Текст книги "Шуньята под соусом демиглас"

«Дети» стояли на самом видном месте – на одной полке с муровской «Лигой выдающихся джентльменов», кстати. В предвкушении наслаждения я провёл ладонью по глянцевой обложке, бережно погладил корешок. И подумал, что многие книги действительно очень похожи на лекарства. Яркая сладкая оболочка, а внутри – горький порошок. Он вроде помогает, облегчает боль, но у него куча побочных эффектов, начиная с тошноты, заканчивая спутанностью сознания.

Я плюхнулся в кресло, стоявшее в углу. О, знаете это чувство восторженного трепета, когда готовишься ко встрече с чем‐то прекрасным? Меня захватило именно оно. Я раскрыл журнал – бережно, словно шкатулку с сокровищами. И не сразу понял, в чём дело.

Со страниц смотрела чернота. На них не было ни одной картинки или надписи – лишь пустота. Восторг сменился разочарованием – быстро, будто щёлкнул невидимый переключатель.

– Ну что за срань?! – От нахлынувшей обиды я едва не разрыдался. И подхватился, широким размашистым шагом направился обратно к Принцессе.

Она сидела на сияющем белизной полу и в недоумении листала красный томик, водя пальцем по строчкам, словно пыталась нащупать что‐то важное. Её так увлёк процесс, что она не обращала внимания на Нихиль, которая разгуливала вдоль стеллажей и настороженно принюхивалась к стоящим на полках книгам, шевеля усами.

– Ничего не понимаю, – в голосе Принцессы послышалось смятение. – Тут везде одно и то же. Издеваются, что ли?

В любопытстве я заглянул ей через плечо. И правда, на всех страницах, как мантра, повторялась та самая мрачная цитата:

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

И так до самого конца, до триста девятнадцатой страницы.

– Это ещё что, – сказал я, раскрыв свой журнал, – у тебя хоть какая‐то определённость.

Принцесса склонила голову набок и вгляделась в черноту. В ней, как в затемнённом зеркале, отразилось её лицо – юное, мертвенно-белое, со сведёнными к переносице бровями.

– Действительно гомеопатия, – вынесла вердикт она. – Одно большое ёбаное ничего.

Васиштха сказала:

– Субъект существует потому, что имеется объект, а объект представляет собой отражение субъекта: двойственности не может быть, если нет единого, и разве есть необходимость в понятии единства, когда кроме него ничего нет?

Я пересказал эти слова Принцессе – ей вроде нравились такие штуки. Она с интересом поглядела на меня и спросила:

– То есть она имеет в виду, что я пессимистка, а ты необразованная темнота?

– Глупец непочтительно задаёт не относящиеся к делу вопросы, и ещё больший глупец тот, кто презрительно отвергает мудрость мудрого.

– Говорит, мы оба дебилы, – перевёл я.

– Надо узнать у провизорши, – предложила Принцесса, поднявшись. – Может, книги просто бракованные.

Та выслушала нас без намёка на интерес. Надула очередной розовый пузырь и жестом потребовала журнал. Я обратил внимание на её пальцы – тонкие, длинные, с заострёнными, накрашенными жёлтым лаком ногтями. Она провела ими по непроницаемо чёрным страницам и, приспустив очки на кончик носа, пожала плечами:

– Да, наверное, ошибка в типографии.

Тьма вдруг вздрогнула, потревоженная её прикосновениями, пошла рябью и расступилась. Рассеялась, как дымка.

– Oh, merde, – сказал я. И инстинктивно сделал шаг назад.

Только сейчас мне стало ясно, почему кассирша носила тёмные очки. Под ними скрывались прозрачные, будто стекло, глаза. Удачненько мы зашли, да? Надо было догадаться раньше, нет же, разинули рты, как два олуха.

Я схватил Принцессу за локоть и метнулся к выходу. Рефлекторно, не задумываясь, подгоняемый паникой. Кровь гулко застучала в висках, стало трудно дышать.

– Нихиль! – закричала Принцесса. – Там Нихиль!

Она в упрямстве подалась назад, отдёрнула руку и бросилась обратно к стеллажам.

– Soit pas bête![33]33
  Не будь дурой! (фр.)


