Текст книги "Хардкор"

Рус

Фото 16. Эд и Рус на съемках для журнала Blint punkt. Фото Петры Галл

Р. Мое детство прошло в Орехово-Борисово в беспорядочных и запланированных мелких хулиганствах, что придавало веса в местных подростковых кругах. В общем я ощущал это тогда как активную самооборону – типа, там было легче выживать, не теряя самоуважения. Уже к восьмому классу я там со своей шайкой, состоящих из моих друзей, достиг положения «король микрорайона» и расти дальше было некуда; я просто сохранял положение, не давая высунуться конкурентам. Зато я завоевал себе свободу самовыражения и между делом научился командовать и увлекать своим примером других за собой. Причем, все это получалось у меня само собой, не напрягаясь, естественно.

Школа № 510, которая была центром событий до середины дня, была не самым милым местом на планете. Она была в новом, еще строящемся районе Москвы – Орехово-Борисово, с не устоявшимися традициями и порядками. Короче, там было много бардака. Перемены проходили в частых разборках, драках и просто избиениях тех, кто пытался нарушить status quo. Все время были какие-то новички или выскочки, которым надо было показать их место. Таким и я был, но у меня получилось.

В это время, это я уже был в классе восьмом, мне было лет четырнадцать-пятнадцать, до меня дошло, что мне нравится музыка, а именно возникающий и растущий тогда из недр рок-н-ролла хард-рок, а позже и хеви-металл. Я был, хоть и из грозных хулиганов, но из «читающей семьи», поэтому ум искал чего-то больше, чем просто царствование на местности. Передо мной уже как бы приоткрылся блестящий и славный мир, наполненный жесткими, энергичными ритмами, которые тонизировали душу и характер. А также и бравыми, мужественными и анархиствующими образами рок-музы кантов – волосатыми, в джинсах и коже, всем своим видом кладущими большой и толстый на всю эту суету обывательской жизни. Все это тогда было полузапрещено властями, что придавало еще большую привлекательность. Тогда нельзя было просто купить пластинку с этой музыкой в магазине, а надо было достать, то есть раздобыть где-то неофициальным образом. Полузапретный плод тоже сладкий, между прочим. К тому я еще и осознал тогда, что идеи строительства коммунизма меня совершенно не увлекают. В общем, я стал во всех отношениях противником всего официального. Бунтарем, так сказать, стал. Хотя сам про себя я так тогда не думал. Просто хотел делать то, что мне нравится.

Учиться мне удавалось прилично без особо сильных напряжений (как-никак я был не из семьи потомственных алкашей и мозги работали). Отличником мне было быть западло в соответствии со статусом: не вязалось быть отличником и хулиганом одновременно, а четверки и немножко троек, для соответствия имиджу, давались легко. Поэтому большую часть времени я проводил с друзьями (они же моя банда) или на тренировках по дзю-до, на которых мы торжественно клялись применять полученные навыки только на татами. Но мы нарушали эту клятву, как только выходили из спортивного зала. Да мы и пошли всей бандой в дзю-до для этого, а не ради олимпийских побед.

Поэтому на уроках я скучал и мечтал о какой-то грядущей жизни: блестящей, славной и будоражащей душу. В школьных тетрадках на всех свободных местах я рисовал, убивая скучное времяпровождение, каких-то рок-музыкантов, огромные ударные установки, логотипы групп и что-то еще типа того. Наверное, это развлечение была общем у большинства тогдашних подростков. По таким тетрадкам, как по девичьим дневникам, можно было определить некий код человека. По внешнему виду это сложно было определить, за исключением спортивных фанатов, ходивших в клубных шарфах и спортивных шапках, которые им вязали бабушки. Надо напомнить, что у нас не было ничего их таких прикидов в советских магазинах; не было ни журналов на эту тему, ни кино, ни, конечно же, интернета. А мои предрасположенности, как вы уже наверно догадались, были достаточно жесткие. Они выражались не только в этом рисовании, но и в хулиганской позиции, благодаря которой я поддерживал собственный авторитет на местности. Каким-то образом этот самый код сложился.

