Текст книги "Хардкор"

Рокеры

Эд Саксон

Фото 13. Эдуард Ратников, Кузьминки, 1988 год. Фото из архива автора

Э. Р. «Однажды в Америке» в те времена был еще в проекте, поэтому правильнее было бы начать повествование как «не единожды в Орехово». Конечно, сравнивать его с другими районами Москвы того периода сложно; я, например, как не бывал в Новогиреево, так и сейчас не бываю, но…

Школа № 510 пред-олимпиадного периода стала тем самым местом, где мы в туалете выковыривали заранее заныканные бычки, и если кто-то случайно доставал мой, то автоматически получал в табло. По жесткому. В этой же школе, в классе постарше, учился один паренек, там-то мы с ним и пересеклись. Бывает так у людей, когда по взгляду, по глазам люди пересекаются. Тогда все у всех было одинаковым: хоккейные площадки во дворе, одни и те же магнитофонные записи в переносных магнитофонах, одинаковая школьная форма, но глаза-то у всех все равно свои, человеческие. И совокупность взглядов и поведения магнитила в 80 году, до которого, если быть откровенным, все было совершенно иным…

При этом, конечно, были модные аудиозаписи. В местном пионерском лагере, году так в 1978-м я, оккупировав радиорубку, проводил дискотеки. Особых запретов на музыку не было, и я эксплуатировал уже имеющийся в радиорубке репертуар. Кроме песен системы «Как Юру в полет провожали», под строгим присмотром старшего пионервожатого лагеря, ставил на «дискочах» Клиффа Ричарда, и если было все ok, то Boney M или АВВА. Возможно, в этом пласте залегли внутренние позывы к тому, чтобы в дальнейшем стать заводилой. Сначала на дискотеках, позже – везде, где пролегал мой путь. При этом «Смоуки», звучавшие на многих дискотечных площадках, считались мегакрутой группой, даже «Дью Папа» не был настолько популярен.

Вот, а в школе мы с приятелем пересекались на переменах. Оказалось, что он знает названия каких-то знакомых мне групп, песен. Причем на тот период человеке нужными модными записями был заочно причисляем клику крутых: если у тебя была запись «Отель Калифорния» – у тебя было все… В этом случае, когда у тебя спрашивали: «Что у тебя есть?», ты мог ответить: «Всё!»

Этим молодым человеком был, конечно же, Рус. У него, помимо меломанских идей, был почерк, и он все время рисовал на последних страницах учебных тетрадей всяческие барабанные установки, гитары, кроссовки и прочие атрибуты ненашенской жизни. Такие качества в подростковом сознании говорили о предрасположенности к какой-то иной эстетике, потому как в застойный период эстетика простых граждан сводилась исключительно к какому то мещанству. Нас это объединяло, и мы с ним много болтали на фоне ореховского микромира и начала Афганской войны.

А молодежный микромир этого района был уже на подъеме, который подогревался абсолютно немузыкальной эстетикой. В этот период московский клуб «Спартак», вылетевший из высшего дивизиона, сумел перестроиться, вернуть себе утраченные позиции и вскоре стать чемпионом. Для молодых людей, беспечно тративших свое время, этот факт стал ярким примером того, как высоко может подняться человек, если он крепок духом. И когда «Спартак» стал чемпионом, все окраины города Москвы взорвались. Это было то, чего так сильно не хватало в тот период: героических подростковых примеров, к которым можно было бы тянуться, и людей, на которых можно было бы равняться. Конечно, был успешен и клуб ЦСКА, но все же «Спартак» был своим клубом, который не принадлежал какому-либо силовому ведомству, и это вставляло простых работяг и их отпрысков. Поэтому очень многие участники неформального движения более позднего периода часто были связаны с футбольными фанатскими движениями, которые строились по простому принципу – «наш дух силен, и вместе мы – сила». И после очередного красиво сыгранного матча огромные подростковые лавины направлялись в сторону «Динамо», по ходу движения переворачивая троллейбусы.

