Текст книги "Black Sabbath. Добро пожаловать в преисподнюю!"

Группа пыталась как-то рационально объяснить воздействие, которое их музыка оказывала на аудиторию. В разговоре с Майком Сандерсом из журнала Circular за неделю до выхода нового альбома Гизер заявил: «Люди чувствуют зло, но никто и никогда не поет о страхе и зле. Ну, в мире сейчас вообще полнейший, блин, бардак. Так или иначе, все поют только о хорошем… Мы пытаемся облегчить напряжение у тех, кто слушает нас. Вывести из их организма все зло». Судя по всему, злодеи никуда уходить не собирались. В другой раз Тони вспоминал с совершенно серьезным лицом:

– К нам на концерты приходили всякие сатанисты, ведьмы и прочие, а потом шли в нашу гостиницу. Мы в ту пору всегда бронировали для группы целый этаж. Приходили в гостиницу, а там двадцать человек сидят в коридоре, все в черном, все держат черные свечи и поют что-то непонятное. Они все стояли прямо перед нашими номерами, и мы такие: «Охренеть, что делать-то?» В общем, мы сказали друг другу «спокойной ночи», а потом пошли в номера – ну, знаешь, наклонились над ними, перешагнули и заперли двери, – и позвонили друг другу. «Что нам делать с этой толпой снаружи?» В общем, мы синхронизировали часы, а потом одновременно вышли из номеров, задули им свечи и спели «С днем рождения». Они были в таком шоке, что просто встали и ушли! Да так быстро! Но выбор был небольшой: либо так, либо охрану вызывать».

Вечные аутсайдеры, слишком нервные и напряженные, чтобы завести настоящих друзей, типичные недоучки-англичане из рабочего класса, так и не разобравшиеся, в какую спину какой нож надо тыкать, – они просто принимали все больше наркотиков, чтобы пережить все эти скучные мучения.

– Мы просто были не из таких групп – ну, знаешь, «о, мы идем ужинать с гребаным президентом Такого-то лейбла». Но, конечно, нам все равно приходилось ходить на такие мероприятия, и в половине случаев нам вовсе не хотелось этого, – говорил Тони. – Мы закидывались наркотиками и шли туда. И, конечно, все остальные их тоже принимали, мы в то время об этом не знали, но это было так! Мы знакомились с самыми разными людьми, а позже узнавали, что они тоже принимают, просто поверить не могли.

Они чувствовали себя намного уютнее, пуская фейерверки в коридорах гостиницы или просто напиваясь и накачиваясь наркотиками до беспамятства. Тем не менее даже среди четверки наметилось четкое разделение. Когда им еще приходилось делить комнаты на гастролях, Билл и Гизер жили в одной комнате, а Тони и Оззи – в другой. Теперь же, когда все могли позволить себе отдельные номера, ближе всех сошлись Билл и Оззи, главные торчки группы. А Тони и Гизер, основные авторы песен, сформировали собственный особый союз.

– Все потому, что мы с Биллом оба были обдолбанные, пьяные е*анаты, которые постоянно творили всякую х*йню.

Тони и Гизер, по его словам, «тоже принимали наркоту и бухали, но у них была своя атмосфера. Не, я серьезно, я мог бы написать целую книгу о похождениях Оззи Осборна и Билла Уорда. Он тыщу раз спас меня от удушья», – сказал он, имея в виду их новейшую тогда гастрольную моду – поедание горстями популярных тогда «красненьких», мощного барбитурата под названием «Секонал».

– Они были просто чудесными, – саркастически добавил он. – Принимаешь «красненьких», и… – Он резко опустил голову, притворяясь, что потерял сознание. – Ждешь, пока не стукнешься головой. Ты бухаешь, кто-нибудь к тебе подходит и говорит: «Хочешь красненького?» И, конечно, ты отвечаешь: «О, круто!» А потом через тридцать минут отрубаешься часов на двенадцать. Я принимал от четырех до шести этих хреновин зараз. Большие, 100-миллиграммовые пилюли.

