Текст книги "Хардкор"

Под конец можно сказать, что я до сих пор в здравой памяти и скорблю по тем, кого уже нет рядом; считаю, что пусть это всё была война не на жизнь с ветряными мельницами, пусть для кого-то это большое рокенрольное путешествие стало дорогой в один конец… Но это был самый глобальный и классный эксперимент, выявившим всю сущность прогнившего общества того периода, и имя этого эксперимента… Out control.

Джордж Бардадим

Фото 12. Развалины Херсонеса, Ольга Рыжая и Татьяна Гордейчук, Севастополь, 1992 год. Из архива Ольги Рыжей

М. Б. Как ты очутился на Камчатке?

Д. Б. Я жил на Камчатке, всю дорогу.

М. Б. Стоп. Жил на Камчатке, а потом приехал снова на Камчатку? Ничего не понимаю… Подожди, а как ты в Севастополь попал, просто взял и поехал? Или это было…

Д. Б. Да вот захотелось… Море, солнце! Тем более, что я там родился. М. Б. Вот, теперь мне хоть чего-то стало ясно.

Д. Б. Просто я из Севастополя в три года уехал с родителями на Камчатку, и жил там всю свою сознательную жизнь до окончания школы. И в Петропавловске-Камчатском рос. Году в 83-м я познакомился с Вовой Клыпиным, тогда мы и начали музыку альтернативную слушать, только в то время такого слова не знали ещё. Осознание постепенно пришло, а сначала просто крутизны хотелось. С информацией тогда проблемы были, и мы всячески извращались, чтобы добыть её. Помню, в кино ходили раз пятнадцать подряд, только из-за того, что там секунд тридцать показывали лондонских панков. Так образы для соответствия и добывали. Кожаные косухи позже пришли, а тогда одежду в основном в «комках» покупали. Там яркие вещи очень дёшево стоили; видимо, в то время на них спрос небольшой был. Волосы стригли и красили сами, потом, правда, за это по морде получали на улицах и в ментовках. Вот так всё и начиналось.

М. Б. А татуировка когда пришла?

Д. Б. Да примерно тогда же. Вова Клыпин в пьяном угаре сделал мне швейной иголкой и намотанной на неё ниткой какую-то хрень на среднем пальце руки, традиционно употреблявшимся для приветствия субъектов окружающей среды. Потом ещё было несколько экспериментов с этим «оборудованием», после которых всё на время затихло.

Тогда вся тусовка ограничивалась алкоголем, музыкой и созданием образа внешнего вида, а татуировка началась позже, уже в Питере, с журнала Kerrang, в котором была фотка группы Rose Tattoo. Маленькая, где-то пять на три сантиметра, и на ней эти парни, все в татуировках цветных, присутствовали. Я тогда в первый раз такое увидел, и информации по этой теме, конечно же, не было. Как и всего остального. Журнал этот каким-то чудом попал к нам с Вовой в руки. Причем, как попал, так и ушел куда-то. Но когда речь заходила о татуировках, мы его постоянно поминали как аргумент в «дискуссиях». А споры, естественно, были о том, что круто, что не круто. И когда говорили, что видели на фотке цветные татуировки, нам мало кто верил. Но информация запала в душу, поэтому потом и начались многочисленные эксперименты с различными составами красок.

М. Б. Тушь «Колибри»?

Д. Б. Нуда. Ещё акварель медовая и другая всякая хрень. В какой-то момент я с Камчатки переехал в Питер и уже затем в Севастополь. Пару лет по переезду никаких татуировок не делал вообще. Только пиво пил и веселился. В дурке пару раз отлежал, за попытки суицида. В тот период в Афганистан забирали, куда попадать совсем не хотелось, и это был самый дешевый способ закрыть для себя все вопросы с армией. И вот когда я после этого поехал на пару недель на Камчатку, просто в гости по старой памяти, там опять вернулась тема с татуированием. Мы с Вовой поехали в «Детский мир», где в отделе бижутерии купили заводную бритву «Спутник» и базовый набор для сборки своей первой татуировочной машинки: пластилин, чёрную чертёжную тушь с козеином и всякие мелкие фишки, чтобы машину сделать. Нюансы подсказал какой-то уголовник. Он сказал, что нужна пуговица от рубашки, и струна от гитары, обязательно третья.

