Текст книги "NUMERO"

Глава 16

Благостная тишина и снижающая бдительность сонливость витали в длинном бело-коричневом коридоре. Пестревший темно же коричневыми двери, вероятно, служившими входом, а, соответственно, и выходом из келий, он сворачивал куда-то вправо.

Слева от меня узкая лестница вела наверх, куда я и взбежала, не обнаружив внизу что-либо отличное от скучного однообразия дверей, и резонно решив, что приемная настоятельницы должна заявить о себе чем-то более впечатляющим. И не ошиблась.

Едва я ступила на второй этаж, моему взору открылась великолепная галерея полотен на библейские сюжеты из Ветхого Завета. Оригинальных полотен, не подделок.

Буквально открыв рот от восхищения, я переходила от одной картины к другой, забыв, зачем я здесь.

„Мадонна с младенцем“ Фернандо де Льянос. Нежная, почти прозрачная и, вместе с тем, глубокая палитра красок передавала одновременно и трогательность, и невыразимую печаль склонившейся над ребенком молодой женщины, будто предчувствующей, что ожидает ее сына в будущем.

А эта? Боже! Эль Греко! Это его необыкновенно перламутровый тон, который он добивался наложением краски на белый клеевой грунт, едва просвечивающий сквозь жженую умбру.

Я почти носом уткнулась в “ Апостолы Павел и Петр“, не в силах оторваться от изумительной техники мастера, когда чьи-то торопливые шаги отвлекли меня от восьмого чуда света.

С сожалением бросив последний взгляд на сокровищницу, я дернула ближайшую ко мне дверь и попала в полутемную комнату… с потрясающей картиной „Бичевание Христа“ У те Хайме. Это его рвущийся к воздуху, пространству, но вынужденно скованный рамками готической живописи стиль.

Но на восхищение у меня уже не было времени. Я застыла у двери, прислушиваясь к едва слышным отсюда шагам. Кажется, удаляющимся. У них же месса сейчас, кто же допустил ее пропустить? С другой стороны, до мессы ли сейчас, когда монастырь под угрозой.

Дождавшись, пока шаги стихнут, огляделась. И первое, на что упал взгляд – моя сумка. Так значит, я попала туда, куда надо.

Мои вещи, словно на распродаже, рядком выстроились на изящно инкрустированном столе.

Схватив все в охапку, я уже было устремилась к выходу, как мое внимание привлек очередной шедевр – „Святое семейство“ Луиса де Моралеса с его мерцающими красками и гладкой эмалевой манерой письма.

Я не могла пройти мимо него. Завороженная, застыла перед полотном, понимая, что стала свидетелем чуда или открытия, в очередной раз подтвердившего уже доказанный не раз факт моего необъяснимого перемещения во времени – свежесть и насыщенность цвета, отсутствие разрушений красочного слоя, столь характерного для произведений живописи Средневековья. Эта картина была написана совсем недавно, лет двадцать назад, то есть в шестидесятые годы шестнадцатого века.

– А вот и наша беглянка.

Я чуть не выронила свой скудный скарб, застигнутая врасплох кольнувшим спину голосом.

Боясь обернуться, непроизвольно сделала шаг навстречу полотну, инстинктивно пытаясь вписаться в его сюжет и лишить, как я правильно догадалась, преподобную мать Френсис, удовольствия распознать меня.

Но была поймана ее цепкими пальцами.

Аббатиса аккуратно развернула меня к себе, и я встретилась с ее глазами – проницательно-умными, пытливо в меня вглядывающимися:

– Не торопись, дочь моя. Тебе уже некуда спешить. Бог тебя уже привел.

Глава 17

Она усадила меня на стул, украшенный той же тонкой вязью, что и стол, и села напротив, накрыв мою руку своей. Я прижимала к себе мои жалкие вещички, не желая расстаться с ними ни на минуту.

– Ну? Я думаю, тебе есть, что мне рассказать. Не бойся. Ты в безопасности.

Ее теплота и искренность обезоружили. Да так, что меня неожиданно прорвало:

– Вы в опасности. Сестра Анна отправилась куда-то с доносом на вас и… на меня. Я не знаю, куда и к кому, к какому-то профессору. У вас что, для приговора сжечь на костре необходима ученая степень? Сестра Френсис, решайтесь, я повторяю, вы в опасности. Из-за меня, к сожалению. Мы должны бежать отсюда и…

Она настолько впечатлилась моим монологом, что вдруг громко, смешно всхлипывая, рассмеялась, смахивая выступившие слезы.

