Текст книги "Хардкор"

С Русом мы отучились на мясников, получили дипломы настоящих мясорезов; это название позже стало нарицательным для «металлистов», и наконец-то наши холодильники наполнились едой… Причем мы негативно относились к касте советских людей, которые распределяли лучшие куски из-под полы за доплату. Но в Союзе нельзя было не учится или не работать – так я и оказался в мясниках, за компанию с Русом. Как и у многих, грянули разногласия с родителями, и я ушел из дома. Поселился на квартире у Сазонова, родители которого имели отношения со спецслужбами, жили на даче, а в квартире тем временем происходили тусы. Хирург по утрам качал какие-то гири и ел творог с вареньем в немыслимых количествах. Приходил к нам в гости Дима Саббат. А Сазонов начал рассказывать мне о Рок-Лаборатории, куда я все-таки и пришел.

М. Б. А твоя околомузыкальная деятельность, помимо тусовочной, как-то развивалась?

Э. Р. Я уже не помню как конкретно, но еще весной 84-го года я попал на квартиру к тогдашнему басисту прото-«Шаха». К сожалению, не могу вспомнить как его зовут… Было это в районе «Ждани», и на эту «конфорку» субкультурной активности наведывались всяческие поэты типа Кохановского, иные зажиточные граждане, а у самого басиста были Жигули «копейка» и немыслимая по тем временам «весчь» – комбик «Фендер». Антонио был гитаристом, барабанщиком был Сазонов, и группа, конечно же, называлась не «Шах». Появление такого свирепого молодого человека в коже с набитыми кассетами карманами и «Уолкманом» не могло не сказаться на ситуации. У меня не было зубной щетки, но было все остальное…

Андрей Сазонов – барабанщик будущей группы – был тогда, сравнительно с уличными хулиганами, правильным сынком и забитым ПТУ-шником. Верховодил же в группе маленький Антошечка, и именно с него я начал обращать коллектив в свою веру. Напичкал кассетами, открыл новый мир звукоискажения, и какое-то время он был просто ошарашен. Но оказался «крепким орешком» и стал объяснять вещи, которые уже мне каким-то образом помогли в будущем. Что, мол: «Все это круто, но, ты знаешь, это довольно циничная вещь. И я не понимаю, как ты сам в это все веришь. Да еще пропагандируешь персонажей, которым по большому счету насрать на тебя и таких же подростков-поклонников». Тогда речь шла как раз о волне «металлистической» эстрады 81-84-х годов, которая грамотно держала стиль и состояла из настоящих музыкантов-профессионалов. Но в массе своей всех их интересовали только деньги в кошельках подростков и их родителей. Я, выслушав такое предположение, чуть его не забил. Но что-то удержало меня, и я понял, что и эта идея имеет право на жизнь. После пары репетиций, Антон с Андреем расстались с моим знакомым лабухом-басистом и стали играть тяжелую музыку. Все это было еще до армии, а когда я вернулся, «Шах» уже был известным коллективом и играл на приличном уровне. И те слова, которые прозвучали давно, вновь обрели смысл. Я начал отделять от себя музыкантов-лабухов, музыкантов фанатов-экспериментаторов и музыкантов, балансировавших на грани того, чтобы стать лабухами, но связи с тусовкой не давали им скурвиться. Антон как раз был таким человеком, а Сазонов – коммуникатором. Собственно, с этой группы началась моя профессиональная карьера, когда я сначала помогал группе собираться на гастроли, а потом втянулся глубже. Причем «профессионально» – подразумевало деньги, а у меня таких целей не было, денег вполне хватало и так. Просто до этого я крушил рыла направо и налево, а здесь появилось более спокойное, но не менее ответственное занятие. Все получалось – и получалось неплохо. Во второй половине лета 1987-го Сазонов заинтриговал меня переходом в Рок-Лабораторию, и мы влились в эту комсомольскую ячейку, ведавшую базами и мелкими концертными площадками…