М. Б. Похоже, пожирнее контур хотел. Ну, и как вы? На пару, как в фильме Данелии «Сережа»?

Д. Б. Чего? Это который – «Ой? Иди домой!..»? Конечно, конечно, помню! Наверное, тот фильм тоже как-то повлиял. Но на подсознание. Осознан этот факт был, наверное, позже. А с того момента я начал делать татуировки регулярно. Человек десять я там сделал, причем некоторых очень брутально. Одним из них Вова Клыпин и был.

М. Б. Ну и как, Вова был счастлив?

Д. Б. О, да! Он до сих пор мне спасибо говорит при встрече.

М. Б. Ну, у нас свой чемпионат по брутальности тоже был. Наверное, мотив с анархией, сделанный попросту гвоздем, может по праву чемпионствовать и поныне. А у вас мотивы какие-то были в татуировках?

Д. Б. Конечно были. Одними из первых мотивов для вдохновения послужили очень прикольные карикатуры из газеты французских коммунистов «Юманитэ Диманш». Не было тогда никакой инфы о татуировках, поэтому мы своим путем и пошли. Всякие весёлые штуки делали. Всё окружающее стебалось по-черному, да и на самом деле было смешно. Все эти представления о советской норме и счастье, которые стали карикатурой на самое себя.

Очутившись в Севастополе, я начал рисовать свои первые татуировочные эскизы. Тогда же пришло осознание того, что надо модернизировать татуировочную машину. Первая, как я уже говорил, была сделана из бритвы, гитарной струны и пуговицы, и всё это крепилось на пластилине. Я чувствовал, что это совсем несерьезная конструкция. Да – помню, чуть позже, в «Комсомольской правде», кажется, встретилась статья про Маврика. И, в принципе, она дала понять, что мы не одиноки в своих стремлениях и послужила наиболее реальным толчком для осознания того, что нужно двигаться вперед. К тому моменту я был вполне матерым и стал выдумывать какие-то новые конструкции татуировочные, чтобы всё было не на пластилине, а более солидно. Я, знаешь, выстрогал из деревяшки этакую фигню, по типу приклада оружейного, обмотал изолентой моторчик, купленный, опять же, в «Детском мире»… Во насколько этот магазин универсален был!

М. Б. Подожди, моторчик от чего? От моделек, что ли? Он ведь слабоватый.

Д. Б. Да-да, для моделек. Не, он вполне нормальный, только на длительную работу рассчитан не был. А так по скорости – нормально.

М. Б. А я вот использовал моторчик от дрели. Просто внагляк отобрал у знакомых дрель, и выковырял его оттуда. Скорость оборотов была адская, тридцать оборотов в секунду, но я позже приноровился бить так, чтобы шрамов уже не оставалось.

Д. Б. Круто. А у меня потом, уже в Питере, ту машину чел один купить даже хотел за какие-то немыслимые деньги. Валера Трушин, который играл в «Бригадном подряде», а потом в «Бироцефалах», хотел взять ее аж за двадцать пять рублей. По тем временам это были немалые деньги. Я помню, делал татуировку одной американке всего за десятку!

М. Б. А кому и что в основном колол-то?

Д. Б. Друзьям-панкам, конечно же. За ящичком пива. Информативные дизайны, то есть элементы стиля, содержащие какие-то лозунги, типа эксплоитедовского черепа с гребнем и с надписью «No Future» или «Destroy and Hate». Значки «Анархия» и всякое такое. При этом рисовал и срисовывал все подряд. Даже появившиеся рекламные полиэтиленовые пакеты в ход шли. На них тогда кооператоры всю мощь своей фантазии выплёскивали.

М. Б. Какая околомузыкальная атрибутика была популярна в среде местных неформальных рок-групп?

Д. Б. Ну, кроме эксплоитедовского черепа, пожалуй, редко такая атрибутика была востребована. В основном всё на политике строилось. Анархия, фашизм и прочая чушь – всё, что могло быть противопоставлено существующей власти. Рок-музыканты в Севастополе вообще не очень осознавали необходимости татуироваться. Они у нас поначалу вообще как-то отдельно от остальной тусы находились, это позже всё смешалось. Первыми из них рокабильщики и панки стали проявлять интерес к татуировкам, позже металлисты.

М. Б. У нас всё по-другому было. То есть так же, но в другой последовательности по стилям.