«Метроспан», известный в 70-х антидепрессант, Оззи тоже стал пить горстями всякий раз, когда у него портилось настроение – обычно сразу после концерта. «Они реально бьют тебя по башке, – объяснял он одному американскому журналисту. – Врач прописал мне их от депрессии несколько дней назад. И они сводят меня с ума. – Он помрачнел. – Со мной будет все в порядке, пока у меня есть жена, дети и моя группа. Но иногда я всерьез задумываюсь, захочет ли моя семья меня ждать. Интересно даже, насколько она злится, пока я езжу по миру и записываюсь. Не знаю, что бы делал без нее». Опять-таки, все это было лишь дымовой завесой для маленьких леди, которые читали все эти заметки дома и очень их жалели. Оззи и Black Sabbath совершенно точно знали, что́ именно делают без жен и семей.

Оззи позже вспоминал:

– Помню, мы как-то выступали на Вирджиния-Бич. Я только что поговорил с Тельмой, положил трубку, и тут в дверь стучат. Заходит прекрасная девушка, и «Б*я, сегодня вообще круто!» Ну, я кладу ее в постель и трахаю так, что жопа колыхается. Она уходит. Опять тук-тук-тук в дверь. Я подумал, что она что-то забыла… а на пороге уже другая девчонка. Ох*енно красивая, как богиня! Клянусь, она выглядела как ангел. Ну, я ее тоже трахнул. Она ушла. Тук-тук-тук, я уже не верю в то, что происходит. Три… пять девчонок пришли, и я их трахнул. Откуда все эти девки вообще берутся? Я вышел в коридор и задумался: «Что за х*йня?»

Он продолжил:

– Когда ты молодой, приезжаешь из Астона в Америку, а там только и ждут, когда их трахнут, ты на них летишь, как бык на ворота. Ты напрочь с катушек слетаешь – у меня такие извращенные сцены бывали… моя сексуальная жизнь была просто е*анутой. Невероятной, дикой.

Впрочем, самым главным развлечением вне сцены оставался кокаин.

– Знаешь, – говорит Оззи, – кокаин – потрясающее вещество. Если у тебя есть пакетик кокса, ты никогда не будешь один. Ты можешь свалить на какой-нибудь, сука, необитаемый остров с унцией кокса, и я гарантирую – еще до восхода солнца к тебе припрется минимум десять человек. Гарантирую. Люди, которых ты не знаешь, но под конец ночи уже знаешь, а потом на следующее утро спускаешься вниз и спрашиваешь: «Вы еще, б*я, кто такие?»

К концу американских гастролей 1972 года, по его словам, кокаин группе «присылали по почте, потому что достать его в Англии было трудно. А там – легко, как спиды или фруктовый порошок. Так что мы отправляли его себе по почте».

Он ненадолго замолчал, потом мрачно добавил:

– К тому времени нам уже было наплевать, в какой мы стране и что вообще должны делать, потому что все слилось воедино. Я сейчас оглядываюсь назад и понимаю, что это, возможно, были наши лучшие дни. Впрочем, очень забавно вспоминать, как быстро прошло это ощущение, и они вдруг превратились в самые худшие дни. И мы ничего не могли с этим поделать. Мы катились под откос…

5. Убивать себя, чтобы жить

17 марта 1973 года. Театр «Рэйнбоу» в лондонском Финсбери-парке; двадцать четвертый из двадцати пяти концертов в Великобритании и Европе, которые Black Sabbath провели за тридцать два дня. Все измотаны – и физически, и эмоционально. Все сидят на спидах, коксе, травке, кислоте – на всем, что угодно, лишь бы хоть как-то стоять на ногах. Это второй из двух концертов группы в «Рэйнбоу». Их последняя ночь в Лондоне, после которой будет вечеринка. Хотя сейчас вечеринки устраивают после любого концерта. На следующий день они будут лежать, словно в коме, распростертые на маленьких сиденьях пропеллерного самолетика, который на небольшой высоте перенесет их в Ньюкасл, на следующий концерт в «Сити-Холле».

Сейчас, впрочем, для Оззи существует только прожектор из «Рэйнбоу» и то, что он делает с его головой. Держась за микрофонную стойку обеими руками, чтобы не свалиться, он кричит в темноту.