В промежутках между всхлипами она успевала проговорить:

– … это надо же… прости, Господи… бежать…

Я недоуменно ждала объяснения довольно странной реакции аббатисы. Что ее так рассмешило?

– Послушайте. Если вам все равно, что будет с вами, то мне моя жизнь еще очень даже нужна. Отпустите меня. Зачем я вам?

Она так же неожиданно успокоилась и, придвинувшись ближе, участливо спросила:

– Откуда ты, милое дитя? И как оказалась в нижних коридорах монастыря?

– Ах, да. Вам привет от Пекаря. Правда, я совершенно не в курсе, кто он такой, но благодаря именно ему я имела счастье исследовать ваши катакомбы. Кстати, как вы меня нашли?

Сестра Френсис, не отвечая, поднялась, обошла стол и, выдвинув один из ящичков, что-то вытянула оттуда. Боже, мой плеер. В каких уже переделках он не побывал.

Она опасливо держала его двумя пальчиками:

– Что это? И откуда у тебя эта бесовщина?

– Да какая же бесовщина? Обыкновенный плеер. Как вам объяснить? Вы музыку любите?

– Не гневи, Господа, дочь моя, – сестра Френсис посуровела, – не забывай, где ты.

– Да, простите. Ну, тогда так. Вам же нравятся Псалмы? Kyrie, Gloria, Cred… ну, и так дальше.

Аббатиса изумленно не сводила с меня глаз.

– Ну, понятно. Конечно, нравятся. Иначе бы вы не слушали их с утра до вечера. Ну, так вот, все это можно записать вот в эту штучку и слушать везде, где бы вы ни находились. С ума сойти, правда? Дайте, я покажу вам.

Тут я ошиблась. Состояние сестры Френсис начинало внушать опасения. Она вдруг покачнулась и, выпустив „бесовщину“, гулко ударившуюся о поверхность стола, медленно осела вниз, слава Богу, не промахнувшись мимо стула.

Я тоже хороша. Вместо того, чтобы следовать плану побега, инструктирую аббатису средневекового монастыря о технике прослушивания Псалмов с помощью плеера.

Воспользовавшись паузой, я несмело подобралась к столу и потихоньку потянула к себе нарушителя спокойствия.

– Ну, так я пойду? Приятно было познакомиться. Прошу прощения за причиненные хлопоты…

Заговаривая таким образом растерявшуюся настоятельницу, я, пятясь, мелкими шажками подступала к выходу. Но ретироваться не удалось. Меня остановил ее не терпящий возражений голос:

– Ты останешься в монастыре. Пока послушницей, а там… видно будет.

– Что? Какой послушницей? – мне однозначно не понравилась перспектива, – о чем вы?

– Не противься, дочь моя, это Господь привел тебя сюда, – и, помолчав, вбила последний гвоздь, – и здесь ты найдешь путь к вере.

Я попыталась ей возразить, что в данной ситуации никакой другой путь, кроме как отсюда, мне был не интересен, но на меня вдруг навалилась такая усталость и безразличие, что, ткнувшись в дверной косяк, я молча выслушала ее приговор.

Да, в конце концов, куда мне идти? В этом мире я была чужая. А здесь, в монастыре, по крайней мере, будет крыша над головой.

Мне ничего не оставалось, как согласиться с ней.

Я с тоской смотрела в будущее…, а напрасно.

Часть вторая
Пробуждение

Глава 1

– Я принесла вам обед, сестра Лаура… Боже, как красиво!

Восторженный вскрик Маргариты потревожил благостную тишину монастырской часовни. Я поморщилась – не люблю, когда мне мешают работать.

Обмотав кисть влажной тряпкой, вложила ее в выдолбленное гнездышко внутри деревянного сундучка со множеством ячеек, оборудованного для моих „профессиональных“ нужд.

Потянулась, разминая затекшие мышцы и постанывающую от длительного напряжения спину. Часа три, не меньше – мои часики по причине заглохнувшей батарейки давно уже успокоились в ежесекундном напоминании о продолжении моей биографии в качестве монахини-художницы – я провела за работой, расписывая основание ретабло Девы Марии.

Маргарита, преисполненная трепета, с увлажнившимися от переизбытка впечатлений глазами умиленно осматривала почти завершенный алтарный образ.

– Они словно живые, – прошептала она, замерев в благолепном созерцании.

– Ну, что у нас сегодня за деликатесы? – я, действительно, проголодалась. Завтрак в монастыре подают настолько рано, что часам примерно к десяти желудок требовательно настаивает на добавке.

Инфанта-монахиня, не отрываясь от лик святых, скороговоркой перечислила:

– Гаспачо, сыр и рыба.

