать, – вспоминает Симпсон. – Они не знали, каким должен быть следующий шаг.

Устроив им прослушивание в клубе, Джим «увидел достаточно», чтобы поставить Earth на разогрев к Ten Years After, еще одной местной группе, которая добилась неплохого успеха и переехала в Лондон. Фронтмен группы, уроженец Ноттингема Элвин Ли, которого тогда называли «самым скоростным гитаристом Великобритании», оказался настолько впечатлен молодыми ребятами, открывавшими их концерт в «Негрис», что пригласил их на разогрев к Ten Years After в лондонском клубе «Марки», где те были резидентами. «Марки» уже тогда превращался в легендарное место, где первую известность получали чуть ли не все, от Rolling Stones до Led Zeppelin. Как выразился Гизер, «после этого у нас по-настоящему пошли дела».

Впрочем, на пути Earth зияла новая яма. Ten Years After была не единственной группой-хедлайнером, чье внимание привлекли Earth. После выступления на разогреве у Jethro Tull (снова в «Генрис») лидер Tull Ян Андерсон тоже передал приглашение в Лондон – но на этот раз для одного Тони. Дебютный альбом Jethro Tull, This Was, как раз тогда попал в Топ-10. Они были весьма перспективным коллективом. Когда их первый гитарист Мик Абрахамс решил покинуть группу – по совпадению, именно в тот самый день, когда Earth выступили у них на разогреве, – Tull нужно было очень срочно искать замену. На следующее утро Тони позвонили менеджеры Jethro Tull и спросили, не хочет ли он присоединиться к группе, он согласился не раздумывая. А потом, едва положив трубку, запаниковал.

– Я рассказал все остальным. Сказал, что меня пригласили в группу, и они ответили, типа, «Да, езжай, конечно. Попробуй. Это замечательная возможность». Но мне на самом деле было очень неприятно их бросать.

Конечно, не настолько неприятно, чтобы вообще отказаться от предложения Jethro Tull приехать в Лондон. И там его ждал шок.

– Я пришел и увидел там целую сотню гитаристов.

Среди этой сотни гитаристов были куда более известные имена – Дейви O’Лист, недавно игравший в The Nice, и Мартин Барр, еще один бирмингемский парень, который уже заявил о себе на лондонской сцене в составе нескольких групп, в том числе сайд-проекте Ноэля Реддинга Fat Mattress.

– Я подумал: что происходит? Оказалось, это прослушивание. Тогда я сказал: «А, да ну на х*й! Все равно меня не возьмут», и ушел.

Но все-таки Тони как-то договорился с собой, сел в кафе через улицу и стал ждать своей очереди.

– Я пришел, поиграл немного, а на следующий день мне позвонили и сказали: ага, мы тебя берем.

Радостный и польщенный, Тони вернулся в Астон с новостями о новой работе, и лишь потом начал постепенно осознавать значимость произошедшего.

– Остальные, конечно, на словах были рады за меня, но я знал, что они, скорее всего, думают на самом деле.

Когда его позвали в Лондон на репетиции новых песен, которые позже вошли в следующий альбом Jethro Tull, Stand Up, Тони настолько перепугался, что уговорил Гизера поехать с ним.

– Потому что без остальных мне было очень одиноко. Так что Гизер поехал со мной и сидел на наших репетициях. А я смотрел на него, и мне было очень стыдно, понимаешь? А после репетиции я сказал ему: «Не знаю, Гизер, для меня это как-то странно». А он ответил: «Ну, просто попробуй еще немного». Я попробовал играть с ними еще несколько дней и сказал: «Не, я просто так не могу. Мне это не нравится».

Сомнения у Тони возникали не только из-за того, что ему пришлось бросить свою бирмингемскую компанию товарищей по группе. Его очень разозлила фраза менеджера Jethro Tull: «Тебе очень повезло, что ты получил эту работу». У него, может быть, и был комплекс неполноценности из-за того, что ему пришлось адаптироваться к новой, головокружительной среде успешных музыкантов и исполнителей, но ему пришлось преодолеть огромные препятствия, чтобы научиться играть на гитаре так хорошо. И, да, он никогда не считал себя везучим.

– Я реально рассердился. Подумал: «Это не удача. Меня взяли, потому что я умею играть на гитаре, а не потому, что мне повезло!»