– Вы под кайфом?

Зрители отвечают приглушенным «Да-а-а…» Он пробует снова.

– Я спросил, вы под кайфом?

Тот же ответ, но немного погромче. Впрочем, все равно недостаточно.

– ВЫ ПОД КАЙФОМ? – кричит он во весь голос.

На этот раз зал взрывается.

– Отлично! – говорит он зрителям. – Я тоже!

В тот же самый момент Тони хватается за гитару, и звучит монструозный рифф Snowblind. Гизер и Билл грохочут, и кажется, будто от этого сотрясается все здание. Вот он, апофеоз концертного опыта Black Sabbath: мрачный, обращенный в себя, ослепляемый любой вспышкой света, такой же липкий и всеохватный, как гигантская паутина, в которую зрители летят, словно загипнотизированные мухи. Вот что это такое в 1973 году, чувак. Не тот глэм, который ты видишь по телевизору, а реальная выдолбленная оболочка того, чем наконец-то стала рок-музыка – жесткая, жестокая, неудержимая рок-музыка, – когда The Beatles развалились, а The Rolling Stones уже совсем не те. Потрясающий вид из прогнившего подбрюшья так называемой цивилизованной музыки, так называемой современной длинноволосой культуры. Самый верх самого низа, крошка…

Никто еще не знает, что после этого Black Sabbath не будут гастролировать почти целый год. Не будет никаких громких заголовков и речей вроде той, что произнесет Боуи на сцене всего через три месяца, никаких мелодраматических уходов под горестные крики «еще-еще-еще». Просто телефонный звонок, который сделают через несколько дней, когда последний фанат вернется домой, сжимая в руках гастрольную программку: следующие американские гастроли Sabbath отменяются. Промоутеры будут разъярены, лейблу придется в панике придумывать способы продлить срок годности Vol. 4, который уже стал золотым, но после еще одного трехмесячного тура вполне мог добраться и до платинового статуса. Но этого не случилось. Выступление на фестивале в Германии, намеченное на июль, тоже отменено. Восемь месяцев непрерывных гастролей по всему миру чуть их не убили. Единственное, что хочет Тони Айомми – вернуться в студию и создать шедевр, который наконец-то докажет, что Black Sabbath так же важны, глубоки и достойны внимания прессы, как и группы, которые они уже обошли по продажам, – Rolling Stones и Deep Purple, кто угодно, кого вы сможете вспомнить, за единственным исключением Led Zeppelin, которые сейчас круче всех. Остальные тоже этого хотят, но не так сильно, как Тони. Остальных до сих пор полностью не отпустило чувство, что их место – на задней парте, где можно смеяться над учителем. Но не Тони. Тони хочет, чтобы Black Sabbath завоевали свое священное место в пантеоне, чтобы имя Тони Айомми было там, наверху; он искренне считает, что достоин стоять рядом с Джимми Пейджем и Ричи Блэкмором, Джеффом Беком и Эриком Клэптоном.

В том году он жаловался Киту Олтему в интервью NME: «По популярности концертов и продаже альбомов мы сравнимы с группами вроде Led Zeppelin и The Who, но очень редко получаем за это признание». Еще он сказал, что он не просто гитарист тяжелого рока. Его музыкальные вкусы на самом деле шире. «У меня в машине есть несколько кассет Deep Purple, но я предпочитаю слушать вещи вроде Peter, Paul & Mary, Синатру, The Moody Blues и The Carpenters». Он артист, и относиться к нему нужно соответствующе. «Я хочу переехать в дом побольше, – сказал он. Подальше от людей, чтобы работать и творить. – Нет, у меня уже сейчас большой дом с бассейном, но я хочу себе дом с теннисным кортом и студией, чтобы у меня все было прямо дома, и выходить вообще не приходилось…»

