Текст книги "История сексуальности 4. Признания плоти"

Характеристика процесса этой институционализации, сколь угодно краткая, не входит в наши задачи. Нам нужно лишь указать на некоторые изменения, которые христианство внесло в предшествующую тематику пастырства: эти изменения позволяют понять, почему столь большое значение придавалось признаниям плоти. Они были направлены на то, чтобы превратить пастырство в управление людьми через обнаружение ими своей индивидуальной истины. У этих изменений было два основных аспекта, которые ясно прослеживаются в латинских святоотеческих текстах.

1. Первый аспект касается природы и формы уз, которые связывают пастуха со всем стадом и с каждой овцой в отдельности.

a. В прежней тематике пастырства пастух должен был выказывать по отношению к стаду усердие, внимание, неусыпную бдительность и преданность: он должен был радеть о стаде, чтобы оно продолжало жить. В христианстве же самая жизнь пастыря должна быть посвящена пастве и при необходимости отдана за паству: он защищает стадо от волков, он отдает за него свою жизнь, и через его самопожертвование овцы получают доступ к вечной жизни[1011]1011
  Ин. 10:11–18.


[Закрыть]. Смерть пастуха или, во всяком случае, его смерть в этом мире является – по образу смерти Христа – условием спасения стада. Это жертвенное отношение, в котором пастух обменивает себя на всех и каждого, обретая собственное достоинство через спасение других[1012]1012
  Св. Иероним. Письмо 58 {к Павлину «О монашеском уставе»}: «Aliorum salutatem fac lucrum animae tuae» {«Спасение других сделай богатством своей души». – Цит. по: Бл. Иероним. Письма // Творения блаженного Иеронима Стридонского. В 17 т. Т. 2. Киев: Киевская духовная академия, 1884. С. 132}.


[Закрыть].

b. Взаимность отношений между пастухом и стадом подчинялась до христианства принципу общей причинности: стадо тучнеет – пастух богатеет, стадо худеет – пастух беднеет. В христианской форме пастырства взаимность относится уже не просто к порядку причинной связи, а к порядку отождествления и действует в каждом конкретном случае: любое страдание любой овцы становится личной болью для пастуха, а улучшение ее состояния – его личной заслугой. Сострадание пастыря представляет собой непосредственное отождествление: он переживает «в глубине души бессилие слабых душ»; он радуется «усовершенствованию братьев своих как своему собственному»[1013]1013
  Св. Григорий Великий. Правило пастырское. II. 18 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 48 (с изм.)}. Ср. также II. 2: «более заботиться и печься о благе ближних» {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 33 (с изм.)}.


[Закрыть].

c. Христианский пастырь должен отчитываться не только о каждой овце, но и о каждой ошибке, о каждом падении, о каждом шаге. В судный день грехи овец будут спрошены с него самого, если он [не] сумел предотвратить их своим поучением, бдительностью, строгостью или милосердием. Даже отпавшие от веры, даже lapsi {лат. падшие} смогут упрекнуть пастыря в том, что тот их не поддержал, не ободрил, не вразумил, не дал им спасительного совета[1014]1014
  Св. Киприан. Письма. XLIII; ср. также VIII {рус. пер: Творения святого священномученика Киприана. Т. 1. Указ. соч. С. 193}.


[Закрыть].

d. Греховность пастыря напрямую затрагивает его отношения со стадом: его грехи влекут за собой проступки овец (и тем самым отягощаются), а грехи овец умножают его бремя ответственности. Поэтому пастырь должен быть чист и безупречен, насколько это возможно: «…никакая греховная нечистота не должна осквернять того, кто принял на себя обязанность очищать и врачевать души подобных себе существ, точно так же как рука, которой омывают нечистоты плотские, необходимо должна быть сама чиста…»[1015]1015
  Св. Григорий Великий. Правило пастырское. II. 2 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 32}.


