Текст книги "Хардкор"

Павел Фролов (R.I.P. 2014)

Фото 19. Павел Фролов, фото Петры Галл,1992

П. Ф. Тушино. Верхнее, нижнее – не важно. Пейзажи однозначно были жесткими урбанистическими, и детство проходило на фоне четырех заводов, не сильно компактно расположившихся среди жилого массива. Наверное, убогостью местных пейзажей можно было бы объяснить постоянные выезды в центр города. Но и на месте, как и у любого подростка, занятий было предостаточно. Уже тогда по району курсировали «киссоманы» и иные поклонники тяжелого рока, которые сильно разнились с простоватыми обитателями района, кучковавшимися после армии возле подъездов с гитарами. И цеплявших прохожих фразами типа «не проходи мимо, дай двадцать копеек». Я, как и многие мои сверстники, довольно серьезно увлекался спортом, в частности, вольной борьбой, и мои симпатии были явно не на стороне местной гопоты, тихо спивавшейсяся на фоне заводских ландшафтов. Качались в подвалах различными тяжестями, и когда я активно примкнул к неформальному движению, выглядел я, как говорили, «человеком без шеи». К тому же более старшие товарищи, ведущие динамичный хулиганствующий образ жизни всегда тянулись к чему-то новому и более интересному, чем пьянки и мордобой. Тем более, что не так уж далеко от района, на платформе «Сходненская», находилась тусовка московских «утюгов» – людей, обладающих достаточно передовой информацией, но, к сожалению, слишком завернутых на своей барыжке.

Все эти факты потихонечку притягивали в область коммуникации, объединившей веселейших людей, державшихся передовых стилей и отрывающихся по полной. Но не как гопники, а более ярко, и, что немаловажно, артистично. Выглядели эти люди по разному, но тяготели все же к жестким ритмам и драйву. Курс на подобное поведение был взят со школьной парты, что, кстати, сразу же привело к конфликту с представителями кондовой советской ментальности. Проявлялся он по-разному, вплоть до того, что меня хотели выгнать из секции, потому что, якобы, длинные волосы мешали занятию борьбой. Причем кучкование на базе модных вещей и увлечения модной музыкой происходило само собой: не надо было кого-то искать, все было видно как на ладони. Внешний вид любого «утюга» или «металлиста» выделялся на фоне рабочего спального района; желание быть неформалом всегда подстегивалось подростковым желанием быть в гуще передовых событий, которые начали активно разворачиваться во второй половине восьмидесятых. Ну, и романтикой того, что отдельные индивидуумы выходили на улицу разряженные, как новогодние елки. Несмотря на активный социальный прессинг со стороны властей и местной полууголовной среды, как бы контролировавшей порядок на районе и околачивавшихся в пивном баре «Алешкино». Место это было известно тем, что в нем жестко избивались все не местные. И довольно долго люди, слывшие там авторитетами, куражились над изредка выступающими в этом месте немногочисленными неформалами. Но уже буквально через пару лет, когда произошло объединение неформальной коммуникации, эти люди специальным рейдом объединенной бригады были сложены горками под пивные столики после того, как кого-то там обули, и с ними была забита одна из первых стрелок. Помню, как поймали автобус, конечно же, остановленный милиционерами, которых лихо приболтали стандартным текстом о том, что мы все едем на съемки фильма. Да, это действительно надо было снимать… Мы потом еще долго удивлялись, как люди с такими испуганными лицами могли так долго держать какую-то там масть на районе.

М. Б. Стоит отметить, что неформальная среда в Тушино была достаточно развитой уже к 85-му году и насчитывала множество ярких персонажей, вроде бы державшихся независимо, но всегда готовых объединится для каких-то совместных действий.