В это время районы, удаленные от центра, тогда начинали закипать в неформальных движениях. Все это складывалось в какие-то дворовые компании, шлифовавшие правильные и незамысловатые отношения. В отличие от формальных комсомола и пионерии. Будучи уже старшеклассником, я пересекся с Эдом Ратниковым, который был младше меня на два года. Я для него был тогда авторитет. Я был и старше, и авторитетнее: шпана, уже накопавший несовковых идей. В общем, я его подсадил на эту тему, которую он подхватил с энтузиазмом и которому, в отличии о всех моих остальных друзей и приятелей, масштабы Орехова-Борисова были тесны и душны, как и мне. Нас перло в «большой мир», в «центровую тусу» – туда, где нам казалось, есть уже то, что мы ищем. Так мы стали выезжать в центральную часть Москвы, на Пушку, еще куда-то, где, по слухам, должны были присутствовать городские бунтари. Но мы их там, честно говоря, не очень-то и обнаружили. Да, там были какие-то тусклые и вялые как бы хиппи или какие-то персонажи, чей бунт выражался в пачке английских булавок, приколотых на лацкан. И все!

А где герои «Улиц в огне», которые тогда уже можно было увидеть в мутных копиях фильмов на видеомагнитофонах? Я в библиотеке нашел пропагандистскую книжку, критикующую «загнивающую» западную молодежь. В ней описывались «извращения» их поведения в виде панков, хиппи и рокеров-хулиганов на мотоциклах, которые носили джинсы и кожу, гоняли по городу бандами, наводящими ужас на обывателей, и бывшие гордым воплощением современных рыцарей и бродяг-воинов. И эти персонажи, рокеры-мотоциклисты, мне понравились больше всех. Там я прочел об их ритуалах посвящения в банду, о традиции цветов (эмблемы банды) на джинсовках с оборванными рукавами, которая носилась поверх косухи, демонстрируя твое отношение к сообществу современных, городских джунглей.

Так у нас с Эдом вырисовался образ, который нам нравился, к которому мы стремились и которого еще не было в Москве. Рок становился все жестче, круче, превращался из хард-рока в хеви-металл. И мы с ним становились такими же. Все росло, крепчало и вырисовывалось все контрастней. И тут меня, в 1982-м году весной, забрали в армию. Эд остался один и продолжил начатое нами. Продолжил строить нашу мечту, искать соратников и единомышленников. И нашел, и кое-что создал.

Летом 1984-го года я вернулся из армии. Понятно, что не в мае, как «очкист», а как порядочный раздолбай – с последней отправкой, где-то в середине лета. Тут же встретил своего старого друга Эда и мы начали с ним шляться по Москве, по которой я в Сибири очень сильно соскучился. Страна тогда еще делала вид, что строит какой-то там коммунизм, социализм или еще какую-то бредятину… Мы же просто хотели жить, чтобы не скучно было вспоминать себя, когда станешь старым. Понятно, нам весело было не в комсомольских стройотрядах и не у костров с гитарой. Мы были другими. Еще раньше мы подсели на ритмы тяжелого рока, а потом и хэви. И нам нравилось все, что было связано с этим динамичным миром и эстетикой, о которой мы знали мало; мы больше ориентировались на свои представления о теме. При этом рок, мотоцикл и свобода для нас были синонимами. И цели, которые вызревали за школьной партой, просматривались в виде создания общности на базе такой эстетики.

Надо напомнить нам самим, да и тем молодым, кто сегодня это читает и те времена не застал: страна «идущего успешной поступью социализма» (а лучше сказать, ее обыкновенные жители) жили практически в нищете. Поэтому у многих были бытовые приоритеты гораздо более приземленные, чем у тех, кто не имел высокого родства, но старался чувствовать себя не хуже, чем мажоры, а быть может, и лучше. Наше желание проявлять себя выражалось в жесткой музыке, коже и джинсах. И, конечно же, в наличии мотоцикла. В дикой свободе. Все это было единовременно осуществимо только при условии, что родители удачно «рвут жопу» на коммунистически-номенклатурных или торговых фронтах. А если человек из простого сообщества, или безотцовщина, как у многих наших друзей, – то даже и не мечтай. Простые джинсы стоили как месячная зарплата моего отца, а косая как полугодовой доход всей моей семьи. Это было очень дорого. И к тому же это нельзя было купить в магазине. Все это кто-то должен был привезти из-за границы.