[Закрыть]– что было мочи заорал я, кинувшись следом. Подошвы скользили по полу, и я с трудом держался на ногах. – Валим, валим, валим! На хуй кошку, на хуй всё!

В глубине души мне, конечно, не хотелось бросать её здесь. Мы ведь договорились, что обеспечим Нихиль счастливое сытое будущее. Но вы же понимаете, ребятки, если нужно срочно спасать свою шкуру, о кошке будешь думать в последнюю очередь. Да, мысль о том, что мы убежим без неё, рвала мне сердце, но куда было деваться?

А эта ушастая пизда и в ус не дула. Она лежала, растянувшись на полу, положив голову на лапы. И, когда Принцесса подхватила её на руки, лишь в недовольстве приоткрыла глаза. Мол, дайте поспать, ироды, задолбали уже.

Ну и что вы думаете? Конечно, мы потеряли кучу времени. Нашей замешки как раз оказалось достаточно для того, чтобы кассирша успела достать из-под стола дробовик. Большой, с резным деревянным прикладом и чёрным дулом, смотрящим прямо на меня, он казался продолжением её руки.

– Пиздец! – взвыл я. – Pas de chance![34]34
  Без шансов! (фр.)


[Закрыть]

– Не ной! – с досадой цыкнула Принцесса. На её безэмоциональном лице не отражалось ничего похожего на страх. Может, девчуля до сих пор не понимала, в какое дерьмо мы вляпались.

Она как ни в чём не бывало шагнула вперёд, выйдя из-за угла. Чтобы тут же отшатнуться обратно к стене, потому что в этот самый момент прогремел выстрел. В воздух взметнулись ошмётки бумаги, похожие на конфетти, и несколько книг с грохотом повалилось на пол.

Кошка в ужасе высвободилась из хватки и, пригнувшись, распушив хвост, метнулась к выходу, держась стены.

– Стой! – завопил я. И в отчаянии осел на пол, обхватил голову руками. – Ну всё, эта мразь её убьёт…

– Не убьёт, – отрывисто сказала Принцесса. Она опустилась рядом, прижавшись спиной к полкам, и осторожно выглянула наружу. – Рейтинги упадут.

– Почему?

– Люди не любят гибели животных.

– Зато любят смерть других людей.

– Да. Потому что это всегда весело. Приятно, когда печальные и трагические вещи случаются не с тобой. Чувствуешь себя выжившим.

Звучало логично, и не поспоришь. Я заглянул в её задумчивые глаза и спросил:

– Ну и что будем делать?

Она, не меняясь в лице, высунула руку из-за укрытия, и рядом снова громыхнуло. В ушах у меня зазвенело, я машинально закрыл их ладонями. Поэтому слова Принцессы получилось угадать только по движению её губ:

– Бежим.

Не дожидаясь ответа, она вскочила и кинулась к двери. Я, чертыхаясь и проклиная её подростковое сумасбродство, бросился следом. И только теперь мне стало ясно, почему девчуля решила переть напролом. Она дожидалась, когда кассирша начнёт перезаряжать дробовик, выигрывала время.

Да, рискованно, безбашенно, но выбора особо не было.

Мы толкнули дверь и вылетели на улицу вместе с Нихиль. Неподалёку, у ларька с хот-догами, стоял чёрный микроавтобус, из которого доносился рёв музыки: грохот барабанов, похожий на треск пулемётной очереди, неразборчивые звериные завывания вокалиста. Впереди сидели два додика и ритмично качали головами – слэмились. Правильно же? А, нет, это вроде означает толкучку на концертах… Короче, неважно, вы поняли.

Мы, не сговариваясь, запрыгнули в салон как раз в тот миг, когда кассирша выскочила вслед за нами.

– Трогай! – заорал я водителю, хлопнув дверцей. – Трогай-трогай! Быстрее, мать твою! Мы заплатим!

Понятное дело, карманы у нас были пусты, но ему ведь необязательно это знать, ха-ха. Как‐нибудь потом разберёмся, решил я, когда машина, взвизгнув покрышками и подняв столб пыли, понеслась вниз по улице. Вдали раздался проклинающий выстрел, отчего меня охватило пьянящее счастье узника, которому удалось ускользнуть от надзирателей.

Я привалился к окну и, оттопырив средние пальцы на обеих руках, нервно расхохотался:

– Выкуси, сука!