М. Б. Я думаю, что дело не только в «Спартаке». Незадолго до Олимпиады произошла цепь трагических случайностей. Сначала упал самолет с «Пахтакором». А потом еще был эпизод, когда обрушилась крыша в «Лужниках». И по официальным данным было около 40 погибших, задавленных при панике. Во что верится с трудом. Все это приковывало внимание подростков, и многие вливались в фанатские ряды. Но не было свинства, простых граждан эти движения не задевали, а если потасовки между клубами случались, то в ход шла эстетика «уличного благородства», чем-то напоминавшего неписаные правила полужиганского поведения какой-нибудь Марьиной Рощи или Замоскворечья.

Э. Р. Да, было что-то такое, что утратилось в нынешнее время, не было оружия в драках или сильно пьяных толп. Был у нас в школе такой парень с позывными «Ходя», Олег Приходько, яростный фанат «Спартака», приблатненный в силу того, что его мама работала в каком-то ресторане типа «Интуриста». И держался Олег все время как рок-звезда, по советским подростковым меркам, и был другом… Кроме мопеда «Верховина», на котором он выезжал на улицу прямо со своего балкона на первом этаже, у него всегда были прикольные записи. И когда появлялись какие-то шальные по тем временам деньги, он всегда старался показать, как их красиво потратить. Мы, конечно же, мечтали во дворе о какой-то супераппаратуре, и это как-то пересекалось с недавно открывшимся заводом МЭЛЗ на Щелковском шоссе. Но больше всего запомнился пивной бар «Саяны» рядом с метро. Я помню один из наиболее памятных выездов в это местечко за почти неразбавленным пивом с сигаретами «Столичные» за сорок пять копеек, а также обратную дорогу домой, в Орехово, обходившуюся в «чирик», в заблеванном подростками таксомоторе.

Бар был культовым, да и само Гольяново было странноватым местом, где бурлила молодежная жизнь. Причем каким-то образом спартаковские фанаты концентрировались на «Щелчке» и часто посещали бар. Были тогда братья, которых звали Бобчинский и Добчинский, некий паренек по прозвищу «Очки», но реальным подростковым авторитетом был Рефат, как мне казалось, какой-то человек от комсомола. Люди, сочинявшие гимны и ездившие с командами, были немного другими. И в тот период трибуна «В» в Лужниках, на которую было не просто попасть, задавала тон в околофутбольной среде. Все по-честному. И в этой среде практиковалось мифотворчество о выездных бригадах – той самой элите, которая сопровождала клубы на выезде.

М. Б. Ну, легенды не легенды, а вот про случай конца восьмидесятых, вполне себе показательный. Когда я «мясная» группа, насчитывающая около пяти человек, поперлась на матч «Спартак» – «Динамо» Тбилиси, было это в тот самый период, когда советские БТР укрощали мирную демонстрацию. Как бы сказать, не ко времени поехали. И вот, со слов Артура Гладкова, царствие ему небесное, более известного по позывным «Кайзер»… Их, идиотов, завернули прямо на вокзале, сказав, что матч отменен, и выдав обратные билеты. Никто, естественно, не поверил и вся группа в «цветах» поперлась через весь город на стадион. Иначе выезд был бы не зачтен. Где мудрые правоохранники, пообещав провести на особые места, завернула их уже в отделение милиции. А через несколько минут отделение было взято приступом толпой тбилисских фанатов – и маленькая группка москвичей, под шашлыки и всякое, провела незабываемый матч среди местных фанатов. Выезд был засчитан. Эскорт «динамиков» сопровождал «мясных» до самого вокзала, где они были снабжены всем необходимым и с наилучшими пожеланиями отправлены домой. Конечно же, эта история отличается от историй более ранних украинских выездов, где было крошилово москвичей, но сейчас все по-другому, это точно.