Его личная жизнь тоже пошла по похожей траектории. Ранее в том году он познакомился со Сьюзен Сноудон, «аристократичной» подругой Патрика Миэна, и влюбился в нее. Сьюзен говорила, что хочет стать певицей; Тони предложил написать для нее песни. Но когда они впервые встретились, стало ясно, что Сьюзен не умеет петь – и Тони ничего для нее не написал. Вместо этого они поужинали, и Тони оказался покорен ее самоуверенностью и чарами. Они были совершенно не похожи друг на друга, противоположности, которые притягиваются. Но с того самого дня, когда они в ноябре 1973 года поженились, было ясно, что они останутся друг для друга чужими все восемь лет, которые в результате проведут вместе. Отец Сьюзен пригласил новобрачных переехать в свой 200-комнатный особняк с 700-акровым участком на полпути между Бирмингемом и Лондоном, и Тони получил свой дом, где «все есть, и выходить вообще не придется». Впрочем, Сьюзен оказалась несколько шокирована, когда поняла, что он говорил буквально. Между гастролями, когда остальные музыканты возили жен и подруг в длительные отпуска, Тони оставался и работал один в новой студии, нюхая кокаин и засиживаясь до поздней ночи. Возможно, Сьюзен должна была понять, что́ ее ждет, еще когда Тони выбрал шафером на свадьбу известного своим буйным нравом Джона Бонэма, и ужин едва не пошел прахом, когда оказалось, что после тоста с шампанским пить просто нечего, кроме яблочного сока. Тони уже представлял, как «антиквариат будет лететь в стены», но его мама спасла ситуацию, пригласив Бонэма и Оззи, столь же сильно страдавшего от жажды, к себе домой выпить.

Впрочем, больше всего Тони Айомми хотел того, чего нельзя купить ни за какие деньги: уважения. И ради него он был готов практически на все – даже отменить гастроли, затащить группу обратно в студию и не вылезать из нее неделями. На все, что угодно, лишь бы Black Sabbath заняли то место, где должны быть: на самой вершине. Они собирались выпустить концертный альбом а-ля Deep Purple, чей двойной концертник Made In Japan, вышедший в декабре 1972-го, стал колоссальным международным хитом – причем практически без затрат на производство; эта идея весьма взволновала их всех, особенно Патрика Миэна. Но когда Тони после окончания гастролей послушал записи концертов в Лондоне и Манчестере, он пришел в ужас. Это был олдскульный Sabbath, тяжелый, словно кованый сапог, наступающий в сугроб, невероятно громкий и настойчивый. Для зрителей, которые были на концертах, такое, может быть, звучало круто, но вот на записи это казалось изнурительным, лишающим сил, словно кокаиновый отходняк, и совершенно не соответствующим тому направлению, куда Тони собирался вести Sabbath сейчас. Он отказался от этой идеи. Теперь в ужас пришел уже Миэн, поняв, что после этого телефонного звонка растворились в воздухе возможные миллионные прибыли. В конце концов, он отомстил, и это оказалось сильнейшим ударом для группы, но тогда по музыкальной части все решал Тони Айомми, так что летом 1973 года Black Sabbath снова оказались в Лос-Анджелесе и начали работу над пятым альбомом.

Группа обосновалась в том же самом особняке в Бель-Эйре, где сочинила Vol. 4, и снова созвала тех же самых наркодилеров и групи, благодаря которым время, проведенное в доме в прошлом году, оказалось таким вдохновляющим. И хотя остальные считали, что просто записывают что-то типа Vol. 5, у Тони были другие, куда более масштабные идеи. В отличие от предыдущих альбомов Sabbath, которые по большому счету записывались на бегу, между гастролями, на этот раз, решил Тони, все будет совсем по-другому. Вместо того чтобы просто создавать настроение, а потом джемовать, они сначала подумают, что у них есть и как это улучшить, потом – смогут они сыграть новый материал вживую или нет, и, наконец, создадут что-то, о чем фанаты и критики станут говорить совсем по-другому, изменят свое отношение к Black Sabbath. Они уже не будут громкой, грохочущей тяжелой рок-группой, а превратятся во что-то более интересное и подвижное, в коллектив, где музыка действительно на первом месте, а имидж второстепенен. Они реабилитируют себя и вернутся в один ряд с самыми яркими новыми звездами вроде Yes, на чьем новом смелом двойном альбоме Tales From Topographic Oceans было всего по одному треку на сторону, и Pink Floyd, которые отказались от прежнего имиджа психоделических пророков и превратились в мастеров прогрессивного рока, выпустив в том же году The Dark Side Of The Moon. Концептуальные альбомы стали практически обязательны для любого рок-музыканта, который хотел, чтобы к нему относились серьезно. Тони слушал двойной альбом The Who Quadrophenia, и ему казалось, что Sabbath оказались оттеснены на обочину «новыми ценителями», которые появились в начале семидесятых и считали последним писком моды Дэвида Боуи и Roxy Music, а группы вроде Mott The Hoople и The Sensational Alex Harvey Band – совсем другой, более стильной, заставляющей по-настоящему задуматься и, соответственно, действительно сложной формой тяжелого рока, с которой Sabbath, до сих пор считавшиеся примитивными и грубыми, не шли ни в какое сравнение.