Что ж, новости, как водится, было две: хорошая и плохая. Мы остались живы, это замечательно. Но радоваться не стоило, потому что в ближайшее время нам обещали снова напихать хуёв в задницы. Ведь новый сезон шоу уже начался, а Брахмана мы так и не нашли.

Только сейчас, переведя дух и утерев взмокший лоб, я осмотрелся. Сиденья были завалены разным хламом: на них громоздились смятые пустые пивные банки, грязные футболки, от которых несло потом, потрёпанные журналы, пакеты и два рюкзака. А сами наши невольные спасители оказались братьями-близнецами лет тридцати. В джинсовых комбинезонах, коротко стриженные, с длинными носами – абсолютно одинаковые. Казалось, будто кто‐то нажал «копировать-вставить».

– Что, неудачный день? – поинтересовался один из них – водитель. Он обернулся к Принцессе, которая, подхватив кошку на руки, откинулась на спинку сиденья. И расплылся в улыбке: – Ой, какая хорошая девочка! Хочешь сладенького? – с умилением просюсюкал он, сложив губы в трубочку. Потянувшись к нагрудному карману, достал завалявшийся леденец, обёрнутый в хрустящую упаковку.

Принцесса брезгливо повела плечами, нахмурилась и смерила близнецов категорическим взглядом:

– А вы, господа, случайно, не педофилы?

С такой холодной вежливостью спросила, ну прямо как аристократка, разве что мизинчик не оттопырила.

Я рассмеялся. А они, судя по всему, оскорбились. На их лицах появились одинаковые гримасы удивления и обиды. Близнецы переглянулись и хором протянули:

– Мы?!

Я ждал, что они сейчас скажут что‐то вроде:

– Да мы честные пацаны, что ты вообще несёшь, пигалица?!

Или:

– Нам так‐то нравятся тёлки с большими сиськами.

Но они, приосанившись, заявили:

– Нет, мы каннибалы, – эдак с гордостью, знаете, будто пытались залечить поруганное самолюбие. И реанимироваться в глазах девчули.

– Тогда ладно, – расслабленно вздохнула та.

Зевнув, она вытянула ноги на стоявшую на полу коробку. На лице не отразилось ни замешательства, ни ужаса – ничего, только непробиваемо ледяное спокойствие.

А я сказал:

– Ну блядь.

Выпуск девятый
Bon appétit, ублюдки!

Катастрофическое везение, не находите? Прелесть что за дерьмо! Да ещё и как нельзя некстати.

Лучше бы нас застрелили.

Лучше бы мы остались лежать там, в магазинчике, без голов и блуждающих в них мыслей.

Лучше бы всё закончилось, не успев начаться.

В следующий миг я вскочил и дёрнул за ручку. Но дверь – разумеется! – не поддалась. Иначе было бы слишком просто, да? Вот так, ребятки, обычно и начинается увлекательная экскурсия в волшебную страну под названием Пиздария. Располагайтесь поудобнее, не забудьте пристегнуть ремни.

– Эй-эй, – раздался голос одного из братьев, – ты куда собрался?

– Да, – эхом повторил второй, – куда?

Прозвучало скорее недоумённо, чем злорадно. Они, судя по всему, даже не поняли, чего это я вдруг разнервничался. Нормально же общались, чувак, что ты начинаешь?

– Ouvre la porte![35]35
  Открой дверь! (фр.)


[Закрыть]

Микроавтобус продолжал неумолимо нестись вперёд – по широкой дороге, лента которой уходила далеко к горизонту, казалась бесконечной и безлюдной, вернее, безмашинной. Сквозь приоткрытое окно врывался ветер, и на цепочке, свисавшей с зеркала заднего вида, раскачивался гитарный медиатор – чёрный, с полустёртым изображением отрубленной окровавленной руки. Символично, однако.

Дорога тоже была чёрной, как посмертная пустота. И тем страннее выглядело ярко-синее небо над ней – его будто вырезали из журнала и приклеили поверх, чтобы создать паршивый коллаж. Но я знал, что потемнеет и оно, причём необязательно к ночи. Это произойдёт, если нас убьют. Когда ты умираешь, в мире резко выключается свет.