В концертной системе начала Перестройки царил хаос, все строилось на энтузиазме и веселье. Меня, за некоторый вес в сложившейся среде и энергичность, стали приглашать работать и даже стали выплачивать какую-то зарплату. Вся эта разношерстная ячейка, вписавшаяся в московский рок-расклад, плыла вместе с неформалами по течению и не всегда справлялась с ситуацией. Поэтому им нужны были люди, отвечающие за хоть какой-то порядок в этих неуправляемых толпах поклонников жесткого отрыва, и моя персона их более чем устраивала. Помню, как Агеев – один из замов Ольги Опрятной, всем этим руководившей – говорил: «Эдуард, ты-то как раз и сможешь, в тебе есть менеджер, и ты можешь убеждать». Причем я считаю, что все эти «продвинутые комсомольцы» все-таки внесли немалый вклад в формирование структуры хоть какой-то альтернативной индустрии. Пусть даже у них это выходило коряво, но, используя свои имена и возможности, они шли в одном направлении с нами. И я могу уважать их уже за это, тем более, что с них началась моя новая профессиональная деятельность. Параллельно Саша Залдостанов, которого звали уже Саша Стоматолог, а потом и Саша Хирург, вылечил мне пару зубов в своем кабинете на Речном вокзале. И мы с ним, практически единственные из всей тусовки так называемых «рокеров», гоняли на мотоциклах по городу, шокируя девушек и милицию. Причем через некоторое время он сломался и поставил мотоцикл на балкон… Надолго…

Весной 87-го года Саша, который всегда очень любил всяческие съемки и всегда был в курсе, где таковые происходят, пригласил меня на фотосессию, которую делали австрийцы. До этого тоже были подобные съемки, работало так много иностранных фотографов, что всех и не упомнить. Причем фотографы делали и продолжают делать немалые деньги на этих кадрах, а мы тогда ничего этого не понимали и были, конечно же, необыкновенными, но ужасно наивными и эффектно выглядящими советскими рокерами. Петра Галл, которую привезла будущая жена Хирурга, Мартина, позже зачастила в СССР, и мы подружились. Во время этих коллективных съемок я откровенно офигел, обнаружив неформалов нового сорта. Хирург показал мне Гарика, дальневосточных и прочих панков, Женю Круглого в новом амплуа, Юлю – необыкновенную девушку, образ которой был недавно растиражирован на рекламных модулях. Девушек вокруг тусовок к этому моменту было много, они пользовались некоторым протекторатом и были снабжаемы самой модной для того периода информацией. Гарик же меня стреманул своими возрастным видом, дореволюционным интеллигентским прикидом, который дополняли полууголовные замашки и гонки…

А у меня был зрительный маркер на внешний вид, калькированный с журнальных разворотов, и по этой причине я не сблизился ни с Гариковским кругом, ни с Хирургом в его смешном наряде с аксельбантами из телефонных шнуров, которыми его снабжали его сосед и приятель Егор Зайцев и Ира Афонина. Но все же мы общались, тем более, что Саша позвал нас на свадьбу в медведковский клуб «Планета», где потом уже справлял свою свадьбу Ильяс, брат Руса. Все это сопровождалось актами вандализма с останавливанием автобусов и массовыми потасовками. Плотность событий при этом, сравнительно с доармейским «безрыбьем», становилась ужасающей. Весной в ДК Горбунова был заключительный концерт сезона от Лаборатории, двенадцатого июля в Измайлово состоялся рок-фестиваль, на котором впервые прозвучали неформальные коллективы, игравшие экспериментальную музыку. Несмотря на пафос заявки первого крупного московского фестиваля, для меня это был один из концертов, которые уже проводились легально, и на которые нам всегда выдавали билеты для свободного прохода. Народу обычного при этом было действительно много, и, что меня поразило, среди публики оказался гроза всех люберецких кидал Ваня Цыган, который помнил меня с начала восьмидесятых и полез брататься. Вскоре Ваню насмерть забили чечены в начинающихся повсеместно криминальных разборках. Причем несмотря на то, что подобные люди были в эшелонах люберецкого движения, когда они столкнулись с рок-вакханалией, им все это понравилось. И они искренне тянулись ко всем ярким людям и проявлениям активности, в отличие от своих более молодых и более примитивных «однополчан». Социальная травля не была их уделом, и Ваня проникся симпатией к происходящему. Эта история мне почему-то запомнилась больше, чем приезд и выступление Карлоса Сантаны. Который, по какой-то причине выступал в паре с Пресняковым-младшим на стадионе Измайлово. Вокруг новой волны молодежной активности вились и кружились советские «арт-рокеры» предыдущей волны. Я помню как на какой-то «трехдневке» в Горбуново присутствовал даже Розенбаум, не говоря уже о Стасе Намине, Макаревиче и Градском.