Э. Р. И вот, на рубеже 81-82-х годов, когда прошла эта волна, и острота слегка утратилась, потребность в теме общности не отпадала и лично у меня связалась с темой «тяжелого рока». Я вышел за пределы Орехово, закончив восьмой класс в 81-м году, стал учиться в радиотехническом техникуме на станции «1905 года». Это был другой мир, более взрослый мир с карманными деньгами, и я стал коллекционировать записи. Тогда-то, осенью 81-го, я купил «Бэк ин Блэк», «Стену». Пошла пластиночная тема, и тусовка людей была уже несколько иной. Там же, в МРТТ им. А. А. Расплетина, на переменах я встретил человека с позывными «Шляпа», и он меня пригласил – а я пригласил Руса – на подпольный концерт группы «99 %», который проходил в спортивном зале какой-то школы в Новых Черемушках. Вот так я попал на первый в своей жизни подпольный концерт, который привел меня в ошеломление и убедил в правильности выбранного пути. Народ странного вида, как мы их называли, «хайраты», бился в конвульсиях перед сценой, и я с радостью посетил следующий концерт «Процентов» уже в ДК «Красный Текстильщик» – тот, что когда-то был напротив кинотеатра «Ударник» на Якиманке. Чуть позднее Шляпа привел меня к ним на репетицию, причем внутрь помещения входить было нельзя – там творилось таинство. Но у дверей можно было потусовать. Новый мирок, где я активно менялся пластами и записями, постепенно вытеснил техникум, к тому же я тогда впервые ушел из дома. Все эти факторы наложились друг на друга…

Но вот Рус ушел весной в армию, а я летом 82 года, неся в карманах «перпловские» Burn и Stormbringer… С кем-то из школы, кажется, с Кошулей, я попал в Парк Культуры и Отдыха имени Горького. Тогда там, кроме фонтана, в котором купались подвыпившие сограждане, да игрищ в «ручейки», практически ничего не происходило. Термин «неформал» еще не появился на свет, была просто молодежь, которая кучковалась по парку. И в центре каждой кучки стояло по кассетному магнитофону, из которого неслась всяческая, как бы модная, музыка. И вот, подойдя к одной из кучек, как-то нутром определив, что отсюда меня точно не погонят… Короче, я подошел и воткнул «Пёрпл»… Все восторженно закричали. Причем звуки, доносившиеся из нашей кучки, привлекли людей из соседних, и были устроены первые публичные фанатения. Надо отметить, что когда парк вечером закрыли, мы пошли в подземный переход, где была дикая акустика и каким-то чудом на волшебные звуки подтянулись Андрей Суздальцев и «Проценты». Вечер удался и запомнился навсегда. С него все и началось, костяк тусовщиков слепился сам. Все получилось само собой: своя группа, своя тусовка и свои заводилы, которых мне довелось собрать вместе.

М. Б. Здесь, наверное, нужны аннотации. Советская эстрада уже вовсю пыталась использовать «джь-джь-джь», то есть всяческие «дисторшены» и «фузы». Но тексты и сами ритмы все равно пребывали в рамках какой-то нормы. Рокенрольные аккорды в руках причесанных лабухов, и заумные тексты каэспешников в компании Намина-Макаревича. Как бы рок-поэзия за жизнь и дружбу, чтоб сидеть и слушать. Но сути того самого общемирового рокенрольного раскачивания это никак не затрагивало. Толи их все это устраивало, то ли слишком впечатлились арт-роком, популярным в семидесятые. Бог им судья, но поколение восьмидесятых начинало с нуля, с первобытных ритмов и эмоций. Новых и настраивающих на новый лад. Это нечто похожее на первобытные танцы у костра или военные марши, которые звучали из всех громкоговорителей на оккупированных германцами территориях в период второй мировой, настраивая жителей на новый ритм жизни. Американцы, сменившие немцев, практиковали рок-н-роллы, сменившие марши. Советский Союз не отставал и торжественные песни звучали на всех широтах соцлагеря. При этом разрешалось бредить либо устно-стихотворно, либо бренькать у костерка, но никаких тревожных ритмов. Европейская система, пережившая два молодежных бунта, быстро нашла для масс панацею в виде диско. Такое незамысловатое безобидное раскачивание, облагаемое налогами и льготами. И никакой агрессии. Ну и стоит ли удивляться, что все живое молодое, пытавшееся найти выход своим эмоциям и подростковому драйву в СССР, восприняло на ура все слухи о панк-революциях, ужасных мотоциклистах, слушающих первобытную музыку, и беснующихся глэмрокерах? Джаз, табуированный еще в довоенный период, и всяческие твисты уже начали меркнуть по своей асоциальной силе по сравнению с надвигающейся волной агрессивного примитивистического «металлизма», и поэтому на него смотрели сквозь пальцы. Как и на ранее запретную «битломанию».