Меня продрала дрожь. Она шла колючей волной откуда‐то из глубины, из самых костей. Холодила кровь, вытягивала жилы – ужасно мерзкое, тошнотворное ощущение. Я почувствовал, что сейчас выблюю душу. И подумал, как же это неудобно – быть живым. Тебе то жарко, то зябко, ноги затекают в самый неподходящий момент, хочется спать, жрать, трепать языком – ни минуты покоя. Отвратительное состояние, при котором чувствуешь себя хомячком в колесе, бегущим непонятно за чем. Но остановиться не можешь.

Потому что быть неподвижным – значит быть мёртвым, а это в тысячу раз хуже.

– Открой ёбаную дверь! – снова заорал я, запоздало сообразив, что меня не поняли. Господа каннибалы, похоже, не говорили по-французски.

– Не, мы не можем, – покачал головой водитель. – Вам нельзя выходить.

– Да. Вообще никак нельзя, – подтвердил его близнец.

– Такие штрафы.

– Жуткие штрафы!

Он всё время повторял за братом, как попугай, отчего казалось, что это не самостоятельный человек, а всего лишь отражение. Или тень, движущаяся за своим хозяином. Чуваков было двое, но у меня почему‐то возникло стойкое ощущение, что на самом деле на пассажирском сиденье никого нет. А может, я просто вспомнил слова Васиштхи про недвойственность и единство. Или тронулся башкой, но это вы и так знаете.

В любом случае мысль мне нравилась – главным образом потому, что она была дурацкая. Да и вообще, иметь духовного близнеца очень удобно, если посудить. Тебе всегда есть с кем поболтать, и, главное, собеседник не спорит, не навязывает своё мнение, у вас полное согласие, идиллия. Одни и те же любимые фильмы, книжки, даже вкусы в порнухе сходятся. Хотя вот дрочить, наверное, стремновато… И с тёлочкой наедине не побудешь.

Представьте, да, стоите вы, обжимаетесь, она дышит часто-часто, жаркая, ласковая, и под юбкой у неё уже ничего нет. Вам очень хорошо, обалденно прям, и сейчас должно стать ещё лучше, потому что это блаженное такое, первобытное забытьё, пустота в голове и тяжесть в яйцах.

И тут девчонка испуганно дёргается и оборачивается:

– Кто здесь?

А вы ей шёпотом на ушко:

– Да это мой брат, он будет с нами.

Сомнительный фетиш, правда? Не знаю, как вы, ребята, а я бы после таких приколов в монастырь ушёл.

Но вообще, у близнецовой связи есть и хорошая сторона: когда ты сдохнешь, le p’tit frère[36]36
  Братик (фр.)


[Закрыть] отправится за тобой. Вот эту теорию, знаете, про то, что мы умираем в одиночестве, – её можно будет разбить на корню.

Тут мне захотелось дать себе по морде – за недогадливость. Идиот, подумал я, всё же проще некуда. И вынул нож, выдвинул лезвие, приставив его к шее водителя – машинально, со звериной прытью, которой от себя не ожидал.

– Давай-ка тормози, мудила.

Конечно, убийство в мои планы не входило – это на словах легко рассуждать, что ты можешь кого‐то завалить, а как до дела доходит, жуть берёт. Вот сидит человек, он живой, у него там мысли свои какие‐то, воспоминания – целый отдельный мир. А ты – чик! – всё забираешь. Хотя на самом деле‐то ничего не получаешь в итоге, это ведь не трофей какой‐нибудь.

Выражение «отнять жизнь» – оно неправильное, по-моему. Ты же не прибавляешь к своим отмеренным судьбой годам чужие, не взвешиваешь их в руках, как золотые монеты, не кладёшь в карман. Всё уходит в пустоту: фантазии, привычки, понятные одному этому чуваку шутки. А ты остаёшься ни с чем.

К тому же он, по сути, не успел сделать ничего плохого и смерти не заслужил. Мало ли какие у него гастрономические пристрастия. Некоторые, вон, вообще бензин пьют и гвоздями закусывают, всякое бывает, да? Я только хотел его припугнуть, чтобы дать понять: мы с Принцессой тоже не пальцем деланные и шашлыки из нас так себе, жёсткие, ядовитые, кусачие, с зубами, спрятанными в мясе. Сами сожрём кого захотим.