П. Ф. Да, конечно. Тушино было знаменито не своими заводами, а людьми, дарившими веселье своим внешним видом и поведением. Их было немало: Вася Тушинский, Скобей, Манэ, Саша Король, Дыня, Фриц. И когда все собирались вместе, прямо на улицах проходили костюмированные шоу, мимо которых часто курсировал на мотоцикле Рустам, одетый в кожаную куртку практически голубого цвета. Кстати, кож и мотоциклов на тот период было очень мало, всего четыре человека, не более, и все «утюги» откровенно завидовали обладателям этих атрибутов. Причем отношения рокеров к кожаным курткам было подобно тому, как на данный момент члены байкерских клубов относятся к жилеткам с «цветами». Утрата или потеря таковой была немыслима… Рустам, который был повзрослее нас всех и работал мясником, был знаменит еще тем, что его супруга Света ходила с ирокезом. Но более поразительным фактом было то, что их дети росли в мотоциклетной коляске вместо типичных обывательских кроваток. Другим мотоциклистом-одиночкой был Леша ЦРУ, который хотя и тяготел к панковскому стилю, но все время копался в каком-нибудь мотоцикле. Рядом по соседству проходили какие-то квартирные тусовки Леши Китайца и Лаврика. Несколько особняком стояли музыкальные тусовки Димы Якомульского. В Тушино репетировали «Круиз» и «Араке». Все эти тусы объединялись по особым критериям, и обмен разносторонней информацией был постоянным. Но самое главное, что объединяло всех, был неписаный кодекс уличного поведения и желание избавиться от советских комплексов, которые в виде лозунгов и табличек были развешаны повсеместно и часто являлись объектом глумежа и насмешек. Причем внешний вид являлся определяющим фактором свой-чужой, потому как не каждый гражданин того периода мог заявить протест не болтовней, а радикальным внешним видом, выстриженными или волосатыми прическами и асоциальным поведением. Домашние посиделки тоже были оформлены в рамках переосмысленной информации, попадающей со страниц журналов. Очень популярно было переснимать фотографии, увеличивать до плакатных размеров и уклеивать ими стены среди сталактитов из винила или стопок аудиозаписей. Другими словами, я попал в уже сложившуюся среду со своими законами и индустрией, разительно отличающейся от официальной.

Причем именно индустрия уже была отлажена. Отдельной тусовкой стояли «утюги», у которых можно было набраться вещей, и отдельной колонной шли неформалы, скрывающиеся в подмосковных лесах на филофонических толпах. Я уже сейчас и не припомню, кто меня подбил посетить сие действо, может, Леша Фролов, а может, «киссоман» Мариевский, но как раз плакатная тема и подобие подростковой предприимчивости привели меня на платформу, где я впервые увидел неформалов уже в иных количествах и удивился. Причем все это умилительно шифровалось и работала «цыганская почта», но выглядели-то эти люди совсем не по-советски, и скрывать подобные сборы было по крайней мере наивно. Одно дело, когда один или два металлиста или панка, а здесь – целые толпы, явно загруженные непонятно чем, удалялись на электричках в неизвестном направлении…

М. Б. Конспирология не работала; торговля и обсуждение происходили уже в поездах. Вещи вещами, но главными были все-таки не музыка и, как бы теперь сказали, мерчендайзинг, а именно дух свободы и его открытая демонстрация. Конечно, все это базировалось на общих положениях, которые вслух не озвучивались, но подразумевались сами собой. Изначально человек, соприкоснувшись с неприятными для себя вещами, устраивал переоценку прежде всего собственной системы ценностей, которая занимала где-то промежуточное состояние между жесткой уличной советской субкультурой и мирком утюжьего предпринимательства. Формировался вполне определенный личный кодекс поведения, основанный на смеси жесткого, но ироничного отрыва, предприимчивости и артистизма; уже потом, при слиянии с себе подобными, эта система ценностей шлифовалась сообща, оснащалась передовой модной информацией и в таком виде выставлялась на общественное обсуждение и заведомое порицание.