А мотоцикл для молодого пацана был еще более дорогим развлечением. И это был не «Харлей», это была «Ява». «Харлеев» в СССР не продавали. Как и «Хонд», «Ямах» и «Кавасак». На «Яву» была очередь в год длиной и без гарантии ее покупки.

М. Б. Если первые две темы решались хоть как-то, путем подростковой предприимчивости, которая у многих мальчуганов все-таки присутствовала, то с мотоциклами в крупных городах проблема была. И дело даже не в том, что они стоили от ста рублей, или что большинство «Восходов» пылилось во дворах и требовали полной переборки. А в том, что, к примеру, в том же самом «Зените», можно было купить какой-нибудь мопед «Верховина», «Карпаты» или мотороллер «Муравей». Все чешские работоспособные городские агрегаты типа «Явы» и мотороллера «Че-Зета» распространялись каким-то странным образом по периферии, где они как раз и не нужны были. Там успехом пользовались «Днепры» и «Уралы», выпускаемые с колясками, которые запрещали переделывать, как, впрочем, и наращивать что-то у других средств транспорта. Причем даже на «Уралы» была очередь; все ждали по году открытки-приглашения, и чтобы его прикупить, надо было отъехать от города, по селам найти какого-нибудь льготника-ветерана и через его удостоверение с доплатой вырулить себе двухколесное чудо. То есть, даже здесь проблемы были. И на моей памяти они были всеобщими. Зато там, где все ездили на мопедах и мечтали о «Нивах» и «Копейках», проблемы спроса не было, но мотоциклы стояли.

Р. Точняк. «Мото-Ява» на Полежаевской открылась позже. Туда сразу же выстроилась огромная очередь и пошел всплеск «телогреечного движения» второй половины восьмидесятых. Но до фестиваля в 1985-м мотоциклетный вопрос был еще более усугублен. Люди, не ворующие и не из верхов, зарабатывали тогда смешные зарплаты и выложить тысячу рублей, а тем более около трех с половиной тыщ за «весь комплект» не могли. Многие, понятное дело, учились на кого-нибудь и подрабатывали, но мечта о мотоциклах ограничивалась посещением каких-нибудь секций мотокроссов, которые тоже обросли своим блатом. Мы с Эдом, параллельно своим поискам своей металлической романтики, занялись утюжкой. То есть «фарцовкой» на языке обывателей: покупкой шмоток у туристов и их перепродажей с приличной выгодой. Таким образом мы себе добывали правильный прикид и зарабатывали намного больше родителей. Получилось так, что мы смогли себе позволить приобрести и нужный вид, и мотоциклы. Плюс – иметь время на занятия своими делами, не прозябая на скучной работе целыми днями. Так мы заимели и свободу, и средства.

Нам уже тогда виделись разъезжающие по Москве орды байкеров, все в цветах и, вообще, все, как надо, как в иностранном кино… А образ-то между тем вырисовывался все ясней. Перед олимпиадой в Лос-Анджелесе в 1984-м году на советском экране показали короткий критический сюжет про злых Hell's Angels и нам стало ясно: это тот самый образ, которому хотелось соответствовать. Это были не те австралийские клоуны из фильма Mad Max, a простые, не болтливые и серьезные люди. Мы и решили – вот так и надо. Чем мы хуже этих амеров? Мы, типа, даже лучше! Короче, идея обрела форму, и мы начали ее осуществлять. Проносились с этой идеей все лето 84-го. Агитировали, но особого успеха не ожидали. Да и зазывали не так много народу, так как мы не хотели всякого уж совсем сброда, мы хотели найти себе подобных. Кстати, со многими, кто потом стал видными деятелями движения, мы именно тогда и познакомились.