Но мужик и бровью не повёл. Как ни в чём не бывало нагнулся и достал из-под сиденья топор – новенький, блестящий, с биркой, привязанной к рукояти. По сравнению с ним мой нож казался нелепо крошечным и анекдотически смешным.

Я тут же вскинул руки в жесте примирения:

– Пацаны, вы не так всё поняли! Давайте договоримся!

Хотя они‐то прекрасно поняли. Это читалось в настороженно прищуренных, как у хищных животных, глазах. Было в них что‐то такое, знаете, жутковатое. Не затаённая ярость – нет, чуваки не выглядели злобными, – а неконтролируемая звериная дурашливость. И голодный блеск, который мне сразу не понравился.

– Помериться, что ли, хочешь? – поинтересовался водитель, крепче сжимая рукоять. Он почти не смотрел на дорогу, которая тянулась длинной ровной полосой. – Ну так у меня больше. – По лезвию скользнул солнечный блик, ударивший мне в глаза. И я подумал: mon dieu, это ж надо было так облажаться. Теперь нам точно пиздец.

– Ага, – одобрительно захохотал близнец, – у него по-любому больше!

– Звучит очень по-фрейдистски, – с вялым безразличием заметила молчавшая прежде Принцесса. Она, поглаживая кошку, смотрела на нас как на бабуинов в клетке, которые за неимением развлечений задирали друг друга. – Мне, конечно, нравится ваш скрытый маскулинный фаллоцентризм, но, может, вы всё‐таки заткнётесь и дадите поспать?

Её, полусонную, судя по всему, ничуть не беспокоила перспектива быть съеденной. Я даже испытал нечто отдалённо похожее на зависть. Вот это выдержка!

А близнецы переглянулись и с восхищением протянули:

– Какая умная девочка!

– Ты родилась умницей, но тебя никто не понимает.

Она с неудовольствием приоткрыла глаза, в них мелькнула усталая досада.

– Если человек считает себя очень умным, он почти всегда принадлежит к числу тех, у кого или мало ума, или вовсе его нет. Я обычная, у меня не такой уж высокий интеллект – сто тридцать два балла по тесту Айзенка. Просто вы тупые.

Я пихнул её в бок, принуждая к молчанию. Как‐то опрометчиво называть собеседника идиотом, когда у него в руках топор, да? Лучше бы похвалила наших дружочков, сказала бы, что они классные пацаны, не знаю.

И тут меня осенило. Может, если получится их заболтать, нас не сожрут? Ну, то есть сложнее убивать людей, когда есть душевный контакт и всё такое. Хотя вот статистика преступлений в этом смысле беспощадна… Говорят, многие маньяки знали своих жертв, были их друзьями или любовниками. Никому нельзя доверять, короче. Стрёмная дичь.

Но я всё равно сказал:

– Ребята, – стараясь, чтобы голос мой звучал дружелюбно, как у восторженного придурка, – а давайте знакомиться! Меня зовут Реми, а это Анна-Мария-Роза-Елизавета, хотя на самом деле лучше называть её Принцессой. Очень королевское имя, вам не кажется?

– Элеонора, – сквозь дремоту буркнула она.

– Что?

– Элеонора, а не Елизавета. Я же говорила, не запомнишь.

– Блин, – с искренним сожалением протянул я, ощутив прилив жгучего стыда. – Ну извини, зайка. Оно и правда длинноватое.

А водитель обрадовался так, будто услышал новость о внезапно свалившемся на голову наследстве от богатого дядюшки.

– Очень приятно! Я Левый. – Он протянул мне руку, в которой был зажат топор. И кивнул в сторону братца: – А это Правый.

Я не удержался и нервно заржал. Неожиданный политический подтекст, да? С другой стороны, политика – она именно про каннибализм. Это ведь убийственная, жестокая игра, в ней много звериной расчётливости и желания сожрать противника, так что почему бы и нет? К тому же право и лево – две части одного целого, красиво получалось, концептуальненько. А Принцессе вроде бы нравились такие штуки.

Но она умудрилась сразу же похерить моё благое начинание:

– Вы, Правый и Левый, замаринуете нас в майонезе или в соевом соусе?

Мы с ней переглянулись, и я, со значением повысив голос, добавил:

– И куда вы едете, ребята?