[Закрыть] Вместе с тем пастырю важно не впадать в грех гордыни, не быть слепым в отношении собственных слабостей, не приписывать себе никакого превосходства и всегда помнить о своем несовершенстве[1016]1016
  Св. Амвросий. De officiis ministrorum. II. 24 {рус. пер.: Свт. Амвросий Медиоланский. Об обязанностях / пер. Н. Федорова // Свт. Амвросий Медиоланский. Собрание творений. В 7 т. Т. 7. М.: Изд-во ПСТГУ, 2017. С. 279–281}; к счастью, как пишет святой Григорий, Господь и у праведников оставляет некоторые несовершенства, так как «добродетели души от роскоши и изнеженности мало-помалу ослабевают и наконец вовсе подавляются пороками» {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 153}.


[Закрыть]. Он – слуга для всех, грешник среди грешников и даже больший грешник, чем другие, поскольку грехи паствы ему следует признавать собственными слабостями.

e. Пастырь не должен видеть в том, что он избран, повод для гордости или для того, чтобы как-либо проявлять свое господство (potestas[1017]1017
  Там же. Святой Амвросий ссылается здесь на Первое послание апостола Петра (5:3).


[Закрыть]). По примеру святого Григория ему следует трепетать, сознавая, что на него возложена ответственность за руководство душами, и никогда не забывать об этом трепете, коль скоро он хочет предотвратить «гордыню, недолжные помыслы, неуместные и неправедные помышления». А уклоняться от выполнения этого долга и оставлять овец без пастуха значило бы для него впадать в грех[1018]1018
  Св. Григорий Великий. Правило пастырское. II. 2. См. также: I. 6: «Правда, есть и такие, которые убегают трудностей общественного служения по одному смирению, чтобы их не предпочли тем, коих они считают более достойными себя» {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 16}.


[Закрыть].

Экономия греха и спасения, заразительность и умножение грехов, взаимное самопожертвование, бдительность к себе, неотделимая от заботы о других, устанавливают между христианским пастырем и его стадом гораздо более многочисленные, сложные и прочные связи в сравнении с теми, что имели место в прежней тематике пастуха. А главное, эти связи проходят теперь на индивидуальном уровне: устанавливается прямая зависимость между каждым действием любого верующего и достоинством пастыря, а сам его статус проблематизируется, так как ни право природы, ни принадлежность к своему институту не делают его «добрым» пастырем – он остается таким же грешником, как и все остальные, и каждая овца должна страшиться его грехов.

2. Христианство требует от пастыря знания особого типа, которое выходит далеко за рамки тех ловкости и опытности, которые традиция приписывала пастухам человеческих стад. Церковь заложила в самое сердце пастырской деятельности императив истины или, вернее, целую систему императивов.

Императив доктринальной строгости. Если пастырь не владеет истиной сам и не привязан к ней безусловно, он погубит стадо. «Не может быть такого, чтобы священники, будучи пастыреначальниками, теряли светоч знания, а те, кто им следует, не заблуждались бы поэтому во тьме греховной»[1019]1019
  Там же. I. 10 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 23–24}.


[Закрыть]. Пастырь должен неусыпно следить за прочностью уз, которые связывают членов общины с этой истиной и через нее – между собой, ибо именно истина их объединяет, а заблуждение, наоборот, разъединяет, отклоняя от верного пути и в конечном счете приводя к их исключению из общины. Долг пастыря – загнать обратно в стадо «овец блеющих и заблудших», которых влекут к изоляции ереси и сектантство[1020]1020
  Св. Киприан. Письма. XLV {рус. пер.: Творения святого священномученика Киприана. Т. 1. Указ. соч. С. 199}. Ср. также письмо Дионисия, епископа Диаспольского: «привести к своему истинному пастырю рассеянное стадо Христово, человеческий род, отягощенный множеством заблуждений». – Цит. по: Lettres de saint Jérôme. T. IV. P. 159. Lettre 94.


[Закрыть].