Нужно было задумываться и над коммерческими вопросами. Они, конечно, остались очень довольны тем, каким получился Vol. 4, первый альбом Sabbath, который записывали, не оглядываясь на бюджет, – но по сути своей музыка осталась той же самой, что и раньше, разве что стала более «причесанной». И это было особенно хорошо заметно по сравнительно неуверенному положению в чартах. В Америке альбом, конечно, стал золотым, но поднялся лишь на тринадцатое место, ниже, чем Paranoid и Master Of Reality. Та же картина была и дома, в Великобритании, где он застрял на восьмом месте. Продажи Sabbath остановились в росте. Билеты все еще продавались хорошо, концерты проходили при аншлагах, но фанаты ясно давали понять, что им уже достаточно имеющихся альбомов Black Sabbath, и больше они, наверное, не нужны. А группы, когда-то игравшие у Sabbath на разогреве, например Yes, продавали чуть ли не вдвое больше пластинок. Даже Deep Purple, которые всегда отставали от Sabbath по мировым продажам, тоже их обошли. Всего за четыре года Black Sabbath превратились из «самого громкого нового шума», мгновенно, без особых усилий, сделавшего их звездами чартов по обе стороны Атлантического океана, в середняков. В отличие от Purple и Zeppelin, Sabbath остановились и в музыкальном развитии. Если у вас есть хотя бы два альбома Black Sabbath, у вас есть все. После появления гигантов прогрессивного рока вроде тех же Yes и роста популярности богов глэма, Боуи и Roxy Music, на Sabbath стали смотреть как на заезженную пластинку. Хардкорная жратва для хардкорных фанатов. Оззи, Гизер и Билл, с головой нырнувшие в выпивку и кокаин, возможно, этого и не замечали, но летом 1973 года, пытаясь придумать по-настоящему новую, потрясающую музыку, Тони Айомми отлично понимал, что для Black Sabbath наступил момент «сейчас или никогда».

Проблема в том, что у Тони ничего не получалось, сколько бы кокаина он ни запихивал себе в нос за 36-часовые сеансы записи на «Рекорд-Плант».

– Это превратилось в ритуал, понимаешь – «О, мы в студии, давайте-ка достанем унцию». По сути, это стало частью работы. Каждый раз, записывая альбом, мы сначала накуривались, потом нюхали кокс, а потом начинали работать. Мы сидели, блин, целыми ночами и сочиняли, и я вообще не хотел уходить со студии. Я там сидел каждую ночь.

Но на этот раз, как бы долго и тяжело он ни работал в студии, Тони так и не мог произвести на свет ничего похожего на музыку, которую слышал в голове. Потрясающий саунд возрожденной группы, который ускользал от него всякий раз, когда он снова фокусировал взгляд и брал гитару, чтобы играть.