П. Ф. Да, как-то сама собой сформировалась прослойка; достаточно узкая, но по активности превосходившая остальные. Наркотики и наркоманы презирались, к тому же на тот период этот вид самоуничтожения и забытья был уделом системных хиппи и полууголовных торчков, с которыми расходилось и внутренние позывы, и внешняя атрибутика. Эта прослойка попадала под определение «чем чуднее, тем моднее», как часто обозначали наши мамы. Но понятие стиля было очень четким, несмотря на то, что тусовки и начавшиеся выезды на концерты были совместными. Атрибутика металлистов все-таки была несколько американизирована, и «утюги» частенько отоваривали неформалов кроссовками «Нью Бэленс» черного цвета, майками «Скрин старс» и «Хенс» и черными кедами «Конверс», за которыми просто охотились, и доставались они единицам. В Тушино было всего два человека, которые были счастливыми обладателями черного шузняка. Ну и, конечно же, джинса и футболки, в массе своей американские. Причем как-то сразу вошли в моду именно жилетки, рукава у джинсы беспощадно отрывались, а джинсы, как говорится, пилились, чтобы придать всему внешнему виду пренебрежительный оттенок. Все как-то пытались героизировать образы, доходившие со страниц журналов, возможно, таковыми в жизни не являвшимися; но нам, подросткам, хотелось, чтобы они были героями не меньше, чем Гагарин. Лучше было выглядеть как Лемми, чем как Ленин.

Те же, кого обозначали как панков, рядились во что ни попадя, но старались на районах выдерживать общий стиль; а вот выезды и домашние сейшены превращали в бесплатный цирк, в процессе которого творили такое, чем доводили обывателей до клинического ступора а друзей до коликов от смеха. Вася частенько предлагал свои майки под коллективную роспись, и на нем расписывались куча людей, а потом эти фолианты ходили по рукам значительное время. Авангардная мода развивалась параллельно и на показах, и на улице руками вот таких вот умельцев. Конечно, все это раздражало агрессивно настроенную гопоту, комсомольцев и милиционеров, на которых при случае разряжался весь скопившийся адреналин и уличные потасовки превращались в своеобразный спорт. Причем особых усилий для нападок прикладывать не приходилось, достаточно было выглядеть не как все, как тут же начинали цепляться, и собственную позицию необходимо было обосновывать самому себе и окружающим.

Эти факторы легли в основу неписанных правил взаимоотношений на улице, где, уже к 86-му году, личные качества доминировали над стилистическим пристрастиями. При этом, поскольку утюжья тусовка была как бы необходима, но не вызывала особого восторга своими исключительно товарно-денежными махинациями, отношения как-то старались поддерживать безденежные, да и потребности свои могли легко преодолеть, скинувшись по трешке, а то и меньше. При этом общение с утюгами стимулировало всесторонне освобождение от лоховства и оттачивало разговорный фольклор, удобренный романтикой и куражом, которого ныне, мягко говоря, маловато в рядах мотоклубов. Конечно же, люди с тушинской тусовки отвергали всяческое участие в социальной системе по причине недоверия и демонстрационного пренебрежения к работе на заводах, в торговле, сфере советских услуг, хотя многие всегда могли закинуть куда-нибудь трудовую книжку и не попасть под пресловутую статью о тунеядстве. Финансовые затраты целиком компенсировались своей собственной системой товарно-денежного обмена, которая выстроилась параллельно государственной, и деньги не были во главе общения.

Весь этот кодекс неписаных правил и тот заряд восьмидесятых работают и сейчас, как бы «на старых дрожжах». Но, к сожалению, только по отношению к таким же цельным и не двуличным людям. А большинство представителей следующего поколения не только байкеров, но и других неформалов, под личиной какой-то коммерческой занятости и обеспокоенности, просто прячут свои глубинные комплексы того, что они не могут, да и не хотят иметь отношение к этой системе ценностей. Им проще быть рядом и выглядеть так же, но не быть. Элементарную людскую доброту принимают за слабость, а внимание и участие – за корыстную заинтересованность. И, видимо, не понимают, что от обыкновенного жлобовства их байкерские наряды не избавят, даже сделают еще смешнее, чем прежде. Возможно, это веяние времени; все рано или поздно встанет на свои места, когда станет так же скучна и невыносима вся эта жлобская барыжная рутина, и люди захотят от этого всего освободиться. Западные байк-клубы тому подтверждение. Там тоже люди старой формации, жестких шестидесятых, на которых равняется молодежь, и которые развивают коммуникацию. В нашем нынешнем клубе двести шестьдесят филиалов, и везде тебя принимают как брата, всегда готовы оказать содействие. Нечто подобное было в Москве восьмидесятых, когда в различных районах ты мог остановиться у понимающих тебя людей, и почти в каждом районе при неблагоприятной ситуации тебе могли оказать посильную помощь. Была идея свободы и она объединяла.