Э. Р. Да, в этих словах есть смысл. Я могу подтвердить данную теорию своими жизненными событиями начала восьмидесятых. Потому как в детстве диджеил в пионерлагере, а позднее, в 82-м году, самостоятельное плавание по полуутюжной среде привело меня на место ди-джея в гостиницу «Молодежная», где мы работали с Сергеем Минаевым, о котором широкая общественность еще не знала. Потом я делал дискотеки в ГКЗ «Орленок», где, помимо прокруток бабин, показывал слайды с исполнителями. Была огромная коробка со слайдами, и когда я динамично объявлял название песни и группы, то доводил молодежь до состояния катарсиса явлением ликов кумиров через слайд-проектор…

После дискотек в «Молодежке» всяческая иностранная молодежь попросту липла ко мне и искала контакта, и я их ошарашивал своими музыкальными познаниями. Они не понимали, как такое могло быть в СССР, где на красно-серых улицах ничего, кроме советской эстрады и военных песен, не слышалось. Впечатление я производил серьезное, и надзирающим органам приходилось просто-таки отрывать иностранную молодежь от моей персоны. Причем не только иностранную. Тот же Федя Бондарчук, тогда еще просто Федя, менялся со мной кроссовками…

М. Б.А твой внешний вид к тому времени уже оформился?

Э. Р. Совершенно верно. Причем оформить этот вид можно было только путем «утюжки» у тех же иностранцев и спекулянтов. Волос длинных у меня как-то не было, но всяческие джинсы, куртки и прочие атрибуты подросткового мерчендайзинга присутствовали. Прилично одетых людей на улицах было немного, и это подмагничивало и давало свои коммуникационные преимущества. Мода и дресс-код, даже маргинальный, всегда играл немаловажную роль. Так, в специальных модных московских заведениях типа кафе «Синяя птица» и «Молоко», куда просто стояли очереди мажорной публики, мне попасть было достаточно просто. И достаточно быстро моя персона обросла кружевами знакомств на самых разных уровнях советского общества. В этот же период (шел 1983 год) одна моя знакомая из кафе «Север», ныне «Найт флайт», пригласила меня в Стоматологический институт на Делегатской, где я познакомился с кучей новых и интересных мне людей. Тогда же, по дороге в институт, я встретил на улице человека в фирменной двусторонней футболке Ozzy Ozbourne, что было достаточной редкостью, а уже на следующей день она стала моей…

В ВУЗе, в перерывах между флиртом с лаборантками и студентками, в мои обязанности входило сопровождение научных лекций слайдами. И вот однажды, увидев на мне музыкального содержания футболку, что было тогда одним из знаковых маячков для многих субкультурщиков, ко мне подошел молодой человек с кудрявой шевелюрой. Этим учащимся оказался совершенно далекий тогда от хеви-металлической темы Саша Хирург, который постоянно звал меня в «Молоко», но оно меня уже не привлекало. Мы встречались, но сказать что сблизились не могу. Мне было интереснее на вырученные и отложенные деньги посещать кафе «Лира» на «Пушке», где можно было встретить более интересных персонажей. Рядом, в переходе, уже накапливалась немногочисленная, но все же тусовка модников. Припанкованных «ньювейверов». А позже подтянулись и «металлисты», которым я отчаянно симпатизировал. Эта среда была наиболее активной. В декабре того же года, на выезде в химкинскую «избу-читальню», где временно размещался подвергшийся гонениям клуб филофонистов, нас подмагнитило с Сережей Окуляром, которого я встретил буквально через две недели после того, как он пришел из армии. Причем я тогда представлял себе московский неформальный мир как одно многоэтажное здание. Я осознавал свою редкую возможность свободно перемещаться между этими этажами и везде старался держаться на равных. Поэтому не было особого внутреннего надлома в том, чтобы общаться со скучноватой снобистской «золотой молодежью» и одновременно баламутить в ЦПКО им. Горького с хулиганами.