– Мы решили вернуться в Лос-Анджелес и снять ту же самую студию. И, конечно, так и сделали, но ничего не смогли придумать, ничего не происходило. Мы были на мели. Ничего не получалось… все развалилось на куски, мы были безутешны. «О, ну все, у нас ничего не придумывается…»

Сначала он злился, потом впал в отчаяние. Однажды в припадке мрачного гнева он пришел в парикмахерскую на Голливудском бульваре и попросил коротко постричь ему волосы. Вернувшись в особняк в Бель-Эйре, он еще и сбрил усы. Его не узнавала не только группа, но и он сам. Но в студии так ничего и не получалось. Вернувшись домой после очередного неудачного студийного сеанса, он увидел пьяных Оззи и Гизера, которые дрались, катаясь по полу. Наконец, в июне он сдался и сказал группе, что они летят обратно в Англию, чтобы взять отпуск и хоть как-то попробовать вернуться к нормальной жизни, а потом начать заново.

По иронии судьбы место, где Sabbath решили искать более ясное представление о том, что же все-таки им делать, оказалось еще более странным, чем сумасшедшая атмосфера, которую, как они думали, им удалось оставить в Лос-Анджелесе.

Замок Клируэлл, неоготическая постройка восемнадцатого века в Динском лесу, что в графстве Глостершир, был построен для депутата парламента Томаса Уиндема в 1728 году взамен старого дома, стоявшего на том же месте. Его построили из местных материалов и украсили башенками и красивыми воротами; уже в двадцатом веке, в пятидесятых годах, его отреставрировал сын бывшего помощника садовника этого поместья, Фрэнк Ейтс. В 1973 году Ейтс умер, оставив в наследство свежепостроенную репетиционную комнату и подвальную студию. Заметив, что «альбомные» рок-группы все чаще арендуют крупную недвижимость в сельской местности и платят за это немалые деньги, Ейтс твердо решил тоже заработать на этой волне. В оставшуюся часть десятилетия темный, атмосферный подвал замка Клируэлл становился временным домом для многих известных артистов – в том числе Mott The Hoople, Bad Company, Deep Purple и Led Zeppelin. Ну а первой группой, которая арендовала здание для работы над альбомом – что весьма уместно, учитывая, что студия размещалась под землей, – стали Black Sabbath.

– Нам пришлось репетировать в донжоне, – со смехом вспоминал Гизер. Впрочем, лишь после того, как они провели в замке ночь, они узнали о слухах, что там якобы водится шаловливая девушка-привидение, которая пробирается в закрытые комнаты и устраивает там беспорядок, словно по комнате пронесся ураган. Еще, как говорили, она по ночам поет колыбельные своему младенцу-призраку под звон музыкальной шкатулки. Группе, конечно, ничего об этом не сказали, хотя, конечно, это вряд ли бы их остановило. Но атмосфера действительно чувствовалась. В первые несколько дней, репетируя новый материал в бывшем донжоне, они увидели фигуру в длинном черном плаще, торопливо прошедшую мимо двери. Sabbath уже столько раз встречались с фанатами в черных плащах, что давно поняли, что такие встречи ничего хорошего не сулят, так что Тони перестал играть и в сопровождении техника погнался за быстро убегавшим силуэтом.

– Они увидели, как он забежал в другую дверь в конце коридора, – говорил Гизер. – Они кричали на него, думали, что это какой-то чокнутый фанат, который пробрался в замок. Они зашли в комнату вслед за ним, а там никого не было – он исчез.

Они пошли к владельцу замка и спросили, есть ли там еще постояльцы, но тот ответил: «А, это просто привидение». В замке их полно, добавил он.

Они тогда нюхали столько кокаина, что им казалось, что у них и без того в головах носятся миллионы призраков, когда они играют, так что от этого происшествия они, как обычно, просто отмахнулись. Тони уже давно был уверен в своих растущих оккультных силах. «Вся группа общается на очень близком уровне, – торжественно объявил он одному интервьюеру. – У нас словно есть, если хотите, третий глаз. Мы чувствуем, что может произойти с каждым из нас. У нас были реальные опыты. Один раз я даже помню – Гизер спал и, должно быть, ушел в астрал. Я застрял в лифте. Ему это приснилось, и когда я его разбудил, он сказал: «Я рад, что это ты, потому что мне только что приснилось, что ты застрял в лифте». И такое бывает довольно регулярно. Сначала я очень пугался, потом привык».