А я тогда съездил с «Шахом» в Питер, где в ЦДЛ, вместе со «Звуками My», за два дня мы дали шесть концертов подряд… Рок-клуб питерский я не признавал, и многие группы так и остались мне непонятыми, кроме, разве что, Науменко, который четко формулировал смысл в песнях. И всеми этими словами – «у меня был рубль – у него четыре» – сказано все. Обо всех событиях периода 82-86-х годов. А ребята из «Фронта» были нашими друзьями, которым можно было запросто по-дружески «дать в бубен», и этим определялись многие взаимоотношения среди радикалов, которые при всей своей жесткости были неслыханно ироничны. Выступали тогда на разогреве «Фронт», потом «Шах», и почему-то «Звуки My». Тогда же я познакомился с Петром Мамоновым, интеллигентным мужчиной с твердой жизненной позицией и симпатией к окружающей действительности. Липницкий, опутавший своими масонскими связями Москву и Питер, конечно же, присутствовал на множестве мероприятий. Там тоже велись съемки каким-то немецким каналом. Рок-движение обрастало музыкально-эстрадной коммуникацией, прессой, и стремительно приобрело иной, легальный статус. После возвращения из Питера я соприкоснулся со Скляром, который приглашал меня работать к ним, но как-то не сложилось. При этом Саша был достаточно талантливым человеком, чтобы стать звездой советского рока уровня Бутусова и Ко, но почему-то стал уровня «Боцман и бродяга» при всех своих радиосвязях начала девяностых.

М. Б. Возможно, был чрезмерно интеллигентным и дипломатичным, чтобы носить такую брутальную личину как Кинчев. И эта явная мягкость характера на фоне брутального звука выглядела не всегда убедительно, что не принижает его таланта и фактуры. У Крупнова этот момент был более отлажен…

Э. Р. Толя Крупнов тогда, весной 88-го года, тоже обратился ко мне и стал рисовать радужные картины – сколько концертов мы могли бы сделать вместе. Вот и здесь есть такой нюанс, который был мало освещаем до сих пор. Концерты без тусовки – это убыточное предприятие. И получить меня в качестве директора – значило получить публику, все это понимали. Собственно, та иллюзия взлета множества коллективов Лаборатории строилась на публике, и, когда она ушла, множество коллективов кануло в лету. К тому же многие музыканты не прошли испытание аплодисментами, а некоторые, как Толик Крупнов, попросту горели. Маша, жена Толи, живущая на Солянке, растила их первого сына Боба. Я часто бывал у них в гостях. К тому же, мы жили по соседству довольно длительное время. Толик тогда уговаривал стать директором «Обелиска», меня же устраивала позиция простого роуд-менеджера, чтоб быть в гуще событий. Тем более что, приходя на концертные мероприятия, мне, собственно, не надо было что-либо особо организовывать.

В сентябре-октябре был очередной набор-фестиваль Лаборатории, на котором произошел очередной выплеск экспериментальной музыки из недр андеграунда. Крупа был в отборочной комиссии и пришел очень возбужденным. Группа «Э.С.Т.» произвела на него впечатление, и он обещал им интересное будущее.