Тусовка в парке культуры уже была окрепшей, громкая музыка стала знаменем общности и коммуникационным маркером новой моды для окружающих. Те, кому это не нравилось, отваливали сами, те, кому нравилась подобная музыка, – подмагничивались. Людей становилось все больше, и подобные хаотические сборища превратились в традицию. В 83-м году Сережа Диано рассказал мне о Диме Саббате, и тот вскоре подтянулся на мой день рождения. Стоит отметить, что и дни рождения с той поры стали традицией…

Саббат, будучи еще совсем подростком, удивлял своей цельной жизненной позицией и глобальными познаниями в области музыки. При этом сам он был уважаемым человеком в своей среде, представительным и спокойным. А я был полной ему противоположностью, весь на эмоциях и радикализме. Мы стали встречаться, и я тогда был поражен стеной в его комнате, целиком увешенной голыми девками, которые впоследствии постепенно стали вытесняться фотографиями бородатых мужиков с гитарами… И каждый раз, посещая Диму, мы почти ритуально отслушивали либо Black Sabbath, либо Led Zeppelin. Все это длилось годами на квартирах и в парке Горького.

Там же, в парке, в скором времени появился Сережа Паук, который попадал в мое поле зрение еще в 81-м, в местах филофонической ротации в ГУМе и в магазине «Мелодия» на Октябрьской. Тусовка с «пластами» начиналась с одиннадцати дня и заканчивалась часам к трем, после чего участники ехали на «добив» и «ченджи» рекордами. И все эти тусовки обязательно заканчивались рассказами всяческих небылиц про музыкальных кумиров. О том, как, например, Джимми Хендрикс завоевал Америку за три часа после своего первого выступления и тому подобное…

Паук мне не понравился своей хипповской привычкой прятать хаер под курточку и робко нарисованными химическим карандашом циферками 666 на модной для того периода пацифисткой сумке из-под противогаза… Но при этом он уже тогда ходил в дерматиновых штанах, что было по тем временам круто, и стоили они запредельных денег. Все это напоминало тему «Пипл, стремно, скипаем в парадники!», – а тема эта была в радикальной среде неуважаема. У нас все было наоборот. При малейшей опасности все строились – и ни шагу назад. Сказывалась старая фанатская подготовка потасовок футбольного периода. Причем из таких экс-фанатских кадров получались самые отчаянные «металлюги», и позднее сектор «В» на БСА «Лужники» был наполнен неформалами различных мастей, выглядевших эффектно на советском фоне, да и сами фанаты были продвинутыми в различных направлениях.

М. Б. Я могу припомнить еще один забавный случай. Когда, уже на рубеже девяностых, в Москву в качестве диковинки привезли американских футболистов для показательного матча, кто-то, уж не помню кто, приехал на карьер возле «Сырбора» и позвал поучаствовать. Собралась компания разношерстных неформалов. Вроде бы Косой, вернувшийся из армии, достал где-то американские флаги каких-то штатов. Причем самое смешное – один, с медведем, был к месту. И вот, перовские ребята с «Бермудов», какие-то панки с центровыми металлистами поехали на стадион, на котором зрителей оказалось полтора инвалида. Да, еще долго не могли решить за кого болеть и уже во время игры посчитали количество негров на поле и стали болеть за команду, где представителей афро-американцев было меньше, не сильно понимая правила американского футбола… Но суть не в этом. Когда над полупустым стадионом раздалось наше «Оле» на ломаном английском, игроки тормознули и недоуменно начали вертеть головами, а когда увидели нас в цветах и флагах, то запрыгали от радости. После матча кто-то поехал тусовать с ними в гостиницу. В итоге все мы попали в газетные хроники, где проходили как иностранные болельщики, специально посетившие это мероприятие… И это уже были предреволюционные дни, когда, по идее, городские массы должны были ну хоть как-то что-то понимать и уметь.