– Вам больше нравятся стейки или рагу?

Я страдальчески взвыл и закрыл руками лицо. Прекрасно, девчуля только что всё испортила. Напомнила им, что мы не люди – отдельные самоценные личности, – а всего лишь обеденное мясо.

– Это онтологический вопрос, – пояснила она, выпрямившись. Потревоженная кошка спрыгнула с её коленей и, подумав, забралась на соседнее свободное сиденье. – Наверно, он очень эгоистичный, но я хочу знать, что со мной произойдёт после смерти.

– Тебе будет плевать, – буркнул я.

– Да, но это потом. Сейчас, пока я жива, он определяет моё существование. Бытие познаётся в том числе и через небытие, – голосом строгого преподавателя сказала Принцесса. – Так что, господа каннибалы, если вы оставите меня в неведении, это будет очень невежливо с вашей стороны.

Они посмотрели на неё как на сумасшедшую. Наверное, не ожидали, что шашлык начнёт задавать философские вопросы и допытываться, под каким соусом его подадут к столу.

– Нам нравится то, что нравится тебе, – с заискивающим уважением сказал Левый. Странный чувак, он говорил с Принцессой как с человеком, стоящим на ступеньку выше. Но в то же время в его словах слышалась вызывающая насмешка.

– В таком случае вы облажались, – отозвалась та. – Я не ем мясо.

Тут я даже решил, что ослышался.

– Ты? Вегетарианка?

– Не по идеологическим соображениям. – Принцесса по привычке изогнула бровь. – Мне просто не нравится вкус.

– А я‐то думал, тебе жалко животных…

– Большинство людей отказываются от мяса, чтобы почувствовать себя хорошими. Приятно думать, что твой личный выбор изменяет устройство мира, но это неправда. Мир без насилия – утопия. Мы большие животные, которые едят более мелких, так устроена природа.

Я покосился на каннибалов. Они слушали с интересом, как студенты, пришедшие на лекцию. И улыбались – очень мягко, дружелюбно, будто были нашими старыми приятелями.

– Да, – сказал Левый, – мы тоже так считаем.

Он покрутил топор в руке и, подумав, убрал его обратно под сиденье.

А я чуть не расплакался от радости. Мне вдруг захотелось обнять целый мир. Но ближе всех была Принцесса, так что в порыве щемящего счастья я подался вперёд и прижал её к себе, ощущая ровное биение невозмутимого сердца.

– Ты невыносим, – сказала она, глядя мне в лицо. – Я не люблю эмоционально насыщенные контакты. Отвали.

Ни один человек на земле не мог ляпнуть такую дичь – только моя отмороженная девчуля. Я рассмеялся, ещё сильнее сжимая её в объятиях, хотя она, конечно, сопротивлялась, отталкивала меня, стучала ладошками по плечам. Но именно эта непрошибаемая холодность и нравилась мне больше всего, детской искренности в ней было столько же, сколько и в моей нежности.

Принцесса наконец смирилась, несмело обняла меня в ответ. Что, думаете, прониклась, растаяла, почувствовала прилив тепла? Хрен бы там. Ей нужно было кое-что другое.

– Дай сюда нож, – прошептала она – настолько проникновенно, что я передёрнулся.

Вот умела испортить момент, да? Я отстранился и посмотрел на неё с возмущением.

– Так, второй раз я на это не куплюсь!

– Их надо убить. Не будь идиотом.

– Знаешь, ma chérie, меня иногда пугает твоё влечение к смерти…

– А меня – твоё влечение к жизни, – с невозмутимостью парировала Принцесса, – но я же молчу.

Она сдержанно улыбнулась ничего не подозревающим каннибалам и добавила:

– Беру на себя Левого. Ты – Правого. Выкинем их из машины, и она наша.

Я решил не говорить, что это аморально даже по отношению к чувакам, мечтающим нас сожрать, только напомнил:

– Детка, я не умею водить. Мы полетим в кювет.

– Значит, Левого оставляем, – Принцесса тут же изменила план. – Скормим ему Правого. В современной картине мира либералы поглощают консерваторов, это естественный этап развития общественно-политического строя.