Чтобы сильно не перескакивать, возвратимся в 87-й год, к началу лабораторской деятельности, когда в ноябре состоялся большой фестиваль, на котором был представлен первый гастрольный набор Рок-Лаборатории, а также финская группа «Сиелун Вильджет». На следующий год, началась съемка фильма It is my attitude. На концертах того периода от первых трех рядов зала зависело все, и даже больше. Тусовка могла решить – быть или не быть тому или иному мероприятию. Все было жестко. Марочкин, ходивший возле сцены с фотоаппаратом, мог легко получить по голове за один факт наличия фототехники. Я, уже вошедший в Рок-Лабораторию в статусе грузчика и заодно охранника непонятно чего, был дружен со множеством лабораторских музыкантов. А так же с Сеппо Веспененном, бывшим в то время менеджером Sielun Veliet, а ныне – таких групп как Rasmus и HIM. Был смешной эпизод, когда в 2000-м году я делал дебют HIM в России: мы с Сеппо узнали друг друга, и нам было о чем вспомнить…

Почти зимой 87-го года, на праздновании дня рождения этой самой Лаборатории, где-то близ Домодедово был снят загородный дом отдыха, который гудел три дня. Вел я себя там ужасно, разбив не одно лицо. А началось все с того, что кто-то залез к нам в номер, где мы с Хирургом прятались от наших дам. Залезли то ли по лестнице, то ли по трубе на второй этаж. С несколькими бутылками портвейна. Собственно, так начиналось и множество других мероприятий, связанных с Рок-Лабораторией – но это был настолько замечательный концерт, что потом у меня болел не только живот, но даже позвоночник от непрерывного смеха и веселья. Я не знаю, как еще приблизить понимание случайного читателя к плотности одних только официальных и вполне эпохальных событий, аналога которых в нынешних реалиях как-то не наблюдается.

Слава богу, тогда во мне что-то переключилось, и я стал делать свою работу хорошо, при этом умудряясь совмещать эти занятия с тусовочной жизнью. После рок-лабораторских дней рождения Толик Крупнов был попросту одержим темой независимого продакшена с собственным светом и звуком. Причем люди, которых я на самом деле уважаю в высшей степени, знающие на тот период только то, что такое пятиразъемные джекера, собирали немыслимую сцену со светом. Произведения Толика я воспринимал как законченный музыкальный продукт и мог адекватно оценивать, как тот аппарат мог работать без него. Наш аппарат был вполне добротный, и выезды мы совершали неплохие. Я помню, как на концерт в ЦДТ приезжал «Черный кофе» на двух двадцатитонных фурах, а следом мы – на одном грузовике, в котором обычно развозят по городу хлеб. И наш аппарат, как и «Черный обелиск» вообще, звучал и выглядел круче, драматичнее, зрелищнее. По воспоминаниям очевидцев, у многих мурашки по коже бегали во время концертов именно этой группы… С этим аппаратом организовывались первые туры по мелким городам, типа Рыбинска. В лютые морозы грузилась эта самопальная аппаратура. И каждый вечер был как откровение.

М. Б. Ну так вы же давали «хлеба и зрелищ», то есть грамотный продюсерский ход…

Э. Р. Весь 1988-й год как-то был связан с первыми советскими продюсерами-авантюристами от эстрады. Помню, как появился Юра Айзеншпис… В конце июля 88-го года меня попросили о встрече с ним мои друзья из мира фотографии и полиграфии, и мы забили стрелку возле кафе «Синяя птица»… Подъехав на мотоцикле к месту встречи, я тут же увидел и загасил одного своего хронического должника. И, потирая руки, пошел навстречу Айзеншпису… Тогда он откровенно сказал, что только откинулся, но хотел бы войти именно в околороковый бизнес и было бы неплохо, чтобы я его проконсультировал. Чутье было у него отменным. И свой дебютный концерт Юрий проводил совместно со мной. Я тогда делал свое первое шоу в качестве директора «Э.С.Т.», а он впервые привез Виктора Цоя с сольным сетом. Выступление проводилось совместно с «Мистер Твистер», от которого уже отмежевался Мелик-Пашаев. Происходило это шестого октября 88-го года в ДК МАИ, при трех диких аншлагах. Юрий позднее сошелся со структурами «Внешкниги», делал какие-то концерты, как легальные, так и полулегальные. И очень хотел стать каким-либо директором. Ему, кстати, верили. Он заставил поверить в себя Виктора Цоя и совместно с ним достиг немалого успеха. При этом я никогда не уважал авантюристов от комсомола. И все истории, связанные с массовым разводиловым населения, фонограммными проектами типа «Ласковый май» и «Мираж», меня не вдохновляли.