Отчаянно пытаясь выполнить требования перфекциониста Тони, который хотел добавить к звучанию Sabbath что-нибудь – что угодно, – группа перепробовала буквально все, пытаясь найти новые звуки и текстуры. Измученные кокаином, привидениями и плохими снами они часто тратили попусту целые часы.

– Мы целый день могли сидеть и пердеть, и ничего полезного у нас не получалось, – злился Тони. Впрочем, постепенно что-то все-таки начало получаться. – Мы всякие штуки придумывали, делали всякие ящики, и нам в голову приходили замечательные идеи: например, скидывали что-нибудь с пианино, закидывали что-то в пианино, а потом приставляли микрофоны к струнам пианино, чтобы получать разные звуки.

Билл однажды нашел в одной из пристроек замка наковальню и записал звук, с которым она падает в бочку с водой. Тони привез с собой необычные инструменты, которые, по его мнению, хорошо сочетались с вечным полуночным сумраком замка: скрипки, виолончели и даже волынки, которые прозвучали на закрывающем эпическом треке Spiral Architect, дав альбому его собственный «момент Stairway To Heaven».

Несмотря на всю напряженность, вызванную их новым, более тщательным подходом, в альбоме нашлось место и легкости. Тони полностью контролировал производство альбома, так что саунд Sabbath стал определяться уже не хулиганскими риффами и брутальными ритмами, а новым, сладкозвучным стилем, в котором нашлись украшательства даже для дикого, словно мамонт, риффа в песне, давшей название всему альбому – Sabbath Bloody Sabbath, с ее неожиданными поворотами, звенящими по-джазовому акустическими и электрогитарами и новым пульсирующим перегруженным басом Гизера. Эта песня не хуже, а возможно, даже и лучше, чем их классика всех времен вроде War Pigs и Iron Man.

После записи заглавного трека, с которого начался альбом, дело пошло на лад, и они довольно быстро сочинили остальные песни. Даже когда следующий номер на первой стороне пластинки, A National Acrobat, направляет звучание к прежней, узнаваемо зловещей территории Sabbath, – даже тогда этот переход выглядит таким гладким, таким полным пространства и времени, что кажется, что Айомми действительно вывел группу в совершенно новую звуковую галактику. С точки зрения текстов группа тоже хорошо повеселилась. Оззи поет «When worlds collide, I’m trapped inside my embryonic cell»[12]12
  «Когда сталкиваются миры, я оказываюсь в ловушке своей зародышевой клетки».


[Закрыть], и на первый взгляд это похоже на типичное произведение Гизера Батлера, обожавшего Герберта Уэллса, но на самом деле, по его словам, A National Acrobat – это «песня об онанизме, только никто этого не понял». Или, если точнее, это песня об онанизме от лица сперматозоидов.

Собственно, единственный момент, где альбом провисает, – это едва ли не обязательный акустический инструментал под названием Fluff, названный в честь Алана «Флаффа» Фримена, который стал голосом рока на Radio One в семидесятых. По сути, он был единственным британским диджеем, регулярно ставившим по радио песни Sabbath в своих субботних дневных шоу, прославившихся письмами поклонников: «Дорогой Флафф, больше Sabbath, больше ELP…» К этому времени, впрочем, новизна подобных моментов начала выветриваться. Тони настаивал, чтобы Sabbath и дальше выпускали подобные вещи, чтобы показать, что они умеют играть не только тупой металл. Впрочем, акустические гитары, фортепиано и клавесин все-таки подсластили пилюлю слишком уж сильно.

Но вот остальной материал действительно вознес Sabbath на новые высоты. Sabbra Cadabra – это чистейший энергичный рок-н-ролл, текст про «Lovely lady make love all night long»[13]13
  «Милая леди, занимайся любовью всю ночь».


[Закрыть] Оззи сочинил на ходу по мотивам до смешного многословной английской озвучки немецких порнофильмов, которые смотрела группа. Гизер собрал отдельные фразы в более-менее связную песню, Рик Уэйкман из Yes сыграл энергичную, кипучую партию фортепиано и органоподобного синтезатора, а вокал и гитары обработали процессором, придав им футуристичный оттенок. Рик, по словам Айомми, «тогда был диким». Определенно слишком диким для Yes, которые играли на разогреве у Sabbath в Америке несколько лет тому назад.