Еще одним культурным шоком стала работа в Лондоне с чартовой группой, в которой существовала четкая иерархия. Или, как выразился Тони, Tull «работали совсем не так, как я привык. Ян Андерсон был отдельно от всех остальных. Он сидел за одним столом, они – за другим. Мне это не казалось полноценной группой. Так что я подошел к Яну и сказал ему: «Слушай, я ухожу…»

Андерсон был застигнут врасплох и попытался убедить Тони «еще попробовать», но гитарист уже принял твердое решение.

– Я сказал: «Нет, я просто здесь чувствую, что я – это не я, и хочу вернуться в свою прежнюю группу». Тогда он сказал: «Ну, хорошо, можешь хотя бы сняться с нами в фильме?»

Это был фильм «Рок-н-ролльный цирк Rolling Stones», который вскоре приобрел почти мифический статус. Концерты для него снимались на студии «Интертел» в Теддингтоне в течение двух дней – 11 и 12 декабря, и все группы выступали под большим цирковым шатром, отсюда и название. Хедлайнерами были сами The Rolling Stones, с которыми выступали такие звезды шестидесятых, как The Who, Марианна Фейтфулл, Джон Леннон с невестой Йоко Оно и «супергруппа» под названием The Dirty Mac, в которую вошли Кит Ричардс, вездесущий Джон Леннон, Эрик Клэптон и барабанщик Хендрикса Митч Митчелл; Jethro Tull представляли «новое поколение» рок-звезд. Фильм должны были показать в эфире BBC2 – первого европейского телеканала, который стал показывать цветные программы, – в начале 1969 года. Но после того как The Who, приехавшие в отличной форме сразу после американских гастролей, затмили всех остальных – в том числе и Stones, которые к тому времени почти два года не выступали, Мик Джаггер отказался выпускать фильм. Запись осталась в запасниках и почти тридцать лет считалась утерянной, лишь в 1996 году ее выпустили на DVD и все-таки показали по телеканалу BBC.

Это было последнее публичное выступление Брайана Джонса с The Rolling Stones, а также первый и единственный концерт Тони Айомми в составе Jethro Tull; они исполнили под фонограмму свой сингл A Song For Jeffrey. Выступление должно было быть живым, но съемки шли настолько неорганизованно, что у них не осталось времени на прогон, и Джаггер сказал, чтобы они играли под фонограмму, и только Андерсон пел вживую. Кроме того, Tull сыграли (тоже под фонограмму) новую песню Fat Man, но в фильм она не вошла – опять-таки чтобы сэкономить время. Ощущение от концерта было каким-то совсем уж бесславным, а Тони еще и заставили надеть ковбойскую шляпу. «Дурацкую белую шляпу а-ля Хопалонг Кэссиди». Брошенный в самое пекло, не имевший никакого опыта киносъемок и уж тем более встреч с людьми, которых, по его выражению, он «раньше видел только по телику», Тони признается:

– Я просто обосрался! Я был в полнейшем ужасе. Потому что я был один, никого не знал и ходил в гребаной шляпе, которой до этого в жизни не надевал. Я нашел ее в отделе бутафории, где-то в кладовке, и мне сказали: «О, может быть, наденешь?» Ну, я надел эту шляпу и очень обрадовался, потому что она закрывала мое лицо. Я мог спокойно опустить голову – так мне было чуть спокойнее, я не нервничал.

Работа с Яном Андерсоном и Jethro Tull по-настоящему открыла глаза молодому гитаристу, не очень хорошо адаптированному к обществу, а выступление в одном помещении с Ленноном, Джаггером и Клэптоном и вовсе стало откровением. Без веселых моментов тоже не обошлось.

– Мы все сидели, и тут они вдруг начали спорить о чем-то – по-моему, Брайан Джонс и Кит Ричардс. Помню, Мик Джаггер сказал мне что-то типа «О, б*я! Опять они за свое!» И я поверить не мог, наблюдая за этим! Мимо проходил Джон Леннон, а за рукав его держала Йоко. Куда он, туда и она. Он вообще не мог без нее никуда пойти. Потом он вышел на сцену, а она села у его ног, а потом и вовсе стала подпевать! И, если честно, это был е*аный стыд. Абсолютно ужасно. Никогда не забуду, как Ян Андерсон повернулся ко мне и сказал: «Ну, что ты теперь думаешь о своих героях?»

Тони признался, что, приняв участие в этом действе, он всерьез задумался, правильно ли поступает, возвращаясь в Бирмингем к Earth, перспективы которой были весьма туманны.