М. Б. Но параллельная жизнь была не менее насыщенной…

Э. Р. В 1987 года у меня уже был мотоцикл, который я купил у соседа Саши Хирурга за шестьсот рублей. И, следуя призыву раннего периода «В кожу – и на тачки», активно претворял его в жизнь. Все хождения маршем по городу не давали должного выплеска адреналина, и уже тогда надо было пересаживаться на «железных коней». Но мотоциклов в тусовке было мало, ибо мало кто из подростков мог себе это позволить. Причем, и те немногочисленные мотоциклы в силу погодных условий частенько оставались умирать в квартирах, на балконах. Культ мотоциклов был, но Рус с ореховскими парнями так и не начали активно выезжать, несмотря на постоянные разговоры и планы. Хирург, немного поездив, увлекся качанием, а я продолжал гонять по городу. На ближайший день рождения Саббат и Крупнов, скинувшись, подарили мне мой первый шлем. И он пригодился.

Мне хотелось ездить, и уже тогда, после армии, я знал, что в Лужниках, которые обозначались как «Лужа», собираются мотоциклисты, ночи напролет сотрясающие грохотом улицы Москвы. Этих людей было принято называть уничижительно «телогреечниками» из-за их незамысловатого прикида, состоявшего из телогреек и кирзачей. Видок у подобных персоналий был тот еще, хотя в массе своей это были неплохие ребята, жаждущие приключений. Но не одухотворенные никакой идеей, кроме как оторваться на мирно спящем городском населении. Я, поехавший туда с целью совместного катания, с первых дней занял место в первых рядах. Ездил я поначалу плохо, но не боялся падать и ломаться. Поэтому авторитет пришел сам, как и в доармейские времена. Я помню все эти гонки группами по всей Москве ночи напролет… В одну из которых, уже состоявшиеся лидеры мототусовки возле МХАТ, братья Альберт и Валера, потащили нас кататься в Филевский парк. А там овраги, ручьи и прочие радости пересеченной местности. Я отстал, увязнув в каком-то болоте и, после нескольких попыток вытащить почти утонувший байк, попросту рухнул, вконец обессилев. Проспав рядом несколько часов и проснувшись, едва забрезжил рассвет, я обнаружил какую-то воинскую часть неподалеку. И, будучи недавно демобилизованным, в два счета расчленил командами стоявших на КПП солдат. Они вытащили мне мотоцикл из болота, и я поехал домой…

В этом был какой-то особый шарм – загнать себя в неприятности и искать выход из ситуации. Что и привлекало многих. Через какое-то время люди, как сейчас мы все понимаем, позавидовавшие, начали обвинять меня в том, что, я, мол, связался с урлой. Претензии были почти официальными, и «генеральская тусовка» от меня несколько дистанцировалась. Хотя я объяснил, что не я ради этого, а это – ради меня. Стоит отметить, что количество катавшихся «народных рокеров», в пику дресскодированному качеству, было огромным по тем временам. Да и по нынешним временам, наверное, тоже. В среднем, в «Луже» собиралось от 50 мотоциклов до двух сотен.

И даже среди этой урлы на мотоциклах были люди, тяготевшие к стилю. Конечно же, это были центровые парни с округ МХАТа. Алекс, который прямо на ходу объяснял мне все про мой мотоцикл, и я позже выжимал из него максимум. Важен, царствие ему небесное, скромнейший парень, впоследствии разбившийся. Миша Ло, которого звали либо Майкл, либо Негр. Он еще в детстве был отснят в роли мальчика-грума в «Стакане воды», потом танцевал брейк на Арбате, но как-то быстро переориентировался на металло-рокерскую тусовку. Дерзкий, с забавно выглядевшей нашивкой конфедерации во всю спину. Зимой они компанией собирались в кафе «На Бронной» и на квартирах Бажена с Мишей, и вскоре эта компания выделилась в отдельную тусовку на МХАТе.