– Вы не присоединитесь к трапезе? – я приподняла крышку кастрюльки.

– Нет, я не голодна, – Маргарита, наконец, соизволила обратить на меня внимание, – сестра Лаура, аббатиса просила вас зайти к ней.

– Что-то случилось? – я зачерпнула холодный суп.

– Не знаю. Она сегодня принимала гостей. Хм, посыльного от моей тетушки. И была очень взволнована. Я не нужна вам больше? Не хочу опоздать к рекреации.

– Конечно, идите. Спасибо, что позаботились обо мне. Я скоро буду.

Маргарита мне нравилась. Милая девочка. Ни намека на королевскую спесь. Несмотря на молодость, она усердно готовила себя ко вступлению в должность настоятельницы нашего монастыря. В том, что именно она станет преемницей Френсис, никто уже не сомневался. Видимо, это и обговаривали с момента появления инфанты Марии с дочерью в монастырских стенах.

Мать Френсис заметно сдала за эти два года, что я ее знаю. Она, еле передвигаясь из-за мучающей ноги подагры, старалась не пропускать ни одной службы, но с каждым разом ей все труднее было исполнять надлежащие ее положению функции.

Что такое передал ей королевский посыльный, от чего она взволновалась? И при чем тут я?

Аккуратно отделив косточки от тушки рыбки в маринаде, я в очередной раз восхитилась поварским искусством сестры Бениты – той самой, что подменила меня на погребальном ложе. Обиженная монахиня еще долго сторонилась меня, памятуя о доставшейся ей роли и все-таки все еще подозревая в колдовстве. Но, после того, как я написала ее портрет, она смягчилась и даже испекла специально для меня потрясающе вкусный сырный пирог.

Сложив остатки трапезы в корзинку и омыв руки, я окинула взглядом алтарь.

Над ретабло я работала почти год. Вернее, моей кисти принадлежат две, довольно крупные, фрески на боковом поле и четыре, помельче, внизу.

Расписывать алтарь когда-то поручили одному из малоизвестных в то время художников, и он, без сомнения, в конце концов, довел бы задуманное до ума, если бы, расшалившись, не расширил поле деятельности, заинтересовавшись одной из наших монахинь, проявившей к нему, в свою очередь, далеко не платоническую привязанность. Каждый понес заслуженное наказание, после чего мать Френсис препоручила мне внести свой вклад в роспись алтаря.

Потрясенная неожиданно открывшимся во мне талантом живописца, она не долго колебалась в принятии столь волнительного для меня решения.

Помог случай.

Монастырю в дар был преподнесен портрет Хуаны Австрийской. Его с почестями внесли в приемную настоятельницы. И, поместив в достойную принцессы раму, по великолепию чуть ли не затмевающую изображенную на холсте даму с надменно-жестким взглядом, оставили ночевать у стены, планируя на следующее утро водрузить на полагающееся ему парадное место над столом настоятельницы.

При этом не учли одну, казалось бы, незначительную, но роковую, в данном случае, архитектурную деталь помещения. По печальной случайности, рамы окна на той самой стене, куда прислонили картину, не закрепили защелкой. Не выдержавшие натиска разразившейся ночью грозы, они дохлопались до того, что треснувшие в знак протеста стекла осыпались тучей осколков, вонзившись в Хуану.

Аббатису, обнаружевшую рано утром учиненный природой вандализм, чуть удар не хватил. И даже не столько потому, что картина понесла безнадежный ущерб, сколько потому, что она посчитала случившееся дурным предзнаменованием и приказала немедленно убрать портрет с глаз долой.

Но вмешалась я.

Моя сумка, предусмотрительно конфискованная и припрятанная аббатисой, кроме прочих вещичек, вместила и небольшую бархатную коробочку, отделанную золотой тесьмой, в которой покоились десять загадочных щипчиков, пилочек и пинцетиков. И, когда портрет ногами вперед выносили из приемной, я, вдруг, подумала – а, не попробовать ли?

Уверенная в догадке, убедила мать Френсис подождать с осуществлением ее желания изолировать Хуану от нашего милого общества, и, испросив разрешения порыться в сумке, выбрала нужный, как мне казалось, зажим-пинцетик. С его помощью я, как можно бережнее, извлекла из подпорченного грозой платья инфанты цветные капельки витража.

Взволнованное происходящим дыхание аббатисы выравнивалось по мере того, как росла горка преступных капелек на расстеленной рядом тряпочке.

– Мне нужны краски и кисти, – потребовала я, и ровно через час мне их доставили.