Д. Б. До нас информация гораздо позже доходила, потому что Севастополь далеко. Хоть он тогда еще не украинский был, но всё равно далеко. За инфой и материалами татуировочными надо было ехать, поэтому цветные краски не все у меня были. Пробовал смешивать, но редко что-то нормальное из этого получалось из-за разной плотности. Распространённую тушь «Кальмар» я вообще не использовал, не было её. «Колибри» была. Я её выпаривал слегка, чтобы легче вбивалась, и точно знал, на какие цвета медовой акварели аллергия может быть. Всё на себе пробовал. Красная гуашь, к примеру, очень долго зажить не могла. Но в целом, как сейчас говорят, я был вполне продвинутым. Параллельно ковырялся с оборудованием, пытался модернизировать машинки, делая их из шприцов и других подручных материалов.

М. Б. Это все любопытно, но всё же хотелось бы понять вашу севастопольскую тусовку.

Д. Б. В Севастополе тусовка была очень весёлая и достаточно многочисленная. Сначала панков не очень много было, в основном металлисты и хиппи. Хоть у всех интересы и разные были, но из-за того, что город небольшой, все довольно дружно жили. Часто бухали вместе.

Ко мне иногда питерские друзья приезжали – Крыса, Вова Клыпин опять же. Однажды даже Кактус пожаловал с Копой. Из Кёнига Полковник, Чёрт и Коля Дрозд бывали у меня. В такие периоды веселью предела не было. Однажды пошли прогуляться по руинам Херсонеса, ну, и менты нас забрали, как обычно. В отделении Крыса сразу по привычке вены на руке вскрыл, порез рукавом закрыл и сидит, курит. Мент с усами прибегает, орёт: «Ты что! Здесь курить нельзя!» Ну, Крыса говорит: «Хорошо, не буду». Берёт, рукав задирает и тушит хабарик в ране. Мент чуть сознания не лишился. Тогда такие вещи веселили.

Сам я тоже изредка в гости ездил. В основном, в Питер, но бывало и дальше. Однажды мы хорошо прокатились в Свердловск и Новосибирск через Челябинск. Это, кстати, в 88-м случилось. Ник Рок-н-ролл тогда только из ссылки в Симферополь вернулся, собрал там группу «Второй Эшелон» и поехал на гастроли в Сибирь. Ну, и я с ними. Надо сказать, что в поезде без билета так далеко ехать – задача не из лёгких! Для меня эта поездка спецприёмником закончилась: забрали, конечно, за внешний вид. Они к такому у себя там не очень привычны были. Но всё обошлось, через пару недель отпустили – после того, как я голодовку объявил.

Кстати, на тусовке в Севастополе я и познакомился с Тарасом. Нашли мы друг друга очень просто. Поскольку многие общались на почве увлечения панк-роком, а у Тараса в тот период была панк-группа «Самоликвидатор». Они сначала что-то типа «Гражданской Обороны» играли, потом Exploited повлиял. Тексты у него в то время очень серьёзные были… Несколько магнитных альбомов вышло даже, ну и концерты были, конечно.

Панки тогда в большинстве своём только и делали, что занимались публичным саморазрушением и брутальным творчеством. Ну, и Гена Труп там присутствовал поначалу. Как коммуникативное звено. Я ему татуировки делал, а он тогда ничего не умел, посему сам я какое-то время оставался без порции корявых татуировок, за этим к Тарасу и обратился. За помощью…

М. Б. Зато позже Труп в Москве отметился. Пришел на тусу – а все руки сплошняком непонятно в чём.

Д. Б. Моя работа, хе-хе-хе. Тарас, помню, на нём рисовал, а я делал.

М. Б. Да, и он говорит: а чего у вас так мало татух. А у нас тогда все мотивы локально разбросаны были, исключительно все по делу. «Чемоданный» подход: где побывал, что встретил, то и зафиксировал. Ему тогда вежливо так намекнули, что такого много и не нужно. Большими объемами в конце восьмидесятых никто не забивался. Все были уверены, что впереди таких чемоданных событий много, так что лучше не торопиться.

Д. Б. В принципе, у нас примерно тоже так было. Мы на Трупе экспериментировали просто, выясняя, чем эти рисунки лучше между собой связывать. Он не против был!