Императив поучения. Будучи пастухом истины, пастырь должен предоставлять всем пищу духовную в форме благого учения. «Episcopi proprium munus docere populum» {«Учительство составляет существенную обязанность епископского звания» (лат.)}, – пишет святой Амвросий в самом начале трактата «De officiis ministrorum». Но это поучение – не просто урок, а нечто более сложное. Во-первых, пастырь никогда не обладает готовой наукой и, поучая других, должен учиться сам[1021]1021
  Св. Амвросий. De officiis ministrorum. I. 1 {цит. по: цит. по: Творение св. Амвросия, епископа Медиоланского. Об обязанностях священнослужителей. Указ. соч. С. 33}.


[Закрыть]: истина открывается ему в усердии и милосердии его слова. Во-вторых, дело не сводится только к передаче учения: то, чему учит пастырь, должно проявляться и утверждаться в его жизни, в его поведении, в его добродетели; он должен быть своего рода лицом той истины, которую проповедует[1022]1022
  Те, кто не следуют собственным поучениям сами, «жизнию своею разрушают то, что умом добывают», словно те пастыри, что пасут на добрых пажитях и сами пьют добрую воду, но попирают пажити ногами и мутят ногами воду, которую будут пить овцы». – Св. Григорий Великий. Правило пастырское. I. 2 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 7–8}.


[Закрыть]. И наконец, в-третьих, пастырь не может учить всех одинаковым образом: умы его слушателей – словно струны кифары, натянутые по-разному; часто для одних вредно то, что для других полезно: мужчин нельзя учить так же, как женщин, богатых – так же, как бедных, жизнерадостных – так же, как угрюмых[1023]1023
  Таким образом, святой Григорий устанавливает в «Правиле пастырском» тридцать шесть различений, которые нужно соблюдать, чтобы должным образом учить прихожан.


[Закрыть].

Императив знания индивидов. Тот, кто ведет за собой общину, должен знать каждого ее члена, и каждый член общины должен иметь возможность препоручить ему себя: когда слабых одолевает искушение, они должны искать убежища у своего пастыря, прибегая к нему «как младенцы на материнское лоно»^[[1024]1024
  [Св. Григорий Великий. Правило пастырское. I. 4 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 46}.]


[Закрыть]^]. Но в то же время пастырь должен выяснять, пусть даже и незаметно для верующих, что они скрывают, от других или от самих себя. Он должен, по слову Иезекииля, прокопать стену и открыть потайную дверь[1025]1025
  Иез. 8:8.


[Закрыть], то есть «проницательным разысканием раскрыть» внешнее поведение грешников, дабы «дознать грубость и закоренелость души в скрытных преступниках»[1026]1026
  Св. Григорий Великий. Правило пастырское. II. 10 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 73}.


[Закрыть]. Извлечение вольно или невольно скрываемых истин является частью отношений пастыря с его паствой.

Императив благоразумия. Сколь бы ни был пастырь привержен делам небесным, ему не следует упускать из виду земные реалии: он должен «быть чистым в своих помыслах и служить лучшим примером в своих действиях – быть разборчивым и в молчании и в словах»[1027]1027
  Там же. II. 4 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 38}.


[Закрыть]. Ему не следует говорить «необдумманно»[1028]1028
  Св. Амвросий. De officiis ministrorum. I. 7 {рус. пер.: Свт. Амвросий Медиоланский. Об обязанностях. Указ. соч. С. 41}.


[Закрыть], проявлять излишнюю снисходительность или, наоборот, строгость[1029]1029
  Там же. II. 24 {рус. пер.: Свт. Амвросий Медиоланский. Об обязанностях. Указ. соч. С. 279}.


[Закрыть], быть слишком суровым, поступая, как те нерасторопные лесорубы, чья секира, слетев с рукояти, грозит поранить их же товарищей[1030]1030
  Св. Григорий Великий. Правило пастырское. II. 10 {рус. пер.: Правило пастырское. Указ. соч. С. 74}.


[Закрыть]. Не отступая от приверженности чистоте вероучения, не уставая «погружаться в созерцательное размышление», пастырь должен помнить о потребностях «ближних своих» и «сострадать их нуждам»[1031]1031
  Там же. II. 1; II. 5 {цит. по: Правило пастырское. Указ. соч. С. 44}.


[Закрыть].