Сейчас только единицы помнят те события, когда мы с Эдом целенаправленно шлялись по Москве и, увидев пацанов с подходящим, по нашему мнению, мировоззрением, звали прийти первого сентября на тусу в Парк Горького. Почему первого сентября? Да просто – обычно в Москву к этому дню все отовсюду возвращаются, значит, возможна максимальная явка будущих соратников. И это был выходной день. Уже существовала филофоническая тусовка, посетители которой увлекались тяжелым роком. Были уже зараженные идеей и этой эстетикой. Все вызревало как бы уже само собой. Надо было только слегка подтолкнуть. Молодежь тогда уже совсем разочаровалась в совковых идеалах, все хотели совсем другое. Наше! Вот все это и легло на уже очень хорошие дрожжи.

В общем, когда я вернулся из армии, Эдик ввел меня в изменившийся мир лета 84-го и привел меня к Диме Саббату (он же Пузо, он же Пузатый). Вот тогда и зародилась идея сбора. И первого сентября мы позвали человек двадцать; плюс – каждый позвал еще по двадцать – и собралась толпища подростков, считавших, что они ничем не хуже других и готова потребовать своего места в социуме. И эта толпа заполнила всю площадь перед воротами в парк Горького. Несмотря на запрет на несанкционированные собрания на улице. Это было, как минимум, эффектно и овеяно ароматом подростковой революционности.

И вот наступило первое сентября. Приехали мы с Эдом, Пузом, моим братом Ильей, Клаусом и другими туда и… удивились: народу было до фига. Я поголовно не считал, но толпа была приличная. Сто, триста, тысяча? Короче, очень много. Мы пошли все в парк, там кто-то из нас в пивную «Пелзень» (или Плесень, как ее называли в народе), но большинство тусовало снаружи: были или очень молодые, или просто для всех там не было места. Понятное дело, они кому-то не понравились и затеялась какая-то драка, в которую все мы, естественно, сразу вписались. И я, и Эд, и Пузо и другие. Тут уже понаехали менты в автобусах и с автоматами, что тогда было очень редким явлением. Ну, ясно дело, нас, как зачинщиков всей этой истории, сразу признали за неформальных главарей. Косых тогда было две: у меня и у Эда. Остальные выглядели – лучше не вспоминать.

Пока мы еще пили пиво, популярно объяснили всем своим нашу идеологию: мы лучшие, и надо сделать так, чтоб это все видели и знали. То есть нужны были правильные прикиды и акции. Прикиды – чтоб с другими не путали, а акции – чтоб не было скучно. Скукотища в те времена была ужасная, тогда как раз андроповско-черненковский коматоз наступил. И, ничего странного, что идея пришлась пацанам по душе. Мы с Эдом произносили речи время от времени, Пузо авторитетно поддакивал. Из толпы мы сразу выделили еще пацанов, которые позже стали первыми Black Aces. Тактам мы собрали первый костяк будущего движения. Все перезнакомились, были в восторге, что нас, оказывается, так много, что мы такие все из себя единомышленники и все такое. Все мы тогда были в полнейшей эйфории и чувствовали, что мы можем все и любое море нам по колено.