А дальше мы с Тарасом начали работать в тесном сотрудничестве. Это все происходило у меня дома. У Тараса за плечами был большой художественный опыт; он занимался дизайнами, и получалось это у него намного лучше, чем у меня. Образовался поточный метод. Ко мне приходит клиент с какой-то там идеей, я звоню Тарасу, прошу его нарисовать, и он уже через некоторое время привозит готовый дизайн. Бывало и так, что я начинаю делать татуировку – Тарас продолжает. Кстати, Труп из той московской поездки привез кучу всяких рисунков, среди которых были и твои.

М. Б. Да, тогда я был уже известный в узких кругах работник карикатурного жанра, засеявший своими карикатурами площадь от Прибалтики до Барнаула. И одну из карикатур все-таки присадил и на себя. В Питере. Там был такой кольщик, Орел. У него много кто перенял навыки раскрашивать сверстников.

Д. Б. А мы с Тарасом, помню, в четыре руки начинали делать татуировку басисту из «Самоликвидатора», твой эскиз использовали. Это был зомби с расколотой башней.

М. Б. Да, это дело я любил. Делал в промежутках между городскими зарисовками какие-то килограммы дурацких рисунков для себя и маргиналов, а они как-то конвейерно куда-то расходились по маргиналам. Но я ничего не продавал, хотя знал, что отдельные пассажиры затеивали на этом какой-то незамысловатый бизнес. Поэтому отсюда вопрос: а что представлял из себя местный контингент добровольцев?

Д. Б. Неформалы. Их там было предостаточно: знавших друг друга в лицо и поделённых на группы по музыкально-стилистическим предпочтениям. Я тяготел к панковскому веселому стилю. Рядились тогда во всё что ни попадя и веселили друг друга, пугая обывателей. Но не только из этой тусовки люди татуировались. То есть клиенты и со стороны приходили. Непонятно, каким образом нас находили вообще. Хотя… город маленький. Находили как-то, звонили, заказывали. Возможно, потому, что мы все были на виду. В Питере тусовка была на порядок больше, и татуированных там было намного больше. Но я там, как говорил уже, в середине восьмидесятых не татуировал; просто тусовался, и это было увлекательно.

А в Севастополе первые пару лет этот процесс у нас проходил исключительно с помощью переделанных заводных бритв и самоделок разных. Только несколько позже мы стали задумываться о том, чтобы как-то усовершенствовать технику. Ну, то есть меня этот вопрос тогда не сильно тревожил, я вообще не думал о том, чтобы профессиональную машину сделать. А Тарас уже начал нам перспективы какие-то прорабатывать. Соответственно, стали заказывать какие-то детали у каких-то токарей. Но в большинстве случаев качество не устраивало. Половину сразу же браковали; ну, это и естественно: раньше этих ребят живые деньги не интересовали, а за бутылку чё хорошего можно сделать? И в году эдак 92-93-м у нас появился первый опытный образец индукционной машины, хотя сделан он был не совсем правильно. Всё потому, что информации вообще никакой не было. Ориентировались только по внешнему виду, взятому из журнала какого-то татуировочного, драного и очень старого. Фотография, как помнится, была пять на пять, не больше: на ней какой-то татуировщик машину в руках держал. Удивительно, но этого оказалось достаточно! Тарас проконсультировался со своим приятелем, который занимался радиоэлектроникой. И тот подсказал, куда нам нужно двигаться. Потом было еще что-то ужасное, с алюминиевой рамой.

Эта машина уже работала реально. Вот именно так как надо. Мы это осознали очень четко и поняли, что делать дальше. Я помню свои ощущения тогдашние, потому что глубина перспективы чувствовалась… Чувствовалось, что просто бездонная пропасть в этой области открывается. И что если мы сами будем велосипед продолжать изобретать, то всё это на долгие годы затянется.

Тарас примерно в то же самое время начал ездить в Питер и делать татуировки там, а я как бы наслаждался покоем и никуда ездить не хотел. Море, пиво, солнце… Я остался и продолжал заниматься рисованием. Не академическим конечно, а неформальным, так сказать, рисовал всякую хрень. Все мои интересы в искусстве сводились тогда только к татуированию. То есть татуировки – круто, а какие-то там картины – это мазня да и только…

Хотя стремление освоить какие-то азы, наверное, все-таки было. Сначала я тренировался делать рисунки на тряпках, расписывать какие-то вещи из одежды. В рамках панковской крутизны самодеятельность в одежде очень приветствовалась. Так генерировались только злобные образы, но не сама жестокость; не было того, что сейчас рекомендуют через страницы дерьмовых самоучителей по татуировке.