Э. Р. Да, у нас до середины восьмидесятых многие кадровые решения приходили из среды околофутбольной. Да и сам термин «фанатеть» во многом с этим связан. Настоящих продвинутых меломанов «в стиле» были единицы, да и разобщенность сказывалась. А фанатская среда была организованной и сконцентрирована была на драйве и отрыве. Оглядываясь, я часто думаю, что уже в девяностые надо было все делать специально, прикладывать усилия, чтобы находиться в специальных местах, а тогда это было естественными образом и стилем жизни, все происходило само по себе и без каких-либо усилий. Условия сами заставляли выдавливать себя за рамки общества, где уже поджидали подобные же люди, общавшиеся на одном градусе. Так было и в Парке Культуры в тот период 83-го года, который протекал без каких-либо сверхсобытий.

Я уже пребывал в статусе авторитета, причем сам на этом не настаивал, но все приходили и советовались, и ничто не происходило без моего согласия. Моей правой рукой довольно долго был Сережа Диано, который тоже подтягивал множество интересных людей, и, что особенно важно, привел Сережу Окуляра, который подходил к этой теме осмысленно и тут же наладил производство атрибутики. При этом все балдели от кривляний под музыку, которую сначала слушали, а потом прокручивали у себя в головах, кривлялись на ход ноги. И все это, конечно же, было смешно и всех веселило. Стремление стать космонавтом, известным гимнастом или известным эстрадным исполнителем постепенно становилось нарицательным понятием «западла»… При этом нормальные житейские герои, типа Высоцкого, хоккеистов и футболистов, которые старались делать все пусть грубо, но по-честному – уважались однозначно. Такие же цельные отношения распространялись по тусовке, и я никогда бы не удержал свой авторитет, если бы что-то было не по-честному или неестественно.

Помимо музыки нужна была какая-то объединительная идея, и у нас, на тот момент простоватых пареньков, эта идея была такой же простой. Мы – против всего хипповского, старо-системного, против меньшинств, справлявших нужду в московских центровых туалетах, «волновиков», которые тусовались поодаль, и панков. Хотя многие, включая меня, симпатизировали последним потому, что они были наиболее близкими по духу к нашей теме. Само собой, эти противостояния были условными, и как-то рассосались сами собой с появлением реального прессинга, когда в 84-м году менты или гэбэшники науськали подмосковных гопников на утюгов и модников. И это движение стало известно миру под названием люберов. Ходили они тогда в кепках-малокозырках «Речфлот», и были такие персоны как Ваня Цыган и Рыжов, он же Малыш. Так сказать, столпы люберецкой движухи, обдиравших утюгов у «спутников» и «интуристов»…

А немного загодя до прессинга начался масштабный процесс объединения любителей тяжелого рока. Стали появляться новые люди – тот же Паук, который не был «одним из нас», но и не претендовал. У него была своя клиентелла, и единственное, что нас с ним сблизило чуть позднее, была его сестра Наташа, царствие ей небесное, которая тянулась к нашей тусе и вела себя естественно и не наигранно. Причем с самого начала его в парке не было потому, что, по сложившейся традиции, приглашал на тусу я сам. Лично. Так, собственно, и строилась инфильтрация рядов в тусовке. Встречая где-то в городе человека, я просто разговаривал с ним и приглашал на наши меломанские «субботники». Как пример, февраль 83-го года: празднуя день рождения Бона Скотта в пельменной, на месте которой теперь стоит бизнес-центр и «Макдональдс», я встретил Лешу Китайца и пригласил его в парк. Позже познакомился с Саней Чернятиным, со многими другими, и за каждым из этих людей стояли их знакомые. Постепенно сплетались кружева неформальных коммуникаций по всему городу.