Валера, брат Альберта, был, возможно, единственным человеком с криминальным прошлым… Неуправляемый, но требовавший к себе авторитетного обращения. Позже, именно он отличился метанием учебной гранаты в 108-е отделение милиции, в котором кто только из центровых тусовщиков не «отметился». Потом, вроде, опять влип в какие-то истории, и, если не путаю, пропал в одном из многочисленных военных балканских конфликтов в девяностые. Многие беспокойники туда вербовались волонтерами. Вот, как-то постепенно круг этих людей, уже обозначившийся как мотогэнг «Moscow city rockers», собрал вокруг себя новую тусовку. Альтернативную металлистическому генералитету, и, возможно, в пику, взяли за основу стиль «рокабилли рейбелз». Тем более, что Валера Еж жил на Патриках по соседству. Да и Маврик, танцевавший в «Мистер Твистер» и живший в квартире своего деда-папанинца на Тверской, часто захаживал. И заезживал тоже. Я помню, как они с Мишей гоняли по подземной трубе на Пушке, чем ставили в тупик преследовавших их гаишников. Возможно, именно Маврик и подсадил ребят на идею, что ездить можно и нужно везде.

На МХАТе бывало множество пеших знакомых, и выезды часто перемежались ночными гуляниями. Все прогулки сопровождались подростковым глумежом, объекты насмешек находились даже в семь утра на пустынных московских улицах. Как-то мы умудрились облазить крыши Телеграфа, Гнесенки, и это было в порядке вещей. Никто и ничто не могло встать поперек нашему стебу и драйву. Гриша Фары-Гары с Женей Круглым носились по Трубной площади, выбивая вмятины в водосточных трубах ударами своих отчаянных голов. Разумеется, это делалось на публику, приводя в смятение редких прохожих. Причем, Женя Круглый каким-то образом всегда объявлялся ночью: приходил на МХАТ, брал первый попавшийся мотоцикл и тут же его разбивал, врезаясь в первую же стенку, затем искренне извинялся. Я уже начал свои заграничные поездки, из которых возвращался всегда вечером; оставлял чемодан дома, на Солянке, выходил в город и всегда встречал друзей, курсировавших по центру. Почти каждый раз, это был Женька, которого почему-то жаль более иных, удивительным образом наши пути пересекались. Эта новая рокерская компания очень скоро прославилась своим бунтарским экстримом. На МХАТ тайно съезжалась вся Москва, и акты вандализма сопровождали каждый выезд. В тот период у чешской «Явы» появилась модель «Ява-банан». Летом на ночных московских улицах работали поливочные машины, и мы часто ездили мокрыми. Вне всякого сомнения, помимо музыки на подростковое сознание оказывали влияние и видеофильмы, и развороты журналов про иностранных байкеров. Фильм «Улицы в огне» был и вовсе воплощен в жизнь, когда однажды толпа разбушевавшихся мотоциклистов сожгла местной патрульный «козлик». Разлившийся огненной рекой бензин будоражил подростковое сознание… Это случилось в 88-м году на Дмитровском шоссе. Кого-то из колонны спереди прижали гаишники, но когда подтянулся «хвост» вереницы из ста сорока мотоциклов, представители правопорядка поняли, что разбираться по закону уже поздно и… покинули «броневичок».

Очень всем нравились ночные рейды на Бадаевский пивной комбинат, где была обнаружена дырка в заборе, через которую выносилось по сорок ящиков пива за раз, а однажды, из вредности, кто-то выкатил целую бочку с пивным суслом!