М. Б. Делать это сразу на людях?

Д. Б. Ну да, у них там написано в самоучителе этом… Типа, поймайте какого-нибудь бомжа, и за бутылку водки он согласится на это. Чушь какая-то…

Стремление к самообразованию, наверное, давало свои плоды. К примеру, чтобы нарисовать череп правильно, я использовал фотографии людей из журналов посторонних… как бы старался преобразить их, что ли. Возможно, отсюда тяга к реализму и пошла. С черепов. Хотелось сделать череп так, чтобы он выглядел очень реалистично. Ну и красиво, соответственно.

Конечно, сначала была антиэстетская тема: всё криво и смешно. Чем хуже – тем лучше. Но, наверное, все проходили эту стадию. Что же касается самих дизайнов в татуировке, то тут мы всё время старались заглянуть немного вперед, изобретая свой собственный подход к этому.

М. Б. В России тогда уже появилось много иностранных журналов, и стали понятны многие тенденции в обильном татуировании. И все старались размещать эти мотивы так, чтобы тему можно было потом выгодно продолжить.

Д. Б. Это нормальная тема и сейчас. Тут ничего не изменилось. Любой человек, начинающий делать себе татуировку, должен задумываться о том, что будет дальше и как всё это связать в будущем. Раньше, судя по олдскульным темам, это решали гораздо проще: как ты говорил, чемоданным методом. Хотя это, конечно, вопрос стиля… А у тебя какие мысли по этому поводу?

М. Б. Для меня достаточно просто автографов моих некоторых знакомых определенного периода. Причем они развиваются как-то вообще отдельно от меня: появляются, встречаются… Встретились, покалякали, чего-то сделали – да и всё. Для меня не важен результат, я не особо мнительный. Для меня это отличный повод встретиться-поболтать. Да ещё и поиронизировать на тему процесса.

Д. Б. Да уж… Здесь, в Питере, всё было и остаётся совершенно по-другому. Наверное, потому что всё не так равномерно развивалось в плане техники татуировок… ну, или я чего-то не знаю. Мы вот с Тарасом постоянно советовались друг с другом, и, возможно, из-за этого прогресс был. До сих пор у многих татуировщиков здесь натянутые отношения, из-за какой-то мифической конкуренции.

М. Б. Эти комплексы нам известны как побочный продукт самодеятельности и самообразования…

Д. Б. Об этом и речь. Тарас раньше часто ездил работать в Питер. В то время он и познакомился с Юрой Скандалистом. Тот, похоже, охотно со многими контактировал, делился информацией и даже материалами: красками там, иголками. Тарас привозил кое-что от Скандалиста и также делился знаниями со мной. Вот ко мне вся информация таким путём и поступала, и это давало мне повод для размышлений.

М. Б. Юра тогда с Володей Би Джо общался и строил какие-то совместные планы. Но это размышления о перспективах, а что с литературой? Не сильно художествен но й…

Д. Б. Тогда меня особенно впечатляли только новые журналы татуировочные, иная печатная информация отсутствовала. Как тогда, так и сейчас, собственно. По сути, единственная книга Анжея Ельски до сих пор является самой грамотной из всего, что напечатано по-русски. К сожалению…

Постепенно мы стали более осознанно подходить к делу; начали разделять для себя татуировочные машины на контурные и закрасочные, экспериментировали с различными иголками, активно добывали знания по дезинфекции и стерилизации. И такая деятельность, естественно, приносила ощутимые результаты. К тому моменту, когда в Москве проходила конвенция… в 95-м это было, да? Я как бы уже почувствовал себя абсолютно готовым в ней участвовать. Жалко, что узнал об этой тусовке буквально за пару дней до начала – поэтому и не приехал. Просто не имел физической возможности туда поехать. Мои приятели, которые тогда побывали в Москве, привезли мне афишу и флайер салона «Инки» с автографом и пожеланиями какого-то татуировщика американского, я её на стенку повесил. Это стимулировало.

Находясь в Севастополе, я работал достаточно часто. В то время там работы очень много было, а в отсутствие Тараса только я один там татуировки и делал. Как раз примерно в 95-м году или за год до этого, я стал просить деньги за свою работу. До того я ее оценивал пустыми пивными банками, для коллекции…

М. Б. Пересчет площади сантиметрами?