М. Б. А когда начались выезды?

П. Ф. Конечно, выезды в центр совершались и до меня, но я активно стал выезжать только в 87-м году, когда начались серии концертов тяжелой музыки. Музыка была не самым главным, но все же могу отметить, что ритмы и драйв делали свое дело: начиная что-либо делать, как-то сам собой всплывал мотив той или иной песни, конечно же, отличный от советской эстрады и зарубежной попсы. Мне больше нравились группы, подобные «Черному обелиску», которые можно было при случае не только послушать, но и перепеть. И немудрено, что подобные люди стали быстро находить таких же. Когда я как бы «проявился», за мной уже стояло сорок человек одних тушинских, и как-то все это происходило без какого-либо организационного лидерства, наша ячейка гармонично дополнила центровую, не внеся каких-то изменений в сложившуюся иерархию. В костяк тусовки вошли люди, которые с детских лет впитали в себя вышеупомянутый кодекс, а остальные подобия неформалов либо со временем отвалились и вернулись к своему обывательскому состоянию, либо так и остались на каких-то вторых или третьих ролях как некие тени того, что было в 87-м году.

Еще за год до этого мы знали, что в Лужниках собираются рокеры и ездят по ночам в Шереметьево, где работало практически единственное круглосуточное кафе. Пельменные работали максимум до часу ночи, а в «Шарик», который работал до четырех утра, мы ездили знакомиться. Если металлисты и панки все-таки были хаотичными объединениями, то байкеры, которых тогда называли исключительно рокерами, представлялись нам какой-то суровой тоталитарной сектой. Причем дети зажиточных родителей, так же как и утюги, завидовали бесшабашности тусовки: были они вроде при деньгах, а как их потратить, не знали – а вокруг несся угар без каких-то денежных вложений, и, конечно, «жаба их придавливала». Такие люди всегда хотели быть рядом; их держали на расстоянии, но помощь их принимали. Возили нас такие персоны на своих копейках в Шереметьево. Сами мы пересесть на мотоциклы особо не хотели, и тому были причины. Во-первых, во все, что происходило на улицах города, можно было вписаться только пешком, уличные потасовки к этому располагали. Да и не везде можно было на мотоциклах попасть, хотя были отдельные безбашенные случаи катаний по тротуарам и переходам. Мы ходили пешком, и была пара забавных случаев, когда стиль выдерживался так четко, что многие центровые утюги путали нас с иностранцами и часто, подбегая к нам где-нибудь на Красной площади, интересовались каким-то обменом. Мы об этом всерьез не думали, но признание от иных субкультурных граждан своей «иностранности» было приятным и говорило о том, что нужный уровень соответствия стилю взят.

Этот же период был урожайным и на концерты, и на события. Ряды четко инфильтрировались по внешнему виду, а когда начались бои с люберами и косившими под них, костяк тусовки выкристаллизовался. Даже те, кто ездил из Тушино, псевдоутюги, которые очень любили рассказывать на местности, что вот, мол, они тусуются с центровыми неформалами, совершив какие-то малодушные поступки, отшивались раз и навсегда. Часто такие люди апеллировали: «Ребята, я же одет так же как вы, весь в 501-ом и на «балансах», в чем же дело?» На что ему обычно говорилось: «Но этого же мало, ты хотя бы порви свои «ливаи» что ли». И если человека «душила жаба» из-за вещей, то больше его не воспринимали всерьез. Больше ценились такие, возможно, невзрачные и отнюдь не богатырски сложенные персонажи, как Андрей Орлие, который ни разу не отступил в драке и никого не подставил. Такой тип людей как раз и проявился в период уже «постреволюционный», уже на иных поприщах, сохранив внутреннюю цельность и преуспев в делах.