Таким образом, пастырство есть связь, призванная служить формированию и передаче истины. Мастерство пастуха – его знание своего дела, сочетающее в себе предвидение и бдительность, – становится в христианской Церкви более точным и сложным знанием со своими правилами и методами, поскольку в рамках отношения пастыря к пастве ключевым механизмом становится истина в двойной форме соответствия вероучению, которое нужно знать и внушать, и исповедания личных тайн, которые нужно раскрывать и принимать в расчет, при необходимости назначая за них наказание индивиду и способствуя его исправлению.

Приложение 3

«Скажи грех, чтобы разрешить грех», – говорит святой Иоанн Златоуст во второй беседе о покаянии.

И далее напоминает, что Бог допросил Каина после его преступления. Разумеется, Бог не нуждался в ответе Каина, чтобы знать то, о чем уже взывал на земле голос крови. Он хотел лишь, чтобы убийца сказал: да, я убил. Он просил Каина признаться: homôs homologeis tauta[1032]1032
  Употребленное здесь слово является, как мы увидим, термином, имеющим одновременно точный и сложный смысл применительно к процедуре покаяния. Во второй главе девятнадцатой беседы на Книгу Бытия переосмысление библейского текста с точки зрения практик покаяния прослеживается еще яснее: Бог-hiatros [врач] хотел, чтобы вина Каина была изглажена dia tês homologies tou ptaismatos [через исповедание своего падения].


[Закрыть]. И именно потому, что Каин отказался признаться, заявив, что «он не знает», Бог его покарал. Стоит запомнить два выражения, употребленные святым Иоанном Златоустом. Поскольку Каин не заговорил о своем грехе первым, Бог отказывается не простить ему содеянное, но «призвать его к метанойе»: это значит, что отсутствие признания лишает Каина самой возможности покаяться, образумиться, отвратиться (или быть отвращенным) от совершенного преступления; нужно высказать свое преступление, чтобы от него отрешиться. Кроме того, в порядке следствия, Бог карает не столько само убийство, сколько бесстыдство {anaideia} Каина[1033]1033
  Бог осуждает бесстыдство еще более, чем грех.


[Закрыть]. Здесь важен термин anaideia: он относится к дерзости откровенного лжесловия; к отсутствию покаяния в совершенном преступлении; к противоречию, состоящему в том, что Каину стыдно признать то, что он не постыдился содеять; и наконец, к оскорблению Бога, который предоставил преступнику возможность быть прощенным[1034]1034
  Игра стыда и бесстыдства в половом акте и признании занимает центральное место в христианской экономии покаяния. Во второй главе девятнадцатой беседы на Книгу Бытия Златоуст характеризует Каина [тремя] прилагательными: agnômôn, anaisthêtos, anaiskhuntos [неблагодарный, бесчувственный, бесстыдный] {рус. пер.: Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на Книгу Бытия. Указ. соч. С. 170}.


[Закрыть]. Бесстыдство непризнания превращает преступление против Авеля в оскорбление Господа – или, во всяком случае, грех против истины, которую следовало сказать Богу, перекрывает грех против крови, связывающей двух братьев.

В чем же состоит наказание за это бесстыдство? Закон крови безусловно требовал смерти виновного. Но Каин останется в живых – это и будет ему карой. Каин будет наказан тем, что станет на земле воплощением закона – nomos empsukhos: он должен будет ходить по всей земле как «живой закон», «столп движущийся», безмолвный, но издающий голос «звучнее всякой трубы». Phônê {голос} – знаменательное слово, то же, которое используется {Златоустом}, чтобы обозначить голос крови Авеля, пролитой на возделываемой земле; поскольку не прозвучало признания, которое могло бы заставить замолчать эту кровь, в наказании Каина всё еще слышится ее вопль. Но голос, phonê, раздающийся из уст Каина, обнаруживает два отличия от этого вопля. Он не требует смерти за смерть; наоборот, он говорит каждому человеку: не делай того, что сделал я. И, кроме того, он не является голосом пролитой крови и брошенного трупа; он обрел свое тело в Каине. За то, что Каин уклонился от признания, которое временно прекратило бы действие закона, он сам стал немолчным законом: тому, кто его убьет, отмстится всемеро. Объятый законом и неспособный отрешиться от него, он будет скитаться, «стеная» – stenôn, – по земле, вечно исторгая из себя крик закона, который могло бы прервать, но не прервало слово признания (homologia)[1035]1035
  В третьей главе девятнадцатой беседы на Книгу Бытия Златоуст отмечает, что Каин совершил точное признание – meta akribeias, – когда сказал: мое прегрешение слишком велико, чтобы быть прощенным. Однако это признание не имеет силы, так как оно не было сделано вовремя – en kairô {рус. пер.: Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на Книгу Бытия. Указ. соч. С. 173: «исповедь неблаговременна»}. Эта проблема подобающего момента тоже существенна в учении о практике покаяния.