Д. Б. Конечно. У меня специальная приспособа была: пластиковая пленка, прозрачная, расчерченная по сантиметрам на квадраты. Накладываешь её на рисунок и банально считаешь деньги. Слишком больших рисунков в то время никто не хотел делать, поэтому и считать легко было. Помню, как-то мне подарили календарь с работами Литвы, и я тогда опешил оттого, что делают в Москве, какие там объемы работ. У нас такого не было.

М. Б. При этом информационная составляющая в московском стиле присутствовала всегда: каким бы ни было воплощение, всё равно должна быть смысловая нагрузка, чтобы не человек представлял татуировку, а татуировка человека. Понимаешь, о чем я?

Д. Б. Я прекрасно понимаю. Но в то время я этому большого значения не придавал. Да и сейчас, честно говоря, я не всегда это делаю, потому что публика изменилась и ценности другие. Я всегда старался делать упор именно на зрелищность и на качество исполнения, считая, что основной смысл именно в этом. И только позже пришло понимание таких вещей как композиция, динамика, расположение на теле и прочее. Я просто привык уважать клиента и его идеи.

Возможно, из за этого я ещё в 94-м чётко понял, что вредные пристрастия мешают естественным процессам. То есть примерно тогда я стал стрейтэйджем. Я совсем бросил пить и курить. И до сих пор остаюсь на этих позициях. Для меня это было вполне осознанной необходимостью, хотя основной пинок я получил от Тараса. Это от МакКея пошло. Просто человек проснулся с утра и понял, что всё вокруг не так, и не только одни панки занимаются саморазрушением. Соответственно, какой же это панк-протест, на хрен? Вот он и решил, что надо с этим завязывать.

Стрейтэйдж – движуха, которая имеет прямое отношение к тому, что происходило у меня в башке в тот период… И панк-культура, точнее, её развитие и переход в культуру стрейтэйджа, пришлась тогда как нельзя кстати. Таким образом, я отказался от всех видов допинга. Кроме татуирования!.. Ну, и где-то в 97-м году, опять же через Тараса, я узнал о том, что в Питере есть человек, который собирается открыть татуировочную студию и ищет татуировщика опытного. То есть хочет не кого-то там с улицы брать и учить, а именно чтобы человек с опытом был. Тарас показал мои работы. Этому человеку они понравились, и он пригласил меня переехать в Питер именно с целью работы в большой студии.

Эта студия, к сожалению, оказалась бесперспективной. Она была большая, но находилась в районе метро Удельная, занимала весь цокольный этаж кирпичного дома. Там было три татуировочных кресла. У чувака там были грандиозные планы: парикмахерская, все дела. Но дальше дело не пошло, потому что его инвесторы попросили назад свои деньги. Я проработал там несколько месяцев прежде чем она закрылась. И после этого начался мой туризм по конвенциям. В 98-м году я уже располагал достаточной информацией о подобных мероприятиях и посетил Франкфурт и Вену.

М. Б. Скорее, в 99-м, потому что мы с тобой в 2000-м пересеклись. И каким образом ты туда попал? Тебя кто-то пригласил, то есть о тебе там должна была быть информация?

Д. Б. Нуда, вероятно. В 98-м вышел журнал с фотографиями моих работ. «Татуировщик года», итальянский журнал. Потом выяснилось, что это жена Кредита такое промо сделала, и я благодарен ей за это. Томми, который делал несколько конвенций, пригласил во Франкфурт, и Франк Вебер то же самое сделал. Причем на веберовскую конвенцию я не смог поехать, потому что никто не захотел составить мне компанию. Предложил Тарасу, Би Джо – все отказались…

Я тогда еще по-английски не очень разговаривал, поначалу тут же забывал всё, что выучил. Ходил в Севастополе на курсы английского языка, но сделаны они были на основе курсов Илоны Давыдовой. То есть люди переделали книжку, организовали компьютерный класс, чтобы уже можно было пальцы растопыривать… И хотя это все было жульничеством, но мне эти двухмесячные курсы дали реальную базу. То есть, я думаю, что технология, основанная на попугайстве, в принципе работает.

М. Б. Ты получил приглашение по почте?