А тогда наше бунтарское реалити-шоу с уличными ежедневными, если не сказать ежечасными, потасовками чередовались концертами и толпами, на которые прибывали новые и новые партии неформалов. На таких вот концертах мы оценили ситуацию, когда первые три ряда занимала секта почище лужниковской, состоявшая из стилистически выдержанных здоровых пареньков с одинаковыми нашивками и бритыми, в отличие от волосатых металлистов, затылками. Выглядело это все достойно, и мы стали приезжать на «Кузню», постепенно наращивая контакт с Black Aces и остальными ребятами, тусовавшимися там. Так формировался костяк, и попасть в него могли исключительно по рекомендации от людей, уже где-то себя проявивших. Я, благодаря своей комплекции и тому, что постоянно водил за собой людей, прошел тестирование легко, но ответственность за приведенных лежала все равно на мне. Саша Дубина влился в тусовку так же легко и по тем же причинам: за ним стояли перовские «Бермуды». Ваши гольяновские и Преображенские тоже рядом бились. Причем персонажам типа Сруля и Жени Круглого любые чудачества сходили с рук. Саша Хирург, открывший вместе с Лешей Блиновым в 86-м году клуб почитателей тяжелого рока «Витязь», тоже собирал вокруг себя людей; причем уже тогда у него был четкий ответ по поводу своей деятельности. Мол, нам медведь наступил на ухо, поэтому мы не можем заниматься музицированием, но нам это все нравится, и мы будем все это дело охранять от гопоты. Хирург проявлял небывалую активность в боях и как стратег, и как консолидатор наравне с Гариком и Русом, обладавших немыслимой харизмой. Поэтому на какой-то период люди, сплотившиеся вокруг его фигуры, получили нарицательное имя «Хирургия», и под таким лейблом вошли в историю восьмидесятых. Даже несмотря на то, что он все время опаздывал на стрелки, и все стебались, что, мол, он долго не мог выбрать, какие перстни на какой из пальцев надевать.

Тема же с охраной концертов была у него давно и проявлялась вплоть до образования мотоганга, который он предлагал изначально назвать «Службой безопасности». Сержант предложил «Деревянные головы»…

Потом кто-то предложил по незнанию «Стрит Вульф», это название уже было закреплено за МХАТом и Лужей. А Тема предложил «Ночные волки», потому как основная неформальная жизнь города 86-90-х годов действительно протекала ночами. Это был период, когда свою немереную энергию необходимо было выпустить в рамках какого-то движения или занятия. При этом была возможность делать это без отрыва от любимого дела, что подтвердил словом и делом Эдуард Ратников – один из немногих, кто сумел так же, как Очки, Орлие и Хирург совместить дело и тусовку.

Осенью 87-го года на концерте в Измайлово был окончательно сформирован костяк, и влияние ключевых фигур как-то распределилось. Были ярчайшие фигуры, как Дима Саббат и Ганс, которые выглядели гораздо солиднее своих лет. Гарик и Петлюра вовсе выглядели людьми с широчайшим жизненным опытом, что, собственно, соответствовало действительности. И вот за такими людьми колоннами шли остальные фигуры помельче. Я тогда сдавал экзамен и приехал в костюме; было откровенно стыдно за мой внешний вид, которому я придавал значение не меньше всех… Поэтому я не пошел к сцене и наблюдал все действия из глубины зала. Гарик же сформулировал цели и задачи, придав всему артистический смысл; возможно, если бы не социальный прессинг со стороны гопоты, это все могло произойти гораздо позднее.