Запершись в приемной, куда не допускался никто на время починки монастырского имущества, кроме матери Френсис, конечно, я вернула чуть было не подвергшейся обструкции картине ее первозданную красоту, получив в благодарность от аббатисы задумчивый взгляд и новый вимпл.

Полюбовавшись еще раз алтарем, я вышла из часовни.

Меня ждала настоятельница.

Глава 2

Цифры. Я почему-то должна их запомнить. Но не могу. Уже на третьей сбиваюсь. Возвращаюсь к началу ряда и… опять то же самое.

Я спешу. Мне кажется, исписанный именами и цифрами листок вот-вот исчезнет.

Очередная попытка тоже не увенчалась успехом.

Разочарованная, просыпаюсь.

Что это за сон? Он снится мне уже третий раз. И третий раз вызывает ощущение беспокойства и страха. Страха, что я не успею разгадать эту цепочку символов. А, если не успею, то произойдет нечто страшное и неотвратимое. А, что может произойти страшнее того, что уже случилось со мной? С чужим именем, чужой для меня внешностью, чужой жизнью.

Я зарылась в подушку. Кто же я, на самом деле? Старания вспомнить хоть что-то неизменно натыкались на некий непробиваемый блок с ячейками. От которых ключи выбросили.

Взглянула в окно. До рассвета еще далеко. Зубчатая стена монастыря прямо напротив окна моей кельи еще утопает в непроглядной темени. И те же „зубчики“ первыми сообщают о восходе, чернясь на фоне светлеющего неба.

Стена надежно преграждает путь сюда кому бы то ни было, кроме лиц королевской семьи, пожелавших расстаться с тревогами внешнего мира. Таким образом, я оказалась в окружении весьма знатных дам, включая родную сестру Филиппа Испанского Марию, обоснованно заподозрившую меня тогда в часовне в лукавстве. Не скажу, что подобное соседство оставило меня равнодушной, но я воспринимала их всех как героев давно забытой сказки, и, может быть, поэтому мои отношения с ними не складывались. Для меня они жили „понарошку“. Кроме Маргариты, моей ровесницы, если отвлечься на минуточку от разделяющих нас пятьсот лет. Мы подружились почти сразу. Но и с ней я не делилась моей тайной.

Вчерашний разговор с Френсис заставил меня поволноваться. То, что она предложила, выбило меня из колеи привычной, уже знакомой и безопасной жизни в монастыре. Хотя я и не предполагала всю оставшуюся жизнь провести здесь, тем не менее пока не достаточно созрела принять предложение оставить обитель, пусть и ненадолго – всего на полгода.

– Поверь мне, Лаура, желание доверить тебе живописать ее, подкреплено только лишь ее собственными впечатлениями от портрета Бениты. Месяц назад я отправила его в Эскориал. У тебя необыкновенный талант. И я не хочу, чтобы об этом было известно только мне.

– Но их семейный портретист Куэльо, – я кивнула на вернувшуюся, благодаря мне, к „жизни“ Хуану, – я не хотела бы покидать стены монастыря.

– Тебе нечего бояться. Там ты тоже будешь жить в монастыре. Но под мастерскую тебе выделят комнату рядом с ее покоями. Как закончишь, ты вернешься сюда. И не забывай, что монастырь получит щедрое пожертвование.

Ну, вот она и причина, почему Френсис хочет, чтобы я согласилась стать портретисткой Изабеллы. Что возразишь на это?

Помолчав, я уточнила:

– Когда я должна уехать?

– Завтра. За тобой пришлют.

Френсис тяжело поднялась и, с трудом передвигаясь, села напротив, как когда-то, безапелляционно определив меня в послушницы.

– Мне нелегко с тобой расставаться. Я… привыкла к тебе. Ты послана Богом нашему монастырю, в этом я уже не сомневаюсь. И, прежде, чем мы расстанемся, – здесь она замолчала, стараясь подавить выступившие слезы, – я должна тебе еще что-то сказать. Не знаю, увижу ли я тебя еще. Мне с каждым днем все хуже.

Казалось, она собирается с духом поведать мне какую-то историю.

– Когда-то я не ответила на твой вопрос, как мы тебя нашли. Тот, кто отправил тебя ко мне… Пекарь… известил меня об обстоятельствах встречи с тобой и просил принять тебя. Его сообщение я получила через три дня после того, как он оставил тебя одну в наших коридорах. Я немедленно начала поиски, и, к счастью, мы обнаружили тебя почти сразу. Ты не дошла всего несколько шагов до входа в… библиотеку

– В библиотеку? – я вспомнила внутреннюю планировку упомянутой комнаты, где любила просиживать часами, роясь в старинных фолиантах. Ничего похожего на дверь в подземный лабиринт я там не заметила.