М. Б. Причем «пельмешки» и прочие «чебуречные» были особыми местами коммуникации. В них уже начинала концентрироваться молодежь, поглощая двадцатикопеечные порции пельменей с перцем и уксусом. Ежедневное времяпровождение на тогда еще свежем московском воздухе приводили как раз в такие вот заведения, ласково называемые в народе «стояками».

Э. Р. Да, было много мелких заведений, такие как дежурные таксистские столовые, в которые уже с середины восьмидесятых наезжали по ночам моторизированные рокеры на своих «Явах» и «Чижах». Такая вот столовая под названием «Зеленый огонек» была как раз напротив «Ямы», куда позже, осенью 84-го, переместилась тусовка из парка. Но прежде, чем это произошло, был тот самый важный момент. Драйв накапливался вместе с приходящими кадрами, причем вместе с продвинутой молодежью в центр начали выезжать на охоту простые гопники, и как-то случай меня свел на Новом Арбате аж с шестерыми такими персонажами. Был я тогда на взводе, потеряв в толпе какого-то своего знакомого. Гопники зацепились за мои грубые ответы, и попробовали меня избить… Пришлось их отметелить, причем всех шестерых. Я понимаю, насколько фантастично это звучит сейчас, но тогда нас разнимали солдаты из патруля на площади перед метро Смоленская, и в отделении уже гопники жаловались на меня милиционерам. Мол, неуправляемый бешенный хулиган к нам пристал и нас же избил… А менты, посмотрев на меня, в изодранных на коленках джинсах, потом на гопоту с разбитыми носами и очками бланшей… отпустили меня, пообещав добавить моим «обидчикам». К слову сказать, такие случаи в тот период встречались направо и налево. Милиция тоже была не такой как нынче, ее практически не было заметно на улицах, и хулиганы не особо на нее обращали внимание.

Вот на таком кураже мы плавно встретили наступление 84-го года. Я, как обычно, встречал в городе интересных людей и в какой-то момент понял, что нужно попробовать собрать всех вместе. При этом помимо филофонических «субботников» были особые праздники, посвященные дням рождения музыкальных кумиров. В начале лета из армии вернулся Рус. Кажется, он и предложил мне идею собрать всех именно в субботу, двадцать второго сентября, на день рождения Ковердейла. И когда этот день настал, я очень сильно удивился количеству людей, которые, еще не зная друг друга, пришли в один день в Парк Культуры. Общая численность была не менее ста человек; это при том, что в советский период люди имели возможность собираться в таком количестве разве что в очереди за дефицитными товарами или едой. А после смерти Брежнева и вовсе вышло постановление «больше трех на улицах не собираться». Всей толпой отправились мы в пивной бар «Плзень», где основательно заправились и двинулись далее по городу. Там же и пришло определение, что мы не просто любители тяжелого рока, а именно «рокеры». С этого момента понеслась тема с гуляниями толпами по городу. Встречались днем, сидели до девяти вечера, а потом – проверенным маршрутом: от парка и на Арбат. «Народные гуляния» осуществлялись по Бульварному кольцу, с задеванием прохожих и забиванием гопоты. Осваивалась территория под себя, и, возможно, эти гуляния, массовые на фоне безлюдных московских улиц, спровоцировали прессинг со стороны властей, не понимавших смысла происходящего, но дико боявшихся каких-либо волнений народных масс. А у нас не было иных целей, кроме как общности на теме рок-музыки и подросткового куража. Женя Круглый, тогда еще «волновик», любивший с нами погулять, отдирал куски потрескавшегося асфальта на Крымском мосту и метал их в проплывавшие внизу речные трамваи. Если бы попал, то этому трамваю был бы писец, но цель была именно промахнуться, и по возможности напугать до полусмерти или ввести в ступор население…