После той драки менты не решились нас разгонять: нас ведь было до фига и все психи. Какой-то хрен в костюме, наверное, из КГБ, вытащил меня из ментовской машины, в которую меня, скрутив, посадили, и спросил, главный ли я. Получив утвердительный ответ, он сказал: уводи своих из парка куда глаза глядят или они нас будут пытаться скрутить. Но я как-то сомневался, что они смогут. Их, конечно, было много, но нас-то было намного больше, и каждый был форменным пучком необузданной энергии. Я скомандовал: «Пошли прямо и налево!», на мост и дальше по Садовому – и все двинули. Потом мы прошли по городу, занимаясь всякими мелкими хулиганствами, чтобы нас заметили. Разбили пару десятков витрин, расфигачили множество телефонных будок, попугали обывателей, поорали «хэви-металл!!!» Попели песен на ходу. Так дошли до Арбата, там до Бульварного кольца и оттуда на «Ногу» (Китай-город сейчас). А там уже решили, что теперь каждые выходные собираемся и показываем, что мы есть, и все в том же духе. Короче, устроили беспредел. Встряхнули город. Понятное дело, эта идея понравилась всем пацанам. Нас заметили. Мы в один день превратились из ничего в самое мощное и долгоиграющее неформальное движение в стране – и до этого, и после. И самое активное и агрессивное тоже. Дело стало быстро развиваться. Уже через пару месяцев мы были на слуху у всех центровых тусовок. Слухи о том, что в СССРе появились рокеры и металлисты, стали стремительно расползаться.

Так мы еженедельно совершали парадные шествия по маршруту из парка Горького до Арбата, там до Пушки, потом к Ноге. По дороге занимались раздолбайством. Менты пытались устраивать на пути засады, но у нас тогда уже появилась своя тактика: при такой засаде мы разбивали толпу, растекались по параллельным улицам, уходили проходными дворами и собирались опять, дальше по маршруту и продолжали движение. В центре тягаться со знатоками проходных дворов, подъездов и арок было бесполезно. Конечно, половина до Ноги попросту не доходила; менты забирали нас автобусами. Вооружены они всегда были (что удивительно для столицы того периода) автоматами. Сложно предположить, что менты сами по этому поводу думали; но мы понимали, что нас воспринимают серьезно. Нас это только воодушевляло.

М. Б. Особенно в районе еще не перестроенного Арбата, улицы Герцена, нынешней Никитской, и Ноги, вплоть до Чистых прудов. Учитывая, что в облавах не задействовались участковые, а большинство «ловцов» были не местными – преимущество очень существенное. Я, например, знал, помимо арок, все проходные подъезды, включая наиболее интересный – на Никитской, когда, войдя в один подъезд, можно было пройти по пожарному коридору и выйти со двора другого дома. Или «мажорные» подъезды с кодовыми замками, которые были уже тогда. Милиционеры, какими бы они ни были, благоговели перед подобной техникой отхода.

Р. Но, не смотря на подобные знания, лично я каждую вторую, как минимум, неделю оказывался в ментовке. Но чаще разбегались и собирались позже где-нибудь подальше, на том же маршруте. Те, кто смог смыться. Так же использовались разведчики, из тех, кто пошустрей: они шли впереди основной группы и упреждали неуклюжие милицейские приготовления, которые мы попросту обходили. Собиралось нас уже сотни, кож становилось все больше. Нас уже узнавали, несмотря на то, что во время фестивального лета на улицы вывалило немалое количество молодежи. Потому как узнавали по шумихе, когда кто-нибудь из мажоров, брейкеров или волновиков попадали под раздачу. Честно сказать, с толерантностью ко всяким меньшинствам у нас было не очень развито, но национальный вопрос нас не занимал вовсе. Мы просто были правильными пацанами, а были еще и неправильные по нашему мнению – и всё. Так прошел практически весь 84-й год, а когда стало холодно, переместились в «Яму».

Среди нас было много, понятное дело, всяких клоунов, экстравагантно ведущих себя людей. Много было экс-хиппарей или даже не экс. Сначала мы их терпели, а потом нам их болтовня про пис и все пиплы братья надоела. Мы не хотели чувствовать себя братьями со всеми пиплами, и пис нас тоже не очень увлекал. Мы были тузами, лучшими и особенными, мы хотели войны и править. Не страной, а в молодежных тусах, понятное дело.