Д. Б. Да, Томми прислал мне в письме официальное приглашение. А вот Вебер просто позвонил. Прикольно было. Я сижу на Ветеранов у себя на квартире, в глубокой жопе, можно сказать, и тут раздается телефонный звонок – звонит Вебер. Говорит, типа: приезжай на конвенцию через неделю. Приедешь, типа? Я говорю – конечно, приеду… Ну, и не поехал тогда. После этого Вебер меня не приглашал несколько лет; два-три года от него вообще ничего не было слышно. Потом опять начал звать.

М. Б. Меня поразили масштабы конвенции: это как большая фабрика.

Д. Б. Да, во Франкфурте большая конвенция, мне очень нравится. В первый раз мы там с Тарасом работали, сейчас об этом весело вспоминать. После этого были разные другие тусовки, потом и Берлин. В Берлине тоже раньше круто было. Но суть не в этом, а в том, что мне эти все поездки нравятся, и я езжу с удовольствием и по сей день. Вообще, весь прикол в том, что можно поехать путешествовать и заодно творчески поработать.

М. Б. Попробуй сформулировать разницу между зарубежными конвенциями и местными.

Д. Б. Масштабность, состав и уровень организации. И обсуждать особо не хочется, разница огромная! А вот сказать о различном отношении к конкурсам татуировок на конвенциях там и здесь хочется. Везде эти конкурсы проходят просто как элемент шоу-программы, и большинство татуировщиков не относится к ним слишком серьёзно, а здесь всё наоборот. При всём при этом за рубежом делаются попытки создать нормальное судейство, у нас тут этого пока нет. Нормальное – это когда есть профессиональное независимое жюри. Здесь, в России, такой ситуации, похоже, достичь не просто; тут нет ответственных людей среди татуировщиков, согласных работать в жюри. Поэтому жюри напивается почти сразу после начала конкурсов. По-моему, решение этого вопроса показывает уровень самих организаторов. И результаты таких конкурсов, к сожалению, остаются на низком уровне. Получается, что когда в конкурсе участвует работа одного из членов жюри, этот член жюри просто поднимается и уходит, вместо него садится какой-то другой хрен, зачастую никому не представленный, и конкурс продолжается как ни в чём не бывало. Как можно при таком раскладе относиться ко всему этому серьёзно, мне лично не понятно. Я считаю, что профессионалов надо выращивать, это касается любой области, включая и жюри. Надо вкладывать, а большинству хочется только стричь купоны. Это должны понимать организаторы подобных тусовок.

Публика, кстати, тоже не совсем готова воспринимать происходящее. Иногда вообще ситуация до абсурда доходит. Люди на конвенции в Питере подходят ко мне, спрашивают: блин, какие у тебя есть дизайны для продажи. Даешь человеку буклет и говоришь, что вот здесь всё написано, а он тебе: здесь по-английски написано, а мы-то с тобой по-русски разговариваем; ты чего, блядь, как мудак, по-русски мне не можешь сказать? А я с этим буклетом пол-Европы объездил, везде он работает! Понимаешь, что мне удобно людям показывать, то я и показываю. Я в своей работе рассчитываю на аудиторию определённого уровня; и коль я профессионал, почему я должен подстраиваться под их уровень? Информации и разъяснительной работы по этому поводу явно не хватает.

Сейчас в России проводятся тусовки, создана гильдия профессиональных татуировщиков – движуха идёт, одним словом. Но я считаю, что всему свое время. Сначала надо дождаться, пока большинство из тех, кто в этом бизнесе, самостоятельно осознает необходимость развиваться во всех направлениях. Я думаю, что рано или поздно это должно произойти, и профсоюзы начнут играть свою роль. Тогда можно будет говорить и о каком-то уровне, и обо всем остальном.

М. Б. Всё, хорош умничать. Слово «гильдия» мне не нравится.

Д. Б. Да, оно слегка корявое… В основе что-то типа… Мы живём в России, страна уникальная, и мы все уникальны, на манер снежинок. И, соответственно, должны по-русски называться. Самое русское слово, которое нам пришло в голову, это «гильдия».

М. Б. Мы все это когда-то проходили, когда наши рок-музыканты облучали население мощью своего таланта под маркой русского рока.

Д. Б. Да, похоже, с тех пор мало что изменилось. Мы всегда стараемся изобрести свой собственный велик, вместо того чтобы использовать плоды достижения цивилизации. Тяга к мазохизму и саморазрушению, видимо, в крови.

Мы – панковская страна…