Гаишники, конечно же, пытались ставить препоны отдельным рокерам, но когда те собирались в группы по несколько десятков «коней», это уже была неуправляемая движуха, которая сносила все на своем пути. Любое некорректное поползновение со стороны немногочисленных владельцев «Жигулей» и «Москвичей» – и машину могли разнести в дребодан. Но таких случаев было немного, и инициатива всегда исходила от жлобов-автовладельцев. Мы ездили в Филевский парк и выделывали там такое, что не всегда удается при езде на кроссовых мотоциклах. Потом был эпизод, когда катаний по городу уже было недостаточно, и люди на мотоциклах без глушителей носились по подвалам на Солянке, входы в которые выглядели как черные дыры в подворотнях и уходили в недра Лубянки. Это движение подавалось как «тайные выезды» со своей системой секретных стрелок, но почему-то о них знали все. Причем, я не берусь передавать чувства людей из КГБ, дежуривших на подземных блокпостах. Они все это видели, но сделать ничего не могли, даже когда потом этот подвал пожгли. Чуть позже рокеры, державшиеся особняком, подключились к общей зачистке города от гопоты и люберов, которые достали всех своей необоснованной социальной травлей, прикрывавшей мелкий гоп-стоп. Мишка Ло, которому, в силу его заметной внешности, кто-то предъявил чуть ли не личные претензии, выступил инициатором трехдневного рейда на «Ждань», когда собралось порядка двухсот мотоциклов.

М. Б. Я припоминаю, а может и путаю… Все началось, когда «ждановские» пришли на Горбуново во время концерта «Мистеров», пытались кого-то там прессануть, получили достойный отпор, а Важен тогда въехал на мотоцикле в ДК через боковую дверь и далее – на лестницу второго этажа.

Э. Р. Сейчас уже трудно вспомнить, как была забита одна из первых стрелок гопоте, но тогда, в первый день, вся колонна как-то умудрилась проехать мимо места встречи. Второй раз опять поехала довольно большая толпа, но, как обычно, не все знали, куда и зачем едут. На этот раз рокеры были откровенно побиты, так как была абсолютно не выработана тактика конно-пешего боя, против спрятавшихся «колоносных» встречающих. Но на третий день, когда были подытожены все просчеты, все-таки была вбита в асфальт вся собравшаяся толпа возле «Вешняков». После этого эпизода контроль за улицами центра перешел в руки хулиганствующих неформалов. А сами события окутались легендами и домыслами.

В конце лета того же года мэрия закупила десяток «оппозитов» BMW для ГАИ, которые кое-как справлялись. Милиционеры все так же старались брать всех пешими, когда мы собирались в тридцать-сорок мотоциклов на МХАТе. Но все знали центр как свой дом, и уходили – кто проходными дворами, а кто – через проходные подъезды. Причем некоторые дома на улице Герцена, ныне Малой Никитской, соединялись потайными ходами через чердак, и можно было зайти в один подъезд, а выйти в конце другого дома.

Общее количество собиравшихся определить сложно, так как могли спокойно приехать парни с «Парапета», то есть ВДНХ или прийти большой компанией панки. Это был период, когда все этажи городского неформального общения стали перемешиваться и уличные хулиганы были на пике внимания и уважения.

М. Б. Да, вне всякого сомнения, центр города на этот период представлял собой один большой клуб неформального общения, где никакого значения не имели ни социальный статус, ни происхождение. Клубов тогда не было, ночных уж и подавно, кооператоры тоже работали до восьми вечера, и лишь изредка до одиннадцати, а местечковые рестораны работали в полулегальном режиме. И ночные московские улицы, где не было никого, кроме неформалов и припозднившихся гуляк, были не сильно криминальными. Были, конечно же, гопники и любера, но эти стычки только бодрили. Уже в 90-м году декорации на улицах начали меняться.

Э. Р. Какая-то война все же была всегда, но основные события были на периферии неформального мира. Все эти бандитские стычки за контроль ввоза автомобилей «Жигули» через порты, столкновения в таксомоторных парках, торгующих из-под полы алкоголем. Мы, когда катались, часто делали там закупки. Пиво стоило около рубля, а водка – «чирик». Таксисты как-то дружили с рокерами, поддерживали все конструктивные базары, и по возможности отмазывали от гаишников. В 1988-90-х годах МХАТовская тусовка начала разрастаться, начались посиделки на Патриарших прудах и посещение недавно открывшегося кооперативного кафе «Маргарита». Вслед за кооператорами уже тогда стали появляться первые бригады, пытавшиеся поделить какую-то территорию. И довольно часто стали случаться нешуточные конфликты между первыми группировками нового толка и уличными хулиганами. Весной девяностого года в кинотеатре «Звездный» перед началом какого-то концерта случился конфликт с солнцевскими «быками» на входе. В момент начала потасовки я оказался прижатым к огромной стеклянной витрине, которая с грохотом обрушилась прямо мне на голову. Причем толстое стекло могло легко разрезать пополам, но каким-то чудом задело только лоб, с которого смахнуло лоскут кожи. Я был срочно эвакуирован на «скорой», голову зашили. Вернувшись в «Звездный», я обнаружил, что все закончилось так и не начавшись. Вот такие были первые контакты со стремительно набирающей обороты солнцевской бригадой…