– Но у нас тут автократия Майи, поэтому логичнее всё‐таки мочкануть Левого, – сказал я, с удовольствием отдаваясь пустой болтовне. Мне‐то было ясно, что мы ничего не сможем сделать: у чувака под сиденьем лежал топор, а мой нож уже успел показать себя не с лучшей стороны. Хуйня, короче, а не идея.

Но девчуле она казалась восхитительно стройной, а значит, единственно правильной. Тут‐то и крылась стратегическая ошибка, о которой я не успел предупредить: Принцесса уже обернулась к братьям.

– Мы посовещались и пришли к выводу, что одному из вас придётся умереть, – во всеуслышание объявила она – так, будто вздумала обсудить математическую задачу. – Но не определились, кому именно. Поэтому избавьте нас от мук выбора, решите сами.

Я закашлялся, подавившись набранным воздухом, и поспешил увести диалог в мирное русло:

– Пацаны, это она так шутит! Не обращайте внимания! – И тут же наклонился к Принцессе: – Какого хера ты несёшь?! Ciel![37]37
  Господи! (фр.)


[Закрыть] Теперь они точно нас грохнут.

– Что‐то похожее говорила… – Левый пощёлкал пальцами, будто пытаясь высечь из них искру озарения, – как её звали? Лулу?

– Лола? – предположил Правый.

– Лила. Точно. У неё было очень вкусное сердце, это я помню.

– И мозги. Это я тоже помню.

– Правда, с ними пришлось повозиться.

– Вымачивать в воде.

– С лимонным соком.

– И очищать от плёнок.

– О, эти плёнки, с ума можно сойти!

Они снова обернулись к Принцессе и заговорили неожиданно умно, будто подражая её стилю:

– Ты хочешь, чтобы теоретическое фантазирование избавило тебя от необходимости искушаться жизнью.

– Чтобы жизнь растворилась, как сон, и остались лишь радостные и печальные заблуждения.

– Сила мысли.

– И сила рассудка.

– Жизнь не стоит того, чтобы её проживать. Она неопределённа, как бесконечность.

– Разум – вот единственное, что имеет значение.

– С ним ты чувствуешь себя в безопасности.

– Это крепость.

– Но она стоит на песке.

Братья, не сговариваясь, подхватывали друг за другом, отчего речь походила на барабанный бой, погружающий в транс. На лице Принцессы отразилось замешательство. Она напряглась, но не успела ничего ответить: разговор прекратился так же внезапно, как начался. И от этой повисшей тишины мне снова стало неуютно.

– Тебе нужен шум, чтобы не слышать себя, – вдруг сказал Левый, вглядевшись в моё лицо.

– И Васиштху, – кивнул Правый.

Я внутренне похолодел. Мне показалось, они умеют читать мысли. Или даже не мысли – то, что скрыто под ними, на каком‐то более глубинном слое, о существовании которого не подозреваешь.

– Ты не задумывался, что будет потом?

– Когда ты найдёшь Брахмана?

Вопросы застали меня врасплох. Я не знал, чем в итоге всё обернётся, если мне удастся уйти из шоу. Это была настолько далёкая абстрактная цель, что я даже не знал, смогу ли её достичь.

– Тебе нужна не свобода, а внимание, – продолжили они. – Ты не представляешь себя без зрителей.

– Зрители избавляют тебя от одиночества.

– И от страха смерти.

– Благодаря им ты не сходишь с ума.

– И остаёшься человеком.

– Ты не можешь не быть человеком, в этом смысл твоего существования.

– Если ты пропадёшь, что останется?

Мне не нравился этот разговор, я чувствовал, как с каждым их словом из моего тела уходят силы. Чуваки пытались жрать нас, не убивая, прямо живьём. Пока мы трепались о всякой ерунде в надежде оттянуть смерть и взять ситуацию под контроль, они ковырялись в наших мозгах. Не заморачиваясь тем, чтобы погрузить их в подкислённую лимонным соком воду и снять плёнки.

Я подумал, что на каннибализм похожа не только политика, но и психотерапия. Вообще‐то, какие угодно человеческие взаимоотношения похожи на каннибализм. Но лишь в том случае, если все участники – люди.

Тут меня озарило. Я подался вперёд, обхватив спинку водительского кресла, и спросил:

– Вы же оба ненастоящие, да?