Потихоньку, но уверенно формировался боевой костяк внутри большой тусовки металлистов, где хороводил Паук, король ссыкунов и трусов, который уже начал концертировать с «Коррозией». Он, кстати, тогда всегда крутился где-то рядом, но при первом шухере исчезал, а потом появлялся, когда опасность пропадала. Я всегда удивлялся этой его прыти. К нам присоединился мой брат Илья и его друг Клаус, то есть Колька. Потом были Серега Диано, Гриша Фары-Гары, Косой, Мелкий, Ангус, Леппард, Ганс Здоровый, Влад Щербатый, Саша «Дубина», Параня, Копчик… Мы тогда списков не составляли и членские билеты не раздавали. Быть тузом значило быть таковым по своему ощущению и по признанию остальных тузов. Быть готовым за это стоять и отвечать. Это не было привилегией. Скорее, наоборот.

Тогда еще и мыслей не было о реальном мотоганге, все только начиналось. Пацаны все были простые, не мажоры. Это было частью идеологии, а денег у них на косые, джинсы и мотоциклы просто не было. В СССР, не забывайте, люди жили гораздо бедней, чем в современной России. Правило к действиям, которое красной нитью шло через все десятилетие, было одно: кто может, тот и должен. При этом понимание, что в динамике нас видно больше, привело к демонстрационным походам. Потом я начал гнуть линию драк потому, что они сразу показывали, кто готов идти до конца, а кто так, приблудился. Это крепило ряды, вырабатывало дух и создавало нам авторитет на улицах. В общем, как когда-то на микрорайоне, только в совсем уже другом масштабе. В свободные от акций дни, мы, костяк тусы, собирались у Саббата дома на Кузне или на самой Кузне, на улице около метро и обсуждали там планы на будущее. Обычно это было демократическим методом голосования. Но, конечно, идеи главных, т. е мои, если уж честно говорить, имели преимущество. Тем более, что Саббат был моим тогда главным соратником и большую часть идей мы с ним обсуждали заранее. Эда тогда, поздней осенью 84-го, когда все так закрутилось, забрали в армию. Теперь я стал единственным предводителем всей этой движухи; моей правой рукой был Саббат, а позже еще и Серега Дианно и все остальные. Все старались, никого не надо было заставлять.

Поначалу парк Горького идеально подходил как место сбора. И как конечный пункт – Нога. Там, на Ноге, тогда было много разных групп, которые друг перед другом, выеживались, но особо не пересекались. Те же брейкера первого розлива, кучковавшиеся вокруг Феди Стукова; их уже тогда звали сниматься в кино, они были достаточно ярким пятном на фоне города. Лучше них себе в жертвы и выбрать тогда не из кого было. Штаны бананы, «русский Адидас», перчатки. Эти их танцы… И конечно же, когда появилось подобное на парковых дискотеках, решение было принято оперативно: этих гасить… Так как они по нашим взглядам были какие-то слишком мажорные и жеманные. Это все помогало самоопределиться по отношению и ко внешней среде, и к своей собственной. Но это было только недолго поначалу. Они были несерьезными оппонентами.

Тот же Паук, который к тому моменту оброс какими-то поклонниками из тех, кто был более склонен к хиппи (то есть трепачи и ссыкуны) и не готов к акциям и дракам, постоянно и самозабвенно гнал какую-то пургу про братство всех неформалов, но это все не получало никакого отклика у радикальной части движухи. Мы над ним просто постоянно посмеивались. Он сам, как только случалась заваруха, прятал волосы под воротник и боком, боком исчезал из зоны видимости. А, к примеру, Максим Чирик, который особым богатырством не отличался, наоборот, всегда был готов куда-нибудь вписаться. Потому что стремился именно к нашей общности.

Уже тогда наметилось разделение на рокеров и металлистов по этому принципу. Которое для непосвященных в эти градации было попросту неизвестно. Внешне все были одним металло-рокерским целым. Та же форма проверки сохранялась и в период активного социального прессинга, когда приходили новые люди на Кузню, где ковались рокерские кадры. Мы постепенно из огромной толпы отбирали тех, кто посмелей, кто готов, если надо, постоять за себя. Так, постепенно, мы начали схлестываться с люберами. Мы с ними воевали, а фракция Паука смывалась в туман. Таким образом выпестовывалась та группа, которая стала первыми Черными Тузами – Black Aces, плюс окружение – рекруты и кандидаты. А были и обычные металлисты.