В августе же 91-го года, вокруг печально известных событий, связанных с ГКЧП, начался нездоровый революционный ажиотаж уже в народных массах. Вся эта вакханалия с переименовыванием улиц и с дальнейшим свержением памятников. В один из постпутчевских вечеров, наполненный духом сомнительной свободы, я был немного пьян и зол, прогуливаясь по центру. Натолкнулся как раз на всю эту толпу, водившую хоровод вокруг памятника Дзержинскому на «Яшке». Я был несколько ошеломлен инициативами населения, требовавшего различных свобод, подразумевая безнаказанность. Такие вот инициативные быковатые граждане с бутылкой водки в руках попросту докопались до нас с Женей Круглым возле «Интуриста». Я был несколько смущен такой наглостью, но инициатива быстро перешла в мои руки, вместе с бутылкой водки. Причем, держа ее в одной руке, этих чрезмерно активных граждан забил свободной. Отдуплившись, мы ломанулись через переход на другую сторону и выбежали на «Яшку», где уже стоял кран, тянувший за голову памятник Свердлову. А в головах граждан тумблер уже явно переключился, и улицы менялись на глазах. Начался уже не подростковый гоп-стоп и прочие атрибуты «демократии». Гуляя по все еще улице Горького, я видел на кремлевском Дворце вместо привычного красного флага триколор, который казалось бы был и будет всегда. А глядя на указатели улицы Тверская, мне довольно долго казалось, что это какой-то сон.

М. Б. Но доведя этот социальный таймлайн до девяностых получается так, что многое из твоей околомузыкальной деятельности в этом рассказе попросту выпало.

Э. Р. Тогда придется вернуться в самое начало 88-го года. Идет работа с «Черным Обелиском», и мы маленькой независимой командой начинаем серию туров. При этом с Рок-Лабораторией я не расходился, но там не было ни малейшей возможности занимать какую-либо руководящую должность. И мы держались особняком, участвуя в деятельности «продвинутых комсомольцев». По сути дела, это был коммуникационный центр, и все его использовали кто как мог. Иметь свой аппарат было большой редкостью, и подобным достижением обладал лишь перовский «Консул», который начал свою активную деятельность за полгода до нас. На фоне общего энтузиазма люди, которые из ничего мастерили достойные вещи, вызывали уважение и интерес. И не знаю, за что именно, но эти эмоции были взаимными. Весной мы оснащали множество концертов своих и чужих, в том числе и презентацию «Ассы» в Доме киноактера с участием «Альянса». Помимо популярности «Черного обелиска», аплодисментами и славой были овеяны «Черный кофе», «Ария», «Мастер», конкурировать с которыми было достаточно сложно. Помимо «тяжелой сцены», некто Валерий Гольденберг, один из известных продюсеров советской эпохи, проводил во Дворцах спорта концерты малоизвестной группы «Лотос» и более известных «Браво» и «Мастера». И все это было достойно технически оснащено и практически всегда приводило к аншлагам. Аншлаги случались часто, и не только благодаря востребованности молодежными массами новых ритмов и моды, но и потому, что были такие люди как Викштейн. Который, рискуя своей уже сложившейся официальной репутацией, сделал в тот период ход конем – попытался слепить из всяческих советских ВИАтипа «Поющих гитар» коллективы, играющие тяжелый рок. Получался довольно таки профессиональный продукт.