Их лица исказились в одинаковых гримасах грусти и отчаяния. Мне показалось, что я нащупал болевые точки, о которых близнецы старались не вспоминать. Потому что им нравилось считать себя реальными, живыми существами, неотличимыми от нас.

– Я никогда не был рождён, – сказал Левый.

– А я даже не был зачат, – сказал Правый.

Это походило на чистосердечное признание на суде. Они виновато опустили головы. Стали испуганными, словно проштрафившиеся школяры.

Ведь мы умудрились испортить им аппетит.

Ведь не было ни их самих, ни устрашающе здоровенного топора.

Ведь в кармане у меня лежал призрачный нож.

Подобное притягивается к подобному, понимаете, ребятки? Можно нашпиговывать ублюдков свинцом, размахивать мачете, душить их или топить в унитазе, но вряд ли выйдет что‐нибудь путное. Против иллюзии способна сработать только другая иллюзия. Логично же, да? Вот и Принцесса так сказала.

Строго говоря, это была её теория, а не моя. Не думайте, что я приписываю себе чужие заслуги. Получилось бы невежливо.

– Ça a l’air génial[38]38
  Звучит потрясающе (фр.)


[Закрыть]. – Я оттопырил большой палец. – Ты права. Надо грохнуть их обоих. Иначе эти уёбки будут жрать нас вечно. – И повернулся к ним: – Пацаны, – улыбнувшись так широко, что заныла челюсть, – пацаны, вам охуенно повезло.

Понимаете, почему у нас ничего не вышло с Бу? Он был человеком из плоти и крови, вот в чём мы тогда просчитались. Нож не мог причинить ему прямого вреда – при жизни, во всяком случае. А смерть – она ведь иллюзорна по своей природе, если посудить. Как там говорится? Пока ты жив, её ещё нет, а когда подыхаешь, она уже не имеет к тебе никакого отношения.

Это, кстати, тоже сказала Принцесса. Наверное, она знала все существующие цитаты о смерти. Специально их выписывала и заучивала, чтобы козырнуть в подходящий момент.

– Смерть – иллюзорный продукт воображения, – отозвалась Васиштха.

– Да-да, – отмахнулся я. – Ты, кажется, говорила.

И передал Принцессе нож. Вскочив, она полоснула Левого по плечу – по-кошачьи ловко, но неглубоко, оцарапав только кожу, не добравшись до мяса. Впрочем, этого хватило, чтобы тот выкрутил руль и истошно заорал:

– Нет! Стой! Не надо! Не трогай нас!

Микроавтобус резко вильнул в сторону. Принцесса пошатнулась, но успела схватиться за изголовье кресла и удержаться на ногах – прижать лезвие к горлу чувака. О, в своей решимости девчуля была великолепна, как настоящая кровожадная психопатка! Я даже залюбовался.

– Подожди! Мы не хотим пропадать насовсем! – взвыл Правый, у которого на руке, будто у зеркального отражения, заалела точно такая же ровная полоса.

– Да неужели? – голосом невинности поинтересовалась Принцесса, замерев в хищническом выжидании. – Назовите хоть одну причину вас не убивать.

Я думал, они воззовут к её совести или милосердию. Скажут, что их, как и живых людей, пугает идея смерти. Но каннибалы переглянулись и зачастили:

– Мы знаем, где искать Брахмана. И твоего брата.

– Смотри-ка, целых две причины! По одной на каждого!

Она в любопытстве склонила голову набок.

– Я слушаю.

– Нет, так не пойдёт, – цокнул языком Левый. – Убери нож, тогда поговорим.

– Услуга за услугу, девочка.

– Рыночные взаимоотношения, смекаешь?

Хитрые всё‐таки ублюдки, да? Ну, или просто проницательные. Они‐то наверняка знали, что у неё в голове. И потому пытались прикрыть свои задницы, понимая, что Принцесса так легко не отступит.

– Вам надо в Шуньяту, – сказал Левый, когда она с демонстративной медлительностью убрала клинок в рукоять и опустилась напротив меня – осторожно, чтобы не потревожить спящую рядом Нихиль.

– Все, кто ищет Брахмана, должны попасть именно туда, – подтвердил Правый.

– Куда? – не понял я. Название было странное и незнакомое, я никогда не слышал его прежде. – Это что, город какой‐то? Фестиваль?