– Я серьезно тогда подумал: «Ну и долбо*б же я!» Если честно, я подумал, что вот, наконец-то я одной ногой стою в дверях чего-то очень крутого. Только-только что-то начало происходить, и тут я решил уйти. Но меня слишком сильно тянуло обратно. Я уехал. И вот что тебе скажу – это изменило всю нашу карьеру. Это изменило все…

Если Оззи Осборн и побаивался Тони Айомми и его крепких кулаков до отъезда в Лондон, то вернувшийся оттуда жесткий, целеустремленный человек, который не стеснялся «размахивать кнутом», чтобы наконец превратить Earth во что-то серьезное, привел его в совершеннейший ужас. В микроавтобусе по пути обратно в Бирмингем 13 декабря 1968 года Тони сказал Гизеру: «Давай вернемся и начнем реально серьезно работать, репетировать, чтобы у нас все получилось. Мы можем стать крутыми как Jethro Tull, но надо вкалывать».

После этого Тони стал единоличным лидером. По словам Джима Симпсона, «Тони твердо решил стать звездой. Именно он больше всех говорил». Он был не только автором риффов, ставших их самой узнаваемой чертой как музыкантов: он вел остальных вперед, приказывал им и манипулировал ими. Иногда он был немногословен, но никогда не давал забыть, что пожертвовал возможностью прославиться и стать звездой ради того, чтобы вернуться и спасти их. Он вернулся на собственных условиях. А остальные просто радовались, что он снова играет с ними. И вскоре, когда они все же начали пожинать плоды своих возобновившихся, более профессиональных трудов, они стали во всем полагаться на него. Слово Тони было законом.

– Это и хорошо, и плохо, – размышлял он много лет спустя. – Хорошо – потому, что мы стали серьезно работать, кто-то, в конце концов, должен был нас заставить. И, как мне кажется, они ждали, что я стану их лидером. Но в то же время из-за этого я немного отдалился от остальных. Потому что мне пришлось, если хочешь, изображать отца. Человека, который говорит «Даже не думай так делать, слышишь?» В общем, я вернулся другим человеком. Я собрал всех и сказал: «Слушайте, давайте репетировать с девяти утра. Хватит заниматься фигней». Всему этому я, по сути, научился у Яна Андерсона, потому что он был лидером Jethro Tull. И я понял, что именно это нам и нужно. Стать организованнее, неустанно репетировать и начать по-настоящему серьезно относиться к музыке. Мы стали писать собственные песни. А еще все были рады, что мы снова собрались, и даже только из-за этого стали стараться больше. Это сработало!

Не обошлось и без участия Джима Симпсона, он договорился с местным общественным центром на Астон-Парк-роуд, чтобы Earth разрешили репетировать в главном зале. Поскольку приходили они туда с утра, обычную цену в десять шиллингов в час (50 пенсов в нынешней десятичной валюте) скостили до пяти. Джим, фактически ставший их менеджером, организовал для них серию выступлений на разогреве у других своих групп, в том числе Locomotive и Bakerloo Blues Band, в клубе «Генрис». А иногда они даже играли хедлайнерами – например, в «Бэй-Отеле» в Сандерленде при поддержке Van Der Graaf Generator и диджея Radio One Джона Пила. Кроме всего прочего, благодаря Симпсону они снова поехали в Лондон и выступили в престижном клубе «Марки» на разогреве у Colosseum Джона Хайсмана, дебютный альбом которых вскоре вошел в Топ-20, а также сыграли с John Mayall’s Bluesbreakers. Тони и Гизер настолько стеснялись выступать перед своими кумирами, что практически не смотрели в зал.

– Никаких особенных эмоций не было, с моих глаз не спадали шоры, ничего такого, – рассказывает Джим о том, как постепенно превратился в менеджера группы. – Мы как-то медленно во все это погрузились. Я устраивал им концерты с ребятами, которые достаточно мне доверяли, чтобы согласиться выступить с неизвестной командой.

Но вот когда Джим устроил для них еще и зарубежные гастроли – сначала хедлайнерское выступление ни много ни мало в датском «Брённбю-Поп-Клубе», а потом резидентуру в том самом «Стар-Клубе» в Гамбурге, где несколько лет назад оттачивали свое исполнительское мастерство сами The Beatles, вот тогда группа уверовала в его непогрешимость. Единственным из четверки, кто все еще сомневался, что из этого что-то получится, был тот, кто должен был, по идее, быть фронтменом – вокалист. Симпсон вспоминает, что Оззи «был очень растерян и совершенно не уверен в себе, его требовалось постоянно подбадривать».