Но тогда все события разворачивались молниеносно и их нельзя было никак пропустить, потому что каждое из этих событий, как сейчас оказывается, было эпохальным. Даже мелкие массовки типа уличных перформансов Кота, Гриши Фары-Гары и Пуза, присутствовавшего как фактура, пока эти двое выкрикивали в переходах лозунги «Ударим кооперативными сосисками по першингам». Все это оказалось важным и влияло на массовое сознание обывателей. Даже сейчас встречаются люди, которые чуть ли не с благоговейной благодарностью вспоминают, что они тоже были где-то рядом и все это видели. Был обозначен творческий подход даже для как бы праздного времяпровождения, и неформалы часто участвовали в акциях современного искусства того периода, параллельно преподавая наглядные уроки индивидуальности зашуганному мифами о КГБ, уголовниках и «металлофашистах» населению.

Но реальный враг был в ином. Когда он был четко обозначен, началась планомерная зачистка города, в процессе которой проявились многие люди, до этого момента как-то державшиеся в тени генералитета. И все дистанции между разными стилями сократились. Как-то все сложилось настолько просто и стремительно, что, вспоминая события тех лет, ловишь себя на мысли, что был в самых нужных местах в самое нужное время, – и только благодаря этому есть, чего вспомнить и, отчасти, гордиться. Любера и те, кто под них косил, при попустительстве, а иногда и при помощи милиции, обдирали утюгов. С этих действий начался тот мелкий рэкет, который расцвел в период кооперации. Постоянно кидали таксистов и вывозили каких-то девиц на свои конспиративные квартиры. Единственной и реальной силой, которая могла им противостоять, оказалась именно наша тусовка. Действия были жесткими и четкими. Отрабатывалась тактика ведения уличных драк. Привносились свои новации, но тактика была простой: один удар – один «труп», минимум дебатов. Хотя многие драки начинались с перепалок, которые как раз такие люди, как Алан или Сруль цинично выигрывали, деморализуя противника еще до начала схваток. Я помню, как жалобно оправдывались гопники – мол, мы с вами просто хотели побоксировать, а у вас такие тяжелые ботинки – за что с ходу получали сначала плевок в лицо в исполнении безбашенного Юры, а затем уже и тяжелым строительным ботинком. Были травмы – и только таким, к сожалению, показательным способом можно было остановить толпы мародерствующих гопников, окончательно уверовавших, что им все здесь можно. Так прошел 88-й год, и к 89-му году мы уже подходили с полной уверенностью, что наше дело правое и мы победим. Был отбит практически весь центр; что интересно, в этот же период таксисты, уставшие терпеть беспредел и насмотревшиеся на то, что гопников можно бить, тоже объединились и вломили тем, кто называл себя люберами так, что они надолго запомнили, что такое бесплатный проезд. Все это происходило на фоне полной недееспособности милиции и нежелании властей вмешиваться во что-либо. Неформалы как-то добровольно выполняли в городе функцию народной дружины, контролируя порядок на центральных улицах. Немудрено, что с ними считались и уголовники, и власти – вплоть до 93-го года. Забавно: все эти победы формировали внутреннюю стойкость и дар убеждения; порой, к стыду своему, можно ляпнуть с горяча какую-нибудь нелогичную фигню, и только через какое то время человек, которому это втерли, начнет сомневаться. Настолько уверенно можно было бредить…

М. Б. Кстати, очень интересный факт: в этот же период расцвела рок-эстрада и улицы наполнились неформалами новой волны, часто представлявших из себя тех же самых гопников, которые недавно рядились под люберов. Просто окончательно сместился вектор мышления у населения и оно как то пробудилось. То ли от нехватки продуктов, выдаваемых по талонам, то ли от предчувствия грядущих перемен.