– Рик предпочитал ездить с нами, а не с Yes, почему – не знаю, – неискренне добавил он. Когда Уэйкман, большой любитель пива и карри, в том же году покинул Yes, которые расхваливали достоинства бурого риса и читали на санскрите, были даже разговоры о том, не пригласить ли его в Black Sabbath полноценным участником. Но Рик к тому времени уже устал от рок-н-ролльного образа жизни. Еще через несколько месяцев он пережил первый из трех своих сердечных приступов, так что его решение не присоединяться к Sabbath, которые к тому времени испытывали серьезные «проблемы со здоровьем», казалось вполне благоразумным.

Четыре песни второй стороны Sabbath Bloody Sabbath были такими же вдохновенными с музыкальной точки зрения и игривыми с текстовой, разве что не такими неуравновешенными. На воодушевляющей, мощной Killing Yourself To Live они дали автобиографический намек, что за кулисами явно не все в порядке. Хрустящий бас и аккуратные барабаны сопровождаются синтезированным голосом и гитарой, которые придают песне настоящую драматичность, а Оззи в «космическом» бридже умоляет: «Smoke it… Get high!»[14]14
  «Выкури это… Получи кайф!»


[Закрыть]

Такое же чувство искусственных кайфов посреди вполне самостоятельно накликанной депрессии слышится и на Looking For Today. Дни жестких, мясных риффов давно ушли, и группа приобрела новое звучание, совсем не похожее на обычный рок – с флейтой и органом, мерцающими словно свечи в темноте, при этом песня настолько цепляющая, что ее вполне могли бы записать The Beatles, если бы принимали наркотики потяжелее. Классическая таинственно-пугающая атмосфера Sabbath не пропала – ее просто подновили для семидесятых. На Who Are You пронзительные синтезаторы снова пробуждают чувство бессонной паранойи, а Оззи яростно кричит: «Please I beg you tell me, in the name of hell, who are you?»[15]15
  «Пожалуйста, умоляю, скажи мне, во имя ада, кто ты?»


[Закрыть], а потом восходящая фортепианная партия в стиле болеро возвращает всю безумную, чудовищную конструкцию обратно к началу.

Впрочем, настоящий второй пик Sabbath Bloody Sabbath, после потрясающего заглавного трека, – это финал альбома, Spiral Architect. Песня больше похожа на The Who, чем на Led Zeppelin; она перескакивает от душераздирающих акустических гитар и оркестровых струнных – исполнителей, словно извиняясь, назвали «Призрачными скрипачами» – к настоящему эпическому року с большой буквы «Р» и обратно. Текст наполнен типичными для Гизера футуристическими двусмысленностями, но последнее послание на удивление ободряющее: «I look upon my earth and feel the warmth and know that it’s good…»[16]16
  «Я смотрю на мою Землю, чувствую тепло и знаю, что это хорошо».


[Закрыть], и даже приклеенные в конце звуки аплодисментов лишь придают песне еще один уровень забавной грандиозности.

Знали ли они, что делают, или просто импровизировали на ходу? Неважно. Гизер вспоминал:

– Это была настоящая новая эра для нас. Мы реально раскрылись в этом альбоме. Замечательная атмосфера, замечательное время, отличный кокс! Словно началась «вторая часть» жизни… До этого у нас был ужасный спад. Мы были измождены гастролями. Дела шли плохо. А потом Тони придумал рифф к Sabbath Bloody Sabbath, и мы снова пробудились.

Восход, однако, вышел ложным.

– Sabbath Bloody Sabbath, с моей точки зрения, был нашим последним альбомом. Потом все начало расползаться и разваливаться, – позже говорил Оззи. – Понимаешь, мы думали, что для того, чтобы записать хорошую пластинку, надо найти хорошее новое место. Если едешь куда-то, это словно новое приключение. А в результате мы приезжали, в первые несколько дней немного джемовали, а потом все шло по-прежнему. Мы все запирались в своих головах. Кто-то приносил еще унцию е*учего порошка, и ты сидел и три недели нес херню, понимаешь?