[Закрыть].

Святоотеческая традиция часто противопоставляет промолчавшему Каину двух других персонажей – Еву и Давида, которые признали свой грех. В той же второй беседе святой Иоанн Златоуст упоминает вслед за безмолвием Каина признания Давида. По сути, он выстраивает вокруг этих двух фигур два цикла истины и греха, почленно противопоставленные друг другу. Каин сознавал свой грех, а Давид, согласно Златоусту, – нет. Чтобы подкрепить это допущение, не имеющее никакой опоры в библейском тексте, Златоуст использует «философскую» концепцию страсти: душа должна вести тело так же, как она ведет колесницу; если тот, кто правит колесницей, ослеплен какой-нибудь страстью, если он нетрезв или даже если он просто теряет силы и не может править вожжами, его душа не знает, куда едет, и колесница увязает в грязи. Так случилось и с Давидом, который был опьянен страстью и не сознавал, что грешит. Но есть и еще одно отличие: Каину явился Бог, всемогущий Бог, от которого ничто не скрыто, тогда как Давиду явился всего лишь Нафан. Он – пророк, как и Давид, у него нет перед Давидом никакого преимущества. Можно сказать, что он – врач, который явился лечить другого врача, и Давид, как полагает Златоуст, вполне мог бы отослать его, сказав: «Кто ты такой, что обличаешь меня? Кто послал тебя так смело говорить? Как ты дерзнул сделать это?» Во всяком случае, никакая власть, никакое принуждение не могло заставить Давида говорить против воли. Более того, Каин должен был отвечать на вопрос, уже содержавший указание на его преступление: «Где Авель?», тогда как Давид слышит из уст Нафана притчу о том, как богатый человек, не желая уменьшать свое стадо, заколол овцу бедного, не владевшего более ничем. Эта притча, согласно Златоусту, имеет двойную функцию: она служит испытанием праведности суда царя и иносказательным изобличением виновника случившегося. На испытание Давид отвечает, вынося приговор самому себе: «Достоин смерти человек, сделавший это». А иносказание разъясняет сам Нафан: «Ты – тот человек». Но Давид сразу соглашается и сам – путем признания – занимает место, которое отводит ему Нафан: «Согрешил я пред Господом» {2 Цар. 12:13}. Оба ответа Давида – на испытание и на иносказание – противопоставляют его Каину: Каин отринул закон, который связывал его [с братом] («Не страж я ему»); когда он в конце концов признал тяжесть своего преступления и попросил для себя смертной кары, это произошло не в подобающий момент, en kairô, а лишь впоследствии, когда его уже изобличил голос крови. Давид же сразу огласил закон и вынес приговор, причем еще не зная того, самому себе, а затем, когда истина раскрылась, подвел себя под действие этого приговора. Будучи совершено «в подобающий момент», признание Давида обнаруживает, таким образом, две стороны: с одной стороны, это вынесенный и принятый приговор, а с другой – признание в грехе, особенно ценное потому, что его целью не было смягчить приговор, уже вынесенный до этого самому себе. Проанализированное на примере прелюбодеяния Давида или, вернее, его искусно подкорректированной версии, которую приводит святой Иоанн Златоуст, признание оказывается не просто согласием человека с тем, что он совершил грех, но искренним приятием вынесенного ему приговора[1036]1036
  В этом толковании Златоуста на Вторую Книгу Царств (гл. 12) неведение Давида играет очень важную роль, так как способствует тому, чтобы осуждение стало еще более «чистым», «строгим» и справедливым, в силу того, что Давид не догадывается, о ком говорит Нафан в своей притче, и даже сам не отдает себе отчет, что совершил с Вирсавией грех. Это превращает его признание в открытие. И это неведение природы своего поступка добавлено в библейский текст Златоустом. Видеть ли в этом эхо греческой трагедии? Или, в более общем виде, значение такой схемы, где тот, кто осуждает виновного, окажется в конце концов им сам?