П. Ф. Термин «любера» со временем канул в лету, а на смену им пришли казанские, подольские и какие-то быки из городка Набережные Челны, облюбовавшие бывший коммуникационный центр гопоты в парке культуры. Хотя, нет, когда началась серия концертов «Рок против дождя» в Зеленом театре (отданному Стасу Намину в аренду на сорок девять лет – он сам не знал, что там делать, и там была просто репетиционная база групп, играющих в стиле «нью вейв»), которую организовали Паша Жигун и Валерий Шаповалов, мы как раз еще встретили остатки выглядевших ортодоксально накаченных подростков и мужичков в клетчатых штанах, кепках и спортивных костюмах. Смешно: один из таких мужичков, хороводивший этой гопотой, как-то встречен был моими тушинскими товарищами возле «России», где тот осуществлял контроль за продажей билетов из-под полы, был по каким-то причинам забит и потерял часть зубов, а потом он же был встречен уже в ранге массовика-затейника в парке культуре и был сильно сконфужен, и гопота была изначально деморализована.

Тогда мы все были как на подбор в униформе и, зайдя через боковой вход, вперед пошли я, Че Гевара и Пузо. Причем, если я придерживался хоть какой-то тактики и конспирологии, то моим спутникам, конечно же, было на все покласть – и мы тут же были окружены группой качков в спортивных костюмах, радостно потирающих кулачки с набитыми костяшками. Система оповещения у люберов работала, но как-то криво, поэтому остальная часть, более здоровая, подтянулась – и понеслась. Причем по отработанной схеме нужно было сразу выбрать не одного, а минимум трех, остальных добирают товарищи. Че Гевара и Пузо хоть и не были богатырями, но всегда убирали психологически, и этой паузы было достаточно для того, что бы вся противостоящая тусовка была разобрана по нотам; люди в красных костюмах через минуту лежали на асфальте в кровавых соплях. Инициатива в дальнейшем уже была на нашей стороне. Все тогда усиленно тренировались, качались и были на пике своей спортивной формы, а радикалы – на пике своего куража.

М. Б. Я понял, о каком эпизоде речь. Это как раз мы с Васей и, по моему, Чарли, шли в конце колонны и медитативно грызли семечки, практически не отрывая глаз от газетных кульков, – и так, ничего не понимая, забрели на дискотечную беседку, головами уперевшись в животы, облаченные в свитера. И только после этого поняли, что стоим посреди битком набитой люберами дискотеки. Было страшно и одновременно дико смешно. Качки так и не поняли, над чем мы ржали. Но думать им долго не пришлось, потому как на сцену вырулил Саша Дубина, у которого в определенные моменты жизни помимо доброй, почти отеческой улыбки, глаза полузакрывались и как будто покрывались пленкой как у различных земноводных…

П. Ф. Да, это было эффектное зрелище, и, вроде, мы были подростками не сильно кровожадными, но картинка эта впечатляла. Саша один, как труженик села, в шортах и в коже, на голову возвышающийся над всей толпой, зашел в эту клетку и… просто косил людей слева и справа, возможно, без разбора первичных половых признаков. Через непродолжительное время клетка эта была уложена штабелями, а у дверей стояли опешившие вы, и, по моему, еще Женя Круглый, царствие ему небесное. А мы, когда на входе положили первичную костюмированную группу, переместились в сторону этой клетки, где каким-то боком уже оказались вы, и с набегу порвали хаотично группировавшихся деморализованных люберов. Как-то отложился в памяти момент, когда во время набега на толпу передо мной возник человек, который выкрикнул – мол, помнишь меня? – какой-то, знать, был старый знакомый. И я, с ответом «Конечно, помню», вбил его в асфальт, и только какая-то телка-метелка заверещала на весь парк «Ги-итлера уби-или!» Я тогда не сразу въехал: какого Гитлера, почему Гитлера? – и только уже потом понял, что это были позывные того «приятеля». Вот тогда и случился забавный эпизод с Гариком, когда рядом со мной выпрыгнул мужичок с бородкой и стал делать некие кунгфуистские па.