Когда Симпсон решил составить для группы профессиональный менеджерский контракт, он подумал, что хотя бы это сделает Оззи немного самоувереннее. Но эффект оказался противоположным – застигнуты врасплох оказались все. В основном, как считает сейчас Симпсон, – из-за того, что ему пришлось общаться с их родителями, а все они считали, что поп-группа – «просто причуда», которую они вскоре перерастут.

– Родители были уверены, что мой энтузиазм весьма неуместен, – рассказывает Симпсон. – Я же точно знал, что группа сможет многого добиться. Вообще не сомневался. Но их мамы и папы, по-моему, были немного ошеломлены. Что, наш малыш Тони? Как он может стать звездой?

На самом деле группа осознала, что у них что-то получится – и прошла важнейшую музыкальную поворотную точку, – когда в апреле они сочинили первую полноценную собственную песню. Black Sabbath.

– Когда мы только начинали с Earth, мы все еще много импровизировали, – вспоминал Билл. И из этих импровизаций как раз сложился костяк самого раннего материала. Первой была кавер-версия The Warning, песни, изначально исполненной Aynsley Dunbar Retaliation. Earth добавила к ней новые гитарные, басовые и барабанные партии. Началось все с длительных джем-сейшнов, но затем обрело монструозную новую форму во время работы резидентами в «Стар-Клубе», где им приходилось играть по четыре 45-минутных сета за ночь.

– Нам приходилось растягивать песни, потому что мы играли по столько концертов в день, что исполнять одни и те же шесть композиций становилось просто скучно, – сказал Гизер. – После The Warning мы много джемовали, Тони играл большое, длинное соло, а потом мы все к нему присоединялись.

Первой большой композицией, которой они дали название, стал претенциозный франкенштейновский рок-монстр War Pigs.

– Сначала песня длилась минут сорок. А потом мы стали делить ее на части. Большинство композиций на первых двух альбомах Sabbath выросли из тех джемов в «Стар-Клубе».

Но определяющий момент, превративший Earth в Black Sabbath, случился однажды утром в репетиционном зале в Астоне.

– Насколько я помню, – сказал Гизер, – я тогда слушал Холста, сюиту «Планеты», и мне очень нравился «Марс». – Он начал напевать громыхающую, драматическую начальную мелодию. – Однажды я решил сыграть ее на басу, и Тони кое-что изменил. – Он «вонзил» острый как нож вступительный рифф песни, получившей название Black Sabbath. – Ну а дальше все пошло как по маслу. Песня словно сама себя писала.

Это была не просто случайность. Искаженный рифф, который сочинил Тони, может быть, поначалу и был подражанием шедевру Холста, но первая версия конечного варианта – ми, ми на октаву выше, си-бемоль – основывалась на тритоне, интервале, который последователи темных музыкальных искусств называли diabolus in musica, самом токсичном интервале, что есть в музыке, равняющемся ровно половине октавы. Церковные ортодоксы в Средние века настолько боялись тритона, что тут же назвали его «дьявольским интервалом» и запретили к исполнению. Тони Айомми всегда говорил, что не знал ничего из этого в тот день, когда впервые решил сыграть свой убийственный рифф на гитаре, но признался, что «что-то заставило меня сыграть именно так».

Название Black Sabbath («Черная суббота»), которое в тексте нигде не звучит и появилось позже, позаимствовали из фильма «Три лика страха» Марио Бавы 1963 года, который в англоязычном прокате назвали именно Black Sabbath (главную роль в нем сыграл Борис Карлофф). Текст – один из немногих, к которому приложил руку Оззи, – описывает «черный» опыт, недавно пережитый Гизером у себя на квартире поздно ночью. Позже он признался, что «в ту пору увлекался черной магией и оккультизмом». Он, конечно, не участвовал в настоящих оккультных ритуалах, но слишком много внимания уделял тогдашней хипповской моде на мистицизм – от известных восточных религий до более эзотерических работ самого знаменитого английского чародея после Мерлина – Алистера Кроули. Его карьера пережила огромный взлет в конце шестидесятых – мрачное изображение оккультиста попало даже на обложку битловского Sergeant Pepper.

– У меня был нездоровый интерес. Я читал все книги на эту тему, которые мне попадались. Тогда выпускали множество андеграундных журналов, а по выходным я ездил в Лондон, в заведение под названием «Средиземье», в подвале городского особняка в Холборне. Там собирались оккультисты. Они раздавали всю эту литературу и выпускали журналы. Был там журнал под названием Madness & Magic, ежемесячный журнал о черной магии, вот это все я и читал.