С высоты прожитых лет, конечно, можно отметить, что все это было ужасно, но тогда все эти моменты казались не более чем забавными. Никто не хотел и не ставил цели нанести какие-то увечья, все эти похождения сопровождались диким ржанием и комичными «выделываниями коленцев». Наводимый на социум страх унд ужас всерьез воспринимали разве что службы правопорядка и пожилые коммунисты, видевшие во всех этих проявлениях пресловутое «тлетворное влияние Запада». Безумное поведение и общение ставились во главу угла. Хочу отметить, что алкоголя было мало, и он не занимал какого-либо места в нашей жизни. Драйв и кураж в патлатых головенках питался от солнечных батареек и от ритмичной тяжелой музыки. Вся фишка заключалась в том, чтобы твердо стоять на своей позиции в реальности, поэтому алкоголь, и тем более наркотики, отрицались. Уличные молодежные столкновения уже начинались, и надо было иметь чистый рассудок, иначе могли затоптать. При этом никто не врубался в какие-то идеологические подоплеки, внутренний барометр сам определял что такое хорошо и что такое плохо. Раздражали снобы, жлобы и гопники. А также те, кто вставал поперек пути и запрещал нам делать то, что мы хотели, и слушать то, что мы хотели. Однажды, изменив маршрут, мы пошли вдоль набережной. Уже после запрета на рок-музыку пошла новая волна – конкретно «металла»: Judas Priest, Accept, Iron Maiden, Twisted Sister. Отдельные их композиции имели маршевую основу, и как-то из воздуха пришла идея маршировать под «Твистед систер». Картина Репина «Приплыли»: толпа металлистов, построенная мной, марширует по набережной близ «Ударника»…

Об эффекте, произведенном на москвичей и гостей столицы, можно только догадываться, хотя откровенно прикинутых металлистов были единицы. Молодежная толпа была по большей части в джинсе, а некоторые вообще непонятно во что одетые. В те по-своему замечательные дни проявилась девушка Нателла, это было в период моей работы ди-джеем в гостинице. Я тогда уже был на имидже, в косой коже, и молодежь ко мне тянулась, рассказывая про подобных мне челов. У Нателлы мама, кажется, имела возможность выезжать куда-то за рубеж. И, уступая просьбам дочки, привозила всякие музыкальные журналы и кое-что для прикида. Она же, кстати, познакомила с Сережей Принципом, нынешним владельцем «Роверкомпьютерс», с которым нас судьба еще не раз сводила. У нее была немалая коллекция «пластов», фирменные футболки Iron Maiden и Accept, куча «бумаги». И подростковое неистовство – то есть все то, чего не хватало многим другим. Она тоже пришла на день рождение Ковердейла, и громкая музыка в переносном фирменном магнитофоне типа National была именно ее. И вот на пике этой движухи, когда уже молодежь города стали обозначать именно как неформальные объединения, надо мной нависла армия. Было это несколько обидно, но пришлось идти, оставив завет тусовчанам: «Все в кожу – и на тачки».

В армию я ушел тринадцатого ноября.

84-го года, оставив Руса присматривать за порядком и развивать движение. Сейчас умилительно вспоминать, но в армию мне писали письма люди, порой незнакомые, как, например, Ганс Аэропортовский. Все это было приятно и скрашивало армейские будни. Когда же семьсот сорок два дня моей армейской службы закончились, я, посмотрев расстановку сил и положение дел на тусовке, понял, что сила духа и смекалка уже не является определяющей во взаимоотношениях. Все это легко заменяется связями и отъемом мерчендайза у новоприбывших «пионеров». Появилась иерархия, значки на отворотах значили не меньше, чем боевые ордена, а обо мне по районам ходили какие-то легенды. Заочно был причислен клику неформальных генералов. В один из заходов в «Яму» я встретил Руса – тоже в чине рокерского генерала немногочисленных мотоциклистов. При этом сделал для себя отметку, что, если до моего ухода в армию все делалось на едином дыхании, то в этот период уже появилась какая-то меркантильность; внешний вид уже значил не меньше, чем внутреннее содержание, но инфильтрация рядов сохранялась. Рус показывал мне круг людей, который образовался вокруг него и Димы Саббата, и прилагал к каждому персонажу небольшую историю похождений. Тогда уже Паук и компания «хиппо-металлеров» начали сепаратное околомузыкальное движение. Начинался период музицирования, и все новые группы старались как-то подмять под себя какую-то часть публики и заполучить в поддержку кого-либо из «генералитета».