Первые потом стали становится членами байкерских клубов, вторые – публикой на рок-концертах и легкими жертвами для люберов. Те нашей иерархии не понимали, так как с виду мы все были похожи (джинсы и косухи), но когда нарывались на них, праздновали легкие победы, а когда на нас – получали по башке. Или по крайней мере – жесткий отпор. Это их всегда сильно удивляло, и среди них ходили легенды о нас, опасных. Насколько я знаю, они знали про меня и про нас. Но не в лицо. Цвета мы тогда еще не носили, тогда это просто трудно было сделать. Это сейчас все просто: есть и шелкография, и вышивка, и мастера кожаных дел… а тогда не было НИЧЕГО! Первую жилетку с цветами Black Aces я сделал сам на джинсовке, нитрокрасками. В 86-м году она была впервые представлена массам и существовала в единичном экземпляре, у меня. У остальных не было денег на то, чтоб купить дорогущую по тем временам джинсовку, оторвать у него грубо рукава и раскрасить цветами клуба. Но все и так знали, что мы – это мы. Мы были культовыми персонажами всей металлической тусы. Иногда нас называли «тусой с Кузни» – потому что там было место наших встреч. Это было близко от центра, там рядом жил Саббат, у которого мы собирались, когда холодно или когда нам надо было что-то решить узким кругом. И только там менты относились к нам более-менее лояльно. Во всех других местах они были на стороне люберов, что очень осложняло наши с ними стычки. Для нас они кончались в ментовке. Мы уже тогда поняли, что власть тайно натравляет на нас люберов. Но мы действовали согласно тактике уличных боев всех времен и народов: Hit & Run, врезал и смывайся. Так что и брали нас редко. Если одного или двух из нас забирали, то остальные являлись потом в отделение милиции в качестве активных граждан-свидетелей (сняв косые) и свидетельствовали о том, что наши только защищались, но не нападали. Это почти всегда помогало выйти из ментовки, а вторая часть запугивала вражескую сторону расправами. И это работало. Так прошло время с 84-го года по 86-й. К тому времени металлистов в Москве уже были тысячи, и они появились во всех городах всего СССР.

Появились наши рок-группы. На их концертах мы тоже часто собирались. Особенно любили мы «Черный Обелиск», «Э.С.Т.» и «Шах». Многие люди, кстати, пытаются видеть в музыкантах бунтарей. Но они не бунтари; они те, кто озвучивал нас. Мы были бунтарями, а они были с нами и за нас. Так что не там ищите и не приставайте к ним со своими желаниями, они не возглавят ваших революций. Создайте их сами, а они про них споют гимны.

Конечно, у нас постоянно была идея пересесть на мотоциклы. Но, повторяю, жизнь тогда была материально убогая и простые пацаны не могли себе это позволить. Мотоциклисты, те, кто себя называл рокеры, были тогда просто любителями мото и разъезжали в ватниках с надписями Honda или Yamaha на спине, за что были прозваны телогреечниками. Они не были организованны в какие-либо группы. Просто толпа приятелей, съезжавшихся в Лужу потрепаться о любимом хобби – мотоцикле – и поноситься по ночным улицам, которые и днем-то были достаточно пустынными. Мы пытались и их агитировать на свою сторону. Но попытки говорить с ними на тему ни к чему не привели; они были абсолютно без понятия о том, как это должно происходить. Идеологии у них никакой не было. У некоторых из нас, тех, что были побогаче, у меня например, были мотоциклы, но это были единицы. Это было примером для других и целью на будущее. И так продолжалось минимум до 88-го года. Из-за всеобщей бедности советские рокеры-байкеры были в основном пешими. Но постепенно разные части одного все-таки стали срастаться. Большую роль в этом сыграл Эд. Когда он вернулся из армии осенью 86-го, движуха металлистов уже сильно разрослась и приобрела своих лидеров. Место второго или третьего ему было не по душе, хотя я лично, считал, что оно для него всегда свободно. Я вообще всегда пытался руководить процессом коллегиально. Но Эд купил мотоцикл и пошел агитировать лужниковских мотоциклистов. Что ему более или менее удалось. Он смог распропагандировать им нашу идеологию. И они тоже влились постепенно в наши ряды.