[Закрыть]. Согласно важной для практики христианского покаяния концепции, грешник, признающийся подобно Давиду, является одновременно и обвинителем, и судьей самого себя: «Ты сам осудил себя <…>; ты сам подверг себя осуждению». Если непосредственным ответом на признание становится прощение, то потому, что признание не только является точным изложением содеянного, но и воспроизводит в себе конститутивные элементы судопроизводства. Правдоизречение, «веридикция», обретает способность отменять наказание в своем особом отношении к юрисдикции {правоизречению} – в таком отношении, которое переносит обвиняющую и судящую инстанцию внутрь виновного и говорящего субъекта.

Другой фигурой, регулярно противопоставляемой Каину, является Ева. В пятой главе семнадцатой беседы на Книгу Бытия Златоуст представляет Адама и Еву как грешников, которые признаются {в том, что совершили}. Их признание имеет две формы. Оно совершается словесно, когда сначала Адам, а потом Ева после попытки спрятаться отвечают призвавшему их Богу и признают, что они действительно вкусили запретный плод. (Златоуст отмечает, что у мужчины Бог спросил: «Не ел ли ты от дерева?», а у женщины: «Зачем ты это сделала?», то есть потребовал от них признания, тогда как змею, чей грех непростителен, лишь сказал: «За то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами…») Но этому словесному признанию предшествовало другое, совершенное не словами, а сознанием и одновременно жестом. Как только Адам и Ева вкусили плод, они почувствовали себя нагими, устыдились и попытались себя прикрыть. Эта интерпретация стыда как формы признания существенна, и она проливает свет на то, что в девятнадцатой беседе описывается как бесстыдство, anaideia, Каина. Придавая этому стыду значение исповеди, Златоуст, во-первых, имеет в виду, что признание – это не просто сообщение человеком того, что он уже знает сам, другому, но что прежде всего оно является открытием для самого признающегося. И, во-вторых, он имеет в виду, что признание – это жест, который одновременно утаивает и показывает, а точнее – показывает, желая утаить. Желание утаить удостоверяет сознание человеком того, что он поступил плохо, а жест показа демонстрирует, что он не боится открыть свое сознание всем. Таким образом, в основе признания должна лежать игра стыда. Если нет стыда, что мы согрешили, и нет, следовательно, желания это скрыть, то нет и признания, а есть лишь бесстыдное прегрешение. А если стыд заставляет нас таиться, отказываться от признания и, подобно Каину, отрицать свое преступление, то такой стыд становится бесстыдством.