М. Б. Да, это было похоже на эпизод из фильмов про Индиану Джонса…

П. Ф. Я тогда сказал Гарику, который был на понтах великого восточного мастера, что, мол, вот тебе, это по твоей части. И пока они там друг друга гипнотизировали, я просто взял и дал мужичку в ухо: драка-то групповая, а мы, чай, не в Японии. Рассея. Парк ведь только по названию – «культуры»…

Милиция как-то пыталась отделять нас от люберов, но, если честно, это было уже бессмысленно. И потом, придя в себя, эти любера забили стрелку на следующий день на Крымском мосту, где во время сближения групп милицейский «Газик» самоотверженно врезался между нами; как раз тогда милиции впервые выдали дубинки, с которыми они неумело обращались, и некоторые дубинки стали трофеями. А на третий день фестиваля все уже вальяжно пробивались маленькими группами через хорохорящихся, но уже деморализованных качков. И этот момент был переломным. Люберецкое братство, получившее пистонов в собственном логове, раскололось. А неформалы, сгруппировавшиеся вокруг Саши, получили общегородское признание. Были, конечно, еще другие концерты в той же «Зеленке»; причем пресса, которая как-то озвучивала потом эти концерты, уже приписывала «хирургии» название клуба, который возник несколько позже. У меня где-то даже сохранилась заметка, что эти концерты охраняли «Ночные волки», но по сути, такое название было озвучено чуть позже. Тогда это была еще общая тусовка с «Кузни». И позже, весной 90-го, восьмого мая кто-то запустил телегу, что он видел по телевизору анонс, где выступал какой-то балет, состоявший из качков с ирокезами…

Наверное, эту историю о том, как нас заманили в парк, кто-то уже успел рассказать. Я могу лишь дополнить, что именно с меня эта потасовка и началась. Идиот, который спровоцировал участие люберецкой толпы в потасовке, был как раз такой тушинский утюг: он отвесил пинка люберенку, который оказался по совместительству сыном начальника местного отделения, а этот Вадик просто пытался выпендриться перед неформалами, и его после этого эпизода никто больше с собой не брал.

М. Б. Да, в общем-то, эта история уже изложена, я, правда, запамятовал, кто перелезал через решетки.

П. Ф. Так это как раз мы с Портосом и были. Меня тогда забрали, потому как я решил сдаться, прикрывая отход остальных, еще бибиревских ребят и Сержанта, Казбека. Хирург где-то отсиделся в сауне, ЦРУ спрятался за мостом, а Ким Ир Сену снесли полбашки. Да и Джоник «Родинка» после этого эпизода окончательно определился, что из такой страны надо срочно валить, и уехал в Финляндию. Но размышляя обзорно, ничего позорного не произошло. Пострадавший с нашей стороны был один, да и то по собственному недомыслию. Все остальные получили шикарный стратегический урок, а мы – по двадцать пять рублей штрафа. На этом походы в парк не прекратились, а быть может, стали еще безумней – как тот эпизод, когда вдесятером мы поперлись на стрелку против в разы превосходящей нас толпы. Техника противостояния была уже отточена: лавочки умело, в один момент, разбирались на колья, и противостояние выдерживали любое. Каждый подошедший оставался лежать около тесно сплоченной кучки людей в наглухо застегнутых кожах. Правда, Женя Пират на каком-то кураже вырвался зачем-то в толпу и уже через минуту вернулся в строй уже подбланшеванный. Боле удачлив был Вася Бибиревский в белой футболке и фашисткой каске – он кирпичом гонял целую толпу гопников и повергал в ужас обывателей. И вот тогда-то нас просто стали закидывать кусками асфальта, который тут же на местах и выковыривали. Вся заваруха развернулась на фоне аттракционов; под обстрел попали простые люди с детьми, которых эти идиоты закидывали тоже. Только после этого милиция пригнала какой-то грузовик, на котором всю нашу компанию вывезли аж до станции «Добрынинская», где опять же были встречены какие-то гопники и, конечно же, приделаны на месте. Тогда же, как в старые добрые времена, были прыжки через эскалаторы и их телами бились лампы.