Кстати, еще о музыке. Когда мы сформировались как металло-рокерское явление, русский хэви практически не существовал. Я тут периодически читаю воспоминания некоторых групп и их видение былого. О том, что появились сначала они, а потом уже, за ними, видишь ли, металлисты. Это какой-то бред самовлюбленных. Металлисты появились без них, потому что был западный металл – и он-то и был по-настоящему музыкой, которую мы слушали, не особо вникая в слова. А иногда их и вовсе выдумывали сами. Задолго до того, как это все превратилось в моду, и благодаря нам. Но попасть на концерты «Мотора», «Сэксона», «Мэйден» или «Приста», нам, тогда простым московским пацанам, было нереально. Они к нам тогда просто не приезжали. Поэтому, когда появились суррогатные группы, которые после фестиваля 85-го начали концертировать легально, нам как бы положено было там присутствовать. Тем более, что звали нас постоянно.

Я сейчас особо вникать не хочу, но мы поддерживали только то, что выражало нашу эстетику или являлось дружественным. Практически все, с чем чуть позже работал Эдуард – «Шах», «Черный Обелиск», «Э.С.Т.». «Коррозия» уже тогда была группой для ссыковатых подростков-металлистов и хиппов; «Ария» была слишком оторвана от реальной тусы. Остальных даже вспоминать не охота. Но мы ходили время от времени на их концерты. Через Саббата (Пузо) всегда звонили и нас приглашали. И концерты не начинались без нашего появления. Первые пара рядов во всех этих залах была наша. Туда пытались сесть только малолетние идиоты, пришедшие на концерт первый раз и удивившиеся, что – о, как классно – свободно. Те, что уже бывали и знали, с ухмылкой ждали, чтоб посмотреть, как эти оттуда будут вылетать. Башками мы не трясли, просто слушали себе. Да и хайров у нас не было, чтоб трясти; мы составляли боевое крыло движения, мы дрались за идею, волосы только мешались. А Пузо и бывалые металлисты поучали молодых, как это все надо правильно делать.

Параллельно с началом этих легальных концертов и начались уже массовые выезды люберов, которые тоже как-то сплотились и скоординировались. Территория Москвы от Таганки в сторону Люберец, как кусок пирога, считалась находящейся под их усиленным влиянием и назывался среди нас «Ждань» (по имени станции метро «Ждановская», теперь «Выхино»). Если в других частях Москвы территориальная принадлежность была не определена, то эта часть была их и потому особенно для нас недружелюбной. Одно из столкновений с ними произошло как раз на концертах металлистов в ДК АЗЛК. Он был как раз в середине этой самой Ждани и многие боялись туда ехать. Мы еще к тому же были не полным составом, от силы человек двадцать. Некоторые наши просто не смогли, но мы не могли отступить, хоть там было довольно опасно и мы это прекрасно понимали. До концерта ничего не было, просто толпа люберецких уродов на площади перед ДК. Но после, когда вышли из ДК, то вся площадка перед ним была забита «кепками». Уже был такой определяющий элемент в дресскоде, как кепки и широкие штаны, по которым их можно было опознать. Их было раз в десять больше нас. Мелкие металлисты заметались, ну а мы, конечно, сплотились и озвучили вариант прорыва, предложив на выбор: или всех просто побьют, или все будут прорываться вместе с нами. Многие струхнули, но построились в шеренги. И понеслась. На другой стороне площадки стояли автобусы – собственно, они и были целью. Многих, конечно, срубили, многие металлисты «полегли» в неравной битве, но мы пробились к автобусам, захватили один и заставили водилу отвести нас в район тогдашнего автозавода АЗЛК.