Поскольку Адам и Ева устыдились, но не побоялись признаться, их грех не был непростительным. Их грех повлек за собой грехопадение людей, а их стыд, который показывает, утаивая, стал в некотором роде первой формой грядущего искупления. В противоположность змею и Каину, принадлежащим к племени проклятых, Адам и Ева, как и Давид, обретают свое место в генеалогическом древе спасения. Залогом тому является их признание. В экзегезе Златоуста очень четко прослеживается, как определяется эта, бесспорно, фундаментальная для христианства идея: попирая волю Бога или его закон, грех в то же самое время заставляет грешника взять на себя обязательство истины. Это обязательство имеет два аспекта: нужно признать себя автором совершенного поступка и признать, что этот поступок – зло. Именно от этого обязательства истины уклонился Каин, сказав «Не знаю» и тем самым прибавив к преступлению крови против своего брата преступление истины против Бога. Именно этому обязательству последовали Адам, Ева, Давид, искупив повиновением принципу правдоизречения неповиновение закону. Христианство заложило в основу своей экономии греха долг правдоизречения. Экзегезы святого Иоанна Златоуста, приводимые здесь лишь в качестве примера и первого указания на это, ясно показывают, что этот долг истины играет в процедуре прощения не просто инструментальную роль средства, позволяющего получить прощение или смягчить наказание. Как только преступление совершено, сразу возникает долг истины по отношению к Богу. Этот долг столь существенен, столь фундаментален, что, уплатив его, можно рассчитывать на отпущение любого греха, каким бы тяжким он ни был; уклоняясь же от его уплаты, мы не только сохраняем на себе совершенный грех, но и совершаем другой, неизбежно более тяжкий, ибо он обращен непосредственно против Бога. Знаменательно, что святой Амвросий, комментируя тот же фрагмент из Книги Бытия (4:9–15), утверждает, подобно Златоусту, что Бог наказал Каина не столько за то, что он убил своего брата, сколько за то, что он не сказал правду. «Non tam majori crimine parricidii quam sacrilegii»^[[1037]1037
  [Св. Амвросий. De paradiso. XIV. 17 {«По большей вине братоубийства, чем святотатства»}.]


[Закрыть]^]. Там, где Златоуст говорил о бесстыдстве, Амвросий говорит о святотатстве. И дело тут не в усилении строгости. У Златоуста anaideia обозначала нарушение правила «стыдливости» по отношению к Богу, установленного грехом. Именно это нарушение Амвросий обозначает латинским юридическим термином sacrilegium. Немногим позже святой Августин придаст непризнанию Каина другое, на первый взгляд существенно отличающееся, значение. Он тоже подчеркивает, что вопрос, поставленный Богом, есть не более чем испытание, предложенное Каину, чтобы дать ему возможность спастись, – ведь Бог и так знал, что совершил Каин. Но Каин, ответив «Я не знаю», высказал в некотором роде первый вариант отказа евреев услышать Спасителя. Он отверг призыв признать истину своего преступления; и евреи тоже отвергнут призыв признать истину Евангелия. Каин лгал, говоря, что не знает того, о чем вопиет голос крови и напоминает Бог. Евреи лгут, отрицая то, о чем вопиет кровь Христова и возвещает Священное Писание. «Fallax ignoratio, falsa negatio»[1038]1038
  Св. Августин. Contra Faustum. XII. 10 {«Лживое неведение, ложное отрицание»}.


[Закрыть]. Но, перенося таким образом урок Каина из области признания своих грехов в область веры в Евангелие, святой Августин не отступает от сути того, что было сказано {Златоустом} в «Беседах о покаянии» или {Амвросием} в трактате «De paradiso». Он четко и ясно показывает связь, которую Златоуст и Амвросий в рассмотренных нами текстах лишь подразумевали, – глубокое родство между обязательством истины в отношении грехов и обязательством истины в отношении Откровения. Веридикция и вера, правдоизречение о себе и вера в Слово неразделимы или должны быть неразделимы. Долг истины в двух формах – как вера и признание – занимает центральное положение в христианстве. Этим двум формам соответствуют два традиционных смысла слова «исповедание». А в общем смысле «исповедание» есть признание долга истины.

По понятным причинам я оставлю в стороне проблему долга истины, понимаемого в христианстве как вера, и буду рассматривать этот долг лишь в смысле признания, со всеми следствиями признания в экономии греха и спасения. Однако связь между этими двумя аспектами нужно постоянно держать в уме, не забывая подчеркивать, что «правдоизречение» о грехе занимает в христианстве, бесспорно, более важное место и во всяком случае играет в нем более сложную роль, чем в большинстве религий, требующих признания в грехах (а таких религий немало). Если взять хотя бы религии древних Греции и Рима, то в сравнении с ними христианство наложило на своих верующих куда более властное с точки зрения формы и куда более требовательное с точки зрения содержания обязательство «говорить правду» о себе.

Исходя из этих новых правил «веридикции» и следует разбираться в том, как христианство относится к плоти.