Гизер говорил, что «в детстве был настоящим религиозным маньяком», а потом, когда подрос, стал собирать распятия, «священные» картины и медали – я хотел стать священником… Я в буквальном смысле любил Бога. В сравнении со строгим католическим воспитанием оккультные темы «казались реально интригующими – запретный плод… И, будучи весьма впечатлительным ребенком, я не мог не заинтересоваться».

Но когда он проснулся той ночью и в ужасе увидел что-то, что показалось ему призраком, стоящим в ногах кровати, – та самая «фигура в черном, которая показывает на меня» из песни…

– Я просто был в ужасе, блин! Я внезапно проснулся, а тут стоит эта, такая черная фигура, прямо в ногах кровати. Я тогда не был под кайфом и в то время еще не пил. И просто до смерти перепугался. Я жил в однокомнатной квартирке, полностью покрашенной в черный цвет и обвешанной перевернутыми крестами, плакатами с сатаной и прочим подобным. А этот силуэт… почему-то я подумал, что это сам дьявол! Я чуть не обоссался от страха. Оно словно говорило мне: «Пришло время выбирать: либо ты клянешься мне в верности, либо проваливай подальше!» После этого я со всем этим закончил.

В ту ночь он больше не заснул. С утра снял со стен все плакаты и кресты, а потом перекрасил комнату в оранжевый. И еще стал носить крест. Когда буквально через несколько дней Тони переделал «Марса», исполненного Гизером на бас-гитаре, в по-настоящему захватывающую эпическую рок-композицию, текст, сочиненный им и Оззи о ночном приключении Гизера, подошел идеально. Новая песня – первая, которую группа сочинила самостоятельно, – стала предупреждением против сатанизма и дьяволопоклонничества, в которых по иронии судьбы группу много лет обвиняли рассерженные родители и их отпрыски – любители чернухи. Никому, кто слышал предсмертные гитарные хрипы, громовые раскаты баса и барабанов и дрожащий голос, не приходилось объяснять, о чем эта песня. Они и так все понимали. По словам Гизера, к тому времени «вся эта фишка с миром и любовью уже закончилась, шла война во Вьетнаме, и молодежь увлеклась всевозможным мистицизмом и оккультизмом. Тогда это было очень популярно. Все об этом хоть что-то, да знали, а может быть, и читали». Песня оказалась легко понятной.

Решающим доводом стал концерт в день сочинения песни, когда они впервые исполнили ее вживую – в пабе «Поки-Хоул» в Личфилде, городке неподалеку от Бирмингема.

– Реакция была просто невероятной. В те дни, когда мы играли, все стояли у бара и пили, особенно не обращая внимания. И тут мы вонзили эту песню, и все застыли как вкопанные… и слушали. Весь зал был словно в трансе. Мы доиграли, и они просто взорвались, с ума посходили! Мы поверить не могли. Типа, что вообще творится? И после этого мы поняли, что придумали что-то действительно крутое.

Увидев реакцию на новую композицию, они стали и дальше сочинять материал в похожем ключе.

– У нас были абсолютно разные интересы, даже в музыке. Я любил Фрэнка Заппу и The Mothers, Оззи – The Beatles. Тони и Билл тоже любили что-то свое. Но всех нас объединяла любовь к фильмам ужасов и научной фантастике. И она нашла свое отражение в музыке, которую мы теперь сочиняли.

Некоторые ранние вещи – например, болтливый гиперблюз Wicked World – были хороши, но явно происходили из эпохи Earth: слезливые, повторяющиеся ритмы, оживленные яркой гитарой Айомми. Но вот другие песни, например, зачаточная версия War Pigs, быстро превратились в по-настоящему убойные номера. Чтобы окончательно закрепить выбранное направление, через несколько недель они переименовали и саму группу – в Black Sabbath.

Новое название стало чуть ли не навязчивой идеей с тех самых пор, как обнаружилось, что в Мидлендсе есть другая, более известная группа под названием Earth. Назвать себя в честь первой песни, сочиненной самостоятельно, стало символическим жестом.

– Black Sabbath настолько отличалась от всего остального, что мы сразу поняли, что именно так и будем играть дальше, – вспоминал Гизер. – Когда мы переименовали группу в ее честь, нам показалось, что все изменилось буквально за одну ночь. Я всегда обожал это название. Единственной трудностью оказались гребаные проблемы, которые возникли у нас из-за черной магии…