– Этот путь неизвестен никому, кроме меня и монахинь. Не всех монахинь. Избранных, – не слыша меня, продолжала Френсис, – я достаточно хорошо узнала тебя за это время, чтобы не требовать обещания нигде не упоминать об этом потайном ходе, – и, подумав, добавила, – не забывай, кто нашел здесь приют.

– Да, а что случилось с сестрой Анной? Я не видела ее после той ночи.

– Она проявила излишнее любопытство, недостойное монахини. Грех, который она должна была искупить. Но сейчас не об этом.

Френсис задумалась, будто сомневалась, исповедаться ли дальше. Взглянув на Хуану, ответившую ей неприступно-надменной позой, и, вероятно, вспомнив реабилитацию портрета, она улыбнулась:

– Благодаря ей я поверила тебе.

– Что значит „поверила“, мать Френсис? – я ожидала любой ответ, но не тот, что прозвучал.

– Поверила, что ты не ведьма.

Глава 3

– Ее высочество Хуана, – продолжила свой рассказ Френсис, – основательница нашего монастыря и нашей общины. И об этом тоже не каждый знает. Она…, – тут аббатиса замолчала, колеблясь, открыться ли мне до конца, – … но это не моя тайна. Но, если бы ты была ведьмой, ты и близко бы не подошла к портрету, не то чтобы дотронулась до него.

– Да почему вы думали, что я ведьма?

Я рассмеялась, представив себя на метле, несущейся куда-то по своим черным ведьминским делам. Картинка из фильма ужасов. Правда, визажисту пришлось бы основательно поработать над моей ангельской внешностью, чтобы придать ей мрачно-мистический вид со всеми полагающимися атрибутами подружки дьявола – убивающая наповал роковая красота, сдобренная испепеляющим взглядом и кроваво-плотоядной улыбкой.

– А все, что я нашла в твоем мешке? – сестра Френсис нахмурилась, – откуда это? И для чего?

Она выжидательно посмотрела на меня. Надо же, какое терпение у моей настоятельницы. Ни разу, с того судьбоносного для меня утра, она не спросила меня об этом. Наверняка, все то, что хранила моя сумка, включая ее саму, вызывало массу вопросов.

– Я верну их тебе, – аббатиса, слегка разочарованная нежеланием с моей стороны пооткровенничать с ней, вздохнула, – но хотела бы знать, что это. И, потом, там, – она понизила голос, – мужская одежда. И… очень странная.

– Это моя одежда, – на этот раз я не отвела взгляд от напряженно ждущих ответа глаз аббатисы. Нет смысла что-то придумывать или врать ей, по сути, спасшей и вытащившей меня из отчаянной ситуации, – но я не могу рассказать вам, откуда это. Просто вы не поверите мне, мать Френсис. Я и сама до конца не понимаю и не верю, что то, что произошло со мной, правда. Но в том, что я не ведьма, не сомневайтесь. Будь я ею, меня бы здесь давно уже не было.

Последний аргумент, видимо, убедил настоятельницу окончательно довериться, и она, порывшись в карманах платья, протянула мне ключ:

– Возьми. За „Святым семейством“ тайник. Открой его. Там твои вещи.

Она устало сгорбилась и закрыла глаза.

Я нашла здесь все в целости и сохранности. Замкнув потайную комнатку, забаррикадировала ее шедевром де Моралеса и вернулась к Френсис.

Аббатиса спала, склонившись набок. Милая старушка, как многим я тебе обязана!

Тихонько вложив ключ в ее руку и бесшумно затворив за собой дверь, я вышла из кабинета.

Мне нелегко было покидать монастырь. Он стал моим домом. А Френсис… ну, не то, чтобы матерью, но чем-то близким к этому.

Скоро утро. Утро последнего дня здесь, в моей обители.

Что-то меня ждет в семействе Габсбургов. Я прыснула, уткнувшись в подушку. Ну, надо же, куда меня занесло. Меня…

… обыкновенного реставратора. Ну, не совсем обыкновенного, а специалиста… высокого… класса…

Стоп!

Отбросив подушку, я обхватила голову руками. На всякий случай еще и крепко зажмурилась, пытаясь удержать забрезжившую в наглухо заблокированных прежде уголках памяти проскользнувшую информацию. Не уходи, не уходи!

Она не просто ушла, а без оглядки шмыгнула туда же, откуда и появилась. Тем не менее, я глупо улыбалась от счастья, понимая, что это „откуда“ дало, наконец, о себе знать.

И это только начало.